Войдя в тёмную спальню, Гарри тут же сел за стол и написал на трёх отдельных листках пергамента: «Я только что отразил атаку дементоров, и меня, может быть, исключат из Хогвартса. Я хочу знать, что происходит и когда я отсюда выберусь».

Первое письмо он адресовал Сириусу, второе Рону, третье Гермионе. Букля улетела поохотиться, клетка стояла пустой на письменном столе. Дожидаясь её возвращения, Гарри ходил по комнате взад и вперёд. В голове стучало, мозг был слишком возбуждён, чтобы спать, хотя глаза щипало от усталости. Ломило спину, на которую он взваливал Дадли. От кулака кузена вскочила шишка, и в ней пульсировала боль. Разбитый висок неприятно ныл. Мучась бессильной злостью, Гарри мерил шагами спальню, скрипел зубами, стискивал кулаки и всякий раз, как проходил мимо окна, бросал гневные взгляды на пустое, усыпанное звёздами небо. Нападение дементоров, тайная слежка миссис Фигг и Наземникуса Флетчера, временное исключение из Хогвартса, разбирательство в Министерстве магии — и по-прежнему никто не хочет объяснить ему, что, собственно, происходит. И о чём, о чём был этот громовещатель? Чей голос отдавался в кухне таким жутким, угрожающим эхом? Неужели правда Дамблдора? Почему он был таким резким? Почему Гарри до сих пор сидит тут, как в клетке, ничего не зная? Почему с ним обращаются, как с непослушным ребёнком? «Не покидай дома, не совершай больше никакого волшебства…»

Проходя мимо школьного чемодана, он пнул его ногой, однако не только не облегчил этим злость, но почувствовал себя еще хуже: заболел, вдобавок ко всему, и большой палец ноги. Впрочем, благодаря этому ему в голову пришла мысль… Ему было слишком тяжело и больно, и он изнывал от неизвестности и бессилия, брошенный всеми, совсем один. В прошлый раз с таким состоянием ему помогло справиться только одно… Он пошёл в сторону тумбочки, в которую спрятал канцелярский ножик с прошлого раза.

В окно, когда он, хромая, попутно к нему приблизился, с мягким шелестом крыльев влетела Букля, похожая на маленькое привидение. Это ненадолго отвлекло его.

— Наконец-то! — проворчал Гарри, когда она бесшумно уселась на клетку. — Потом будешь ужинать, у меня есть для тебя работа.

Букля укоризненно посмотрела на него большими янтарными глазами. В клюве у нее была зажата дохлая лягушка.

— Иди-ка сюда, — позвал подросток. Взяв три маленьких пергаментных свитка, он привязал их ремешком к кожистой лапке Букли. — Одно письмо Сириусу, другое Рону, третье Гермионе. И не возвращайся без хороших, подробных ответов. Надо будет — терзай их клювом, пока не напишут что-нибудь приличной длины. Поняла? — Букля, чей клюв был по-прежнему набит лягушатиной, сдавленно ухнула. — Тогда вперёд! — скомандовал также резко Гарри, указывая пальцем в окно.

Она двинулась с места мгновенно. Когда сова улетела, Гарри, не раздеваясь, кинулся на кровать и стал смотреть на тёмный потолок. Вдобавок ко всему он теперь чувствовал себя виноватым из-за того, что резко разговаривал с Буклей. В этом доме она была его единственным другом. Надо быть с ней поласковей, когда она вернется с ответами Сириуса, Рона и Гермионы. Им некуда будет деваться — придется писать, и быстро. Проигнорировать нападение дементоров они не смогут. Может быть, он завтра проснется и увидит три толстенных письма, полных сочувствия и планов его немедленного перемещения в «Нору».

Но что-то скребло под ложечкой, неприятный узел снова скручивался в животе, давая предчувствие, что такие надежды напрасны. Не увидит он никаких писем, никакого сочувствия. Может быть, он вообще больше никому не нужен, вот все и говорят ему сидеть в этом доме — не хотят встречаться с ним, видеть его. Понятно, он же убийца, он доставляет одни неприятности. Их так много, что даже Вернон решил их все припомнить. И снова в голове по кругу завертелось всё: дементоры, исключение, письма, пренебрежение Сириуса и Дамблдора. Неужели даже Сириус не хочет его видеть? Почему это было так больно?

Глаза защипало от подступающих слёз. Гарри резко сел, вспоминая, о чём думал до появления Букли, и открыл тумбочку, безошибочно находя тот самый нож среди остальной ненужной старой канцелярии. Даже Тома больше нет. Естественно, Гарри ему надоел. Смысл был уверенному в себе до безобразия, очевидно, сильному и умному взрослому волшебнику прозябать в голове какого-то ничтожного мальчишки? В носу защипало, но он пока не позволил себе даже шмыгнуть. Тома нет, зато никто не помешает ему сделать то, что он должен был давно уже сделать.

Он поднялся и тихо прошёл в ванную, закрывая дверь на щеколду. На нём была футболка, так что даже не пришлось закатывать рукава. Он на мгновение посмотрел в свои покрасневшие глаза в зеркало, но тут же отвернулся. Все всё время говорят, что у него глаза матери. Разве он достоин этого сравнения? Она бы презирала его за всё, что он делает? Наверняка да. Сердце болезненно сжалось, он всхлипнул, тут же разозлившись на себя за это, и отвернулся от зеркала. Он не имел права себя жалеть.

Гарри включил воду, слегка сполоснув предплечье от всей грязи и пыли, что попали туда за день. Он хотел сделать себе больно, да, — но не умереть от заражения крови. На руке ещё виднелись едва заметные старые следы, но мальчик знал, что они пройдут полностью, как и все шрамы от царапин проходили раньше. Сжав решительно зубы, Гарри поднёс нож к запястью около ладони, вспоминая, как надо нажимать, и сделал первый порез. Как и в прошлый раз, сначала ничего не происходило, потом тонкая полоска, оставленная ножом, начала заполняться кровью и краснеть всё больше, пока на ней не стали выступать, словно бисеренки, алые капли. Самая большая из них сорвалась первой и стекла по ладони вниз, капая на белую поверхность раковины. Гарри апатично наблюдал за её передвижением до самого падения, совершенно не чувствуя боли от пореза.

Когда он уже занёс нож для следующего движения, тело пронзила вспышка боли, заставившая содрогнуться.

«Идиот малолетний! Сейчас же прекрати! — рявкнул Том. В отличие от его ледяной ярости, которую он испытывал к Дурслям, сейчас его злость была более эмоциональной. Видимо, он всё же сумел прекратить их связь, раз ушёл, но потом снова вернулся? Или это снова вина Гарри и его нестабильного состояния, которым он то и дело провоцирует появление этого «мостика»? Но если Том сумел прекратить сам, сможет ли тогда Гарри тоже по своему желанию оборвать эту связь? — Поттер, положи нож! — Гарри не сомневался, что, окажись Том в таком состоянии рядом прямо сейчас, он бы не только выбил этот нож из его пальцев сам, может быть, сломав несколько из них попутно, но и придушил бы на месте. Стало почти страшно. Но Тома рядом не было. — Неет, Гарри, — протянул Том обманчиво мягко, но Гарри всё ещё передавались все его эмоции, — окажись я сейчас рядом, выпорол бы тебя, как положено делать с глупыми детьми!»

И почему-то не возникало сомнений, что Том бы так и сделал. Пускай и звучало просто, по-маггловски, но от этого было не менее страшно. Гарри не знал, что подстегнуло его больше — непроизвольный страх от гнева и угрозы Тома или своя злость на него же, может быть, злость на самого себя и желание уже закончить своё дело, но что-то такое щёлкнуло у него в голове, что подросток попытался закрыться от Тома, и совершенно случайно он направил на это все свои силы и эмоции, почти физически ощущая, как разрывается их связь, уже крепкая, как канат, но подконтрольная ему. И хотя Гарри так и не понял, что произошло, голос Тома резко исчез, а вместе в ним и поток чужих эмоций, накалённых до предела.

Всего несколько секунд потребовалось ему, чтобы понять, что он натворил, и начать сожалеть об этом. Том — единственный за всё лето, кто пытался хотя бы словами позаботиться о нём. Да, в грубой форме, но это определённо было беспокойство за него. И Гарри сам разрушил всё это. Перед глазами помутилось, и он понял, что это слёзы. Они покатились по щекам против его воли, и он продолжил плакать, выплёскивая всё напряжение, чувствуя, как будто что-то надломилось в нём, вернее, он сам послужил этому причиной. Если бы Том вышел за дверь, Гарри бы без промедлений сейчас кинулся бы следом. Но в их условиях это было просто невозможно. Он всё испортил. Опять.

Слёзы застилали глаза, в груди от тоски сжималось что-то невидимое, но ощутимое, внутри, в районе солнечного сплетения, болезненно жгло. Он вспоминил, как ему казалось, что всё внутри развалилось на мелкие части. Он думал, что ему удалось кое-как собрать их обратно, склеить из осколков хотя бы силует чего-то целого. Это ощущение возникло, когда он резал руку в прошлый раз. Но если тогда что-то подобное и произошло, то сейчас он, кажется, разбил эти склеенные кусочки снова. И потребуется гораздо больше крови и слёз, чтобы попытаться теперь починить свою душу. Из-за слёз он едва ли видел, что делает, поэтому прикоснулся ножом к руке и надавил посильнее, слыша, как с шуршанием расходится кожа под острым кончиком лезвия.

Было действительно больно, но за внутренней болью он едва ли ощущал эту. Поэтому Гарри снова прислонил нож повыше и провёл с нажимом по руке. Снова поднял повыше и снова рассёк плоть. Снова, и снова, и снова. Между порезами были совсем небольшие промежутки, и их становилось всё больше. Он остановился, только когда дошёл до сгиба руки у локтя. С прошлых порезов натекло так много крови, что вся рука была сплошь бордовой, и вся раковина была залита кровью. Несколько капель даже было на полу, они натекли с верхних порезов.

Гарри задумчиво разглядывал эту картину. Кровь не думала останавливаться, текла по старым, засыхающим дорожкам от капель, или создавала новые. Наконец, медленно-медленно в голове начало проясняться, и физическая боль стала преобладать. Постепенно жжение в царапинах стало усиливаться и становиться всё более неприятным. Опомнившись, Гарри всё-таки отложил нож на край раковины и снова включил воду, подставляя руку под холодную струю воды.

Пришлось прикусить нижнюю губу и тяжело дышать, чтобы не застонать от боли. Не убирая исполосованную руку из-под воды, он открыл ящик над раковиной, находя аптечку и вытаскивая из неё перекись водорода. С тихим шипением жидкость пенилась на крови, которая всё не останавливалась. В прошлый раз всё закончилось быстрее, и Гарри начал невольно переживать. Было больно и страшно от осознания, что прямо сейчас он может так глупо умереть от потери крови, когда как только сегодня справился с двумя дементорами. Но тогда его подтолкнул Том, а сейчас он был совсем один. Слёзы потекли с новой силой от бессилия и обиды на самого себя.

Он так грубо выгнал Тома из головы, что тот наверняка больше никогда не вернётся. Или вернётся, чтобы сказать все нелицеприятные грубости, которые Гарри заслужил. Кровь между тем всё текла. Может, он и не доживёт до следующего появления этого необычного голоса в своей голове. Теперь, когда от порции боли остальные мысли пока отступили и в голове чуть прояснилось, он мог рассуждать более трезво. И, если честно, умирать совсем не хотелось. Но кто ему поможет, Дурсли? Те люди, которые только и ждут, когда он уже однажды уйдёт из дома и не вернётся? Или, может быть, Дамблдор, тот самый, который не сказал ему и слова? Или Рон с Гермионой, которые за всё лето написали пару пустых строк? Или Сириус с Люпином и мистером Уизли, что только и смогли, что упрекнуть его за самозащиту? Очевидно, они все очень не хотели его видеть, раз так жаждали ограничить всё общение и заперли его с маглами.

Они ни разу не помогли ему за лето, не спросили, что он чувствует. Том, так или иначе, делал это в разы чаще за тот малый промежуток времени, что они были знакомы. Может, Том мог бы помочь и сейчас, но Гарри, как последний идиот, который портит всё, и в этот раз не изменил обычаю, и теперь помощи ждать не приходилось. Может, стоило бы самому позвать Тома, вот только, была одна загвоздка. Он смог оборвать их связь, но как вернуть её обратно…

Гарри, наплевав на то, что оставит лужу крови, медленно опустился коленями на пол, прижимаясь спиной к холодной кафельной стене, и стал бездумно разглядывать сползающие капельки. Из глаз лились слёзы одна за другой, было очень страшно, но он знал, что ничего не может сделать. А в мыслях он только и делал, что повторял с отчаянием тонущего: «Том, Том, Том!..» И, конечно, безрезультатно.

Он откинул голову назад к стене, принявшись рассматривать белый, как и всё остальное в ванной, кроме его крови на полу, потолок, то ли сходя с ума, то ли ожидая смерти. Прошло, может быть, минут пятнадцать, когда он почувствовал, что кожу на руке неприятно стягивает при малейшем движении — кровь перестала, наконец, течь и засохла, жёсткой корочкой покрывая всё предплечье. Вздохнув, Гарри представил, что будет, начни он сейчас отмывать её, снова трогая порезы. Стало заранее больно. Поэтому он опять подставил руку под холодную воду, позволив ей смыть ровно столько, сколько могло смыться, а потом неловко обмотал всё предплечье бинтом в один слой — тонкой белой ткани с прошлого раза и так оставалось немного, но теперь пришлось использовать остатки полностью. Надо бы сходить в магазин за новым бинтом и перекисью. Почему-то в их будущей необходимости Гарри не сомневался — способ-то, как бы то ни было, оказался действенным, стало чуть легче, мысли отступили понемногу, как и в прошлый раз. А значит, это уже не случайность.

Гарри оглядел беспорядок, который образовался на полу. Там было большое пятно крови, как, впрочем, и на его футболке. Решив, что её уже не спасти, подросток, охая от боли в руке, стянул несчастную тряпку через голову, скомкал и опустил в красную лужу. Большая часть впиталась быстро, так что Гарри поднял её, споласкивая в раковине, и опустился на корточки, теперь более тщательно оттирая с кафеля все разводы. Испорченную футболку он ненадолго замочил в раковине, помня после многочисленных лет в качестве прислуги у Дурслей и мальчика для битья Дадли, что кровь с одежды нужно смывать холодной водой.

Но оказалось, что, даже следуя всем правилам, вещь было уже не спасти, поэтому он лишь выжал её, как мог, закинув на плечо. Он убрал на место аптечку, спрятал нож в карман, отпер дверь, оглянулся на всякий случай, и быстро проскользнул к себе в комнату, натянул тонкую кофту с длинными рукавами, благо, она тоже когда-то принадлежала Дадли и теперь её растунутых рукавов хватало, чтобы прикрыть все улики на тонком запястье. Мокрую футболку Гарри, уже не жалея, кинул под кровать, сам упал на скрипящий жёсткий матрас сверху, наконец позволяя себе забыться сном, не завязая в болоте своих мыслей.

***

У Тома выдался очень долгий и насыщенный день. Оставаться в тени оказалось достаточно трудно, когда ты на самом деле «воскрес», но возвращение разума и заодно адекватности очень помогло ему здраво оценивать свои действия. Приходилось во многом полагаться на Люциуса Малфоя, да что уж там, практически во всём. Об организации побега из Азкабана, как оказалось, говорить было рано — несмотря на всю готовность и желание, стоило бы грамотно сыграть на этом для своей политики, эту мысль тоже предложил Малфой, впрочем, совсем не зря. Да, он во многом был с Волдемортом из-за страха, но внутренне он и сам желал служить такому сильному амбициозному магу, как Лорд Волдеморт. Он хотел быть полезным ему, искупить вину за то, что упустил дневник. А теперь он ещё и чувствовал себя особенным, приближенным, ведь был практически единственным, кто знал о возвращении — не Волдеморта, — Тома, и очень этим гордился. Так что Люциус служил во всю, выполнял все задания с лихвой, чтобы угодить. За это Том действительно пока что полностью отказался от профилактических Круциатусов за промахи — Малфой и так отрабатывал их сверх меры.

Сегодня Малфой тоже порадовал его — прислал несколько отчётов от себя и некоторых подконтрольных служащих Министерства. Том желал изнутри постепенно поменять всю структуру, начиная с малого, незаметно, чтобы не привлечь лишнего внимания. Филин Малфоев прилетел около шести часов, но Тёмный Лорд не смог приступить к документам сразу. Он вернул себе человеческое тело, к которому постепенно возвращались человеческие потребности, вроде еды и сна. Это последствие было неприятно тем, что занимало свободное время. К тому же, если Том планировал созывать прежних сторонников и проверять их преданность, стоило использовать внешность Волдеморта, для чего он решил заняться определёнными медитациями — тренировки тела, духа и разума. Неполная трансформация собственного тела с такими тонкостями была сложнейшей трансфигурацией, но это было удобнее, чем постоянно поддерживать заклинание личины, словно маской наклеивающееся поверх кожи.

Со всем этим он был немного занят и смог приступить к бумагам Люциуса только около восьми. Но не успел он проработать пары часов, как почувствовал уже почти привычную связь со своим крестражем. Вернее, с его живым сосудом. Но, если быть честным, он не отграничивал их друг от друга, как Нагайна для него была не просто сосудом, а буквально крестражем, так и несносный мальчишка Поттер. В конце концов, Том сделал их семь, и он очень хорошо изучил эту тему. До него живых крестражей ещё не исследовали и, скорее всего, даже не делали, поэтому он и создал его в Нагайне, так что на практических исследованиях знал, что живой сосуд неотделим от крестража — смерть сосуда несёт смерть и крестражу, а извлечение частицы души несло бы смерть сосуду. Таким образом, при попытке извлечения сосуд погибал, забирая с собой и частицу души, которая была в нём. В истории не было зафиксированных случаев создания крестражей-людей, но расчёты Тома привели именно к таким выводам. Каждый крестраж был важен, и живой тем более, поэтому он уже невольно не только считал подростка своей собственностью, но и чувствовал ответственность за него, необходимость оберегать.

Итак, мальчишка-крестраж снова невольно активировал их связь. Том чувствовал, что она становится всё крепче. Но на этот раз у этого ребёнка действительно были причины волноваться. Подумать только, дементоры в его маленьком, богом забытом магловском городке. Вопросов, по чью душу они туда явились (в таком саркастичном настроении даже в мыслях у Тома появлялись ироничные каламбуры) не возникало. И Том, очевидно, знал, что Волдеморт здесь ни при чём. Неужели Министерство так испугалось слов подростка о возвращении Тёмного Лорда, что решило вообще избавиться от мальчишки? Как бы то ни было, такой расклад Тома теперь не устраивал.

Он всё ещё винил Нагайну в том, что её слова о защите крестража заставляют его так беспокоиться об этом конкретном проблемном сосуде. Но, кто бы ни был виноват, Том решил всерьёз взяться за то, чтобы держать ту частичку своей души в безопасности. Поттер, впрочем, этому не способствовал. Тощий, одни кости (как ещё на ногах держится?), к тому же вздумал руки резать, что в его очевидно-ослабленном состоянии могло обернуться весьма печально. И совсем неудивительно, что у него не оказалось достаточно сил для вызова Патронуса. На самом деле, Том был удивлён, найдя в поверхностных мыслях воспоминание о сотне дементоров и телесном Патронусе. Непонятно, сколько Поттеру было лет, когда он впервые научился, но одно только это воспоминание было весьма… впечатляющим. Тому оставалось только помочь количеством магии, что он решительно вознамерился сделать: если бы дементор поцеловал мальчишку, он бы высосал и душу Тома тоже, а это совсем не входило в планы. Том знал, как сильно крестражи хотят жить. В конце концов, это была его собственная душа, а себя он неплохо знал.

Волдеморт был могущественным магом, и это знали все: и светлые, и тёмные, и взрослые волшебники, и их дети, даже Дамблдор это признавал. И поэтому он должен был справиться с этой целью. Используя несколько смутные представления о природе их связи, Том направил по ней свою магию. Было приятно осознавать, что это сработало с первого раза — мальчишку почти подбросило в воздухе от такого резкого прилива сил. Но он не сплоховал, сумел воспользоваться, вызывая странное чувство, отдалённо напоминающее гордость. Впрочем, оно тут же стёрлось волной презрения к желанию тащить жирную тушу магла на тощих плечах Поттера, вернее, его крестража.

Но Патронус… Это было действительно красиво, потрясающе эффектно. Том не мог вызвать его раньше, когда ещё интересовался подобными чарами в Хогвартсе, но тогда у него не было настоящих счастливых воспоминаний. А потом любая светлая магия стала ассоциацироваться со слабостью, с Дамблдором и его куриным орденом и вызывала отвращение. Он видел, что в прошлый раз патронус мальчика принимал форму оленя, так что, очевидно, василиск был в определённой мере заслугой Тома. И он не мог погасить в себе мгновенно эту слегка детскую радость при виде светящего Защитника. Когда обожжённые дементоры ушли и тощий хрупкий мальчишка взвалил на себя кузена, эта радость, наконец, полностью рассеялась. Он прямо спросил, зачем Поттер тащит его, и буквально вынудил признаться, что подростку это совершенно не нравится, но так и не заставил бросить безвольное тело на дороге, хотя слова о том, что этот магл делал с Гарри… с его крестражем что-то похуже, вызывали лютую ярость. Том пообещал себе однажды найти его и заставить заплатить за всё. И Дамблдора, желательно, тоже.

Тут старуха-сквиб очень вовремя подкинула идейку, как дискредитировать Дамблдора в глазах Поттера, прямо в лицо говоря о слежке за ним. Это, несомненно, вызвало в светлом детском разуме много недетских подозрений и сомнений. И они тоже заставили Волдеморта снова испытать это напоминающее гордость чувство. Такие помощнички старика играют против него самого. Это было почти слишком легко, но Том не жаловался.

А потом он наконец увидел и старших Дурслей. Честно говоря, уже за несколько секунд он приобрёл ощущение подташнивания от одного только наблюдения за их кудахтаньем над ублюдочным сыночком. Но когда грязный магл с заплывшим бордовым лицом стал бить его крестраж — хотя в этом случае можно сказать и прямо, Гарри Поттера — об стену шкафа, разбивая до крови голову тощему беззащитному мальчишке, Том не выдержал той волны ледяной ярости, что пробудилась в нём, и, кажется, случайно снова послал свою убийственную магию по их связи, а может, просто подтолкнул силу самого Поттера, но этот ребёнок наконец смог постоять за себя, обжигая и отталкивая огромное тело магла через всю комнату. Том жаждал убийства, трёх конкретных убийств трёх конкретных маглов. И он бы добился этого каким угодно образом, но накал ситуации чуть-чуть сместило дошедшее с совой письмо.

Конечно, Министерство подсуетилось. Том не знал, было ли их целью уничтожение Гарри Поттера посредством дементоров или они так и хотели — заставить его колдовать, но кое-чего они всё же добились. Исключение, ну надо же. Он мог понять страх мальчишки и желание бежать отсюда подальше, но также предполагал определённые ходы в этой игре от ненавистного Дамблдора, так что заставил подростка остаться в доме.

Выждав ещё немного, когда действительно пришло ещё одно письмо из Министерства и обстановка стала стабильнее, Том осторожно попытался покинуть чужое сознание. Их связь теперь была похожа по прочности на канат, и если бы он попытался оборвать его, это было бы «громко» — то есть очень заметно и для мальчишки. Поэтому он сосредоточился на другой характеристике их связи — она чем-то напоминала также трубу, по которой и передавались все мысли, образы, слова, магия… Он попытался аккуратно выйти по этому небольшому туннелю — многолетний опыт легилимента не подвёл, всё получилось успешно.

Том не стал терять времени даром. Он должен был получить выгоду из сложившейся ситуации, провернуть в свою пользу, например, получая невольную лояльность мальчишки-крестража, на которого бессознательно уже начал строить планы. В конце концов, это его крестраж, его часть души, значит и мальчишка принадлежит ему. И он сделает так, что Гарри Поттер, символ мира, практически знамя Света, надежда магической Британии, сам придёт к нему.

Том понимал, чего хочет Министерство, и как оно попытается добиться своего. Но он узнал всё необходимое — дату и время слушания. Пришло время снова поднапрячь Люциуса — тринадцать лет ничего не делал, пусть теперь побегает. Если они организуют всё правильно, как Том уже примерно представлял в голове, Гарри будет ещё на один шаг ближе к его рукам.

Но не успел Волдеморт закончить срочное послание своему подчинённому, объясняя, как сыграть на слабостях и страхах министра, как связь с крестражем снова втянула его по уже знакомому туннелю в чужое сознание. И, кажется, именно крестраж внутри и вправду был напуган — сосуд снова разрушал сам себя. Том мгновенно увидел, какой глубокий порез нанёс мальчишка. Он же приказывал ему больше так не делать, разве нет? Он испытывал странные эмоции — недоумение, недовольство, разочарование и одновременно страх потерять крестраж, который порождал ярость. Такая гремучая смесь чувств заставила его послать очень болезненный импульс в чужое тело. Получалось это всё лучше и лучше. Если он смог передать магию, сможет ли он так же использовать на Поттере заклинания? Круциатус, например…

«Идиот малолетний! Сейчас же прекрати! — рявкнул Том мысленно, с удовлетворением отмечая, как вздрогнуло тело мальчишки. Его ярость сейчас была особенно эмоциональной, что наверняка должно было напугать этого придурка. Но глупость, видимо, так быстро не искоренняется, потому что Том уловил мысль Поттера о том, чтобы прекратить связь. Но сейчас было как-то не до разговоров. — Поттер, положи нож! — теперь мысли мальчишки были о выбитом ноже и сломанных пальцах. «О, ты даже не представляешь, малыш Гарри, что бы я сделал», — подумал Том, вспоминая, как корчились от карательного Круциатуса его последователи, и чувствуя, что мальчишке от своих собственных мыслей-то было страшновато. Он решил усилить этот эффект в воспитательных целях. — Неет, Гарри, — протянул Том обманчиво мягко, открыто издевательски, вызывая холодные мурашки одним лишь голосом, — окажись я сейчас рядом, выпорол бы тебя, как положено делать с глупыми детьми!»

Он снова повысил голос под конец фразы, ведь злость никуда не делась. Впрочем, хотя это вырвалось на эмоциях, это более чем имело смысл, пожалуй, Том бы так и сделал. Этот невыносимый ребёнок однозначно заслуживал подобного наказания за все свои действия, за непослушание, за пренебрежение словами Тома. Это было бы не так болезненно и жестоко, как привычный Тому долгий Круциатус, но всё-таки больно и достаточно поучительно, чтобы Поттер всё понял. Но мальчишка был в неизвестном магловском городишке, куда Том, по дрянной нелепости, обеспеченной Дамблдором, не мог попасть.

Подросток определённо не был легилиментом, но страх и злость подстегнули его, поэтому без всякой ювелирности он попытался закрыться от Тома, и, очевидно, совершенно случайно ему это удалось. Волдеморта грубо выкинуло из чужого сознания, которое мальчишка сумел как-то закрыть. На секунду он так взбесился, что готов был убивать, но быстро заставил себя успокоиться. Ничего, Том знал, что случайно созданный щит окклюменции крепкий, но долго не продержится. Он ещё проведёт с мальчишкой… воспитательную беседу, чтобы и мысли больше не возникало пытаться это повторить. Но это позже. Том перевёл взгляд на стол, где лежало незаконченное письмо Малфою.

«Достаточно скоро ты поймёшь, кому ты принадлежишь, малыш Гарри, » — с мрачным предвкушением думал Волдеморт. Не сразу, осторожно направляя, шаг за шагом, но он непременно приведёт Поттера к этой мысли.