Шум вокруг внезапно оборвался, и тягучая тьма начала тянуть Ваттсон куда-то вниз. Боль, которая, казалось, пронзала каждую клеточку ее израненного тела, пропала, и даже больше — девушка ощутила себя легкой и воздушной, подобно пушинке. Вокруг была тишина и покой. Натали сперва решила, что, вероятно, погрузилась в очень глубокий сон, хотя ее состояние казалось слишком осознанным для сновидения.

«Могла ли я вообще выжить после таких ранений?» — вдруг подумала девушка, и это мысль ее поначалу испугала. Она живо представила, как Мираж и Патфайндер склоняются над ее бездыханным телом, отчаянно пытаясь ее реанимировать и вернуть к жизни, а когда понимают, что их попытки тщетны, возвращаются в бар, поднимаются в ее комнату и укладывают ее на постель. Поникший доктор Нокс сидит у кровати Натали и сжимает ее руку в своей, Рене стоит за его спиной и делает над собой усилие, чтобы не дать волю слезам, а Октавио в порыве эмоций ударяет кулаком о стену, попутно другой рукой закрывая лицо…

«У тебя слишком живое воображение для мертвого человека, Натали», — думает про себя девушка, и это мысль кажется ей забавной. Вероятно, она просто потеряла сознание от сильной кровопотери и сейчас балансирует где-то на грани жизни и смерти. По всей видимости, Ваттсон вкололи обезболивающее, которое и дает это странное ощущение легкости и спутанность мыслей.

А может, она действительно умерла, и именно так выглядит смерть — не вознесение на небеса (или падение в преисподнюю) и не перерождение в новое тело; лишь темная пустота вокруг, и ты наедине с вечностью и самим собой.

Эту угнетающую пустоту нужно было заполнить, и тут, как будто пришедшие на помощь, в памяти Ваттсон начали всплывать воспоминания — хаотичные и непоследовательные, из разных периодов ее недолгой жизни. Девушка вспомнила, как после одного из матчей на Каньоне к ней подошел Каустик — тогда они уже начали плотно сотрудничать, но их отношения еще не были столь близкими, какими являются сейчас. В руках ученый держал одну из плюшевых Несси, что Ваттсон спрятала на арене, и хотел было вернуть игрушку девушке, но Натали сказала: «В этом нет нужды, доктор Нокс. Те, кто находят Несси, оставляют их себе. Считайте это подарком». Нокс, пожав плечами, согласился, и, хотя Ваттсон не была точно уверена из-за его защитной маски, ей показалось, что он улыбнулся. Спустя неделю Натали заметила игрушку на его письменном столе — отмытую от земли и травы желтую в крапинку Несси, которая расположилась у настольной лампы, и на душе у Ваттсон стало радостно.

Следующее воспоминание вернуло Ваттсон во времена, когда она была ребенком. В силу детской любознательности и своей тяги к познанию нового она стала проводить много времени в библиотеке отца, и, хотя эти книги все еще были далеки от ее понимания, девочка неустанно продолжала внимательно изучать их, иногда засиживаясь там допоздна. Нередко юная Натали засыпала в папином кресле с какой-то очередной увесистой книгой в руках, но на следующее утро всегда просыпалась у себя в постели. Даже будучи смышленым ребенком, Ваттсон не сразу догадалась, в чем секрет подобной «телепортации» — да и к чему так быстро разрушать магию детства?

Натали вспомнила свою первую победу на арене — она была в отряде с Рене и Патфайндером, синергия с которыми была близка к идеальной. Все ее существо охватил такой восторг, который она доселе не ощущала, наверно, никогда — ведь она теперь тоже может именоваться Легендой, наравне с остальными. По этому случаю после матча Пат ей испек небольшой, но очень вкусный торт — он даже нашел свечку в форме логотипа игр, а именно большой красной буквы «А». «С первой победой, друг! Ты великолепна. Я рад, что ты была со мной в отряде», — сказал ей робот и обнял ее за плечи. И пусть ее обнимали холодные механические руки из стали, эти объятия казались по-настоящему теплыми.

Одно мгновение — и Натали снова ребенок, но совсем маленький. Вполне вероятно, что это ее самое первое воспоминание, потому что в нем есть ее мама. Та держит малышку на руках и слегка покачивает. У ее мамы такие же, как у Натали, небесно-голубые глаза и светлые волосы, только длинные — одна прядь выбивается из-за уха, падает к лицу девочки и щекочет щеку Ваттсон, из-за чего та хихикает. Мама поет колыбельную на французском — тогда песня ее успокаивала, но, когда Натали уже в сознательном возрасте слышит этот мотив, к горлу подступает комок, потому что она начинает думать о маме, которую потеряла слишком рано.

Далее в памяти всплыл один из первых матчей на новой арене — на Краю света. Ваттсон, выросшая на Соласе, где вечное лето, никогда не видела снега и не ощущала ранее такого холода. Особенно остро она почувствовала холодное недружелюбие новой карты в районе Эпицентра, где огромные глыбы льда стремились к небу, блестя в лучах полуденного солнца. Для девушки матч с самого начала не задался — ее костюм согревал из рук вон плохо, а в тот раз Натали еще и получила шальную пулю в правый бок. Пока Бладхаунд была в разведке, с Ваттсон возился Октейн, и она не могла даже подумать до этого, насколько он может быть аккуратным и заботливым. Чтобы подбодрить девушку, он не переставая отпускал шутки — порой глупые, но со своей задачей они справлялись. Закончив с раной, Октавио взял ее руки в свои и притянул девушку к себе, чтобы ей было не так холодно, пока они ждут третьего члена отряда. Ваттсон думала, что знает об электричестве практически все — но тогда между ними проскочила особая искра.

Затем Ваттсон вспомнила, как уговорила Рэйф забраться с ней на крышу «Райского уголка», чтобы понаблюдать за звездопадом. Рене поначалу скептически отнеслась к такому времяпровождению, но все же пошла Ваттсон на уступки. Это была безоблачная и теплая ночь, и даже огни Солас-Сити не могли помешать им созерцать звездное небо. Они болтали всю ночь напролет — до тех пор, пока небо на востоке не порозовело, и снизу их не окликнул Мираж. «Кажется, Эллиот по тебе соскучился» — с улыбкой сказала Натали подруге, и Рэйф попыталась отшутиться, но Ваттсон заметила, что та покраснела.

«Что ж, Ваттс, если это конец, то ты хотя бы прожила счастливую жизнь», — подумала Ваттсон, и это мысль отозвалась в сердце светлой грустью. Но следующее воспоминание, всплывшее в ее памяти, мигом заставило ее отвлечься от размышлений: оно не было из числа счастливых или грустных. Это было воспоминание о травмирующих для Натали событий, о которых она всячески пыталась не думать. Надо признать, это была непростой задачей, ведь напоминание о них она видела каждый день в зеркале.

Это было воспоминание о том, как Ваттсон получила свои шрамы от удара током — так называемые фигуры Лихтенберга, расположенные на левой половине ее тела и лица. Дело было не только в том, что Натали испытала тогда невероятной силы боль и была близка к смерти, как никогда прежде; не в том, что произошедшее с ней ввело отца Натали в ужас — хотя и этого всего в совокупности тоже было достаточно, чтобы воспоминания об этом были, мягко говоря, неприятными. Произошедшее обернулось для девушки страшной травмой, о которой Натали постыдилась поделиться с отцом тогда в юности и с кем-либо в более поздние годы. Подростковая глупость и чрезмерная доверчивость обернулась для Ваттсон ошибкой, которая могла стать для нее фатальной.

И сейчас мысли об этом были особенно болезненными, ведь Натали оказалась в похожей ситуации на миссии — ее неосмотрительность снова чуть не убила ее.

Натали уже не волновал вопрос, сон это или она угодила в цепкие объятия смерти, и она старалась сделать над собой усилие, чтобы проснуться, как будто от ночного кошмара. Во сне она дернула правым плечом, и к ней вернулась боль, но Ваттсон была даже рада этому — боль означала то, что она по-прежнему жива, и она сможет сбежать от начавших мучить ее призраков прошлого. Постепенно боль вернулась не только к правой руке, но и ко всему ее телу, особенно сильно ощущаясь в районе живота. Эта была ноющая, тянущая боль, но достаточно сильная, чтобы темнота отступила, и Ваттсон могла проснуться.

***

Девушка сонно открыла глаза: вокруг царил полумрак, но, несмотря на застилающую ее взор пелену, Натали узнала свою комнату. Боль стала чувствоваться явнее, хотя она старалась не совершать лишних телодвижений. Левой рукой Ваттсон чувствовала чью-то ладонь — большую и огрубелую, но теплую. Краем глаза она заметила сидящего на стуле дремлющего мужчину возле своей постели; Натали увидела очки, поблескивающие в неверном свете настольной лампы, и бороду сидящего — до боли знакомые детали внешности, вызвавшие в душе девушки сильное волнение.

— Papa? — взволнованно спросила Ваттсон и сжала его руку в своей, — Papa, c'est toi¹?

¹Папа, это ты? (франц.)

Голос Ваттсон разбудил ее посетителя, и Натали попыталась приподняться на локтях, но правую руку свело, из-за чего она вскрикнула. Пелена перед глазами исчезла, и девушка смогла рассмотреть сидящего — это был не ее отец, да и это невозможно, ведь папы нет в живых уже почти год. Мужчина был значительно шире в плечах и моложе ее отца — это был Каустик, и Ваттсон никак не ожидала его тут увидеть.

— Мисс Пэкетт!.. Натали, пожалуйста, не дергайтесь, — сказал доктор Нокс, и Ваттсон удивилась тому, насколько обеспокоенным был ученый. Куда делась его привычная рассудительность и непоколебимое спокойствие? Однако от этих мыслей ее начала отвлекать все нарастающая боль — Ваттсон явно не стоило пытаться подняться. Девушка почувствовала, как к глазам начали подступать слезы, и ей едва хватило усилий, чтобы не расплакаться перед Ноксом — Ваттсон не хотела, чтобы он видел ее настолько слабой.

Пока Ваттсон пыталась совладать со своими эмоциями, Каустик нашел подготовленные Лайфлайн ампулы с обезболивающим, одноразовые шприцы и антисептик. Натали почувствовала едкий запах медицинского спирта и прикосновение влажной ватки к месту чуть ниже левого плеча.

— Я сделаю вам укол, который снимет боль. Не удивляйтесь, что именно в плечо, — сказал Нокс, поймав на себе вопрошающий взгляд девушки, — Внутримышечные инъекции можно делать не только в ягодичную мышцу, а я бы не хотел делать ситуацию еще более дискомфортной для вас… Но предупреждаю — укол может быть неприятным.

— Куда уж неприятнее? — попыталась отшутиться Ваттсон, но прозвучало это вовсе не так оптимистично, как она того хотела. Укол она действительно на фоне прочих болевых ощущений почти не почувствовала. Ей хотелось верить, что и боль вскоре станет хотя бы немного слабее.

Обезболивающее действительно помогло, и боль начала утихать. Теперь Натали хотя бы могла сделать глубокий вдох, не боясь ощутить болезненных спазмов в области живота. Она посмотрела на свои руки и даже в плохо освещенной комнате смогла рассмотреть бесчисленное количество мелких царапин и кровоподтеков. Увиденное еще сильнее вогнало девушку в то угнетенное состояние, с которым она проснулась — и это она еще не рассматривала серьезные раны на своем теле.

— Сколько я была без сознания, доктор Нокс? — поинтересовалась Натали у Каустика, который в этот момент убирал шприц и снимал перчатки. По ее прикидкам, сейчас была где-то середина ночи — тем больше она была удивлена, что Каустик находится здесь, а не у себя дома.

— Около восьми часов. Ваш отряд вернулся в районе семи вечера, Натали, — ответил ей Каустик. Его обращение к ней по имени вместо официального, но более привычно «мисс Пэкетт» было для нее необычно, но, надо признать, приятнее.

— С Патом и Элом все в порядке? Они достали фрагмент? — живо поинтересовалась Ваттсон — после укола она почувствовала себя немного бодрее, хотя по-прежнему ощущала слабость во всем теле.

— Вы пришли в сознание буквально пять минут назад, а уже так переживаете за судьбу артефакта? Я удивлен, — подняв брови, заметил Нокс, — Ваша приверженность делу пришлась бы по душе мисс Андраде.

Ваттсон заметила, что Каустик сделал особый акцент на упоминании Лобы, и это показалось ей странным, ведь он всегда отзывался о ней с безразличием. Но сейчас Натали услышала явную неприязнь.

«Кажется, что-то произошло, пока я была без сознания.»

— Но фрагмент действительно добыли, — ответил на ее вопрос Нокс, — Насколько я понял из рассказа Эллиота, фрагмент был найден, пока он занимался вами. Хотя, буду откровенен, я бы свернул операцию, как только вы попали в беду — но у мисс Андраде иные приоритеты, к сожалению.

 Ваттсон вздохнула с облегчением. Девушка была рада, что из-за ее ошибки миссия не пошла под откос, и она не подвела остальных. Ее реакция не осталась незамеченной, поскольку Каустик тотчас обратился к ней:

— Возможно, мне показалось, но вы, по всей видимости, рады такому исходу. Если учесть то, что вы пережили буквально несколько часов назад, от вас можно было бы ожидать несколько иные эмоции.

Его голос был спокойным, даже немного ласковым (если к Каустику вообще можно применить подобный эпитет), но Натали почувствовала себя не в своей тарелке. Она не смотрела на ученого, но прям-таки физически ощущала на себе внимательный взгляд этих пронзительно-зеленых глаз. На девушку нахлынули воспоминания о том кошмаре, который она пережила всего каких-то восемь часов назад — настолько яркие, что ей казалось, что она даже сейчас, находясь в своей комнате, ощущала сырость и затхлый запах того бункера, в котором угодила в ловушку.

«Не пойди ты туда, ты бы не доставила таких хлопот остальным. Радуйся, что миссия не была провалена — тогда ты была бы виновата», — промелькнула мысль в ее голове, лишь усилив то напряжение, в котором Натали сейчас пребывала. Ваттсон почувствовала, как к глазам подступают слезы, только виной этому была уже не боль от ран, а ее переживания о том, что никакой пользы от нее в этой вылазке не было — она стала обузой для остальных членов ее команды.

Был ли от нее вообще какой-то толк — не только на этой операции, но и на Арене? Она самая младшая среди прочих Легенд, и за ее плечами нет и половины того опыта, который есть, допустим, у Бангалор, Рэйф, Каустика, Бладхаунд… да и вообще всех остальных. Согласно статистике, в любом коллективе есть самый слабый член команды, которого все опекают, но не воспринимают всерьез. И, кажется, вчерашняя вылазка за фрагментом артефакта показала, что слабым звеном их коллектива является именно Ваттсон.

Натали старалась держаться спокойной и не выдавать своих эмоций, но, казалось, от доктора Нокса ничего невозможно скрыть. В другой ситуации Ваттсон восхитилась бы его способностью с такой легкостью считывать людские эмоции, но сейчас быть для него открытой книгой было последним желанием Натали.

Она почувствовала, как Каустик берет ее за руку, тем самым вынудив поднять на него глаза. Взгляд ученого был внимательным, но теплым, что совершенно не вязалось с обычным для Ваттсон образом Каустика.

— Я вижу, что вас терзают тяжелые эмоциональные переживания. Эллиот мне рассказал о произошедшем настолько подробно, насколько смог, но я бы хотел услышать вашу версию тоже. Я должен знать, что произошло, Натали, — сказал ей ученый, и Ваттсон неосознанно мотнула головой. Рассказать Ноксу о том, как по своей глупости полезла в бункер в одиночку к ищейкам? Да ни за что в жизни — как же он с ней будет работать после такого?

В памяти всплыл эпизод из прошлого — папа Натали точно также сидит у постели, держит ее ладонь в своих и говорит ей: «Расскажи, что произошло, ma chérie² — я должен знать». Но она рассказала лишь половину правды, опустив те детали истории, за которые ей было стыдно — и которые тяжким грузом лежали у нее на сердце вот уже несколько лет. Перед Ваттсон сейчас встал выбор — замолчать очередное травмирующие событие своей жизни и построить стену между ней и близким человеком, или позволить себе открыться, как бы страшно ей ни было показать Ноксу, насколько сломленной она себя чувствовала.

²Моя дорогая (франц.)

Ваттсон почувствовала, как Каустик чутка сжал ее пальцы, и именно это склонило чашу весов к нужному варианту. Едва девушка только начала свой рассказ, она ощутила, как по ее щекам заструились горячие слезы. Натали не стала пытаться их сдерживать — пусть, возможно, Каустику и станет неловко от ее слез, но по-другому она не может говорить о том, что с ней произошло. Нокс слушал ее не перебивая, и лишь по его тяжелому, обеспокоенному взгляду можно было строить предположения, о чем он думает. Но Ваттсон не смотрела на него, полностью сосредоточившись на своих переживаниях, которые под конец рассказа достигли своего накала: она вдруг прервалась на полуслове, закрыла лицо руками, свернулась калачиком на кровати и просто стала тихо плакать.

Натали не могла сказать, сколько прошло времени, прежде чем она успокоилась. Все это время Нокс отмалчивался и дотронулся до нее лишь однажды, чтобы убрать выбившуюся прядь ее светлых волос за ухо. Когда девушка убрала руки от своего мокрого от слез лица, она поймала на себе его задумчивый взгляд и смутилась.

— Прошу прощения, доктор Нокс, я…

— Все в порядке, Натали, — Каустик встал, отошел к ее рабочему столу, а потом вернулся на свое место с упаковкой бумажных платков. Он протянул ее Ваттсон, и она, кивнув в знак благодарности, начала вытирать свое лицо.

— Ваша реакция на то, что вы пережили, вполне ожидаема, — сказал Нокс, пока Ваттсон сморкалась, — Это хорошо, что вы не замкнулись и дали негативным эмоциям выйти. В противном случае, это могло привести к различным психоэмоциональным расстройствам, например, к депрессии. Это сильно бы обеспокоило остальных, и подорвало бы командный дух.

— Правда?

— Натали, выслушайте меня сейчас очень внимательно, — после небольшой паузы сказал Каустик, вновь взяв Ваттсон за руку, — Не стоит принижать себя и свою значимость для окружающих вас людей. Вы считаете, что произошедшее с вами на миссии — это результат лишь ваших действий, и упускаете из виду то, что на это повлияла целая совокупность факторов, над большинством из которых у вас не было власти.

— Вы хотите сказать, что это была просто… случайность?

— Можно сказать и так. Безусловно, ваши действия и решения сыграли роль, но они не были определяющими. Не позволяйте эмоциям затуманивать голову, Натали, будьте рациональны.

— Но наверняка, будь на моем месте вы, такого бы не произошло… — начало было Ваттсон, но Каустик покачал головой, призвав ее к молчанию.

— Это лишь предположение, и не более. Вы не можете утверждать, что в моем случае мог быть другой исход. По-вашему, я не могу точно так же, как и вы, выдвинуть неверную гипотезу?

— Мне кажется, что нет, не можете, хотя бы потому, что вы старше, — нахмурившись, ответила Ваттсон. Со стороны она сейчас выглядела, как упрямый ребенок.

— Людям свойственно ошибаться, независимо от возраста. Я в течение своей жизни тоже совершал ошибки, Натали, — со вздохом сказал Каустик, и его слова несколько удивили Ваттсон, но она молча продолжала его слушать, — Но из них нужно извлекать урок, а не приписать себе недостатки, которых нет.

Ваттсон прикусила губу и смущенно отвела взгляд. Хотя Нокс был благожелателен настолько, насколько мог, девушка все равно чувствовала, что ее как будто отчитывают.

— Вы сильная девушка, Натали, но почему-то крайне неуверенная в себе. Я допускаю, что некоторые события в вашей жизни повлияли на вас таким образом, — в этот момент Ваттсон показалось, что Каустик бросил взгляд на ее левую щеку, где располагался ее шрам, — Но я надеюсь, что вы сможете справиться с этим грузом, каким бы тяжелым он не был.

Повисла тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев, доносившегося с улицы. Ваттсон лежала, по-прежнему свернувшись калачиком, держала Нокса за руку и обдумывала сказанное им. Решение начать этот разговор тяжело далось ей; ни перед кем девушка не боялась так открывать душу, как перед Каустиком — он так презирает все проявления человечности, но, к ее немалому удивлению, оказалось, ему эта самая человечность не чужда. Мысль о том, что Нокс отнесся к ее переживанию с невиданной ранее эмпатией, грела Ваттсон душу, и ей стало действительно легче от разговора.

— Спасибо вам, доктор Нокс, — тихо сказала девушка и улыбнулась Каустику, а он улыбнулся ей в ответ.

— Самое время спать, Натали, — заметил Каустик, глянув время на наручных часах, — Вам нужно отдохнуть, ведь завтра у вас ожидается большое количество гостей. Осмелюсь предположить, что мистер Сильва захочет узнать о вашем самочувствии одним из первых. Вполне в его стиле будет ворваться к вам с самого раннего утра, даже не постучавшись.

— Зря вы так о нем. Неужели Октавио вам так сильно не нравится? — Ваттсон инстинктивно начала защищать Октейна, хотя замечание Нокса о бестактности Сильвы было вполне справедливым.

— Он и не должен мне нравиться — по крайней мере, в той же степени, что и вам.

До Натали, на которую вдруг навалилась сонливость, не сразу дошел смысл его слов, но как только она поняла, что Каустик имел в виду, ее глаза округлились, а щеки залил румянец. Нокс с улыбкой смотрел на нее — и Ваттсон была готова на что угодно поспорить, что увидела в его взгляде издевку.

— Как?.. — только и смогла выдохнуть смущенная Натали. Неужели ее симпатия к Октейну была настолько явной со стороны?

— Просто я вижу немного больше остальных, — усмехнувшись, ответил ей Каустик, — И думаю, что лучше нам отложить этот разговор на другое время — вам действительно пора уже спать. Сон — лучшее лекарство, и вам нужны силы, чтобы поскорее поправиться.

Ваттсон насупилась, но не стала ничему ему говорить. В конце концов, усталость и слабость стали брать свое, и Натали стала постепенно засыпать, закутавшись в одеяло.

— Спокойной ночи, Натали, — услышала Ваттсон сквозь дрему, но не успела ничего ответить — она мгновенно погрузилась в сон.