Всю дорогу до больницы Уён молчит, опустив голову и разглядывая руки. Сонхва бросает на него редкие взгляды, надеясь, что выяснят всё на месте. И что ничего ужасного не случилось, а Сан жив, здоров, и вообще это кто-то решил их разыграть — почему бы и нет?

Но что будет, если? Неужели на этом и закончится? Пак не хочет, но невольно нагнетает себе, переживая.

Сан жив. Перелом ноги, ушибы и лёгкое сотрясение — вроде бы и не так страшно, но Уёна пробивает на слёзы, и больших трудов стоит его уговорить приехать сюда на следующий день, потому что пострадавшему нужно отдохнуть, а такой вот рыдающий Чон только больше его расстроит.

— Ты поедешь сюда со мной, понял?

Тот прячет лицо на груди друга, сейчас кажущийся таким маленьким и невозможно хрупким.

— Я так хочу его увидеть, хён, я же чуть не умер, пока… пока мы ехали сюда, я же не пережил, если бы с ним…

Уёна трясёт, и самым лучшим оказывается вариант взять ему успокоительное и отвезти домой. Сонхва остаётся рядом, пока тот не засыпает, трогательно обняв подушку. Подумать только, сколько в нём этой сумасшедшей привязанности, любви по отношению к Сану, который тоже без ума от своего парня — пожалуй, самое цельное, что есть в этом мире. И невозможно представить теперь одного без другого.

Сонхва оставляет записку: «Позвони, когда проснёшься». По дороге домой вновь набирает Хони, но абонент успешно его игнорирует.

***

Пак и правда отпрашивается к обеду, чтобы забрать друга и отвезти в больницу. Отец лишь спрашивает, не случилось ли чего и не нужна ли помощь, и Сонхва думает, что ему повезло с родителями, даже несмотря на разногласия.

Уён берёт пакет со сладостями и шкатулку с подарком, старается держаться на позитиве и даже шутит, потому что Санни и без того больно, а что будет, когда увидит дорогого сердцу человека раскисшим? Да и самому бы взять себя в руки, настроиться на положительную волну — не радио, конечно, но попытаться стоит.

В больнице Уён тянет друга с собой, не давая возможности отпереться.

— Ты будешь моей поддержкой, — заявляет тот, — без тебя у меня сердце на куски расколется. И, — он делает паузу, останавливается и смотрит в глаза растерянным взглядом, — мне страшно, хён. А вдруг он ходить больше не сможет? Вдруг он…

— Хватит. Ты справишься.

Сонхва успокаивающе захватывает его в объятия, давая понять, что Уён не один, что со всеми проблемами они разберутся. И хоть понимает, что опасения того глупы, всё равно приговаривает, что тогда будет больше поводов таскать Сана на руках. Чон на это фыркает и отталкивает, уже увереннее направляясь в сторону палат.

— Санни! — распахивает дверь.

Сонхва останавливается, едва Уён выпускает его руку из своей. Хочется развернуться и подождать на улице, потому что неловко, но должен же быть среди них сильный и готовый поддержать старший.

Кто бы самого поддержал… и вновь перед глазами — улыбка, где промеж зубов блестит бусинка металла, и так явственно слышится это тёплое и игривое «котик». Нужно попробовать ещё раз позвонить, и если не ответит, то…

— Чего ты там встал, хён? Проходи, у тебя же и так времени мало.

Уён смотрит — просяще, и нет никаких сил противостоять ему.

Пациентов на четыре койки только двое. Сан лежит поодаль, ближе к окну, с ногой в гипсе и слабой улыбкой на бледном лице. Уён уже крутится рядом, достаёт еду, чтобы любимого накормить, хотя тот уже, несомненно, успел поесть. Второй больной — чуть ближе к двери по ту же сторону, листает журнал, но глаза на вошедшего поднимает сразу же.

Иногда Сонхва думает, что он живёт на страницах чьего-то третьесортного фанфика, где сюжет прописан так, чтобы главный герой вечно обо что-то спотыкался на радость автору. Как сейчас — о бинты на голове, на выглядывающие из-под них обесцвеченные пряди и недоумённый взгляд.

— Хони?

Неловкое молчание прерывает:

— Да ладно? — на фоне голосом лучшего друга.

— Привет, котик. Ты проходи, здесь места много.

Но даже шаг сделать трудно, трудно слово произнести — только стоять с открытым ртом, пока всепонимающий Уён не утягивает его за руку, попутно закрывая дверь, чтобы оставить у кровати и деликатно удалиться. А после отгораживается шторкой, оставаясь наедине с Саном, пока Пак старается себя собрать. Ему не мешают, а даже терпеливо ждут, отложив журнал в сторону.

— На самом деле врачи пока запрещают мне читать, но так надоело просто лежать.

— Хони? — выходит тонко и жалко, горло душит от невысказанных чувств и понимания, до чего всё дошло.

Тот вздыхает, но пытается выглядеть бодрым: машет пальцами и улыбается.

— Всё в порядке, котик. Так тоже бывает, ты не волнуйся. Я ещё немного тут полежу и отправлюсь дальше члены надрачивать. Хочешь пирожок?

И Сонхва садится — прямо так, на колени, игнорируя стоящую рядом кушетку. Кажется, будто ещё немного — и изнутри разорвёт от увиденного. В Хони ощущается усталость — громоздкая, она словно ложится на плечи Пака, придавливая к полу. Откуда эти бинты, что случилось? Почему Хони оказался здесь? Сколько времени он тут провёл? Хочется задать кучу вопросов, но хватает только на то, чтобы протянуть руку и несмело сжать чужую кисть. Слова остаются зажатые в горле, а тем временем мальчишка смотрит на сплетение их рук и накрывает свободной.

— Я не стою твоих волнений, котик. Здесь пара швов всего, — Хони отводит взгляд. — Не грузись, скоро всё опять заживёт, я уже привык. Зато у меня внеплановый отпуск есть, представляешь? Могу делать, что захочу.

Он восстанавливает зрительный контакт, и Сонхва не может — не хочет — отпустить чужую руку. Пальцами поглаживает ладонь, ощущая покалывание внутри, растворяется в тёмных радужках, даже когда они теряются за пеленой.

— Котик? — взволнованно, а перестать не получается — слёз становится только больше, и едва сдерживает себя, чтобы не разрыдаться в голос. — Ну, и что ты? Меня и до этого били, так что ничего страшного. Срастётся же, ну! Всё отлично, мне уже не больно, — слышатся нотки теплоты. — Ты только не плачь. Не надо, котик, пожалуйста… у тебя же всё хорошо быть должно. Ну, не надо…

Его голос сам местами надломленный, и Пак утыкается лбом в их руки, начиная понимать, насколько дорог ему стал этот мальчик-проститутка, насколько хочется его защитить и оградить от всей боли, которой так много в его жизни. Тот потухший взгляд, когда нашёл его в парке, потерянного и одинокого, вновь воскресает в памяти, и попутно Сонхва понимает, что не справился бы один, что сам утонул бы где-нибудь по пути, а его спасли, вытащили, так почему бы не сделать то же самое?

Осталось только принять решение. Самому.

Уён остаётся с Саном: не может оставить его одного, а ещё шёпотом обещает присмотреть за Хони, похлопывая друга по спине. Это хоть немного, но успокаивает, а ещё Сан — такой солнечный — улыбается ободряюще, а на его пальце уже блестит колечко. И становится стыдно за своё поведение, за то, что сразу не подошёл, но того, похоже, это не волнует: он сам волнуется за других, и даже о прошедшем дне рождения не напоминает, хотя Пак неловко, но поздравляет того.

У Сонхва самые лучшие друзья, он убеждается в этом каждый день.

***

Уснуть не получается: мыслей столько, что они басами стучат в голову, не давая шанса на отдых. И сомнения, сомнения в собственных решениях, в себе, таком неидеальном, а порою и вовсе глупом. Но Хони, которого он сегодня видел… разве этот мальчик не заслуживает лучшего настоящего? Безо всех этих побоев, без необходимости продавать своё тело, без этой тоски в глазах, которая появляется против его воли?

«Меня и до этого били, так что ничего страшного».

Резко, точно боясь передумать, Сонхва подрывается с кровати: часть шкафа до сих пор пустует, а вот повторно прибраться стоит, и ещё составить список необходимого, а по ходу уже разберутся, что нужно добрать. Сумасшедшая идея кажется самой правильной, пусть и самой невозможной, но, видимо, Уён прав: Хони слишком зацепил своими шипами, и невозможно их отодрать. Если только с собственной плотью.

А потому надо сделать тот самый главный шаг. Не останавливаясь и не оборачиваясь.

Гудки в телефоне диссонируют с ударами сердца.

— Если бы ты позвонил час назад, я бы тебе голову откусил, — недовольно бубнят на том конце.

— Привет, Ёсан, — вдох, выдох. — Мне надо с Юнхо поговорить. Он же рядом?

— Конечно, ты ж на его позвонил, — фыркает тот. — Он в душ отошёл, скоро будет. Но можешь рассказать мне. Что случилось?

— Ты же знаешь Хони? Мальчика-проститутку, которого я заказывал. Недавно. Он сейчас в больнице.

— Ты хочешь снова его заказать?

— Я хочу его забрать. Выкупить. Я не знаю, как это делается, я вообще не уверен, но… он большего заслуживает, понимаешь? Не траха за деньги и всего этого…

— Тшшш! — его резко прерывают. — Стоп! Подожди, не торопись, я не успеваю. Ты хочешь навсегда его выкупить, что ли?

Сонхва кивает, но тут же добавляет:

— Да, навсегда. Я видел его сегодня там. Я не могу его оставить, понимаешь?

Молчание на том конце ещё больше нервирует, но мужчина крепко сжимает в руке телефон, не оставляя себе выбора и шанса повернуть назад. Сделать всё, чтобы мальчишка нашёл себе будущее сам. Даже если без него, Сонхва, — пускай. Только бы дать шанс исправить всё. Он же на самом деле такой хрупкий, пускай и кажется сильным и даже беспечным.

— Ты уверен в этом? В том, что тебе нужно его вытаскивать?

— Я в четвёртом часу ночи звоню, притом трезвый, — нервно усмехается. — Разве это не аргумент? Пожалуйста, поговори с Юнхо.

— Чего не сделаешь ради любви, — вздыхает Ёсан и добавляет, прежде чем положить трубку: — Пригласишь на помолвку.

Смеяться тянет, а ещё как следует приложиться головой о стену, чтобы угомонить буйство эмоций, чтобы прийти в себя, насколько возможно, вот только получается с трудом.

Входящий от Юнхо застаёт его, уткнувшегося в подушку и крепко прижимающего ту к себе. Сложно сдержать дрожь в голосе, но Сонхва старается, а после, уставший, ложится, даже не выключив свет. Он не верит сам себе, не верит, что решился на это, а ещё — что ему, на самом-то деле, очень и очень повезло, что Юнхо вроде как его относительно близкий знакомый, спасибо Уёну.

И ведь оно стоит того, разве не так?

***

Он вновь отпрашивается на пару часов, чтобы заскочить в больницу. Новость, которую так никому и не озвучил, жжётся, грозясь испепелить, но Сонхва старается быть терпеливым, проговаривая про себя как мантру слова о том, что всё сделал правильно. По дороге заскакивает в магазин, чтобы купить фруктов и — обязательно, словно в традицию вошло — пирожных.

В палату идёт медленно, раз за разом прокручивая в мыслях все возможные исходы разговора. Перед дверью застывает, нервно сглатывая.

Вдох — до переполненных воздухом лёгких. Выдох — постепенный, а после нажимает на ручку, открывая.

— Привет, хён! — встречают двое в один голос, и следом:

— О, котик! Заходи.

Сонхва прикрывает за собою дверь, продолжая оставаться на месте, а после несмело делает шаг вперёд.

Для кого-то это служит сигналом:

— Хёёён, забери меня отсюда! — Сан смотрит на него с видом мученика. — Дома всё заживёт быстрее, я знаю! Но Ён не хочет меня забирать.

— Потому что тебе нужен уход, которого там не будет, и вообще тебе покой нужен.

— Нууу, Ёёён!

— Всего лишь неделю, — шепчет Уён тому в самое ухо, но так, что это слышат все. — А мы здесь вспоминали о тебе, — чуть громче добавляет, чмокая недовольного Сана в щёку. — Я рассказывал о тебе Джуну.

— Джуну?

Сонхва в удивлении останавливает взгляд на Хони, на что тот пожимает плечами.

— Хонджун, — произносит, закрывая глаза и откидывая голову на подушку. — Это моё полное имя. Я тебе не говорил, потому что не думал, что это важно. Мы всё равно друг другу чужие люди. У тебя вон своя жизнь…

— Хони… Джун, — Сонхва мнётся, но всё же выдыхает и подходит ближе, сжимая в руках бумажный пакет — сильнее нужного, ещё вот-вот, и разорвёт полностью.

Мужчина не знает, как начать, не знает, как обо всём рассказать, как объяснить, но понимает, что без этого невозможно будет дальше идти. А он старший, и поэтому большая часть ответственности за происходящее ложится именно на него. Хони ещё совсем ребёнок, даже несмотря на то, что столько успел пережить. Сонхва не знает, что привело его в эту профессию, и плевать, если тот не расскажет ничего. Хочется просто быть рядом. Просто оберегать. Если позволят.

— Да, котик?

В глазах напротив — искорки любопытства. Сонхва сам упросил Юнхо ничего не говорить мальчишке, чтобы сообщить эту новость самому, а теперь думает, что прогадал. Но мосты сожжены, переходы завалены, и путь назад обрубил он сам.

Теперь только тонуть либо грести изо всех сил, надеясь на отклик.

Уён вновь осторожно прикрывает себя и Сана шторкой, показывая Паку большой палец, а после проводя им же по горлу. Сонхва понимает друга — гораздо больше, и этот жест придаёт ему сил, чтобы наконец оттолкнуться.

— Ты хотел бы жить со мной?

Молчание обрушивается, точно кирпичная стена, не давая вдохнуть, и мужчина на несколько мгновений зажмуривает глаза. Он не знает, что ему ожидать, какой ответ вообще последует, и не слишком ли нагло лезет в чужую жизнь?

— Ты о чём?

— Тебе не нужно больше трахаться за деньги.

— Что? — слишком тонко, ещё немного — и в крик.

Взгляд Хони начинает метаться, а после он вовсе прячет лицо в ладонях, и становится страшно. Не вообще, не за себя, а за то, что этот мальчик решит остаться там, в своём мире, где любой может затоптать, избить, бросить умирать — разве это ему необходимо?

— Я хочу после выписки забрать твои вещи, и… — вдох, выдох, — и я разговаривал с Юнхо, ты теперь свободен, мы заберём у него твои документы, я сам съезжу сегодня, после работы. Пожалуйста, дай себе шанс, ты ведь… да ты же не заслуживаешь всего этого…

Голос становится глуше, к концу совсем затухает, и пальцы надрывают бумагу, выдавая нервозность. Он смотрит на Хони — его трясёт, и слышно, как тот всхлипывает.

— Хони? — обеспокоенно, подлетая к кровати и опускаясь рядом, оставляя пакет в стороне.

Ладонь несмело трогает чужое плечо. Внутри дрожит и ломается, но Сонхва почему-то уверен, что скоро будет лучше, надо только пережить, не бросать, а быть рядом. Даже если пошлёт, даже если…

— Ты… зачем? Боже, котик, зачем ты… я… я же не достоин, я…

Невозможно просто находиться в стороне, а вообще Хони бы не волноваться, и Пак начинает мысленно корить себя, что не подождал до выписки, и теперь мальчишка переживает и плачет. И Сонхва обнимает — аккуратно, точно боится причинить боль.

— Ты не можешь, ты не… боже, котик, зачем? Зачем, я… я же такой грязный…

— Я помогу, — шепчет в ответ, начиная осторожно поглаживать по спине, и слышит ещё один всхлип — надрывный, который идёт из-за шторки.

Они не одни, вспоминает Пак, но даже это не мешает высказать всё, что думает, что успел понять — слова прорывает, точно потоком, и сложно остановить те:

— Ты важен для меня, и ты не грязный, нет. Все совершают ошибки, мы же… мы люди же, у нас иначе не получается, — грустный смешок. — Я не хочу жить и знать, что тебя могут избить, что ты опять… опять здесь будешь. Я опорой твоей стать хочу, другой мир тебе показать, на море свозить. Ты… надеюсь, ты не думаешь, что ты замена Хёнсолю, нет, это совсем не так. Ты другой, я знаю это, и я хочу, чтобы именно у тебя была другая жизнь, чтобы не эти все члены… Даже если не захочешь со мной остаться, я пойму, ты только больше… пожалуйста, не надо больше обслуживать других! Я попрошу Уёна, он поможет тебе с учёбой, мы найдём…

— Я шлюха, котик.

Он поднимает глаза — красные, трёт их ладонями, шмыгает носом, грозясь вновь разразиться рыданиями.

— Ты готов связать свою жизнь с проституткой, которую трахал чуть ли не каждый десятый в этом городе? Готов, чтобы показывали пальцем? Не всё так радужно, это тебе не фильм с Гиром…

— Я знаю.

Голос твёрд: Сонхва уже всё взвесил. Да, он сомневался, да, принимать решения в отношении других людей всё ещё сложно, но здесь он не отступит. Не теперь.

— Но зачем? — получает растерянное, и, кажется, ещё немного — и разрыдается не только Хони.

Он вспоминает ту самую фразу — и она отзывается совсем иными чувствами.

— В меня нельзя не влюбиться, да? Вот и в тебя тоже.

Прижимает ближе, не давая отстраниться. Начинает укачивать, прикасаясь губами к макушке, ожидая, когда Хони… Хонджун успокоится.

— Боже, котик, ты… это же как в сопливых мелодрамах, и твой пафос…

Мальчишка пытается усмехнуться, икает и сам прижимается к его груди в попытке спрятаться.

— Ты пожалеешь. Сам прогонишь, когда поймёшь…

— Это «да»? — с тревогой спрашивает Сонхва, на что получает тихое:

— Ты сам решил, — тихо, и на грани слышимости: — Мне страшно.

«Я помогу».

Продолжая удерживать в своих руках.