— Почему ты смеёшься? — с серьёзным видом спросил Данил, хотя собственные уголки рта подрагивали, не представляя возможным холодно наблюдать за улыбкой Вани. Полные губы, растянутые до тонких нежно-розовых линий, такие очаровательные, так и хочется узнать их вкус. Парень сжал руки, помяв листы, чтобы сдержать опасный порыв. — Я действительно не понимаю, как детёныш крупной кошки может быть ответом к поставленному вопросу. В этом нет смысла.

       Иванов больше не смеялся, но улыбка не спадала с лица, и он чувствовал своё счастье, ощущал себя героем романа с мистическими искрами в глазах. Ваня смотрел на мило недопонимающее лицо с приподнятой бровью, будто оцепенел, но на самом деле загружался. Парень забыл всё, что хотел сказать, лишь частично помнил план действий. Да, ладони снова вспотели, и он уже неприлично долго смотрит на Данилу и улыбается, потому что знает ответ, а рыжий — нет. Впервые эта власть в его руках, мокрых ладонях, из скользких пальцев которых преимущество может легко выскочить, если он продолжит молчать.

       Кареглазый вытер руки о бёдра, маскируя это действие под замах в сторону миски с сырым мясом. «Представь, что это урок, где импровизация всегда тебя спасала», — собрался Ваня и, раз уж он смог осилить алгебру, то ничего не стоит решительно сказать:

       — Покорми рысь.

       — Что?! — вспылил Данил, которому надоели ожидания, взмахнул бумагами, едва не ударяя ими Ване по лицу, и, сдерживая видимое раздражение, прошипел: — Ты издеваешь?..

       — Покорми, — настойчиво повторил Иван, затыкая парня указательным пальцем, который едва не коснулся бархатных губ, но был обдан горячим дыханием, что вызвало приятную дрожь во всём теле.

       Данил, уставший от загадок, тяжело выдохнул и, убрав от лица тёплую руку Вани, обтянутую гладкой кожей, на которой поднялись тонкие волоски, подошёл к миске. Парень присел на корточки и положил бумагу на траву. Рысь насторожилась, проявив интерес поворотом длинных ушей, подошла к самым прутьям, словно почуяла скорое кормление. Она облизнулась от тонкого аромата свежего мяса. Её светлые глаза блеснули хищным огнём, какой вспыхивает у всех кошек, если в зрачок попадает луч света. Кареглазый присел рядом с клеткой и наблюдал за тихой, грациозной поступью пятнистой рыси. Он слышал шевеление Дани за спиной и сжимал кулаки, наполняясь уверенностью, которая благоговейным возбуждением разливалась по телу. Прежде он не чувствовал подобной энергии и ощущения, что неудача невозможна, в любом отношении к сероглазому. Наверное, потому что он, как рысь, загнан в клетку, где выход только один: сказать всё как есть. И парень знал, что сможет подобрать слова. Без репетиций и заученных речей. К чёрту речи — в них слышны лишь первая и последняя строчки. Ваня обойдётся одной простой фразой, которую вынашивал в своём сердце столько недель и ни на секунду не сомневался в её правдивости, словно данная истина была изначально в него заложена. Он почувствовал, что так будет лучше, правильнее.

       Простое, очевидное, возможно, заезженное и потерявшее былой шарм, но прямое, быстрое, ясное и сентиментальное «я тебя люблю». Ваня считал фразу идеальной, и если бы сердце действительно шептало человеку подсказки, то сейчас оно бы неустанно твердило парню выкрикнуть её. Иванов сжал губы, предупреждая неуместный поступок.

       Данил подошёл к клетке и вновь присел, сквозь прутья протягивая рыси кусок мяса на длинной вилке. Она ловко сбила его лапой на дощатый пол и впилась зубами, раздирая нежные ткани.

       Ваня повернул голову, наблюдая за слаженной работой тонкой кисти, перехватывающей рукоять. Он пресёк желание переплести свои пальцы с его и посмотрел на хищницу. Её светлая шерсть вспыхивала рыжими полосами в тех местах, где солнечные лучи пробивались сквозь высокие деревья. Шатен улыбнулся, переместив взгляд на Данила, чьи шелковистые (он, правда, надеялся, что они мягкие) волосы имели то же свойство. Ваня убедился, что выбрал правильное слово.

       — Ничего не напоминает?

       — Кате бы напомнило, — мгновенно откликнулся Даня, словно эта фраза всегда была на языке. — Она ведь эту рысь постоянно кормит.

       Парень повернул голову, с чего-то ожидая от Вани комментарий к замечанию, но Иванов лишь вскинул бровь, не понимая, чем заслужил выжидающий взгляд. Видимо, пытался разрядить напряжение тишины, но не вышло, по привычке произнеся первую мысль. Рыжий смущённо отвернулся, не зная, куда направлять взор и девать руки. Встретившись с голодными кошачьими глазами, протянул следующий кусок в клетку с тем неловким движением, как если бы его руки дрожали. На самом деле — спешил их занять.

       Теперь точно было необходимо что-нибудь сказать.

       — Ладно, я понял, — сухо, непроницаемым тоном, едва ли не лишённым тепла, сказал Данил, не отвлекаясь от мяса, хотя очень хотелось взглянуть на красивое лицо Ивана. — Наша первая встреча. Ты привёл меня сюда, — нахмурившись, продолжил Иванов, одновременно удивляясь тому, как давно это было.

       — Улавливаешь? — возбуждённо, с широкой улыбкой спросил Ваня и нечто большее, чем надежда разливалось по жилам, ведь он чертовски близок к ответу…

       — Я вижу взаимосвязь между рысью и рысёнком, — Данил поставил миску и повернулся к собеседнику, возвращая на лицо забавную гримасу недопонимания, — но при чём тут твоя ложь? В каком месте? На самом деле это не рысь, а обычная кошка без хвоста или что?

      …, но нужно подвести его ещё ближе.

       Намёки — это так сложно.

       Совет от Ивана Иванова: никогда не говорите намёками со своим потенциальным парнем. Этот закомплексованный робот всё равно ничего не поймёт, пока прямо не расскажешь. С подробными объяснениями.

       Нужны объяснения? Что ж, Ваня их предоставит, и никакой «гуру» с ответов майл.ру не напишет лучше.

       — Медалист, а такой глупый, — растянул Ваня, положив голову на кулак, без желания задеть Данилову гордость. Сероглазый привык к грубостям от парня, поэтому не обратил внимания. К тому же можно простить оскорбление интеллекта, когда весь он: глаза, улыбка, голос состоит из любви, которую слышно, видно, которую можно ощутить густотой воздуха вокруг. Данилу, хоть он ничего подобного и не почувствовал, стало не по себе: сейчас что-то будет. Он предчувствовал это покалыванием на подушечках пальцев и волнением в груди. — Эх, Данька, — Ваня не мог сиять ещё сильнее. — Рысёнок — это ты, — нужно только протянуть руку и он сможет коснуться его рыжих волос, — а здесь: место, где я тебе соврал. Впервые.

       Шатен заправил прядь за ухо. Он не мог оставить свои руки спокойно лежать на коленях, когда весь готов был сорваться, наброситься и крикнуть правду прямо в лицо. Вместо этого он убрал волосы, падающие на глаза. Из-за уха выпали другие пряди.

       Данил приоткрыл рот, оставляя между губами тонкую щель, в которую Ваня мог бы проникнуть языком и изучить там всё: коснуться твёрдого нёба, врезаться в зубы, встретить сопротивление чужого языка и… всё, стоп, а то ещё встанет. И этот бугорок на джинсах будет не к месту.

       Кареглазый буквально мог видеть, как у парня напротив плывут перед глазами формулы. Давай, ведь она всего одна, маленькая и простая, потому что другого варианта просто нет, ложь была всего одна в двух фразах — о девушках и вкусе — единственных, что были пропитаны мерзкой вонью неправды.

       Просто скажи уже. Найди через дано, ведь там столько цифр, в которых зашифровано слово.

       «Рысёнок». Точно. Тонко. Наповал.

       О чём они тогда говорили? О чём Данил узнал прямо перед глазами рыси?

       Парень повернулся к кошке. Она облизнула губы в противоположной стороне клетки и легла на деревянный пол, щурясь от лучей, которые делали её зрачки тонкими, как прутики.

       Даня вспомнил единственную мысль, которую вынес с той встречи, то, что отпечаталось в памяти ярче, чем сама рысь, клетка, собственная поза, погода в тот день. Как когда помнишь душевную фразу, но не помнишь из какой она книги или фильма, так сероглазый вынес главное, забыв детали. «Ваня натурал», — так звучал вывод той сцены и, как цитата из фильма, затерялся в памяти, слившись с серостью будней.

       Словно что-то щёлкнуло в светлой голове с рыжим отливом, как выключатель лампочки, что вспыхнула, словно в мультике. Теперь всё казалось элементарно, Данил готов был хвататься за волосы и кричать, как же он туп, слеп, глух, раз не замечал столь очевидного факта в каждом движении Вани, каждом слове, вдохе и выдохе.

       Ответ:

       — Тогда ты сказал, что рысью разводишь девушек на секс, а твоя ложь состоит в том, что…

       Это очевидно, как и то, что за днём следует ночь, после Луны всходит Солнце, а небо голубое, потому что голубой из всех цветов светового луча сильнее предрасположен к рассеиванию. Кстати, весьма очевидная для Данила истина.

       — Я имел в виду людей, — продолжает Иван, словно возникший в голове второй голос.

       У него были девушки, он влюблялся в девушек, он их хотел, а сейчас хочет сероглазого, но всё равно может дрочить на женскую фигуру в латексе значит:

       -… ты би.

       — И привёл тебя сюда, чтобы развести на секс, — Ваня говорил быстро и сразу, чтобы вставки терялись посреди чужой мысли, были услышаны, но не было времени о них подумать.

       — Ты хочешь сказать, что…

       Учащённый пульс глухими ударами отдавался в ушах.

       У него есть меньше секунды, пока рыжий не закончил, пока уверенность давала силы говорить, пока спали с горла оковы, пока язык мог издавать звуки, пока его не защемило зубами.

       Сейчас или никогда.

       — Я люблю тебя.

       -… я тебе нравлюсь.

       Данил забыл закрыть рот после последней фразы. Ваня улыбался, потому что ответ был прост.

       Рысь свернулась калачиком в углу и задремала, пригретая теплом, солнечным и человеческим.

***

       Он не мог перестать его целовать, растягивая каждый поцелуй до нехватки кислорода, словно желая насытиться. Не мог остановить страстное смыкание губ на его коже, дрожащей от каждого непривычного прикосновения. Ване нравилось проводить языком вдоль шеи по его мурашкам, медленно слизывая солоноватое волнение, переплетя свои пальцы с его.

       В комнате мрачно — за окном вечер с уплывающим за горизонт солнцем, а плотные шторы задёрнуты. Дверь предусмотрительно закрыта на замок. Даже сама рысь не сможет помешать их уединению.

       Ваня сидел между раздвинутых ног Данила и целовал его ключицы, которые чётко вырисовывались от напряжения рук. Данил опирался на ладони, периодически подминая пальцами простынь чужой кровати. Он поднял голову, обнажая кадык — чертовски сексуальную выпуклость шеи — и дышал ртом в попытке унять некоторую напряжённость, расслабиться, просто отдавшись приятному моменту. Это его первый раз и данный факт никак не мог исчезнуть под ласками Вани — волнительный стук сердца всё заглушал, и Данил находился будто бы в вакуумном пузыре, где глухо, а также невозможно дышать.

       Да, он не стеснялся своего тела, неоднократно раздевался перед Ваней, но чтобы надеть другую футболку, а не получать мокрые следы на грудь. Дело обстояло намного сложнее: что, чёрт возьми, ему нужно делать?! Это был практически панический вопрос, напрягающий тело. В силу своей неопытности Данил боялся совершить неправильное движение, особенно то, что придётся партнёру не по вкусу, и эта мысль мешала получать удовольствие и учиться.

       В этом и была проблема: он слишком много думал. Типичный человек науки, предоставляющий вычислениям и анализу решать все проблемы, а не чувствам, которые главенствуют в хорошем сексе.

       Ничего, вскоре размышления и новая формула дадут понять, что Ваня ни капли не задумывается о действиях, получив разрешение трогать, целовать, кусать, лизать чужое тело. Он просто делает. Потому что так велит инстинкт.

       Кареглазый постоянно цепляется за светлые волосы потому что, к великой радости, они оказались мягкими и приятно рассыпались меж пальцев, как песок. Хватаясь, подтягивался к губам, целовал, получая слабую, робкую отдачу. Он ясно замечал это, как размытое пятно воды на очках: видеть можно, но не комфортно. То же самое, но с осязанием, с закрытыми глазами. Все ощущения острее, когда веки опущены, когда не видишь форму, а чувствуешь её, когда не смотришь на яблоко, но различаешь его среди остальных фруктов по вкусу, открывая в его привычной сладости новые оттенки.

       Итак, новая задача? Дано: робкий девственник. Найти: пошлую страсть робкого девственника. Решение: демонстрация ниже.

       Ваня разрушил его опору, повалил на кровать и, нависнув над Даней, одной рукой расстегнул пуговицу и молнию на его штанах.

       — Всё хорошо, — нагнувшись, прошептал он прямо в ухо, оставляя миллиметры между телами. — Всё спокойно, — сладко протянул шатен, и его взгляд переместился вниз к скользящим по рёбрам пальцам, плавно пересекающим гладкие изгибы талии. Верхними фалангами он ухватился за край штанов, поднял голову, с закрытыми глазами прошептав на горячем выдохе: — почувствуй.

       Ваня прижался губами к губам растерявшегося Данила.

       Почувствуй.

       Парень решил последовать совету и закрыл глаза, отдаваясь ощущениям на губах. Кожа, мягкая, горячая, будто сладкая, прикасается, обхватывает, делясь теплом и нежностью. Слюна, мокрая, склизкая, проникала в полость, засыхала на рту, обволакивала клетки кожи, и это не было противно, наоборот, приятно как составляющая поцелуя. Поцелуй, длительный, страстный, и Даня понимает, что нужно делать.

       В груди у Вани горит от недостатка кислорода, он отстраняется и смотрит прямо в серые глаза, которые кажутся чёрными в полумраке. Дыхание сбитое, рука обхватывает руку — небольшая заминка, чтобы вдохнуть, возбудиться, напряжённо глядя друг другу в глаза, найдя в них изысканную красоту, которую хочется трахать со всей чувственностью и грубостью этого слова.

       Данил закрывает глаза и притягивает Ваню к себе, руководясь лишь высвободившимся взрывом чувств, который делал прикосновения колкими и щекотливыми одновременно. Рыжий поцеловал Ваню в щёку, которая, если вглядываться, была красной от жара. Его руки свободно блуждали по телу, то хватая волосы, то проводя короткими ногтями по спине.

       Второе прикосновение губ пришлось точно на чужие, пухлые, ярко-розовые, которые он неуверенно обхватил, едва давая какое-то ощущение, как перебирание тонких ножек бабочки по оголённому плечу: лёгкое, почти незаметное.

       Следующему поцелую он отдал всё, что сейчас испытывал: любовь, робость, уверенность, ярость от неудачных попыток. Даня вплёл пальцы в длинные волосы, резко притягивая к себе, вторую руку положил на щёку и губы соприкоснулись.

       Его движения совершенно утратили былую неуверенность. Он смело касался кожи, свободно пользуясь руками, учился применять язык, чтобы было приятно, запоминая, в каких местах сам испытывал наслаждение, трогал, словно подписано разрешение хватать все места в зоне доступности. Ваня ощутил эту пылкость мгновенно и поспешил избавиться от штанов, которые перелетели мимо границ кровати, упав где-то в районе остальной распростёртой на полу одежды.

       Данил повторил, потому что кареглазый был ориентиром, своеобразным эталоном поведения.

       Через секунду, размытую нежным поцелуем, они посмотрели друг на друга полностью обнажённые. Ваня протянул указательный палец к губам партнёра, и тот потянулся к нему, запуская в рот, облизывая языком, обволакивая слюной и слегка защемляя зубами. Моментально в воображении темноволосого возникла картинка, что то же Иванов вытворяет с его членом, который успел затвердеть от очаровывающей сладости худого, бледного тела. Парень медленно высунул палец, загибая бордовую нижнюю губу, провёл по круглому подбородку, вдоль шеи, оставляя остывать мокрую дорожку, прошёлся между ключиц, по грудине, по тонкой полоске светлых волос на плоском животе и ниже, через пах с твёрдым, как у себя, членом к заднему отверстию. Оставленная слюна пронизывала ледяным холодом от малейшего дуновения. Он закинул ноги Ване на плечи, открывая полный обзор и спектр действий.

       В процессе Данил постанывал, но в основном тяжело дышал, пытаясь совладать с болью, от которой вскоре начал получать удовольствие. В горле пересохло от невозможности использовать для дыхания нос. Ткань вся смята под его руками. Спина изгибалась дугой. Голова закидывалась назад, выпячивая вверх подбородок. Он всячески преодолевал боль на выходе и блаженно подрагивал на входе.

       Ваня ускорялся. Ему было мало, надо быстрее, быстрее для остроты ощущений, и на самом пике сжатие кулаков не могло спасти от боли, а выдоха стало мало для выхода удовольствия, теплившегося внутри, и Даня выкрикнул:

       - О, чёрт!

       И всё закончилось. Быстро и грязно. Но это того стоило. Ради незабываемых секунд блаженства и продолжительных минут близости.

       — Где ты был раньше, Иван Иванов? — спросил Данил в пустоту, открывая глаза, заслышав, как голова Вани мягко приземлилась рядом в постель и длинные волосы рассыпались по светлой ткани.

***

       — Признай, Данька, я гений, — гордо подняв подбородок, заявил Ваня, забрасывая свою руку Иванову на плечи.

       — Я бы со стопроцентной уверенностью признал, что ты гей, — улыбнулся сероглазый, прикладывая голову к парню и устраиваясь с ногами на диване.

       — Так не пойдёт, слишком очевидно, — наигранно скривился Иван и приобнял Данила, чмокнув его в рыжую макушку, зарываясь носом в мягкие волосы. — А вот, что я гений… — тихо выдохнул он.

       — Хорошо, ты гений, — парень признал это без тени издёвки или сомнений. Ваня действительно постарался: над его задачками пришлось поломать голову.

       Он провёл рукой по кофте, приложил ладонь к груди, улавливая мерное дыхание. Закрыл глаза и вдохнул полюбившийся запах, перебирая пальцами ворсинки ткани. Так тепло, прижавшись к его боку, не думать ни о чём, отрицать существование проблем. Это был момент свободы и спокойствия.

       Ваня чувствовал счастье в каждом мелком движении пальцев и тонком запахе мужского шампуня.

       Невероятное тепло, к которому тянутся все человеческие тела в попытке усмирить топящий внутри холод, достигнуто в большом доме на маленьком диванчике у лестницы. И каждый вдох этого момента кажется запоминающимся.

       — Я люблю тебя, — шепчет Данил прямо в грудь парню, и слова задевают сердце, заставляя его работать в ускоренном темпе.

       — Ты признался, — приподняв голову, взволновался Ваня, забывая, как дышать. — Ты сказал это!

       Данил улыбнулся и потянулся к губам парня, сливая их рты в коротком поцелуе.

       — Так важно было это сказать, чтобы твои догадки подтвердились? — довольно ухмыляясь, спросил светловолосый, заглядывая в глубокие карие глаза, прижался грудью к его, окружаясь мягким теплом и близостью.

       — Да. Ты ведь молчал, я уже подумал, что насильно затащил тебя в кровать и на самом деле совсем тебе не нравлюсь, — он тараторил, с каждым словом понимая, сколько передал пустых переживаний и неважных подробностей. Данька здесь, разве не это единственно важно?

       — Много слов.

       — Согласен.

       Сероглазый принял поцелуй, обхватив пальцами плечи.

       Так легко стало его касаться, прижимать к себе, отбросив голодные взгляды и мимолётное облизывание губ, а главное свободно, ведь ничто теперь не давило на плечи, не застревало в горле, не сковывало грудь, отдаваясь невнятными хрипами вместо ответов. Теперь признание кажется таким простым решением, и как же он сразу до этого не додумался, как сразу не набрался уверенности, если намёков было достаточно (правда, заметил он их только сейчас, предавшись подробному анализу из-за вопроса «как так получилось, что он сейчас со мной?»)? Легко говорить сейчас о прошлом, когда забыты все волнения и переживания.

       — Мальчики, ужи… — тарелки с закусками с шумным звоном выпали из рук. Лида запнулась на полуслове, выйдя из кухни и завидев такую картину: её сыновья сидят на диване и целуются. Ваня и Даня мгновенно расцепили губы, а последний, вздрогнув, чуть не свалился на пол, -… нать.

       Данил остолбенел под удивлённым взглядом матери, а Ваня улыбнулся «я тут ни при чем» улыбкой, но руку с плеча не убрал.

       — Упс, — сквозь зубы, не переставая натягивать губы, прокомментировал кареглазый.

       Перед парнями встала новая задача, которую стоило незамедлительно решить, потому что вскоре в зоне видимости появилась взволнованная шумом Полина, быстро стучащая каблуками по лестнице. Из разных углов собиралась на трапезу остальная семья. Парни переглянулись.

       Дано: два гея, четыре родителя.

       Найти: признание родителями двух гомосексуальных сыновей.

       Решение: в разработке.

       Ответ: неочевиден, неоднозначен и вообще неясен.

       Сколько ещё таких задач придётся решить?

       Конечно, иногда есть формула, шаблон решения. Подставил свои числа, и проблемы как не было, если не завалишь вычисления. Звучит просто, но часто возникает невнимательная ошибка, и из подсмотренной у соседа формулы F=mg получается, что m=F*g, или по дороге длительного решения пропустил минус, и ответ примет совершенно иное значение.

       Как жизнь, да? Из чужих ошибок и советов не всегда верно выносятся уроки.

       Тогда почему бы не относиться к проблеме, как к задаче по физике, химии, алгебре, но с большим энтузиазмом? Составляющие остаются те же: «дано», «решение», «ответ» и «найти», которому редко выделяется целая графа. Главное, правильно заполнить эти строчки, чтобы не допустить новую ошибку.

       Вся жизнь — это бесконечная череда задач, коротких и длинных, сложных и лёгких, и неоднозначных, представленных развилкой, с несколькими решениями, от выбора которого зависит дальнейший путь.

       Так и не каждая точка имеет однозначное обозначение конца истории. Точка — символ для конца ответа и начала новой задачи.