Они ни в чём его не винили. Они не кричали на него. Не бросались. Они печально улыбались уголками губ, стирая слёзы и благодаря за тело сына.

Тело.

Что может быть хуже одного лишь тела? Наверное, отсутствие даже его. И пустая, сжигающая душу надежда.

Надежда? Он лишил их надежды, но они благодарили. С кем из них было что-то не так? И, Мерлин, как же мерзко об этом думать. Разве он имеет на это право? Пытаться понять их, влезть в голову?

Но почему они его не винили? Не кричали, не пытались ударить, даже просто оскорбить? Может, он просто не достоин даже такого способа тратить на себя нервы? Это, пожалуй, тоже так.

Седрик. Он не позволял себе раньше думать о нëм, погибшем из-за него, используя имя. Имена делали всë ещë сложнее, тяжелее, больнее. На одно лишь мысленное упоминание имени внутри отзывалась такая буря эмоций, чувств, мыслей, одновременно пронзающих разум и сердце, что он был уверен, что в действительности чувствовал физическую боль. Может, ему и не казалось, но он в любом случае заслужил. Эта буря мощным ураганом захлëстывала всë его существо, разрывала изнутри, и хотелось кричать, рыдать, сорваться магическим выбросом, но он не мог позволить себе ни одной этой роскоши. Он погибал внутри, тонул и задыхался под шквалом ощущений, но на его лице, словно на каменном изваянии, застыла неподвижная маска. Он не знал, как справиться со всем этим, взять под контроль хотя бы тело сейчас, пусть и продолжая догорать внутри. Справится ли он вообще? Он обязан. Обязан, сжав челюсти, терпеть всë молча, следуя важной миссии. Этого ведь ждëт от него Дамблдор? Сотни, тысячи британских волшебников, дети и взрослые. А его друзья? Считают ли они его до сих пор своим другом, или им неприятно теперь быть рядом, но они следуют долгу совести?

«Помните Седрика Диггори». Дамблдор повторил это несколько раз, словно надавливая на свежую глубокую кровоточащую рану, засовывая в неë палец и прокручивая, делая максимально больно. Он думал, что речь директора как-нибудь сгладит его чувство вины, даст хоть какой-то стимул взять себя в руки, но нет, ничего подобного не произошло. Дамблдор отпил из кубка за Седрика. И из того же кубка сделал следующий глоток за Гарри. Он заставил всех, кого мог, сделать то же самое. В тот миг, наверное, Гарри внутри и разорвался на сотни тысяч, миллионы кусочков, держа невыразительную маску и умирая с каждой секундой. Сможет ли он когда-нибудь теперь склеить хоть пару этих кусочков? Ему придется. У него нет выбора. Да он просто не имеет права поступить иначе. Год за годом он делал людям плохо, если задуматься. Он борется со злом, создавая другое зло. Подвергает опасности друзей и тех, кто просто оказался рядом. Чем это не зло? Ну как же больно режут душу изнутри эти осколки когда-то единого целого. Если нельзя их склеить, придëтся хотя бы сгрести их в кучку, сложить в мусорный пакет и оставить в окружении тëмной опустошëнности. Больно с каждым вздохом, словно даже воздух теперь пытается отравить его организм. Разве достоин он жить, если теперь он не просто подвергает других опасности, риску для жизни. Теперь из-за него погибают люди. И не важно, что жалкая крыса сотворила тот смертельный зелëный луч, эта невинно пролитая кровь всë равно на его руках.

— …Гарри? Гарри! Ну пожалуйста, Гарри, очнись уже от своих мыслей, — Гермиона теребила его за плечо, пытаясь добиться хоть какой-то реакции. Он медленно осмысленно моргнул, находя себя не в бездне самокопания, а в купе Хогвартс-экспресса.

— Прости, конечно, но выглядишь ты хуже обездвиженного инфернала, — добавил не менее встревоженный голос Рона с другой стороны. Гарри повернул голову на звук, наблюдая широко распахнутые в беспокойстве и недоумении голубые глаза напротив.

— Всë в порядке, — тихо выговорил он, стараясь звучать как можно более убедительно. — Простите, просто задумался.

«Им не стоит знать о твоих мучениях, им и самим нелегко. Так будет лучше», — убеждал его уверенно внутренний голос подсознания. И Гарри не мог с ним поспорить, предъявить хоть один аргумент. Их не было.

— Эмм, ну ладно, — пытаясь сделать вид, что никто сейчас не отключился от жизни на долгое время, почти бодро заговорила Гермиона, — давайте поговорим? Вы же будете писать мне, верно, мальчики? Пожалуйста, — она нервно сжала губы, пытаясь и сама отвлечься от прочих мыслей.

— Ты же знаешь, я не очень хорош в этом, — хмыкнул Рон. — Но постараюсь. Да и мы можем скоро увидеться, приезжай, мама всегда будет «за».

— Рон, я и так вижу родителей очень мало, поэтому хочу подольше побыть с ними. Я приеду, как только смогу, но не обещаю, что очень скоро. А ты, Гарри? — до этого только поглядывая на него, Гермиона резко развернулась к нему лицом.

— Что я? — он действительно старался заглушить все эмоции и вникнуть в разговор, но не понял, про что она спрашивала. — Если ты про письма, я тоже постараюсь, но Дурсли не очень-то жалуют Буклю. А если про посещение Рона…

— Дамблдор говорил с мамой, — немного смутившись, что забыл сказать раньше, поделился Уизли. — Как раз насчëт этого. Он сказал, что тебе сначала нужно погостить у родственников, и я не знаю, что ещë сказал, но мама потом лишь вздохнула, когда я спросил, говорила, что раз Дамблдор говорит, значит так надо и так будет лучше.

«Ему же виднее, как тебе будет лучше, правда? — язвил внутренний голос. — Вероятно, он просто боится подпускать тебя к нормальным людям.»

— Да, Рон, значит, так будет лучше, — безжизненно кивнул он в продолжении своим мыслям и отвернулся к окну, поджав губы. Главное не сорваться при друзьях, а потом он сможет закрыться у себя в комнате ото всех и, наверное, постарается забыться.

Ему пришлось отвечать редкими фразами ещë несколько раз, когда обращались лично к нему, но он тут же снова терял нить разговора и слышал голоса друзей как монотонный шум на заднем плане. Когда он снова выплыл на минуту из своей апатии, ребята говорили про Ежедневный Пророк, выпуск которого достала Гермиона. Гарри вздрогнул, не желая даже представлять, как всë случившееся описали в прессе и как там вывернули наизнанку роль самого Поттера в произошедших событиях. Заметив его движение, Гермиона слегка улыбнулась ему.

— Там ничего нет. Вообще ни слова. Фадж, видимо, боится вызывать панику у населения, держится крепко за своë место.

— С Ритой Скитер не долго он сможет контролировать все возможные газеты. Она точно напишет что-нибудь мерзкое, — угрюмо вздохнул Рон.

— Не напишет, по крайней мере пока, — сдерживая изо всех сил рвущееся наружу самодовольство, немного смущëнно, но уверенно ответила Грейнджер.

— Что? Почему ты так думаешь? — не понял Рон, понимая, что подруга недоговаривает, но не в силах разобраться сам. Гарри заметил еë нетерпение, понимая, что она уже несколько дней хочет им что-то рассказать.

— Вы не заметили, что она не писала ничего с самого третьего тура? — между делом проговорила Гермиона, доставая из сумки стеклянную банку. На дне, среди травы и листочков, сидел большой жук.

— Это…? Это она? — в шоке выдохнул Уизли.

— Да, Рон, — улыбалась девочка.

— Но как? — выражая ëмким словом сразу несколько вопросов, подал наконец голос Гарри.

— О, это ты подал мне идею, мы говорили о жучках, как у магловских шпионов, помнишь? Да-да, знаю, они в Хогвартсе не работают, но я взглянула на эту идею под другим углом, и вот! — она передала банку Рону, с удовольствием встряхнувшему еë, заставив жука биться о стенки с глухим стуком. — Она незарегистрированный анимаг. Когда мы обсуждали что-то личное, она всë подслушивала, летала по Хогвартсу, собирая сплетни. Мы тогда видели жука на подоконнике, Виктор снимал его с моих волос. А это оказалась она. И слизеринцы так давали ей свои «интервью».

— А она не сбежит? — усомнился вдруг Рон.

— На банке заклятие неразбиваемости, так что она не может превратиться обратно, — Гермиона взяла банку назад, внимательно глядя на жука, — и если она не хочет отправиться на экскурсию в Азкабан, придëтся некоторое время воздержаться от статей о нас, особенно о тебе, Гарри.

Он просто кивнул, стараясь выразить искреннюю благодарность, ведь его подруга была достаточно понятлива. Эта новость впервые с третьего тура заставила его на мгновение улыбнуться. Скитер так и надо за все еë подлости.

Гермиона поймала Скитер, но что насчëт него? Журналистка доставила им много неприятностей, но никого не убила. А на его руках была кровь Седрика. И он никогда не сможет расплатиться с его родителями. Они даже не взяли треклятый выигрыш, который жëг ему руки, когда он держал этот мешочек с галлеонами.

— Браво, Грейнджер поймала жука, а Поттер всë ещë любимчик Дамблдора. Великие достижения для гриффиндорцев, — ядовито выплюнул Драко, внезапно распахнувший дверь. За ним стояла его верная свита в лице Кребба и Гойла.

— Свали отсюда, Малфой, — прорычал Рон, поднимаясь.

— Ой-ëй-ëй, как страшно, — кривлялся нежданный посетитель. — Парни, надо бы их проучить.

В тот же миг раздался почти взрыв от нескольких произнесëнный заклинаний. Все трое друзей в купе вскочили, Рон и Гермиона от злости, а Гарри скорее на рефлексах. Слизеринцы упали без сознания на пол, а за их спинами обнаружились близнецы.

— Вы что здесь делаете? — удивился младший Уизли.

— Да просто шли мимо, — усмехнулся Джордж.

— И увидели хорька с телохранителями, — добавил Фред.

— Решили заглянуть на огонëк.

— Любопытный эффект, — Джордж разглядывал одного из малфоевской свиты, их теперь было трудно различить. Его лицо было жутковато покрыто шевелящимися щупальцами. Остальные выглядели не многим лучше, наглядно демонстрируя следы смешения несочетаемых заклинаний.

— Надо будет запомнить, — согласился Фред. Близнецы вошли внутрь, пройдясь по телам слизеринцев с неким удовольствием. Потом мальчики всë же вынесли всех троих в коридор, оставив на полу за дверью, заперев еë на этот раз заклинанием и поставив чары конфиденциальности от любопытных ушей.

Они уселись на мягкие кресла и начали говорить о чëм-то отвлечëнном, так что Гарри снова быстро потерял суть, подвинулся вплотную к окну, практически вжимаясь в него щекой, и продолжил самобичевание с отстранëнным видом. Кажется, Рон и Гермиона докапывались до близнецов долгое время, прежде чем они стали говорить что-то о Людо Бэгмене, золоте и гоблинах. Гарри не вслушивался, лишь с мстительной маниакальной радостью ощущая, как рвëтся его душа от тяжести дум и боли, а угрюмая интонация голосов братьев Уизли на фоне лишь подливала масла в огонь.

За окном постепенно опускались летние сумерки, хотелось упасть, закрыть глаза, и никогда больше не просыпаться. Знакомые за четыре года пейзажи подсказывали, что они почти на месте. Друзья старались говорить оживлëнней, но чувствовали только нарастающую тоску неизбежной разлуки. Гарри казалось, что вокруг пустота. Долгие часы поездки и несколько дней до неë он до изнеможения пытался разобраться в себе, накручивал себя, но после прощальной речи директора все приложенные усилия показались бессвязным детским лепетом, ненужным мусором вместо убеждений и долгой мольбы к самому себе. Это всë было в мгновение ока смыто мощной волной и буквально погребено навсегда. Он пытался вспомнить, что казалось ему достаточной причиной, чтобы не думать обо всëм случившемся только с одной единственной позиции. Возможно, его просто спасало присутствие многих отвлекающих факторов, но теперь он не мог перебороть себя. Он накрутил себя до такого состояния, что чувствовал внутри обжигающий холод и полную пустоту, без намëка на лучик света. Его, наверное, звали, но потом оставили в покое. А может, он только придумал это, и не было до него никому дела. Он смотрел перед собой в окно стеклянными глазами и ничего не видел. Все звуки доносились откуда-то издалека и не имели никакого смысла.

Боль? И она отпустила ненадолго. Вина? Он не помнил, в чëм она заключается. Тоска? Где-то в отголосках сознания. Хотя нет. Не было ничего. Просто чëрная глухая пустота. Сплошное ни-че-го. Он даже позволил гулять в голове мысли о том, что он так и умер, погрузившись в себя. И если так и выглядит смерть, то это не очень-то приятно. С другой стороны, лишиться боли и прочих эмоций ради тотального смертельного спокойствия не так уж и плохо.

«Так что почему бы и нет?..»

— Гарри, — кажется, обращались к нему. Он попытался сосредоточиться на звуке, и за этим пришли ощущения. Его трясли. — Гарри, Гарри! — голоса были разные, но явно знакомые. И отличающиеся изрядной настойчивостью. Пришлось очень сильно напрячься и всë-таки заставить себя отреагировать. Тело так задеревенело, шевелиться не хотелось. Из-за однообразной позы кровоток замедлился, теперь движение приносило боль. Он зациклился на этом чувстве, зная только, что он заслужил. За болью вернулось и всë остальное. Ураган снова закручивался внутри него. Невозможно, просто нетерпимо. Он хотел кричать, просто заорать внезапно. Но он молчал, это только его боль. Он не вывалит свои проблемы на других. Не в этот раз. Нет. Только не теперь. Смертельный покой показался раем. Но он уже вернулся в эту тоскливую горькую реальность. Наконец, вернулись все физические ощущения. Поезд как раз качнулся в последний раз и замер. — Гарри, мы приехали! — это был взволнованный, перепуганный голос Гермионы. Близнецы так же замерли над ним, уже готовые использовать Энервейт, думая, что он без сознания с открытыми глазами. Кстати, он, кажется, не моргал. Глаза резко заболели, зачесались и, стоило потереть их руками, заслезились. Чтобы никто, не дай Мерлин, не подумал, что он плачет, он сильно и грубо тëр их, стирая влагу.

— Всë в порядке, Герми, — хрипло произнëс он, касаясь еë руки на своëм плече.

— Это, по-твоему, в порядке?! — воскликнул Рон.

— Правда, Гарри, — мягко произнесла Грейнджер. — Мне страшно оставлять тебя одного с твоими… родственниками, — она закусила губу, но молчание никто не прерывал, каждый был полностью солидарен с ней. Прежде чем он возразил, она продолжила, — Гарри, прошу тебя, пообещай мне, что будешь беречь себя. Всë пройдëт и станет лучше, когда-нибудь точно станет, может, и не сразу, но станет.

Гермиона выжидательно смотрела на него, а он не хотел обещать. Беречь себя? Зачем это теперь? Он был не в состоянии сберечь Седрика, рисковал собой и друзьями всë время их знакомства. Он не достоин того, чтобы беречь себя. Мама хотела сберечь его, и что же? Она умерла, едва перестав кормить его грудным молоком. Мерзко, просто отвратительно так думать. Он неблагодарный ублюдок. Но стыдно не было. Сириус пытался беречь его. И просидел двенадцать лет в Азкабане. А теперь должен скрываться. Все, кто пытался быть рядом с ним, так или иначе страдали, а то и умирали. Они стали хорошо общаться с Седриком к концу Турнира, и к чему же это привело?

И зачем ему беречь себя? Может, стоит перестать браво бороться за неосязаемое добро, за скользкую, вечно скрываемую от него правду? И всем станет легче. Без его проблем, без его забот, без лишних приключений на пятую точку, для которых он был магнитом.

И вот он молчит уже долгие двадцать секунд. В купе мëртвая тишина. Но через несколько мгновений она взорвалась шумом и гамом сотен голосов из-за двери, дети с криком, толкаясь и смеясь, выбирались из своих купе и бежали к выходу. Наложенные ими чары уже спали, и дверь снаружи толкали локтями и ещë чëрт знает чем, и в итоге она сдвинулась, пропуская весь гвалт внутрь. Внимание было полностью отвлечено от Гарри, и он едва слышно облегчëнно вздохнул. Они взяли свои сумки и влились в человеческую реку, чтобы поскорее оказаться на улице. Гарри был последним, перед ним шли близнецы. В его голове что-то щëлкнуло, и он придержал последнего за локоть, а тот, в свою очередь, задержал брата.

— Слушайте, я решил, что это будет правильно. Я видеть их не могу, а вы сможете сделать доброе дело, открыв магазин, людям нужно веселье и радость, — бубнил он, не поднимая глаз, выуживая из своей сумки злополучный мешочек, который обжигал ладони. Близнецы попытались неловко возразить, но было видно, что такая мысль их воодушевила. — Нет-нет, не говорите ничего. Они мне не нужны, правда. Только, сделайте одолжение, купите Рону парадную мантию, только от себя. Вот и всë.

— Гарри, это просто… — Джордж бережно принял мешочек из рук Гарри, который словно пытался его отбросить подальше от себя.

— Спасибо! — от души поблагодарил Фред за двоих, и брат активно закивал.

— Можешь всегда рассчитывать на скидку, — шутя, подмигнул Джордж. Гарри только кивнул, не в силах улыбнуться, но оценив попытку приободрить.

— Пойдëмте, а то нас уже потеряли, — почти дружелюбно ответил он.

На платформе Рон и Гермиона недоумëнно оглядывались, разыскивая их, близнецы помахали им руками, приближаясь. Они прошли сквозь знакомую до боли кирпичную стену, стали обниматься по очереди, давая последние обещания писать друг другу. Гермиона подошла к нему, прижимая к себе, и внезапно поцеловала в щëку. После этого, отстраняясь, шепнула на ухо: «Пожалуйста, Гарри», но он сделал вид, что не понял, к чему это, попадая во власть миссис Уизли. Дядя Вернон с нечитаемым выражением лица ждал его чуть дальше у своей машины, прислонившись к капоту. Наконец, все знакомые потихоньку разошлись, и он подошëл к Дурслю.

Это казалось таким странным. Добрый, сказочный волшебный мир оказался с подвохом, там его одолевали тяжкие мысленные терзания. И вот он снова вынужден вернуться в магловский мир, без волшебства, без сказки, суровый и простой. Но здесь не было напоминаний ни о чëм случившемся, стоял безветренний летний денëк, дядя был даже не очень хмур, перебирая в руке ключи зажигания. И именно это показалось Гарри вдруг таким странным и нереальным, что сердце снова болезненно сжалось. Он был слишком вымотан, без колебаний уложил чемодан в багажник, пристегнулся, ни разу не пререкнулся с Верноном, даже заставив того понервничать, не подавая виду, конечно. Машина тронулась и неспешно покатилась по лондонским широким улицам, которые ближе к краю города сужались, но оставались забитыми, как в центре. Солнце не сильно шпарило сквозь приоткрытое окно, и Гарри впервые, кажется, почувствовал нотку радости, оказавшись вдали от Хогвартса, друзей и магии.