Гамбург, Германия

Декабрь, 2014 год

Откуда-то с припорошенной снежной пылью улицы звучало приглушённое "Have yourself a merry little Christmas". Ласковый баритон, укутанный в нежную мелодию рождественской песни, которую включили для создания настроения, действовал на нервы по двум причинам.

Во-первых, Рождество.

Не любить один из самых почитаемых в мире праздников преступно. Волшебные огоньки, сияющие будто звёзды, что упали с тёмного неба, обычно вызывают восторг, а высокая пушистая ель, наряженная в блестящие игрушки, — чувство радости и домашнего тепла. Полные любви семейные встречи, уютный рождественский ужин за большим столом, обмен подарками и шерстяной свитер с оленями — привычные атрибуты Рождества, без которых человечеству свет не мил. От всего этого тошно.

Во-вторых, Фрэнк Синатра.

Видеть оскорблённо-возмущённые взгляды и объяснять, почему ненавидишь кумира миллионов, ещё хуже, чем объяснять, почему ненавистен рождественский сочельник. Никогда не поймут. И объяснять, если честно, совсем не хочется.

Но мир живёт по своим правилам, с давними традициями — хочешь того или нет. Поэтому в мелких магазинах и крупных торговых центрах, кинотеатрах, такси и вообще везде из года в год проигрывают одни и те же старые песни, будь то хоть Штаты, хоть Канада, хоть Европа.

А пока "Through the years we all will be together if the fates allow".

Исайя плотно закрыл окно в надежде ничего не слышать.

Для того, чтобы любить Рождество в двадцать три года, нужно полюбить его ещё в детстве. А чтобы полюбить его в детстве, детство должно пройти в радости и семейном тепле. Исайя помнил безликий достаток и тоскливую зависть к ровесникам, которые ютились со своими родителями в тесных квартирах или скромных домах, но всегда держались друг друга.

Как часто в своём детстве он видел отца? А мать? То ли мрачно хмыкая, то ли шмыгая носом из-за подступавшей простуды, Исайя перебирал тетради с конспектами и методички, лишь бы занять себя хоть чем-то. А было ли в его детстве хоть одно по-настоящему семейное Рождество? Такое, чтобы только втроём, вместе сидеть перед камином и разворачивать подарки, шелестя блестящей упаковкой, пить гоголь-моголь, есть пирог и смотреть на падающий за окном снег.

Конечно, нет.

Рождество в доме Альери — это всегда помпезное и людное мероприятие с кучей деловых партнёров, инвесторов, меценатов, а также коррумпированных шишек из правительства, продажных судей и треклятых мафиози. Все одеты с иголочки, расшаркиваются, словно не они ждут случая вогнать друг другу в спину нож. Из года в год одна и та же лицемерная картина.

Воспоминания о семье всегда накатывали некстати. В другое время от них получалось отмахнуться, но в сочельник не вспоминать об отце Исайя не мог, даже если жил на другом континенте. Они виделись раз или два в год, практически не созванивались и, можно сказать, существовали отдельно друг от друга. Постоянную слежку за собой Исайя в счёт не брал. Но даже при таких отсутствующих отношениях память предательски разжигала пламя в его сердце каждый декабрь.

Как назло на праздники разъезжались почти все. Те, кто оставался в кампусе, закатывали грандиозную рождественскую пирушку; те, кто жил в Гамбурге и недалеко от него, отправлялись в родительские дома; но и те, у кого, казалось бы, нет близких, уехали тоже. Улетел даже Ноэль, с которым Исайя надеялся по-соседски провести выходные и которого к собственной досаде проводил в аэропорт вчера. Куда мог улететь вампир, у которого нет родных? Он ни с кем не встречался, просто сбежал из Германии куда-то к чёрту на рога. Исайя даже не знал, куда именно.

И вот, когда остался в гордом одиночестве, его окутали тягостные воспоминания под аккомпанемент рождественских песен.

Сейчас Исайя не мог сказать, любит отца или нет. Больше нет, чем да. Винсенте Альери был преступником, а не отцом, всегда. И бизнесменом. Зачатие наследника для него такой же бизнес-проект, как и многие другие — расчёт, требующий вложений. Где бы тут взяться семейным посиделкам зимой перед камином.

Отложив опостылевшие конспекты, которые охотно облил бы керосином и поджёг, Исайя бегло глянул на часы, зачем-то отметив, что на Ванкувере сейчас около четырёх часов утра.

Действительно, зачем? Не затем же, чтобы позвонить и услышать равнодушный голос в трубке.

Исайя против воли вспоминал события детских лет, пока была жива мать. Пока отец не убил её собственными руками. Он поморщился. Вся эта мешанина чувств его душила, он до сих пор не мог смириться с сумасшествием, творившимся в их семье. Да, семьёй в общем смысле они никогда не были, но были семьёй по крови, и случившееся шло вразрез с менталитетом оборотней.

Марисса, равно как и Винсенте, не была тем родителем, каким должна была быть. Честно говоря, вспоминая её отношение, повзрослевший Исайя не раз задавался вопросом, как она вообще согласилась на зачатие и рождение ребёнка. С неё сталось бы воспользоваться услугами суррогатной матери. Но если она девять месяцев вынашивала его под сердцем, то почему следующие восемь лет вела себя как чужая женщина? Она ведь не была человеком, лишённым инстинктов. Для них, для оборотней, забота о потомстве естественна. Или особенность звериных натур чушь?

Упав спиной поперёк кровати, Исайя тоскливо уставился в белый потолок, пробуя вспомнить хоть один эпизод из тех восьми лет. Марисса когда-нибудь брала его на руки? А просто за руку? Укладывала ли она его спать? Гуляла ли вместе с ним или, может, приготовила ему однажды завтрак? Купала ли, успокаивала ли в грозу? Нет, ничего даже близко. Вокруг Исайи всё детство были только няньки, работавшие на отца, а мать, возможно, даже не кормила его грудью и вряд ли качала на руках. Но при этом Исайя почему-то ярко помнил её точёную фигуру будто ни разу не рожавшей женщины, густые тёмно-рыжие волосы, вившиеся до талии, и недовольное красивое лицо с острым подбородком. А ещё её любовников, которым доставались все те улыбки, игривый смех и ласковые касания, которые причитались сыну. С Мариссой, как с матерью, у Исайи никогда не было связи, сейчас даже факт её гибели не вызывал эмоций. Но всё иначе с отцом.

В детстве он любил мать безусловно, какой бы она ни была. Не мог ненавидеть за её безучастность, не мог ненавидеть за измены и предательство отца. А вот самого отца за то, что лишил Мариссу жизни, возненавидел в одночасье и надолго. В четырнадцать лет так прямо и бросил в лицо: "Я тебя ненавижу!" Зло кричал сквозь слёзы, топил его в копившейся с восьми лет ненависти. Лишь много времени спустя осознал, что был единственным, кому Винсенте Альери позволил без последствий на себя орать. Исайю тогда даже не наказали. После той вспышки гнева он просто убежал и спрятался под диким виноградом, где хлюпал носом до позднего вечера, пока его не отыскали отцовские сеттеры.

С тех пор всё стало совсем плохо. Отец смотрел сквозь сына как сквозь стекло. Был ли обижен, оскорблён или зол, Исайя до сих пор не знал и не горел желанием выяснять. Он по-прежнему винил его во всём, что случилось — как в развале семьи, так и в их отстранённости друг от друга по сей день. А раз вина его, то он и должен прокладывать мосты, Исайя точно не станет этим заниматься.

Из-за стены смежной квартиры заиграло ненавистное "Jingle Bells". Исайя подтянул подушку, чтобы заткнуть уши.

После разлада с Альери он мечтал, чтобы его настоящим отцом по счастливой случайности оказался Артур Хонеккер. Артур хоть и был таким же преступным козлом, как вся отцовская шайка, дарил Исайе то саднящее чувство нужности и причастности, какое не дарил Винсенте. От этого лишь сильнее тянуло выть, когда возвращался домой и проходил мимо приоткрытой двери в кабинет отца, но под присмотром Артура всё-таки жилось немного легче. Не так одиноко, не так тоскливо. Не так горько. Исайя тянулся к нему всей душой, при любой подвернувшейся возможности проводил с ним время — после школы или вместо школы. Потому что Артур единственный не пытался вложить ему в руку пистолет. Пока отцовские прихвостни вроде Гроарга и Деко рассказывали о наследии, пытаясь пристыдить за неучастие и неучтивость, Артур брал Исайю кататься по городу, вывозил на побережье в солнечные дни и рассказывал, как вести себя со сверстниками. В свободные часы учил обороняться и водить машину на безлюдных пустырях. Правда, когда Артур женился, их совместные вылазки заметно сократились, но какое-то время спустя Исайя проводил время уже вместе с ним и с Сильвией.

Контраст двух семей доводил его до ручки. Значит, отношения Мариссы и Винсенте — не норма. Значит, возможно так, как у Артура и Сильвии. Так почему в его собственной семье всё пошло прахом?

Чем старше Исайя становился, тем сильнее мечтал переродиться в семье Хонеккеров. Он хотел такого отца, которому не плевать на сына, который всему учит, у которого в машине постоянно играют песни Фрэнка Синатры; и такую мать, которая улыбается, гладит по голове и интересуется, как у него дела с девчонками. Каждый день Исайя возвращался в холодный отчий дом, запирался в комнате и терпеливо ждал дня совершеннолетия, чтобы с полным правом сбежать.

Когда ему исполнилось восемнадцать, Артур погиб.

Потянуло выпить.

Фанатом алкоголя Исайя никогда не был, но с каждой минутой на душе становилось всё гаже. Если не заглушить память, он свихнётся ещё до наступления Рождества. Встав с кровати, он обернул шею подаренным однокурсницей шарфом, накинул замшевую куртку и вышел на поиски ближайшего алкомаркета. Страшно представить, какие сейчас очереди, но если выбирать между ряжеными идиотами, снующими по украшенным улицам под "Jingle Bells", и между выклёвывающими мозг воспоминаниями об убитой матери, Артуре и равнодушном отце, который наверняка ещё не проснулся, то легче пережить первое.

Атмосфера на улице царила настолько же чудесная, насколько чудесной стояла декабрьская погода в Гамбурге. Снега лежало немного, совсем чуть-чуть, но тонкое белое покрывало устилало тротуары, крыши машин, парапеты вдоль реки Эльба и ветви украшенных гирляндами деревьев. До вечера эта картина вряд ли доживёт, всё растает уже через пару часов, и немцы старались как можно скорее запечатлеть пейзаж на фото для Инстаграм.

Погружённый в невесёлые мысли, Исайя стремительно шёл по тротуару, тоже сжимая в кармане куртки смартфон. До социальных сетей или красивых кадров дела ему не было, однако в голове вот уже полчаса настойчиво вертелась идиотская идея о звонке в Канаду.

Над головой бряцнул колокольчик, когда Исайя открыл дверь алкомаркета. Пили немцы не в пример многим нациям, так что выбор разномастного алкоголя был огромным даже в небольших по площади магазинах. Украсили всё тем же отвратным набором атрибутов, что и улицы, разве что музыка здесь не играла вообще. И на том спасибо.

В очереди к кассе стояли трое — маловато для сбрендивших в сочельник людей, но ещё не вечер. Исайя уныло оглядел богатые ряды на полках, взял три бутылки "Гиннесса" и пристроился четвёртым в очереди.

Почему отец не мог быть таким, как Артур? Почему отец не мог просто иногда быть отцом? Хоть сколько-нибудь минут в своей жизни в перерыве между встречами с партнёрами по бизнесу и приказами о кровавой расправе. Исайя не думал простить, но всегда хотел понять. Что отец не был циничной сволочью с рождения, он знал наверняка. Однажды Деко с улыбкой обмолвился, что Исайя и Винсенте "до омерзительной тошноты похожи". Исайя тогда предсказуемо вспыхнул, заявил, что ничего общего, кроме крови, у них нет и никогда не было, но когда в одиночестве эмоции утихли, задумался. Одно у Деко не отнять — зубодробительную честность. Говорил окружающим правду, завернутую в настолько едкую обёртку, что даже самые ярые защитники правды предпочтут ложь. Но если не лгал, то когда Винсенте был человечным? В другой жизни? Смешно. Сколько Исайя помнил, отец всегда являл собой ледяную глыбу без тени добрых эмоций.

— С Рождеством! — контрольным в голову отметился счастливый кассир, когда выбил чек за пиво.

Исайя мрачно глянул исподлобья, забрал пакет и молча вышел из магазина.

Что должно произойти, чтобы разменять душу на сущность монстра? Никто ему не расскажет. Деко точно в курсе, но чёрта с два обмолвится хоть словом, даже начни Исайя умолять. Хотя кого-кого, а его он точно молить не станет. Возможно, знает Гроарг? Но тот не лучше Деко. Интересно, знал ли Артур?

Самого отца спрашивать бесполезно. Бесполезно даже просто заговаривать.

Домой Исайя вернулся быстро. Скрывшись от живописной улицы за дверью, он лихо взбежал на нужный этаж, перешагивая через ступеньку, и вновь оказался среди тонких стен съёмной квартиры.

Смартфон выпал из кармана на кровать, когда Исайя стягивал куртку. Он остановился, так и не вытащив руку из второго рукава, и закусил ноготь, раздумывая.

Нет, не надо. Зачем? Ему всё равно плевать.

Бросив куртку на стул, Исайя сел на пол спиной к кровати и с тихим шипением откупорил первую бутылку.

К чёрту его. И к чёрту Рождество. К чёрту всё.

Они никогда не были друг другу дороги. Они никогда друг о друге не заботились и не волновались. Слежка — не забота, а деньги — даже не попытка заменить любовь. Обычные инвестиции и обычное отслеживание, чтобы инвестиции не прогорели. Исайя всегда твердил, что не пойдёт на поводу у отца и не замарается по его указке криминалом. Вот и весь расклад.

Когда заканчивалась третья бутылка, смартфон снова был в руке. На экране призывно светилось поле для набора сообщения, уже пустое. Своё "С Рождеством, пап" он стёр сразу, как набрал. Чего ради? Чтобы терзаться после и сверлить взглядом тёмный экран в надежде на ответ? Которого не будет, а если и будет, им станет звонок с пренебрежительным замечанием, что если гордость не позволяет Исайе прямо попросить денег, то ни к чему эти жалкие потуги. И он снова сорвётся. И они снова поругаются. В рождественский сочельник. Живя на разных полушариях, в девяти часовых поясах друг от друга.

Исайя перебрался на кровать, упав лицом вниз. Хорошо бы уснуть и проспать до утра, забывшись, минуя праздничный вечер, святую ночь и одинокое утро. И плевать, что ответ на более формальное "С Рождеством, отец" он не получит.

Той ночью, что снилась ему, семилетний Исайя очнулся от воплей матери. Он не различал, что именно она кричала, но кричала злобно. Что-то в кабинете отца разбилось, а затем распахнулась дверь.

Мальчик неслышно вылез из кровати и на босых ногах прокрался к двери, прислушиваясь. Раздавшийся в следующую секунду грозный голос на грани шёпота принадлежал отцу, затем снова рявкнула она:

— Не смей меня трогать!

Боясь скрипнуть петлями, Исайя медленно надавил на дверную ручку, чтобы приоткрыть небольшую щёлочку в коридор. Он ожидал беспроглядную темноту, но из кабинета лился приглушённый свет, в котором и стояли родители: она вне себя от ярости и он, крепко держащий её за локоть.

— Прикуси язык, — цедил Альери злобно. — Ты его разбудишь.

— Я сказала, отпусти! — Марисса снова дёрнулась в попытке освободить руку.

Её ничуть не смущало, что детская сына находится рядом с кабинетом мужа и что на дворе глубокая ночь. Альери, не церемонясь, рванул её к себе и сжал свободной рукой шею. Наблюдавший за ними Исайя испуганно втянул голову в плечи.

Он видел родителей вместе только на приёмах, что устраивал отец. В другое время они почти не пересекались, занимаясь своими делами. И всё же видеть, что они ругаются, что отец делает матери больно, было невыносимо. Исайя сам не заметил, как из глаз градом покатились слёзы. Он тихонько сполз на корточки сразу за своей дверью, но подслушивал дальше.

Родители снова говорили полушёпотом, до Исайи долетали только обрывки слов. С каждой новой фразой голоса звучали громче, пока, наконец, до детского слуха не донеслось:

— Это не значит, что ты можешь шлюхаться в моём доме.

Исайя съёжился.

— Ты сам прописал в брачном контракте, что я могу наставлять тебе рога.

Раздался звонкий шлепок. Едва дыша от напряжения, Исайя снова глянул в проём и увидел полусидевшую на полу мать, которая держалась за щёку и ошалело глядела на мужа. А потом рывком вскочила и замахнулась в ответ.

— Да как ты смеешь!

Альери перехватил руку и грубо заломил её Мариссе за спиной. Та вскрикнула не то от боли, не то от неожиданности.

— Пошла вон, — прошипел Альери достаточно громко, чтобы Исайя услышал.

И оттолкнул жену от себя. Взбешённая Марисса снова что-то крикнула, а затем, часто стуча каблуками, спустилась по лестнице, без стеснения выкрикивая в адрес супруга гадости. Исайя уже ничего не понимал. Страх превратил слова матери в сплошной шум, отчего он зажмурился и зажал уши.

Когда внизу громко хлопнула входная дверь, и в дом вернулась прежняя тишина, возле детской, где прятался безмолвно плакавший Исайя, раздались шаги. Мальчик поднял мокрое от слёз лицо и увидел грозно высившуюся фигуру отца. Видя, как тот наклоняется, он испуганно съёжился в ожидании удара, думая, что отец зол и на него, но Альери просто взял его на руки.

Они спускались по той же лестнице, по которой минуту назад сбежала взвинченная Марисса. Альери шёл, не торопясь, пока обнявший его руками и ногами Исайя тихонько всхлипывал на плече. Никто из прислуги не рискнул высунуть нос, чтобы не попасть под горячую руку хозяину дома, поэтому казалось, что никого кроме отца и сына здесь больше нет. Когда они дошли до кухни, Исайя всхлипывал реже.

Альери молчал. Он усадил мальчика на кухонный остров, хотя разжать объятия удалось не сразу: Исайя боялся его отпустить. Затем повернулся к холодильнику и глубоко вздохнул.

Они провели так полчаса — сидевший на острове Исайя со стаканом шоколадного молока и облокотившийся рядом Альери, не спускавший с маленького сына глаз. В темноте и молчании. Иногда, если ресницы мальчика снова начинали дрожать, Альери мягким движением стирал скатывающиеся слёзы с его щёк.

— Па, — робким шёпотом позвал Исайя. — Мама вернётся?

— Вернётся.

В то время как руки и грудь оказались удивительно тёплыми, отцовский голос оставался ледяным. Исайя не понимал почему, и это пугало. Он съёжился.

— Прости меня.

— За что?

— Я подслушал.

— Вот как.

Боязливо глянув на Альери, Исайе почудилось, что в его лице что-то неуловимо изменилось. В темноте он казался менее строгим, чем при дневном свете. В самой ли темноте дело или в том, что их лица сейчас были на одном уровне, но, немного осмелев, Исайя повернулся к нему.

— Па.

— Что?

— Я не хотел тебя злить.

Альери пристально смотрел сыну в глаза — такие же зелёные, как у него. Единственное от него, кроме цвета волос. Лицом Исайя полностью пошёл в Мариссу, обещая в будущем стать её копией. Видя, как без ответа у мальчика подрагивает нижняя губа, он вновь коснулся припухшей от слёз щеки и осторожно погладил.

— Ты не можешь меня разозлить, — Альери забрал из рук Исайи почти пустой стакан и отставил в сторону, после чего снова взял сына на руки.

Поднимались обратно они так же неторопливо, как спускались. Исайя обнимал отца за шею и прислушивался к размеренному биению сердца, которое чувствовал в его тёплой груди.

— Па, — позвал он на лестнице чуть слышно.

— М?

— Ты будешь спать?

— Вряд ли.

— Я тоже не буду.

Альери остановился. Не столько из-за слов, сколько из-за отчаянных объятий сына, который прижался к нему всем своим маленьким телом.

— Так будет честно.

Голос Исайи до сих пор звучал расстроенно, он боялся, что отец всё-таки проявит привычную строгость, но вместо этого услышал, как из груди Альери вырвался тихий смешок.

Они поднялись на второй этаж. Альери снова молчал, Исайя тоже не заговаривал. Боялся, что новые слова всё испортят, отец отпустит его и уйдёт, а отпускать его Исайе не хотелось. Когда они вернулись в детскую, он крепко вцепился в его рубашку.

Какое-то время Альери стоял в замешательстве. Всё же опустив сына на кровать, выпрямляться он не стал — лёг рядом.

Исайя затаил дыхание, не веря происходящему, только неуклюже подвинулся, чтобы они оба уместились на детской кровати. Через мгновение он ощутил прикосновение тёплых губ ко лбу.

— Спи.

Вздрогнув от грохота разорвавшейся петарды, Исайя проснулся. Обнаружил себя лежащим на спине поверх сбитого покрывала, рывком сел и непонимающе огляделся. А, квартира в Гамбурге. Рождество.

За окном стемнело, но уличный шум стал громче. Разгар празднования, проснулся ровно тогда, когда меньше всего хотел. В очередной раз шмыгнул носом и только теперь заметил, что проснулся в слезах.

На смартфоне мигал индикатор, напоминавший о не просмотренных событиях. Не до конца отойдя от сна-воспоминания, Исайя вытер глаза рукавом и по привычке взялся за гаджет. Несколько непрочитанных сообщений с дурацкими поздравлениями, уведомления о праздничных акциях из аптеки, парфюмерного магазина и бутика модной одежды, в котором Исайя отоварился всего раз за компанию с однокурсниками. Последнее в списке уведомление прицельно загнало занозу под сердце. Отправитель — "Отец".

Прочитав, Исайя отбросил смартфон и уронил голову на колени. На экране светился лаконичный ответ, доставленный полтора часа назад:

"С Рождеством".