<8>

       Чарльз ринулся навстречу пулям и взрывам, словно он был неуязвим, хотя даже не чувствовал себя бессмертным, просто, не задумываясь, бежал вперёд так быстро, как только позволяли ранения. Он чувствовал лишь как страх вновь овладевает им. Но это был другой страх, не тот, что принёс все беды. Телепат боялся не Эрика, а за него.

       Профессор оглянулся на оглушающий взрыв и не заметил глубокую вмятину в земле. Он упал. Дыхание мгновенно перехватило от боли в плече, боку и подвёрнутой ноге. Мужчина ясно прочувствовал раны, которые ранее не замечал, охваченный едва ли не безумным порывом добраться до Леншерра и надеждой, что-то не его, а чужая быстро пребывающая кровь на коричневой пыли. Ксавьер был готов пожертвовать чем угодно, не говоря уж о безымянном солдате, только бы с Эриком всё было в порядке. Уже не важен тот, чья кровь может пролиться, лишь бы не кровь его мальчика.

       Да, это была чертовски неправильная мысль, ведь каждая жизнь несравненно ценна, но разве человек начнёт молиться, особенно если не верит в бога, за незнакомца, когда его любимый в опасности?

       Ксавьер поднял глаза и тяжёлым, вызывающим боль движением головы смахнул мешающие обзору волосы. Завершился прилив адреналина, дававший возможность бежать, поэтому телепат пополз вперёд, игнорируя боль, ведь уже мог едва ли не коснуться бледных тонких пальцев, которые недавно сжимали его горло до синяков, на которые Чарльзу точно плевать. Он уже наплевал на вывих, на пулевое ранение, на всё ещё опасную Рейвен, которая пропала из поля видимости, когда клетка развалилась, даже на всё то зло, что причинил человечеству Магнето, и фиолетовые пятна в форме пальцев были наименьшими из проблем.

       Металл медленно ложился на землю рядом с такими же холодными и неподвижными военными, а также раненными солдатами, которых быстро добивали последователи Магнето, слишком увлечённые убийствами, чтобы замечать происходящее вокруг. Но больше Чарльз не считал падение металла хорошим знаком. Дурное предчувствие породнилось со страхом, камнем лёгшим в низ живота.

       — Эрик, — хрипло прошептал Ксавьер, не специально выдав страх дрожью в голосе.

       Телепат кое-как подобрался так близко, что мог без труда коснуться любой части его тела, но Леншерр никак не отреагировал на присутствие ненавистного мужчины. Чарльз вложил свои пыльные пальцы в липкую, но приятно тёплую ладонь Эрика. Его пальцы не сжались вокруг костлявой руки, и даже лицо телепата оставалось целым — не последовало никакого удара. Очень, очень, просто невероятно плохо. Чарльз боялся поднять глаза выше раскинутых в тяжёлом падении конечностей, выше груди, где растекалась лужа крови. Надежда на то, что Эрик в порядке умерла, но жива ещё та отчаянная мысль, что твердит «с ним всё будет хорошо». Потому что единственное, что сейчас знал Ксавьер — нельзя позволить Леншерру умереть, иначе он никогда не простит себя за то, что загубил того, кого любит.

       В то же время профессор не знал, что делать.

       Чарльз приподнял свою руку, и она задрожала, как у девяностолетнего старика.

       Чужие пальцы едва обхватили ладонь Ксавьера. «Живой», — с облегчением пронеслась блаженная мысль, немного успокоившая пульсирующую боль в груди и сильную дрожь по всему телу. Живой. Есть шанс. Есть вера. Есть надежда. Он судорожно сглотнул, собираясь с силами, отчего-то ощутив солоноватый привкус в слюне, вздохнул, пропуская очередной приступ дрожи. Чарльз повернул голову.

       Он еле сдержался от того, чтобы отвернуться в тот же момент.

       Увиденное прочно засело в голове и будет сниться в кошмарах. Потому что он сотворил это сам. Его вина и только его.

       — Эрик, — едва слышно вырвался у Чарльза жалобный стон, чтобы мгновенно не расплакаться.

       Леншерр выпустил Ксавьера из своей хватки потому что сам начал падать, потому что чёртова пуля попала ему в горло, потому что его костюм не прикрывает шею, потому что какой-то солдат слепо подчинился приказу. Поэтому Эрик сейчас лежит на пыльной земле среди обломков, судорожно хватая ртом мизерные порции воздуха, а из его разорванного горла, откуда чуть ли не фонтаном бьёт ярко-красная кровь, выглядывает чёрный конец свинцовой пули. Разве после такого есть надежда? Разве после такого выживают?

       Почему Эрик просто не остановил эту чёртову пулю? Или так было задумано? Чарльз поперхнулся от подобной мысли.

       Чем больше Леншерр вдыхал, тем больше крови выливалось наружу или проникало с газом в лёгкие, и мужчина просто давился собственной жидкостью. Чарльз это видел и ему всё сильнее хотелось отвернуться, но он также боялся, что когда снова обернётся и посмотрит в его глаза, то увидит пустоту. Ксавьер знал, что его дорогой, любимый мальчик, тот самый, с которым он познакомился много-много лет назад, скоро умрёт. Перестанет существовать, как тепло его тела. Просто исчезнет, как его ровное сердцебиение. Мир забудет того, в ком Чарльз умещал для себя столько смысла и воспоминаний, что не хватит жизни рассказать о всех достойным образом. Но слёзы не шли. Наверное, он просто не мог поверить, что Эрик Леншерр тоже человек и способен умереть. Всё было до мельчайших деталей реально, ощутимо, но в то же время, Чарльз словно попал в дурной сон.

       И он больше не отвернётся, ни в одном из смыслов этого слова. Будет рядом хотя бы в последние секунды.

       Телепат аккуратно, всего раз слегка задев кожу, отстегнул широкий и алый то ли под цвет остальной экипировки, то ли от крови воротник плаща, ещё больше обнажая страшную рану, к которой Чарльз будто бы привык, умело сдерживая рвотный рефлекс. Так же аккуратно, твёрдой рукой, хотя внутри у него всё дрожало и металось, придерживая чужую голову, стянул ненавистный шлем, блокировавший доступ к неприкосновенным мыслям, и небрежно откинул его в сторону. Ксавьер знал, что они обязательно должны что-то сказать друг другу, и пребывал в уверенности, что голосовые связки Эрика не могут быть в порядке, а его силы на исходе.

       Чарльз обратно вложил свою ладонь в его и крепко сжал руку, словно говоря самой Смерти: «он мой, я тебе его не отдам». Когда его пальцы получили слабую отдачу, Ксавьер не смог удержать скатившуюся прямо Леншерру на грудь слезу, за которой последовали другие. Тихие слёзы боли, усталости, отчаяния. Голубые глаза Эрика, казавшиеся ещё ярче на фоне бледнеющего от недостатка крови лица, смотрели на него живым, испуганным, но уже мутным взглядом, и будто бы плакали вместе с ним — на настоящий плач не хватало сил. «Что мы друг с другом сделали, Чарли?».

       Чарльз проник в голову Эрика, не спрашивая мнений и совершенно не думая, что делает, всё вышло будто случайно. Словно в ответ на безрассудство, волна чужих ощущений заполнила пустую голову: боль, страх, паника, адская боль и ещё более сильная боль, что заставили Чарльза согнуться пополам. Он совсем забыл про ментальные щиты и предстал в умирающем сознании открытым для атаки. Воздух выбивали ударами в живот, а горло сковало тугим кольцом, делающим вдох невозможным.

       Телепат не понял: чужая то была паника или собственная, ведь такое происходило впервые — никогда прежде ощущения другого человека не были столь яркими и реальными.

       Ксавьер быстро исправил ошибку, отгородившись от чувств, теперь со стороны наблюдая картину, но не являясь её частью. На мгновение он ощутил себя лежащим на земле, давящимся собственной отвратительно солёной кровью, когда все мысли на свете спутались в единый комок от «а закрыл ли я дверь на замок?» до «я не хочу умирать», а глаза смотрят вперёд, не в силах двинуться от шока, на небо, но не пыльное, серое, отчасти скрытое тёмными облаками, а чистое, голубое, которое любовно смотрит вниз и роняет слёзы. И эти страх и боль повсюду, но от них не избавиться, пока не умрёшь. Ты жив, пока чувствуешь, а Эрик отчаянно не хотел умирать, отчего грудь Чарльза сдавилась от горечи жалости и сожаления, и сильнее сжалась рука.

       Но самое главное — Ксавьер теперь мог узнать своего любимого и любящего Эрика, в котором не было взбешённого, яростного Магнето.

       В нём более не было ненависти и агрессии к профессору, словно Леншерр вдруг понял и простил своего милого глупого Чарли. И телепат ощутил то, как с глаз слетела алая пелена мести, обиды, и на её месте воспарили истинные чувства, которые более сдерживать маской не хватало сил. А спрятанные в дальнем углу тёплые чувства к Ксавьеру и были истиной. Что толку обижаться, в чём смысл таить, если уже умираешь?

       Чарльз, не замечая своих действий, вытер слёзы свободной рукой и подумал, что жгучая боль Леншерра, особенно съедающая горло, несравнима с той, что испытывает телепат, когда в руке слабеет и так хилая хватка любимого человека.

       Время текло неестественно медленно, как тонкая струйка крови между синеватых дрожащих губ, и, казалось, Ксавьер только рад, что за одну секунду он успевал сделать миллион крохотных вещей, но в то же время знал как страдает Эрик.

       Вытащи её. Вытащи пулю, — почему-то эта мысль пришла первее всех, будто она способна что-то изменить.

       Но это не так.

       Просто… разве он мог знать, что нужно делать?

       Чарльз пытался сохранить холодное спокойствие для ясности мысли, но в борьбе с эмоциями совсем забыл, что значит думать.

       Внезапно его плечо пронзила боль. Он вскрикнул. Застрявшая пуля оказалась в ногах мгновенно, но боль затухала медленно. Он прикусил губу и задержал дыхание, чтобы меньше ощущать её и отчаянное биение сердца.

       Не мою, — даже в мыслях тихий голос Чарльза едва не срывался на плачь, придавая ему бесценный оттенок безнадёжности.

       Не вижу смысла… вытаскивать свою, если… — больно думать, страшно принимать и произносить правду, ведь это значит утвердить её как необратимое, — я всё равно умру, — голос Эрика обрывался, как дыхание. Сложно думать о чём-то конкретном, находясь будто в тумане.

       Нет… — это не был способ успокоить, это было простое отрицание, когда «нет» неосознанно срывается с языка.

       Да, — исправил он, сжигая свои и чужие сомнения. «Я определённо умираю: еле вижу свет и едва чувствую пальцы… — и мне страшно… — ибо я ещё никогда не шагал в полную неизвестность один».

       В этом беспорядке спутанных мыслей телепат ловил ту, что предназначалась ему. Самая громкая среди шёпота и самая жуткая среди страшных.

       Чарльз не знал, как умерить его страх, поэтому лишь приблизился вплотную, соприкасаясь ногой с дрожащим боком, и положил свободную руку на колышущуюся грудь. Как бы ни было противно и жутко измазаться в крови любимого, в коей были уже все колени и руки, и как бы душераздирающе ни звучали гортанные захлёбывающиеся звуки, Ксавьер будто бы не слышал и не чувствовал — пока Эрик думал, Чарли ловил его тихую мысль.

       Я с тобой, — всё, что он мог предложить.

       Его мысль была тиха и как будто проигнорирована. Леншерр должен успеть сказать то, что сейчас больше всего тревожит.

       Я не смог убить тебя потому что всё ещё люблю, но, прости, что не смогу любить вечно, как обещал, ведь я уже умираю, — выпалил он без пауз, собрав все имеющиеся силы.

       Казалось, сердце Чарльза не могло разбиться на более мелкие осколки и болеть сильнее, но это было ошибочно. Он пытался не разрыдаться, чтобы не добить Эрика, чтобы показать, каким надо быть сильным, чтобы вместе быть сильными, и чтобы, запоминая голубое сияние чужих глаз, взгляд не мутнел от слёз. Уже позволил себе слабость уронить пару, что быстро смешалась с кровью.

       Как же он ненавидит слово «смерть» и его производные.

       И я тебя люблю, — телепат со сведёнными в горе бровями провёл рукой по серо-белой, но ещё тёплой щеке, нечаянно размазав алую струйку, вытекшую изо рта.

       Столько крови, и они продолжали держаться.

       Даже… после того, что я сделал?

       Чарльзу не нужно было оглядываться — картина разрушенного мира стояла перед глазами, пока во рту накапливалась кровавая слюна.

       Дал бы мне время, я бы простил тебе всё на свете, и мы бы зажили вдвоём, как прежде, — уголки его губ дёрнулись вверх, но не смогли там удержаться.

       Но у нас нет времени, да?

       Ксавьер с трудом сглотнул твёрдый ком в горле и сделал обрывистый вдох, будто бы это у него дыра в шее, на которую он старался не смотреть, чтобы не пугать себя. Он не смог бы ответить на этот вопрос без лжи, но был слишком слаб для правды.

       Я люблю тебя, — коротко сказал телепат вместо ответа, думая, что это именно то, что нужно сообщить, со всем жаром чувств, сопровождающих слова. Без чувств они будут пусты и соответственно бессмысленны, что было бы неправильно. — Прости меня.

       «За то, что я, дурак, сделал, сказал, за то, до чего довёл дорогих мне людей». Ксавьер понимал тяжесть и необъятность своей вины и должен был попросить прощение. Хотя бы для успокоения буйствующей совести. Не плакать становилось всё более невозможно с каждой секундой.

       Прощаю, милый.

       Телепат думал, что станет легче с этими словами в ушах. Нет. Пока боль последствий не утихнет, Чарльз не перестанет мучить и ранить себя за ошибки.

       Я никогда не смогу тебя простить, но кому сейчас будет легче от правды? — поймал Ксавьер заднюю мысль, скрытую за прошлой.

       Профессор покачнулся, словно от пощёчины. Телепат прочёл то, что не следовало, наткнулся в потоке мыслей на ту, что не должна была прозвучать. Эрик не хотел об этом думать, чтобы Ксавьер не услышал, но, кажется, не понял, что тайная мысль всплыла в умирающем мозгу.

       Вина не успела с новой силой накрыть Чарльза, и он только вздрогнул, открыв рот для полноценного вдоха, когда до него донеслась следующая фраза:

       Прошу… улыбнись, — прохрипел Эрик, зная, что предпочтёт увидеть последним — и это не чёрное небо падшего мира, это чистое небо в любимых глазах, рядом с которым счастливые морщинки на фоне насыщенных красным губ.

       Чарльз не был готов к такому подвигу. Он не ощущал радости ни в малейшем её проявлении и не мог даже думать о чём-либо хорошем, чувствуя, как рвётся собственное сердце. Но он старался, правда. Смотрел на лицо Леншерра, пытаясь уловить то, что за ним: воспоминания вместе с эмоциями, но почему-то видел только дрожащие губы, что были красными от крови, но синими за ней, отчего так сложно было приподнять уголки рта. Чарльз улыбнулся, но вышло криво, словно одна сторона никак не хотела подниматься, неся на себе всю тяжесть гложущей боли, и брови выдавали истинное значение улыбки — скорбная.

       Величайший телепат планеты, который может вычислить любого одним велением мысли, заставить человека творить невозможное, прочесть всю его биографию, не шевелясь, не может контролировать пару мышц на своём лице в критической ситуации? Позор, профессор.

       Ксавьер напрягся и неким чудесным образом смог улыбнуться так, что едва можно было найти отличия от искренней. Когда-то хватало одного взгляда на Эрика, чтобы быть счастливым. Теперь же понадобилась вся выдержка.

       Счастливое выражение лица ещё никогда так быстро не сменялось испугом, стремительно перерастающим в страх. Чарльз больше не ощущал давления чужих пальцев на свои.

       Нет… — прошептал он и взглянул на безжизненную руку, покрытую бордовыми пятнами загустевшей крови, и сжал её крепче, не обращая внимания на липкость, когда телепата вышвырнули из сознания.

       Ксавьер, чавкая кровью на земле, нервно завозился не в силах бездействовать, несмотря на физическую боль, а вслух зачем-то крикнул, словно проверял, способен ли ещё слышать:

       — Нет!

       Как будто крик вытащит пулю, зальёт кровь обратно и заделает глубокую рану.

       Грудь Эрика судорожно поднималась и так же тяжело опадала, словно приступ, а не дыхание, взгляд ещё живой, но явно не надолго: глаза уже закатывались, а крови было столько, сколько Чарльз не видел за весь геноцид. Физически он ещё был жив, но сознание улетучилось, когда мозг посчитал его бесполезной тратой ценного кислорода и крови, и телепат больше не мог залезть к нему в голову.

       Неужели это всё?

       — Нет, нет, нет, — тихо произнёс Ксавьер и положил ладони на нежные щёки, в последний раз ощущая живое тепло.

       Он продолжал повторять «нет», ласково и быстро проводя большими пальцами по скулам, смотря в стекленеющие глаза, стараясь не опускать взгляд на рану. «Нет», ведь столько ещё не сказано, не выражено, но на устах пусто, как в голове, лишь одно отрицание да едва слышная мольба:

       — Пожалуйста, не…

       Последнее слово оборвалось рваным вдохом, потому что он больше не чувствовал лёгкий трепет его кожи.

       Он затих. Совсем. И Чарльз будто бы оглох, различая среди миллиона шумов всего один — редкий удар своего сердца.

       Телепат резко отдёрнул руки от лица Эрика, словно от чего-то раскалённого. Он согнул пальцы, сомкнув их в неплотный кулак, не понимая для чего и не задавая себе этого вопроса. Может, чтобы поймать последнее тепло?

       Он согнул руки, едва не прижимая к груди, и поднял голову. Взглядом ухватил какой-то обломок, торчащий из земли, и пусто уставился на него, как на что-то интересное, но на самом деле Ксавьеру нужно было просто отвести глаза, чтобы ночью не донимали кошмары, а по вечерам не съедали воспоминания.

       Чарльз плохо помнил, что было дальше, но ассоциация была лишь с одним звуком — звонким треском разбивающейся вазы.

       Пока он не плачет. Ему нужна секунда, чтобы понять, что он безвозвратно ушёл, и ещё одна, чтобы образовались слёзы и потекли из глаз.

       Он не мог позволить себе отстраниться от тела, роняя на колени солёные капли, гулко растворявшиеся тёмными пятнами на ткани. Незначительные, тонкие звуки вдруг стали громкими, значимыми: только падение слёз, биение сердца и дыхание были различимы, будто Чарльза отрезали от мира, словно с реальностью его связывал лишь Эрик. Эрик, чьё имя кололо грудь.

       В воздухе устоялся резкий запах аммиака, затхлый пепла и солёный крови, кислым железом отдающий на языке. У Чарльза всё равно не было сил встать на ватных ногах и убежать подальше, уткнувшись лицом в сгиб локтя, от запаха, от вида, от звука. Сбежать значит снова бросить, снова упасть, но упасть не как запнувшись, а как сосуд опустошиться.

       — Вот и всё, — Чарльз вздрогнул и поднял голову в сторону гордого женского голоса, обхватив свою ладонь. Три коротких слова вывели его из ступора. Может, даже к лучшему.

       Секунда в реальности.

       Нет, не лучше, пока он здесь, пока тело Эрика здесь, пока здесь эта пыль, обломки, кровь — тошно. Но сбежать — не вариант.

Секунда, в которую он не успел заметить отброшенный синей рукой пистолет с дымящимся стволом.

Если бы заметил, то понял, что в нём не хватает всего двух патронов.

       От слов Рейвен Чарльз начал задыхаться. Вот и всё. Конец с точкой без запятой. «Вот и всё». А Ксавьеру нужна эта запятая, чтобы жить.

       — Мы победили, — продолжала Даркхолм, и у Ксавьера кололо в груди от её безразличия.

       — Разве можно считать это победой? — собственный голос прозвучал глухо, словно издалека. Для женщины он был чётким и уверенным, как на лекции.

       Чарльз перевёл взгляд на останки города, сокрушённого из-за глупой ошибки одного и беспредельного самолюбия другого. Телепат даже не заметил, как давно прекратилась стрельба, и живые солдаты стали просто телами. Как все металлические осколки, поднятые в воздух, оказались на земле. А когда он сам успел весь измазаться в крови?

       Раны напомнили о себе в секунду мысли о них и мгновенно взорвались болью по всему телу, но это не та боль, которая мучила сейчас Ксавьера.

       Тем не менее, земля выглядела наконец спокойной. Не мёртвой, а именно умиротворённой, словно измученной после долгого рабочего дня и наконец пришедшей домой отдохнуть. Пусто и спокойно, что являлось полной противоположностью засевшему в Чарльзе горькому чувству. Ведь несмотря на то, что сделал Эрик, профессор был готов его любить, потому что земля исцеляется, а шрамы её затягиваются, покрываясь мягкой зеленью. Если бы было, что покрывать.

       Смерть. Чарльз бесконечно ненавидит её, но в пошлой тайне мечтает о ней.

       «Лучше бы я умер с тобой», — потому что эта боль кажется бесконечной.

       — Враг мёртв, — телепат вновь вздрогнул, потому что почувствовал уединение за эти пару секунд тишины, — и это победа, несмотря на высокую цену, — Рейвен бросила многозначительные взгляды на руины и безобразные трупы.

       — Он… он не… был, — запинаясь, Чарльз срывался на истеричные рыдания, когда можешь только кричать и задыхаться. Он был на грани, едва сохраняя шоковое спокойствие, потому что рядом лежало тело Эрика, собственные руки, колени, грудь были в крови Эрика и сейчас, видя и чувствуя и испытывая всё это, ему нужно говорить об Эрике в прошедшем времени, отстаивая его имя, — нам врагом.

       — Но был угрозой для всего мира: для людей, для мутантов.

       — Нет, Рейвен, — он попытался встать, не смея более выносить давление смерти любимого человека, но упал, стиснув зубы от боли в вывихнутой лодыжке, — он был нашим другом, — и больнее всего ощущать слово «был» на языке. Чарльз поднял на неё голубые глаза, блестящие от слёз, которые вызывали жалость.

       — Эрик пытался убить тебя, — заявила она упрямо, но по-женски мягко. Она прониклась взглядом Ксавьера и попыталась напомнить себе, что Чарльз и Эрик любили друг друга, и то, что Рейвен считала Леншерра конченым мудаком, не могло повлиять на чувства телепата к нему. Она это понимала, но упрямство говорило вперёд.

       — Ты тоже, — сухо ответил он и облокотился на её ногу, отчего женщина сделала шаг назад свободной, — но это неважно. Потому что его больше нет.

       Чарльз пересёк тонкую грань, за которой скрывались те самые истеричные рыдания. Он обхватил ногу Рейвен потому что ему нужно было за что-то схватиться, во что-то уткнуться, чтобы не чувствовать себя вселенски одиноким.

       Женщина присела и прижала мужчину к себе, где-то внутри точно зная, что именно это нужно сейчас сделать, несмотря на лежащий между ними раздор. Но раз причина противоречий мертва, то почему бы не утешить старого друга, ведь он бы точно сделал это для неё. К тому же это несложно — обнять и позволить ему душераздирающе кричать, даже если больно ушам.

       Чарльз хватался за её синие плечи и спину, не обращая внимания на то, как липнут ладони к коже, прижимался к груди и носом зарывался в ключицу, не говоря о том, сколько оставил на её теле слёз.

       На секунду Чарльз затих, задержав дыхание и словно остановив сердцебиение. Рейвен подумала, что профессор не выдержал потрясений, и его хватил удар, пока новый крик не прорезал воздух.

       В эту секунду ему внезапно пришло осознание, почему они с Эриком были так близко друг к другу, но оказались так далеко, когда телепат очнулся от удушья — Леншерр его оттолкнул, а вмятина, в которую Ксавьер упал, не заметив, была от снаряда. Эрик снова его спас: отвлёкся на снаряд, пропустил пулю, летящую в горло, и не остановил её, ведь был сконцентрирован на другом, более важном деле. Потому что слишком сильно любил Чарльза Ксавьера. Буквально больше жизни.

       Профессор уверен, так и было.

       Весь мир затих для Чарльза, и он истошно кричал в пустой тишине.

<6>

       — Мой мальчик, — с мягко опускающимися уголками рта прошептал Ксавьер на выдохе, крепко обнимая Эрика, прижимаясь щекой к его груди, стараясь как можно глубже зарыть нос в его футболку.

       Леншерр вскинул бровь, но телепат, лёжа с закрытыми глазами на родном человеке, этого не увидел.

       — Мальчик? — мужчина согнул колени, скользнув пятками по глянцевой траве. Он обхватил худое тело Чарльза, такого маленького, что, казалось, Эрик закрыл руками всю его тонкую, хрупкую спину. — Я? — недоумение и лёгкое возмущение вылились в нежном голосе. — Позволь напомнить, я старше тебя.

       — Неважно, — телепат пожал плечом. — Всё равно ты мой мальчик.

       Улыбка расцветала на его лице.

       Эрик хмыкнул, поглаживая своего парня по спине и переплетая пальцы с прядями каштановых волос.

       — А ты у меня Чарли.

       Ксавьер резко сел на колени, и рука Леншерра сползла с его головы на талию.

       — Нет, — вызывая умиление нахмуренными бровями, возмутился Чарльз, но по голубым глазам было видно его истинное веселье.

       — Чарли, — нежно протянул Эрик, придавая своему голосу особенно ласковый бархат.

       Ксавьер подался вперёд, стремительно сократив расстояние между лицами, опираясь руками на чужие бёдра.

       — Ещё раз так назовёшь — укушу, — игриво прошептал телепат, приподнимая уголок рта.

       Леншерр улыбнулся.

       — Чарли, — не выдержал и, забавляясь, ударил пальцем по кончику носа, заставив Чарльза нелепо моргнуть и дёрнуться назад от испуга.

       Через несколько секунд, издав неясный звук, похожий одновременно на рычание и шипение, Ксавьер слегка задел зубами обхватывающую его руку и упал спиной на грудь Эрика. Он заливался смехом, то держась руками за живот, то цепляясь ими за чужие колени. Леншерр тоже смеялся, но не так громко и беспрерывно, как получалось у его парня.

       — Ты слышал этот звук? — едва успевая вдыхать, спросил Чарльз.

       — О да, — смеясь, Эрик попытался повторить его шипение.

       — Не-е-ет, — телепат тяжело выдохнул, постепенно успокаиваясь. — Даже я больше не смогу так сделать.

       Они замолкли, стараясь привести себя в порядок, хотя периодически ещё звучали тихие смешки.

       — Можешь звать меня Чарли, — довольно заговорил Ксавьер, когда с щёк спал яркий румянец. — Но разрешаю только тебе, — серьёзно заявил он, вскинув указательный палец, но уже со следующего слова тон голоса вернулся к прежней мягкости: — Потому что твоим тоном это мило, — Чарльз улыбнулся, устраиваясь поудобнее в объятьях Эрика.

       Быть в его руках, ощущать затылком как вздымается и опадает его грудь, находиться предельно близко, чувствовать мельчайшее прикосновение как невероятную радость, внимая каждому звуку его ласкового голоса — величайшее для Чарльза наслаждение. Мягким одеялом окутывает невероятное чувство внутреннего тепла и нежного спокойствия, что рядом с пониманием совершенства для Ксавьера. Хотя кого он обманывает? Это и есть совершенство.

       Иногда он завидовал кошкам, которые способны мурлыкать, когда счастливы, вызывая удовольствие для утончённого слуха. А что может сделать Чарльз для идеального выражения комфорта? Обычно он закрывал глаза, чтобы лучше осязать обнимающие тёплые руки, горячее дыхание, нежное прикосновение губ, и умолкал, периодически томно вздыхая. Эрик понимал значение этой тишины.

       Телепат не знал, почему они не пошли домой, и жаловаться не собирался. Так спокойно от последних лучей, касающихся разгорячённой щеки. Уютно от близкого человека. Даже шорохи в листве над головой, вероятно от птицы или белки, не нарушали умиротворённости.

       Пусто. Редко кто проходил в парке вечером в будний день. Все нормальные уставшие от работы люди отдыхали дома.

       Медленно наступали розовые летние сумерки, деревья отбрасывали тощие, лёгкие тени. Воздух оставался свежим, земля тёплой, а трава ярко-зелёной, несмотря на серость полумрака. Пруд ловил последние блики, отражал небесное очарование и дрожал, расходясь круговыми волнами, когда с берега падал вытянутый лист плакучей ивы. Ветер нёс запах пресной воды и смолы. Фонари готовились заработать, пока деревянные скамейки пустовали. Эрик и Чарльз предпочли сидеть на траве, чтобы свободно вытянуть ноги или раскинуть руки.

       — Эрик, — прошептал Ксавьер потому что ему безумно нравилось лаконичное сочетание этих четырёх звуков на языке.

       — М?

       У мужчины возникла необходимость всё-таки что-нибудь сказать. Было бы странно оставлять обращение без продолжения.

       — Я тебя люблю, — решение пришло мгновенно, потому что эта мысль постоянно была в голове.

       Эрик мягко улыбнулся, и эта улыбка идеальна.

       — И я тебя, — ответил Леншерр, сильнее прижимая Чарльза к себе, поцеловал того в затылок и прислонился щекой к его уху. — И буду вечно любить.

       — Прямо-таки вечно? — с вызывающей ноткой прозвучало удивление Ксавьера. Он покосился на своего парня, едва дотягиваясь взглядом до очертаний его лица.

       — Да. И никогда не оставлю, — он задумался на секунду. — Клянусь.

       — Мы будем вместе? — прошептал Чарльз вопрос, больше похожий на утверждение, извернулся так, чтобы смотреть Эрику в глаза, и обхватил его запястья.

       — Навсегда, — Леншерр прислонился своим лбом к его и положил ладонь на щёку. Его раздражало даже малейшее расстояние. — Ты и я.

       Эрик приблизился и накрыл его губы своими, запуская пальцы в волосы. Чарльз прервал поцелуй, чтобы набрать воздуха и принять удобное положение. Он повернулся лицом к своему парню, сел на колени и положил руку на затылок, притягивая мужчину для нового поцелуя. Глаза закрылись, губы сомкнулись на чужих, ладонь легла на плечо, пока его пальцы жгли щёку. И это было прекрасно.

       В этот момент Чарльз понял, что такое вечность: когда ты настолько переполнен чувством, что забываешь о существовании времени и не ощущаешь, как драгоценные минуты проходят сквозь тебя с сожалением об их потери. Время обесценивалось и не имело смысла. Телепат чувствовал вечность в каждом мгновении невероятной близости и горячего прикосновения: в долгом поцелуе, сжатии пальцев вместе с притягиванием волос, переплетении рук, тёплом дыхании на кожу.

       Навсегда. И Чарльз ему поверил.