Доктор Мун закрыла планшет и обратилась к Чимину:

— На сегодня нам с тобой хватит, что думаешь?

— Учитель Мун, я… скоро поправлюсь? — спросил Чимин. Раньше он не осмеливался спрашивать об этом, но быть взаперти столько времени было невыносимо.

Доктор Мун улыбнулась.

— Ты уже хочешь наружу, да? — спросила она. — Я не могу тебе давать прогнозов, я не твой лечащий врач, я только психолог.

— Я что-то боюсь спрашивать… — признался Чимин. — Психиатр и медик только ради меня, это немного… давит.

— Не волнуйся об этом, — она коснулась его руки. — Здесь все люди любят детей и подростков, но по понятным причинам не могут завести своих. Мы тут ради одного дела — позаботиться о вас и подарить вам любовь.

— Значит, это ваша личная самореализация?..

— А что в этом плохого? — она открыла окно. — Относись к этому прямо. Твои цели и наши цели совпадают, Чимин, поэтому на сей раз прими это, как должное. Потому что ты должен быть в порядке, как и все люди. Ты можешь просто сказать спасибо, и лично мне будет приятно видеть, как ты поправляешься.

— Вы говорите не как психолог.

— Наш сеанс закончен, — она пожала плечами. — Я могу выражать и своё личное мнение. И всё-таки, по поводу выздоровления — к твоему лечащему врачу.

— Но..! Я знаю, я очень сильно довёл себя, но может быть, мне будет можно хотя бы выходить наружу… Я лежу на койке уже неделю, даже больше!

— Может быть, — кивнула доктор Мун. — Ты знаешь, почему ты остаёшься здесь.

— Вы боитесь, что я снова побегу выблёвывать еду в туалет, — Чимин, не смутившись, осмотрел свои ногти. — Я знаю. Но…

— Но?..

— У меня появилась некоторая цель, она больше, чем моё состояние.

— Поделишься?

— Не как с психологом?

— Я всё ещё психолог.

— Ну почему нет, — Чимин скривился. — Какая тогда разница…

— Я смогу дать тебе совет или высказать своё личное мнение, — заметила доктор Мун.

— Я хочу танцевать, — сказал Чимин. — Я не знаю. Может, у меня будут срывы. Но танцевать я хочу куда больше.

Он замер, отвернувшись в сторону окна. Оттуда веяло летом, скошенной травой, влажной после дождей землёй и нагретым солнцем асфальтом. А в стационаре хоть и было чисто и красиво, но пахло медикаментами. Доктор Мун сделала паузу, наблюдая.

— Доктор Мун, как понять, когда влюбляешься, что ты влюбляешься, — пробормотал Чимин. — Я не хочу ненавидеть себя, но я не уверен, что поступаю правильно.

— Хочешь рассказать?

— Не хочу. Я хочу только ответ на свой вопрос.

— Любовь пока не поддаётся изучению.

— Тогда поделитесь своим мнением, — Чимин достал из коробочки балерину и принялся вертеть её в руках, как будто фигурка стояла на кончиках его пальцев.

— Моё мнение, что мы не можем определить, когда влюбляемся. Как не можем определить, когда засыпаем, — сказала доктор Мун. — Стандарты красоты действуют на нас. Раньше привлекательными считались женщины, которые могут и дом держать, и детей родить, а мужчины — которые смогут защитить и накормить. Сильные и дородные. Сейчас мы больше ценим социальную интерактивность и информационное наследие. Я уверена, что мы можем влюбиться в кого угодно. В кого угодно, — она поджала губы, слегка раскачиваясь. — Иногда ты видишь человека в твоём вкусе, и думаешь, матерь божья, какая красота, и он тебя сексуально возбуждает, но это может быть скоротечно, хотя и приятно.

Она заметила, как зарумянились ушки Чимина, и вставила:

— Если ты не хочешь узнавать про сексуальность, ты можешь этого не делать, но это не то, чего следует бояться.

— Неважно, — быстро проговорил Чимин на одном выдохе.

— Мы можем совсем не заметить, как погружаемся в любовь. Просто наблюдать за кем-то, близко общаться, узнавать и понимать, что это такой приятный человек, которого не хочется отпускать. И тогда начинаешь думать о том, чтобы разделять с ним жизнь, больше общаться, и в конце концов понимаешь, что он значит больше, чем кто-либо. И думаешь, чёрт, да я влюбился!.. — она всплеснула руками. — А иногда можешь даже не понять этого. Я думаю, так. Тебе уже будет неважно, как он выглядит, во что одевается, тебе будет важнее, как он на тебя смотрит, соглашается ли с тобой, и это куда приятнее короткого влечения. Впрочем, ничего не могу сказать против последнего. В здоровых отношениях главное — уважение и желание слышать. Не только с твоей стороны, но и…

— И со стороны партнёра, да, я помню, — Чимин потёр пальцами переносицу. — Мне в самом деле хватит. Я много чего выучил за эти дни.

— Ах, я не должна тебя так грузить. Что ж, удачи тебе с танцами, Чимини!

— До завтра, доктор Мун.

— Вот нахал, уже прогоняет меня, не стесняясь, — она нарочито недовольно вздохнула, но улыбнулась ему перед уходом. — До встречи, Чимини.

Стоило ей отойти, и дверь снова открылась.

— Ну что? — Хосок, растрёпанный, немного воровато оглянулся.

— Я не в восторге от доктора Мун, но она неплохая, — поделился Чимин. — Дело не в личной неприязни, просто эти разговоры очень выматывают… Может, поэтому после них стало легче. Хотя поначалу я много рыдал.

— Твой мир рушится, это больно, — сказал Хосок, забираясь к нему на постель. — Я бы хотел сказать, что понимаю, но мне не понять. Я никогда не любил особо своих предков, хён говорит, что я чёрствый.

— М-мне не кажется, что ты чёрствый, — немного взволнованно проговорил Чимин. Хосок был слишком близко, опять. — Расскажешь о своей семье?..

— А что там рассказывать… Я оторвыш.

— Оторвыш?

— Я это слово сам выдумал. Моя семья всегда больше сконцентрирована на хёне и нуне, я самый младший и, подозреваю, случайно получился, а аборт грех и всё такое, — Хосок достал упаковку солёных орешков и раскрыл её, предлагая Чимину и тоже захрустев.

— Так что меня растили так, чтоб не убился, да и всё. Так что я с детства оторван от семьи и сам по себе, в свободном плавании. Если бы не тот прокол, они бы ещё сто лет ничего не заметили.

— Хотел бы я сказать, что понимаю, — честно признался Чимин, — но я не понимаю. Как можно быть оторванным от семьи, ведь это мама и папа… они растят, даже если этот ребёнок… нежеланный, мама носит его девять месяцев, как можно не полюбить…

— Поверь, очень даже можно.

Хосок закинул в рот ещё пару орешков и ухмыльнулся:

— Не то чтоб я сильно печалился. Я независимый и знаю себе цену. Плевать я хотел на эти правила, я живу по своим, и то, что я чёрствый или оторванный, мне не помеха. Мне плевать. Отец называл меня недоноском, так что…

— Не говори хоть ты так про себя! — выпалил Чимин. — Мне с тобой нравится, — добавил он чуть тише.

— Я тебе нравлюсь? — спросил Хосок, приближаясь настолько невыносимо, что Чимин отвернулся.

— Прекрати…

— Что?

— Ты слишком близко.

— Но ты мне нравишься, — Хосок коснулся его щеки.

— Доктор Мун говорит, что проявление настойчивости может быть тревожным знаком, — предупредил Чимин.

— М-м, а что я такого делаю?

— Трогаешь меня, а я не разрешал.

— Ладно, — Хосок отстранился на небольшое расстояние и подпёр щеку рукой. — Ну повернись ко мне, я посмотрю на тебя.

Чимин, полыхая, повернулся к нему и выдохнул. Хосок протянул:

— Ну какой же хорошенький…

— Ты про всех так говоришь, — вырвалось у Чимина, и он продолжил: — На всех смотришь! Как танцор! Ага!

— Доктор Мун говорит, что ревность может быть тревожным знаком, — парировал Хосок.

— Я не ревную!

— М-м-х-м-м, — медленно кивнул Хосок, тем не менее, довольный. — Ну скажи, Чиминни, что ты обо мне думаешь?

— Не так быстро! Я тебе уже и так достаточно сказал. Пффт! — Чимин упёрся в его грудь пальцами и снова отодвинул. — Ты меня смущаешь, смущаешь! Доволен?

— Очень доволен, — закивал Хосок. — Ты такой хорошенький, что видеть тебя смущённым — самая настоящая награда для одинокого волка вроде меня.

— Одинокий волк? — Чимин фыркнул. — Сколько тебе лет вообще, тоже мне…

Он ещё напористей оттолкнул Хосока и сел на постели.

— Ты не понимаешь, Сок. То, чего ты от меня требуешь… мне об этом запрещали даже думать. Запрещали думать о танцах, запрещали думать о пении, и тем более об… этом.

— О сексе?

— Нет! Дурак. Об отношениях между мальчиками. О гомосексу…альности.

— Я не понимаю, — согласился Хосок. — Но могу представить. Я слишком на тебя давлю, да?

— Да, — Чимин отвернулся. — Я не знаю, что мне нужно… Ты мне не неприятен. И если бы ты мне был противен или пугал меня, я бы тебе сказал проваливать уже давно. И всё же, не заставляй меня.

— Твои слова о том, что я тебе не неприятен, уже сладкие для меня, а я для тебя припасу комплиментов, милашка. Не беспокойся — я буду терпеливым, — Хосок пощекотал его ладонь, и Чимин приятно хихикнул, но посерьёзнел.

— Только милашка?

— Что?

— Что ещё? Что во мне тебя заинтересовало? Ты только и говоришь, что я миленький, — Чимин снова устроился на постели. — Но знаешь, это не то слово, которым я бы себя описывал.

Хосок зачесал свои волосы пальцами, хмыкнув.

— Ответ тебе может не понравиться.

— Тогда тем более скажи.

— Сначала да. Ты мне просто показался миленьким мальчиком в беде. Ты мой сосед по палате, и всё, — Хосок посмотрел на него. — А затем у нас как-то образовались общие темы и нашлись общие интересы. Это сближает, но всё ещё нет… Потом я понял, что ты болен, к тому же… Твоя семья очень религиозна, и ты вдвойне в глубокой жопе, уж прости. Я как-то… героем себя почувствовал. Для дамочки в беде. Это что-то вроде подходящего мне амплуа. Это то, чего я хочу.

Чимин поджал губы.

— Так это твоя самореализация.

— Вроде того, но… это тоже не всё. Я каждый день наблюдаю, как ты борешься… и не просто с болезнью, а ещё и с самим собой, чтобы делать то, что я естественно делаю каждый день. Что любой может делать, — продолжил Хосок. — И это… произвело на меня впечатление. Продолжает производить. И мне кажется, что… Что ты не маленькая фея, которая попала в беду, а что ты мой героический спутник. Как-то так, наверное, — он снова зачесал волосы, то приглаживая, то растрёпывая. — Я просто начал хотеть, чтобы ты стоял со мной рядом. Я думаю, в тебе много силы. Огромный потенциал. И это впечатляет. Мы разные, как воин и бард, но в результате мы в одной книге. Мне приятно слышать, что ты хочешь танцевать, и у нас с тобой огромная разница в навыках, но я постоянно думаю — ебать, как же я хочу станцевать с тобой хоть раз. И я не хочу прекращать тебя видеть. Извини, — проговорил наконец Хосок. — Это не похоже на романтику или историю из сказки, но что-то такое происходит со мной в первый раз… такое серьёзное, так что, я думаю, я нормально так в тебя вляпался, а ты ещё и красивый нереально, так что… я серьёзно по уши втрескался. Блин, я даже признаюсь тебе как-то всратенько, — вздохнул он. — Прости. В голове это звучало немного лучше. Я бы хотел это сделать покрасивей, но мы с тобой вроде как на больничной койке…

— Я, эм, я… — Чимин раскрыл рот и снова закрыл. Ему было нечего сказать прямо сейчас. Таких слов, грубоватых, иногда смешных, но в целом приятных — по крайней мере, ему, — ему ещё никто не говорил. Чимин вообще никогда не сталкивался с симпатией такого рода к себе — только в фильмах, которые ему запрещали смотреть, потому что там подростковый разврат. У него сердце билось так, что кровь шумела в ушах, и пальцы сжимались и разжимались, и лицо горело так, что казалось, он сейчас отключится от вот этого всего.

— Чимини?

— Я… мне…вовсе не неприятно это слышать, — выдавил наконец он. — То есть… да, первая часть была так себе.

— Вот чёрт, так и знал, что язык у меня не умеет нормально связываться с мозгом.

— Нет, вовсе нет… ну, это правда. Это лучше, чем романтичная сказка, и… я думаю, это вполне правдоподобно, тривиальное начало, — Чимин выдохнул и почесал пальцем нос. — Мне всё равно приятно. Для меня тоже это всё впервые, Сок, и я боюсь поддаться, потому что даже больничная койка — это не вечно, и скоро меня ждут родители, и я… же достаточно понял, что дома для меня не лучшее место, — он сжал кулаки. — Но другого дома у меня нет, и я не знаю, что мне делать. Я боюсь и поддаться своим чувствам к тебе, и боюсь их потерять. Потерять и тебя, и себя… я знаю, многие хотят вернуться домой, к привычной жизни, но я — нет… и прежде чем думать о каких-то отношениях, разве я не должен разобраться с проблемами поважнее? Но в то же время… Я боюсь, что пока я буду заботиться о том, чтобы просто выжить, я упущу собственную жизнь. Что, если когда всё будет просто нормально, будет уже поздно для всего? Я не знаю, — он вздохнул, разжимая вспотевшие ладони. — Я хочу быть с тобой, но что-то внутри словно даёт оплеуху. Как будто внутри сидит кто-то с кнутом и напоминает мне, где на самом деле моё место. Это и есть моя «борьба с собой». Я даже не знаю, сумею ли победить в этой борьбе. Я не знаю, что мне делать сейчас, — он закрыл глаза.

— Может быть, ты примешь помощь от меня?

Чимин снова открыл глаза, когда почувствовал ласковое и осторожное прикосновение к своей руке.

— Даже если это борьба с собой, не обязательно делать это в одиночку, — сказал Хосок. — Я могу помочь! И я ничего не буду от тебя требовать, иначе… это получается как-то некрасиво.

— Помочь?.. — немного заторможенно повторил Чимин. Да ему все тут помогали! Правда, он не улавливал суть того, как мог ему помочь Хосок.

— Я не знаю, понравится ли тебе эта идея, но как насчёт жить со мной? — спросил он. — Я возьму и украду тебя у твоих родителей. Что скажешь?..

— Что?! — вспылил Чимин. — Ты с ума сошёл! Да ты сам ещё с родителями живёшь!

— На самом деле я живу в общежитии! — возразил Хосок. — А предки мне пригрозили, что за университет платить не будут, но на самом деле я могу и на гранты поучиться! Сам себе на обучение заработаю!

— Ты чокнулся, — прошептал Чимин.

— Да ещё на квартиру останется! Будем вместе жить?

— Хосок…

— Ну я понимаю, предложение такое, но у тебя есть ещё пара месяцев подумать, — он подмигнул.

— То есть, ты хочешь, чтобы я с тобой на край света сбежал? — фыркнул Чимин. — Сумасшедший.

— Почему?

— А мой университет?

— Переведёшься на другой факультет!

— А деньги я откуда возьму?!

— Тоже заработаешь!

— Студентам нельзя работать!

— Тогда я тебе дам денег!

— Ты тоже студент!

— Я уйду с учёбы, возьму академ и заработаю много-много денег!

— Хосок, я так не могу.

Чимин вздохнул.

— Даже я понимаю, что это не только безрассудно, но и абсолютно невозможно. Мы оба не в самом завидном положении, и мы не можем друг другу помочь.

— Я что-нибудь придумаю, — упрямо заверил Хосок. — Ты только сам реши — доверишься ты мне или нет!

— Если ты предложишь что-нибудь дельное, тогда доверюсь! Я не глупенький мальчик, чтобы сломя голову бросаться в объятия первого пообещавшего золотые горы, — Чимин фыркнул, отворачиваясь. — Я и сам на себя рассчитываю, между прочим…

— Я знаю, — улыбнулся Хосок. — Это я знаю.

— Сок…

— Что?

— Иди сюда.

Возможно, Чимин пожалеет об этом, но он подумал, что пожалеет куда больше, если не сделает.

Он обхватил ладонями лицо Хосока, приглаживая волосы и рассматривая его, и затем приблизился. В ушах снова зашумело, и он коснулся губами губ напротив. Только прижавшись, ничего больше, передавая тепло и — как ему казалось — бешеную пульсацию его сердца. Хосок прильнул, навис над ним, с нежностью только чуть прихватывая губы, и выдохнул, как только Чимин отстранился.

— Хочешь… больше?

У Чимина не было сил, чтобы сказать «да». Он только кивнул, закрывая глаза и давая разрешение. И Хосок снова приблизился, проводя пальцами по его щеке. Его хотелось целовать и целовать, всего, чтобы он узнал ту бурю, которая внутри бушевала. Чимин поддался движениям, когда его губы раздвинули, и что-то промычал слабо. Язык коснулся его влажно, нежно, и дразня, и пугая, и сводя с ума; губы смазано скользнули друг по другу, раскрытые. Хосок целовал сильно, но трепетно, неторопливо, словно вёл в танце — и внутри было тепло и до одури приятно, так что…

— Хватит, — обессиленно простонал Чимин. Он снова отодвинул Хосока, стараясь отдышаться — больше от ощущений, и расплакался.

— Что я наделал, — прорыдал он. — Что же я творю…

Хосок без лишних слов устроил его в своих объятиях и принялся успокаивающе гладить по голове, стараясь унять плач. Это не было приятно. Когда парень начинает рыдать после поцелуя, это вообще не комильфо, какие бы у него ни были причины, но Хосок действительно мог представить, как Чимина мотает. Как ему должно быть страшно.

— Всё будет хорошо… — он коснулся губами его волос. — И я буду с тобой.

— Чон Хосок! Опять ты здесь! Смею напомнить, что ещё время занятий! Или мне что, обратиться к директрисе Ан?!

Хосок нехотя сполз с койки, повинуясь негодующей медсестре, и напоследок наградил Чимина двумя нежными поцелуями в каждую щёчку.

— Я вернусь. А ты отдыхай пока.

— Хорошо, — всхлипнул Чимин. — Я буду ждать…

Прежде чем Хосок получил от медсестры, он улизнул, и Чимин остался в одиночестве. Первый поцелуй… на вкус был, как солёные орешки. Чимин тихонько засмеялся сквозь слёзы, вытирая своё лицо ладонью.