I век до нашей эры. Египет. Джесер-Джесеру.

Лунный лик стоял высоко в полуночном небе, своим светом освещая сад близ Джесер-Джесеру. Т-образные бассейны, опоясанные высокими пальмами и экзотическими деревьями, приковывали взгляд не хуже блестящего на свету чуть голубоватого песка. Тишина ласкала округ храма женщины-фараона Хатшепсут, и ни одна мошка не могла пролететь мимо, не оказавшись под прицельным взглядом бога Гора. Сама природа благословляла плодородные земли Египта на сохранение его тайны. Лишь тень, скользнувшая у столпов одной из трёх террас великого творения человеческой руки, успела скрыться от всевидящего ока.

Она, скрывая лицо за прядями аспидно-черного парика, убегала, сохраняя драгоценное молчание в попытках не попасть под отражение лучей луны. Тень удалялась проворно, босыми ногами ступала на остывший песок, перебегала через острые камни и, хватаясь за кору пальм, только тогда позволяла себе перевести сбитое дыхание.

— Гор, погляди на него! — за спиной будто бы укором раздался знакомый женский голос. Тень не рискнула выйти, лишь слегка повернула голову на звук и тяжело сглотнула. — Выйди и посмотри мне в глаза, Нубит!

Нубит выдохнул.

— Ты могла бы и не кричать так громко, Теймри, — тихим голосом сказал он, позволяя собеседнице взглянуть на свое лицо.

Высокий, широкоплечий, но тонкий и гибкий — как и подобает жрецу при Сехмет, Нубит смотрел на неё алыми глазами, полными спокойствия и безмятежности. Его чёрные волосы падали на белоснежные плечи, едва ли скрытые светлым льном. Он прикрывал всё его тело, вплоть до босых ног, синяя набедренная повязка с золотым вплетением подчеркивала осиную талию. Толстые золотые браслеты, символы жречества, означавшие его прикованность к одному месту, огибали тонкокостные лодыжки и кисти рук; но больше всего привлекал внимание колье-пластрон, охватывающий своими золотыми цепями под полупрозрачной тканью грудь и плечи.

Нубит гордо вскинул голову. Он уже знал, что скажет дорогая подруга.

Теймри стояла невдалеке. В том же одеянии, что и он, но без украшений, она смотрела на него с лёгким лукавством в карих глазах. Хмыкнула смешливо на горделивый вид, но лишь покачала головой.

— Ты приоделся. Что же, хотя бы от меня ты мог не прятать свои похождения, — её голос был полон веселья, будто бы она застала Нубит за очередной игрой, только он не улыбнулся.

— Тебя это не касается.

Жрица сложила руки на груди. Тихий ветерок обогнул их, пролетел сквозь террасы храма, заставил шелестеть листья и ветви растений вокруг, всколыхнул водную гладь. Нубит и Теймри единственно стояли не шелохнувшись. Она оглядела своего друга внимательно, поджала пухлые губы, но взгляд от алых глаз не отняла. Всё смотрела на него, будто бы пытаясь понять его, понять зачем он рискует каждую ночь вот уже столько недель, зачем прячется и богохульствует, покидая жилище с полуночи. Она хотела бы задать ему множество вопросов, только вот Боги уже видели всё, что им было необходимо, и Теймри не считала себя вольной осаждать юного жреца Сехмет. Она выдохнула шумно, подняла голову к небу и тихо заговорила:

— Боги сами знают стоит ли карать тебя. Но я не знаю этого, — Нубит встретил её резкий взгляд с достоинством, — скажи мне, твоя римлянка того стоит?

Он несдержанно стиснул кулаки. Упоминание некой «римлянки» разбудило в нём мысли, о которых он старался не вспоминать на протяжении всего дня.

— Ты ходишь к ней почти каждую ночь, я едва выследила тебя за последние две недели. Нубит, сколько это продолжается? — тем временем спросила Теймри; порывы ветра ласкали её короткие каштановые локоны. — Римлянка уйдёт, а грех останется. Стоит ли оно того?

Но ответа не последовало. Нубит знал, что она права. Римлянка уйдёт, оставит его. Сколько бы ни кричал о своей любви, ни задаривал — и ведь смысла не было, у Нубита украшений в несколько десятков раз больше, чем ему могли бы предложить — ни манил к себе… Римлянка его покинет.

— Не стоит, — произнёс он, сделав шаг по направлении к выходу, откуда убегал всегда, но не отнял взгляда от подруги. — Ты права. Но я не могу не идти.

— Она угрожает тебе?

Теймри воинственно сжала ладони, сам воздух вокруг неё будто бы накалился. Резвая и непреклонная, она не могла терпеть ни своих обидчиков, ни обидчиков своих друзей и готова была за долю секунды встать на защиту их чести. Однако Нубит лишь покачал головой. «Не угрожает», — сказал он безмолвно, — «но лучше бы угрожала».

Развернулся. И убежал.

***

1920 год нашей эры. Египет. Близ Александрии.

— Да ладно вам, ребята, это же просто цепь…

Жестокий удар в печень остановил фразу стоящего на коленях мужчины. Поднятый на эшафот буквально за стенкой города, он согнулся в три погибели, отчего связанные за спиной загорелые руки лишь сильнее притёрлись о грубую верёвку. Но боль от этого была ничтожной по сравнению с болью по всему телу. Кровь капала с губ, серые глаза болезненно слезились, испачканные пылью и каплями собственной крови, а выжженные на солнце светлые волосы были слишком коротки, чтобы защитить глаза от палящих лучей. Знойный день играл не в пользу неудачливого смертника. Его иссеро-бежеватая рубашка кое-где порвалась, натягиваясь на сильных руках; потрёпанные брюки в некоторых местах стёрлись о камни эшафота, а люди, стоявшие вокруг, продолжали наносить удары.

— Да что ж такое-то… — пробубнил он, откашливаясь. — В чем вообще величие этой цепи? Ну подумаешь, золотая, золото теперь в каждом горшке. Чего только стоит один Атл— К-кха!..

Очередной удар пришелся по лёгким, и пленник наконец измученно замолк.

— Ты осквернил наш храм, русский, — на ломанном английском произнёс бьющий его араб.

Он поправил автомат на плече, присел на корточки и, схватив смертника за волосы, вздёрнул вверх, заглядывая в искривлённое лицо. Даже возраст его трудно было отгадать под яркими отметинами из синяков и ссадин.

— Вообще-то я украинец! — только и успел крякнуть тот, как по спине прошёлся хлесткий ожог кнута.

Человек было всего около десяти. Хорошо вооружённые, они наблюдали за ним, не подходя, но комментируя и ухахатываясь на своем языке.

— Тебе положена смертная казнь! — крикнул один из них, сопровождая свои слова весёлым смехом.

Удерживаемый уже больше семнадцати часов, пленник ждал своей смерти, скрашивая последние мгновения лишь язвительными комментариями и попытками занять тишину.

— Бросьте, парни! — прохрипел он, вновь протащенный сильной рукой по каменистой почве. — Я учёный! Я историк! Я изучал мечеть, черт возьми!

— Ты грешник, а не учёный, русский!

— Украинец!

Главарь палачей, терзавший учёного, цинично усмехнулся, только чёрные глазки из-под чалмы забегали. Обмотанный в одежду, он мстительно шлёпнул того по затылку, отчего все мощное, но измученное тело в неудобной позиции закачалось.

— Благодари Аллаха, что наш Господин отошёл, не то быть тебе уже без головы.

Одного взгляда на затачивающего кинжал араба в паре метров от него хватило пленнику, чтобы нервно сглотнуть. И шарики, работающие на последнем издыхании уже как несколько часов, забегали с большей скоростью — уставший мозг отчаянно пытался понять как выкрутиться из ситуации, в которой он застрял в никому не нужной деревушке с десятью головорезами, способными за один «фас» от неведомого Господина отрезать ему голову.

Как он вообще оказался здесь? Это история другая. Подопечная его бросила — совсем не удивительно — денег не было, солнце будто бы прожгло спину и, казалось, там скоро можно было кожу пластами свободно стягивать. И мухи. Кто вообще придумал мух? А мошки? На дворе тысяча девятьсот двадцатый год, цивилизация знатно шагнула вперёд, ну в самом деле, неужели нельзя было придумать хоть что-то против назойливых мушек?

— Чего замолчал, русский? — его беспардонно ткнули носком ботинка в бок. — Язык отсох?

Он глубоко вдохнул, только раскрыл было рот для очередного «Украинец я!», как за спиной послышались звуки грозного арабского диалекта. В непрекращаемо звенящих ушах даже чужие шаги не отдались так громко, как вселяющий животный страх в каждого незнакомого с ним человека говор. Пленник повернул голову с тихим любопытством и даже присвистнул, стоило ему увидеть, как за странновато обмотанным, подобно остальным в этой шайке, арабом шла очаровательного вида девушка. Её бедра уверенно покачивались при ходьбе, а экипировка учёного-археолога не скрывала пышущих язвительностью и запредельным самодовольством взгляд карих глаз. Подстриженное аккуратное каре развевал едва ощутимый ветерок. Девушка остановилась, уперев аккуратные ладони в бока, когда араб дошел до своих людей.

— Отпустите его, — только и сказал он и, презрительно кривясь, добавив пару слов на своём языке, который его спутники понимали, слава богу, не только на уровне мата и наибанальнейших туристических фраз.

Было видно насколько главарь не желал произносить эти слова, и первоначально никто из шайки даже не дёрнулся. Все уставились на него, словно на предателя. Первым всколыхнулся один из предположительных бородачей-палачей.

— Вы же не хотите международного конфликта? Наши колонии повсюду, — подала голос ранее молчавшая девушка. Весь её вид кричал о превосходстве и, если приглядеться, сзади неё действительно маячили люди в количестве куда большем, чем группа мстителей за храм могла бы осилить. — Мой товарищ — учёный. Он проводил экспертизу. И ваше золото всё на месте, его никто не трогал.

Её слова о восхищении красотой и древностью мечети, о предельной аккуратности её товарища, о том, как ей жаль, что им приходится ввязываться во всё это, мёдом разливались по ушам присутствующих, и только праведный гнев отстаивал свои принципы — вора казнить, голову на обозрение! Она продолжала говорить уверенно и красочно, хотя на вряд ли они понимали все её слова, зато последние строчки поняли бы, даже не зная ни слова по-английски:

— И тем ни менее, — произнесла она с довольной улыбкой, сложив руки на груди, — вашего пленника, как дорогого гостя, зовут в Джесер-Джесеру, храм Хатшепсут, на раскопки. Будьте добры отпустить посланника мира.

Словно заведённые, арабы резко принялись отряхивать пленника от пыли, развязывать руки и провожать до безопасного расстояния. И может он даже и позлорадствовал бы, но одно упоминание Джесер-Джесеру — святилища, заупокойного храма второй известной великой женщины, фараона Хатшепсут, недалеко от Долины Царей — разбудило в нём неподдельный интерес.

Шедевр древнеегипетской культуры пленил его, гнал вперёд, подначивал и зазывал к себе, будя все его мимолётно забытые планы.

— Тебе повезло, что я ценю твою задницу, Вад, — едва слышно кинула она, смотря перед собой.

— Тома, — позвал он, потирая запястья, как только они казались подальше от банды, но уже близко к водопою с готовыми к дороге верблюдами. Устрашающая компания, на которую ссылалась Тома в своей речи, осталась там же, где стояла, и не сложно было догадаться, что её часть — откровенный блеф, — ты моя спасительница, ты в ку… Откуда колечко?

Взгляд серых глаз остановился на тонком золотом кольце с массивным рубином на среднем пальце — одним из тех, которые находились в мечети, где удалось поймать её коллегу. Она поиграла кольцом на свету, махнула изящной рукой и предпочла загадочно промолчать, только лисий взгляд выдавал все ответы на эти и будущие вопросы учёного. Вад, выше её на полторы головы, снял с неё свою же пустынную плетёную шляпу, которая хотя бы напускала тень — с ней ему не приходилось отчаянно щурится. Он нахлобучил шляпу на себя и, подтолкнув Тому ладонью за лопатки к верблюдам, вполголоса спросил:

— Что в мешках?

— Волчья пена? — усмехнулась она, поджав губы; взгляд у обоих держался на провизии, прикреплённой к горбам верблюдов.

— Врёшь.

Воцарилось молчание, среди которого можно было явственно услышать совместный мыслительный процесс.

— На счёт три бежим.

Тома набрала в грудь воздуха.

— Раз, — хохочуще начала отчёт она.

— Два, — поддержал Вадим, растягивая на губах едкую усмешку.

***

— Ублюдки! — досчитали где-то вдалеке обманутые арабы, но спустя несколько часов лгунов уже и след простыл.

***

По подбородку потекла тонкая капля водички, Тома с шумным полным довольства выдохом отлипла от фляжки, закрутила крышку и упала задницей на разгоряченный песок.

— Ну что, где мы? — спросила она, оглядывая пустыню вокруг них. Лишь довольно большая глыба за её спиной и два верблюда с украденным золотом были им компанией.

Вадим привалился рядом, стащил шляпу с головы и достал из кармана компас. Вспотевший, он больше походил на свой возраст, даже щетина не портила картины, и только серые глаза продолжали по-детски озорно блестеть.

— Где-то… в пустыне.

Коллеги переглянулись.

— Невероятно, — вяло отреагировала Тома, не моргая.

— Согласен, очень неожиданно, — хохотнул Вадик, уставившись на своего смирно стоящего верблюда.

Они с Томой познакомились достаточно давно.

Вадиму на тот момент было лет двадцать, он половину своей жизни искал выход из нищенского положения, грабил, убивал и изо всех сил пытался выбиться в люди. Он был взращён сказками из воскресной школы, куда родители отдали его на воспитание — батюшка обожал рассуждать о мирских грехах, рассказывать о том, как страшно будут гореть в аду за корыстолюбие, за страсть в богатству, к мирским желаниям и прихотям и прочие ужасные вещи. И, сам того не подозревая, заложил в неокрепшем уме сладкую мысль о горах драгоценностей. В это же время среди высоких шишек, рядом с которыми старался крутиться юный священнослужитель, замаливая их нескончаемые грехи, всё чаще слышались слова «золотая лихорадка» и «открытые границы». О первом он наслушался вдоволь, причём так, что глаза загорались при одном упоминании золота, а вот второе было чем-то новым и, стоило ему только пробраться к берегам, как в голову ударила шальная идея.

Покинуть страну.

Пролезть в корабль перед отплытием, спрятаться среди работников и вылезти при первом же порту. Красиво? Просто? На деле оказалось гораздо сложнее, чем можно было себе представить на первый взгляд.

Он был не единственным живым существом, кроме сотрудников, попавшим на корабль, более того — посудина оказалась перевозчиком человеческого материала, и Вадим стал невольным свидетелем фактической вербовки людей, но проблема, как выяснилось, представляла из себя не неспособность скрыться среди них, а маленькую наглую сволочь.

Сволочи тогда было лет десять, сволочь звали Тамара. «Тома, глупец», — поправляла она агрессивно каждый раз. Тамару — Тому — повязали ещё на территории Российской Империи — девочка была неграмотная, беспризорная, такую схватить раз плюнуть. И, буквально выйдя во двор, она угодила в руки работорговцев, приманивших её невиданным доселе ребёнку богатством — конфетами. Для ничего не смыслящей, равно как и все остальные, детины непонятно было даже и что такое «конфета», но неизвестные сладости пахли так вкусно, так маняще, что она резво согласилась помочь взрослым страшным дядям. Выкрала из ближайшей булочной три батона, а затем украли уже её. Вот так просто. Средь бела дня. Никто и не знал, была ли эта маленькая услуга от неё доказательством её будущей «профпригодности», как любили поговаривать дяди. «Пойдешь в шпионки», — поговаривали они снисходительно, трепали её по-мальчишески коротко стриженные волосы, а сами затыкали ей же рот и лишь забавлялись, глядя на дерзость мелкой мартышки. Только вот в отличие от остальных детей и многих взрослых, мартышка не боялась и не трусила, лишь вызывала головную боль своими выходками — тонкая и юркая, она выпутывалась из всех веревок, перегрызала тряпки во рту, вылезала из клетки, огрызалась на всех присутствующих и представляла из себя паразита на ножках. С ней контактировать было невозможно, но именно это и составляло её основную ценность, потому бросить проблемного ребенка не решались даже надутые начальники, которым свой собственный комфорт был важнее чужих жизней.

Но суть не менялась. Менялись только работники, вынужденные иметь с ней дело.

Спустя недолгое время после «принятия на работу» Вадика, когда тот убедился, что на корабле на него едва ли обращают внимание, и главное, что он со всем своим справляется, а остальное не волнует, настала и его очередь.

— Она бешеная, голову ставлю, — ворчали «коллеги» на кухне. — Будешь ей еду подавать — не забудь клетку закрыть, а то ещё сбежит. И за ключами следи! У зверёныша пальцы тонкие, чёрт возьми, вот же наглая…

Поэтому первая встреча с Вадиком оказалась не совсем радужной. Более того, стоило только развязать дряни рот, как она моментально дернулась вперёд, удерживаемая цепями на руках, и нахмуренно произнесла:

— А я знаю, кто ты.

Бушующие волны собственным шумом глушили её слова, но Вадим находился слишком близко, чтобы различать их.

— Не неси чушь, ешь давай, — произнес он без лишних эмоций, не собираясь играть по её правилам.

Только вот девочка не сдавалась, потрясла бесполезно за клетку, единственно сама закачалась по инерции и процедила громче:

— Ты вообще не здешний будешь! Я видела, как ты пробирался! Освободи меня, слышишь, я тебе что угодно сделаю! Куда угодно пролезу, всё достану, освободи меня, друг!

— Я тебе не друг, чертовка, — хмыкнул Вадим, склонившись над ней. Их отделяли лишь те же деревянные брусья, в которые вцепилась девчонка. — К чему мне такая обуза?

Разбросанные вокруг них такие же больше походящие на вольеры клетки с людьми внутри едва двигались от раскачивания судна, было отчётливо слышно, как бесновались волны. Вадим смотрел на неё незаинтересованно. Не на руку ему было заботиться о мелкотне. Ещё обманет небось. Знавал он таких: сначала горы наобещают, «то сделаю, это сделаю!», а сами в первой подвернувшейся ситуации уйдут на все четыре стороны, потом ищи-свищи. Вадик же сам из таких был.

— Клянусь тебе, дружище, лучше меня никого не найдешь, я тебе добуду всё, что хочешь! Хочешь горы золота?! У моего папки в кладовке карта сокровищ была, — лихорадочно продолжала она, растягивая слова, — я знаю, где золото! Во-о-о-от такое золото! Веришь?!

Её экспрессия, громкий голос, то, как она всплёскивала руками, желая привлечь к себе внимание, и почти что мольба в голосе — «ну помоги же, помоги!» — практически не трогали его сердце, хотя чуйка подсказывала, что ребенок не врёт.

— На кой чёрт мне твои сокровища, я свои найду, — пробурчал он, почти что сдавшись, и нахмурился. — Что, и правда всё можешь украсть?

Она закивала болванчиком.

— Могу! Только скажи что — всё могу!

— А отвлечь можешь?

И тут умный не по годам ребёнок смекнул, что от него может потребовать такой же жаждущий свободы человек. Вадим присел перед ней на корточки, и девочка, словно котёнок, двинулась в его сторону, вглядываясь в глаза.

— Доплывём до ближайшего порта, — начал он, понизив голос. — И я тебя выпущу. Кричи и убегай. Шуми, пусть все сбегутся. Я побегу тебя ловить, так и сбежим. А дальше посмотрим. Был бы у тебя папка, как ты говоришь, тебя бы не поймали, — ухмыльнулся он, — а ложь я сразу вижу. Ну что, уговор? Звать тебя вообще как?

Девчонка надулась, но быстро сдалась, пожала протянутую смуглую руку — её лапка была ровно с половину ладони Вадика.

— Тома, — с гордостью откликнулась она, сжав изо всех сил его пальцы.

Вадим на действия смешливо фыркнул, для него её сила даже не ощущалась, так, пёрышко.

— А я Вадик. Будем компаньонами, Тамара.

— Тома я!

***

С тех пор незадачливый священник и мелкая воровка путешествовали нелегальными путями по свету в поисках Эльдорадо. Мексика, Китай, Греция, Америка, страны Скандинавии и даже полюса. Объездили всю землю, подрастая на глазах, языки учили на ходу. Вадим на чистом русском разговаривал там, где это было возможно, а однажды наткнувшись на некое эсперанто, создавшее всемирный бум среди лингвистов и в целом учёного населения в те года, гонял Тому, пока та не начала изучать его с ним. Так и справлялись с грехом пополам. Он стоял над душой, пока пятнадцатилетняя Тома училась разговаривать, читать и писать на языках мира, а потом отпускал её в толпу и сам отвлекался на очередной потом и кровью добытый учебник. Его тянуло к знаниям, а бесплатные библиотеки манили, как, собственно, и само слово «бесплатно», поэтому книги Вадик глотал, не запивая. В разных городах и странах, в сёлах и в поселках, он пытался общаться с населением на их языке. Те, кто победнее, прощали симпатичному юноше ошибки, поправляли. Кто побогаче — манили к себе на заработки. Горы денег получишь! — зазывали, обещая все знания мира в ответ на предоставление им услуг.

Звали и дамочки постарше, не гнушались его потрёпанной одеждой. Задаривали харизматичного красавчика, а тот только рад был. Ещё бы Тома не мешалась со своим «Детей ещё заведи с ними, старый пердун», — совсем отлично было бы. Следить за мелкотнёй оказалось действительно делом трудным и неблагодарным, но она по крайней мере легко шла на удачные дела и своими тонкими осторожными пальцами доставала билеты в любую точку мира. Лучше карманника и не придумаешь. Знания же, полученные в общении с высокими умами разных стран, где они бывали, собственное обаяние и чуть ли не профессиональное актерское образование, полученное за счёт долгих лет лжи, делали из Вадика непревзойдённого старшего брата-сироту.

— Мне очень жаль, что моя сестра позволила себе такое… — сокрушался он на ломаном идише, стоя перед праведно разгневанным богатеем с пустыми карманами. — Моя сестра… Нам совсем нечего есть… — его серые глаза блестели от нахлынувших слёз, когда он прижимал ладонь к лицу в порыве беспомощной злобы на несправедливую жизнь.

Тома сзади стояла, опустив низко голову, подрагивающими руками хваталась за его рваную штанину и не смела показать лица от стыда.

— Мы обязательно все вернём! — порывисто сказал Вадик. — Тома! — она вздрогнула, но подняла на него взгляд виноватых карих глаз. — Отдай дяде всё, что украла, немедленно!

Она как обычно кивнула молча, в срочном порядке достала из карманов золотые часы на цепочке с драгоценными камнями и протянула Вадику. Тот впопыхах натёр бока часов, протянул их органам власти, а те уже передали богачу его ценности.

А уже когда удалось оказаться на пути к следующей по списку стране и они находились в пустом купе поезда, Тома достала настоящие золотые часы из пришитого кармашка ближе к внутренней стороне бедра, и те со звоном упали на деревянную поверхность стола, а Вадик, ухмыляясь, назвал её умничкой.

— Ну что, братец, ещё не время поесть? — язвительно бросила она, припомнив слова названного «братца».

Вадим удобно уселся на постели рядом с окном и молча поставил перед Томой очередной лингвистический учебник.

— Учись давай, это итальянский, — с садистским удовольствием сказал он.

Её уставший вой слышали во всех ближайших вагонах.

***

— Кстати, — Вадик потянулся, выдохнул протяжно, опираясь спиной о холодную сторону глыбы, и Тома рядом вопросительно промычала. — Откуда твоя пустая головушка узнала о Джесер-Джесеру?

Её возмущению, казалось, не было предела. Она, привалившись было к его плечу, тут же отпрянула и ударила Вадика кулаком в руку.

— У кого-то из нас дерьмовая привычка нудеть в голос, — но, несмотря на это, Тома всё равно прилегла рядом, прикрыв глаза. — А о храме Хатшепсут я не солгала. Тебя правда зовут. Только не жрецы или как их… А научное сообщество, — она усмехнулась ядовито, спиной чувствуя разгорающееся любопытство товарища, и пнула его ногой. — Наши дорогие коллеги хотят спросить мнения у величайшего историка современности — Вадима Дракона!

И рассмеялась гадко. Вадик только разочарованно фыркнул.

— Очень смешно, — заворчал он.

— Да нет же, братец, тебя правда зовут.

Прозвище это он, что удивительно, получил в Китае, куда они с Томой заезжали во второй раз во время парада китайских драконов. Оно настолько приглянулось Вадику, что представляться он начал только так, ни капли не волнуясь, что его могут узнать. В принципе и не узнавали, это был первый случай, когда уже притёршееся имя, на которое было зарегистрировано фальшивое удостоверение ученого-археолога, дало о себе знать.

Вадик заинтересованно приподнял веки, когда Тома вскочила с земли и, встав напротив, с воинственной готовностью отчеканила:

— Пока я отливала муляжи для нашей добычи, мой дорогой друг, — при этом ткнув в его сторону указательным пальцем, — со мной, как с твоей подопечной, связался союз египтологов-теоретиков с просьбой передать «великому и неподражаемому Вадиму Дракону» об их сильном желании под твоим руководством провести раскопки в Дейр-Эль-Бахри! А?! — Вадик, поражённый, сначала даже не поверил, но Тома настойчиво продолжила, принимаясь расхаживать вдоль и эмоционально жестикулировать: — В общем, сижу я в нашей каморке, никого не трогаю, спокойно себе отливаю вольфрам и готовлю позолото, и тут такое ржание за дверью поднялось, я подумала, что за мной пришли! Но нет, — Вадик скептично выгнул бровь. — Пришло письмо, официальный адрес — штаб египтологов в Каире, отправили аж сюда, можешь себе представить? Ты же у нас русский…

— Украинец. А вообще-то украино-белорус, — в который раз устало поправил он.

— Не важно! — хохотнула Тома, игнорируя пристальный усталый взгляд. — В общем, русский ты знаешь, а оттуда в Каир отправили такого… Такого богатенького, мол, на раскопки. Заливали мне ещё про историческую ценность и прочую чушь, а я, родной, знаешь о чём думаю? — моментально остановившись, она плюхнулась рядом с молчащим Вадиком, бесцеремонно и всё так же незаметно для чужого глаза стащила из его кармана компас. Дождавшись скупого «Ну?», Тома продолжила со всей горячностью: — Я тут подумала… Мы столько всего смогли достать из охраняемой мечети. Только представь! Тут целый храм, причём такой древний! Тебе ли не знать, какими древние египтяне были жадными до роскоши буржуями, а?

— Марксизм и до твоего лексикона добрался? — расплылся в оскале Дракон. — Это всё звучит слишком надуто, — тем не менее продолжил он, растеряв в конец прежний пыл. — История с удостоверением старше Мафусаила, не думаю, что хотя бы один адекватный человек всерьёз примет меня за археолога.

Тома помахала изящной ручкой и, сладко оскалившись, словно чуя скорую добычу, проурчала:

— Эти умники дальше книжек ничего не видят, — она блеснула горящими глазами и ткнула указательным пальцем в стекло компаса, — а у нас есть замечательная возможность добраться до древнего золота! Да ладно тебе, Дракон, мне что, правда нужно уговаривать тебя?

Он задумчиво молчал, сложив руки на груди. Если всё правда, то у них будет отличный шанс обчистить древний храм и в буквальном смысле прикоснуться к истории. А если нет? Что тогда?

— Ладно, — фыркнул Вадим. Тома с предвкушением прикусила губу, — покажешь своих этих… учёных.

С счастливым визгом она вскочила на ноги и убежала к несчастным верблюдам.

***

I век до нашей эры. Египет. Вниз по западному рукаву Нила.

Звуки ночи ненавязчиво заполнили съёмную комнату, а луна безмолвно светила в самый край окошка. Напротив него стояла кровать с полупрозрачным балдахином сверху, выполненная в лучших традициях сверх меры обеспеченных колонизаторов. Она практически пустовала. Гости приходили и уходили и за комнату платили щедро.

В тиши на кровати лежали двое.

Нубит уснуть не смог.

Нагой, в сладком тепле ночи он раскинулся на шелках, и лишь край разворошённого тонкого одеяла прикрывал причинные места. Он был до боли красив в эту минуту. Разморенный и открытый. Только мрачные мысли искривляли его красоту — всё, о чём он думать не мог и не хотел, всё, что припомнила ему Теймри, отдавалось глухой болью в сильном сердце. Был ли Нубит жалок, возвращаясь в чужие объятия раз за разом? Был ли он жалок, разделяя постель с тем, кто оставит его?

Нубит неторопливо повернул голову на белоснежных подушках. Уйдет ли римлянин?

Тот лежал рядом на боку, закинув руку на чужой торс, прижимал к себе и размеренно сопел в белоснежную шею. У самого кожа бронзовая, отмеченная солнцем, волосы выжженные до соломенного цвета. Короткие-короткие. Должно быть, он ни о чём не думал, и его одежда и броня лежали совсем рядом, на полу, разбросанные. Нубит казалось, рискни он — и получится сжать руки на мощной шее, придушить нечестивого, чтоб больше никогда его не видеть. Сбросить в Нил?.. Но стоило лишь тонким светлым пальцам коснуться разгоряченной кожи плеча, увидеть контраст между ними и то, как правильно выглядели они рядом, как все мысли мигом испарялись, и голова будто бы чудесным образом переставала болеть.

Он заёрзал на постели, повернулся спиной к окну и властно провел рукой по чужой макушке, вглядываясь в черты лица.

— Почему не спим, золотко? — прозвучал следом сонный хриплый голос.

Римлянин приоткрыл серые глаза, и Нубит тихо сглотнул.

— Подумываю убить тебя, — ответил он в своей привычной манере.

Тот даже не дернулся, разве только расхохотался и прижал его к себе покрепче, обхватил двумя руками, вжал в себя, урча в шею, которую принялся покрывать нежными порывистыми поцелуями:

— И как, надумал?

— Задушить, — с мимолётным мычанием отозвался Нубит. В объятиях римлянина всегда было так.

То ли убить его хотелось, то ли держать крепко, чтобы ни на миллиметр не посмел отойти, чтобы всегда рядом стоял, целовал и говорил о своей любви так же опьяняюще, как и во время их ночей. Пусть всегда будет рядом со своими богохульскими комментариями, со всем арсеналом ужасных комплиментов, в ответ на которые хотелось лишь краснеть.

— Тогда чего не душишь? — спросил он, пока Нубит вгонял ногти в его лопатки до кровавых следов. — Скорее же начни, отдашь меня в дань своей светлой богине Хатор. Ты ведь ей молишься, золотце?

И вновь. С каким же легкомыслием он говорил о богине, уму непостижимо. Нубит приподнялся, лёгким движением оседлал чужие бедра и, прижав того за плечи к кровати, надменно произнес:

— Я молюсь Сехмет! Но Хатор в любом случае не примет такое жалкое подношение, как ты, Вадим.

— Это я жалкое подношение?! — мнимо оскорбился тот, вдохнул притворно возмущённо и сжал в руках белоснежные бедра. — Ложь! Я уверен, она оценит меня, — Нубит покачал головой, но лишь снисходительно улыбнулся чужой дурости. — А что же тогда любит твоё божество?

— Она любит змей.

Воцарилось молчание. Спокойное и приятное, оно окутывало собой всё между ними, будто бы делая их ближе: серые глаза смотрели в алые, блестели, забавно щурились и, казалось, ничто не способно было испортить положение. Нубит со всей грацией улёгся на чужую грудь, положил голову на плечо. Его тут же заключили в ещё более крепкие объятия.

— Она любит… яд, — прошептал он, прикрыв глаза. — Любит львят. Иногда… — Вадим нежно провел по талии, накрыл сверху свисающим одеялом. Секундой позже лёгкий ветерок ворвался в комнату, и Нубит удовлетворённо притёрся к теплу чужого тела. — Иногда её изображают с головой змеи. А ещё Сехмет… богиня мести.

— Вот как.

Голос Вадима не казался испуганным или робким, хоть он и наверняка расслышал в этой фразе всё, что хотел ему сказать Нубит. Последний внезапно поднял голову, будто пытаясь взглядом забраться прямо в душу своего возлюбленного.

— А кому же молишься ты?

Вадим деловито пожал плечами. «Я слишком стар для молебнов», — хохочуще ответил он, отпечатывая поцелуй промеж перманентно нахмуренных чёрных бровей.

Безбожник.