* * *

Его находят так, среди цветов и солнца, с антрацитовым блеском на кожаном жилете, как потерянное сокровище. Молчаливый лес слышит самый горький драконий и человеческий плач о потере, слившийся воедино. Гриммель скалится от невыносимой боли и не замечает собственных слез, льющихся нескончаемым потоком, когда он берет чужое лицо в свои ладони. Он что-то шепчет, но ему не отвечают, и мужчина закрывает собственные глаза и припадает к холодной груди. Под неподвижными рёбрами клубится густая тишина.

"Этого совсем не может быть-не может-не может…" 

Иккинг смотрит на него из-под тёмных и влажных от прошедшего дождя ресниц и глаза его совсем бледные, как стекло, словно бы никогда и не было изумрудного, живого блеска. Лицо чистое от воды, белое, равнодушное и очень холодное. Бескровное. Гриммель аккуратно берет Иккинга под лопатки дрожащими руками и прижимает к себе, как хрупкую куклу. Пытается убаюкать и не смотреть вниз, на рану. Кажется, что всадник всего лишь спит, но под его белой ладонью расцветает старая, не отмытая водой кровь, как большая роза и чужой шип, торчащий прямо из её центра.

Беззубик, кажется, издыхает от глубокой сердечной раны, когда валится на живот и бесслезно плачет по своему всаднику. Лес шелестит ветвями и несмотря на радостное солнце Гриммель чувствует себя, как в середине шторма. Он не помнит как добирается домой и не помнит следует ли за ним ночная фурия.

* * *

Он весь состоит из горечи, когда берется ладонями за лицо и утыкается локтями в колени. Сухие и острые плечи застывают, как мрамор и Гриммель проводит в забытье, кажется, целую вечность. Глаза не хотят видеть мир, в котором он лишился сына и потому остаются закрытыми. Мужчина чувствует как ему тяжело в своей некогда просторной и свежей комнате; сердце словно бы находится в капкане. Стены вокруг него сжимаются, как тюремные решётки и даже окно с уходящим дневным светом выглядит пусто и одиноко. Словно бы выбитый глаз в сухом, забытом черепе. 

Гриммель соскальзывает ладонями с лица и трет виски бесчувственными пальцами, а затем силится услышать призрака в коридоре: его робкую привычную поступь, щелчок двери. Он ждёт и ждёт, но тишина обдает его с головой, как бессердечная волна. Быть может ему стало бы немного легче, если бы его мозг обманулся. Нарисовал бы родное лицо (хотя бы его бледные очертания) в коридоре, во дворе, позволил бы услышать шелест чужих губ над ухом и не настоящие пальцы на плечах. Но этого нет и Гриммель ломается по кускам.

Его реальность жестока — Иккинга здесь нет, ни его призрака, ни его запаха и даже духа. Он погиб наверняка сражаясь до последнего (при том, что никогда не хотел убивать драконов). Он больше не вырастет. И у него больше не будет семьи, ни детей, ни других драконов. Они не полетят искать Тайный мир. Не пойдут ловить рыбу. Гриммель больше не встретит его утром. Потому что Иккинг мертв. Он лежит во дворе, в лодке, закрытый плотной тканью, совсем холодный и белый, его глаза пустые, а сердце больше не поет.

Его комната ещё веет невидимым теплом прежней жизни, но с каждой минутой остывает. Простыня на его кровати уже холодная, давно лишенная тепла, а ведь он был здесь ещё утром – проносится в голове – складывал белье, одеяло, подушку, приглаживал её, как всегда учил Гриммель, и только потом спускался на завтрак. Мужчина давится сухим, плаксивым стоном в горле. Здесь лежит его холодная одежда, его холодная обувь, здесь лежат угольки и бумага творческим беспорядком. Гриммель поднимает иссушенные красные глаза к потолку и искривляет потрескавшиеся губы в молитвенном, совершенно отчаянном жесте. Он никогда больше не закончит свои рисунки, он никогда больше не придет, он- 

“...Ушел. Его больше нет”

Слезы незаметно ползут с краев век и Гриммель уходит из комнаты одним широким шагом. Дверь захлопывается и мужчина прислушивается к навалившейся тишине. Всё ещё ждет, что внизу хлопнет дверь с родным голосом, но время идёт, а дом молчит. Мужчина отлипает от двери и чувствует желание сжечь всю избу и улететь. Просто сбежать. Не важно куда, лишь бы дальше от ненастоящих призраков и острова, который проглотил его дитя.

Он находит внутри себя выгоревшее пепелище, но когда Беззубик начинает изводиться над телом и смотреть в далекий горизонт, внутри что-то робко шевелится. Это обманчивая, до безумия отчаянная надежда, в которую может поверить только человек, стоящий над пропастью. Мужчина непонимающе смотрит на ночную фурию, которая пытается ему что-то показать и забрать всадника из лодки. Когда Беззубик воет и тычет мордой в розовый горизонт ещё раз, Гриммель вспоминает о снах. Они преследовали его не первый год, и оплели красной нитью его меч, призрачно кровавые руки, седло ночной фурии, руки Иккинга, а теперь уже и хвост шёпота смерти в единую цепь. 

— Хочешь унести его в свой мир? — Гриммель не надеется, что его слова поймут, но надеется, что хотя бы почувствуют его отчаяние.

Драконьи глаза наполнены усталой решительностью, словно бы Беззубик измотан страданием, но теперь знает, что делать и куда лететь. И он полетит, с Гриммелем или без и поэтому мужчина соглашается. Он цепляется за эти сны, как утопающий безумец за канат. Ему больше нечего терять: все его убеждения сломал и забрал с собой Иккинг. Ему не перед кем больше доказывать свою правоту и прежний холодный и логичный взгляд на мир. Только перед самим собой, но он солжет, если скажет, что ему не всё равно сейчас. Если эта безумная идея – последнее, что может помочь им (помочь ему), то он готов рискнуть. Даже если искра надежды станет осколком разочарования и убьет его прямо в сердце. Терять нечего.

* * *

Сначала он не верит, но та его обезумевшая часть смеется, когда Гриммель видит врата Тайного мира и кристальные подземные своды драконьего царства. Беззубик держит тело всадника в своих лапах и летит впереди, не обращая внимания на драконов вокруг. Гриммель летит сразу же следом на самом большом и способном драконе из его стаи. Остальные смертохваты только изредка стрекочут, когда некоторые обитатели слишком близко пролетают рядом с ними.

Мужчина щипает себя на всякий случай, опасаясь, что это может оказаться утешающим сном его воспаленного разума, а сам он спит у себя в комнате, свалившись от усталости. Но мир не меркнет, он продолжает быть таким же ярким и настоящим, как чешуя под его руками и собственное дыхание. Гриммель уже знает, куда они летят, но сердце всё равно прыгает вниз, когда он видит белый пульсирующий кристалл перед собой. 

Он возвышается над ними, как маяк подземного царства и драконы на его фоне выглядят хрупкими бабочками, сбившимися в разноцветные, волнующиеся группы. Они наблюдают за человеком и кричат сотней голосов в единой нескладной песне, но никто не нападает на охотника, когда его смертохват приземляется на сиреневую землю. Золотые глаза только любопытно мерцают среди алмазов и теней верхних сводов пещеры. Аметисты скрипят под подошвой сапог, как обычная галька на берегах верхнего мира. 

"Берега из самоцветов" — думает про себя мужчина и сразу же смотрит в сторону от горы, находя неподалеку спокойное озеро из его снов.

Так вот куда его вели? Или может он всего лишь проводник, принесший что-то нужное это миру? Гриммель решает, что ему всё равно. Он торопится за Беззубиком, который приземлился на задние лапы у нижних камней горы. Если это место поможет Иккингу, то он готов заплатить любую цену, даже если это его собственная жизнь. 

— Позволь мне, — охотник берет тело всадника на свои руки, словно невесту, и ночная фурия совсем не возражает.

Подземное сердце бьётся и каждый толчок вибрирует сквозь человеческое тело. Это сердцебиение одно на весь драконий мир, но Гриммель не может стать его частью. Он – человек, пришедший просить милости у чужого бога. У бога, который звал его на своём языке и которого Гриммель так и не смог понять. 

Мужчина бережно кладет Иккинга на алтарь – нижние плоские кристаллы, как ступени у подножия горы – и под внимательными взглядами драконов тянется за ножом, стоя на коленях. На удивление его голова пуста, он знает, что делать на уровне чувств. Наблюдая за реакцией Беззубика охотник понимает, что он прав.

Глаз за глаз, жизнь за жизнь — такова неизменная цена. Чтобы забрать у богов одну жизнь, нужно принести взамен другую. Никто ничего не берет без спроса, а если берет, то боги отрубают ему руки. Гриммель сомневался, что драконье божество чем-то отличается от человеческих.

Нож лежит в ладони очень гладко и правильно, почти не ощущается тяжестью, когда мужчина сжимает рукоять крепче. Пространство вокруг сияет розовыми и голубыми кристаллами, переливается и сверкает так сильно, что слезятся глаза. Их свет подбадривает, голодно ждет крови, обещая взамен новую, но Гриммель не смотрит на них. Он также не слушает взволнованный стрекот смертохватов за спиной — это всё не важно. Гриммель гладит парня по холодному лбу и встаёт с колен. Если не смотреть на кровавую, уже потемневшую и засохшую от времени рану, то можно подумать, что Иккинг спит. Но это не так. 

Его драконы жмутся и преклоняют головы, но не могут отказать, когда он подзывает их. Ему нужен только один. Ночная фурия смотрит, как Гриммель берет одного дракона за бивень и подводит к алтарю, механически подталкивая, чтобы он полностью залез на алтарь и лёг рядом с человеческим телом. Удар точный, быстрый, такой, что рептилия не успевает испугаться, а когда по алмазной поверхности струится тёплая кровь, то уже поздно; золотые глаза становятся пустыми и стеклянными, а потом и вовсе закрываются, когда Гриммель роняет тяжелую морду на алтарь. Дракон больше не дышит и обмякает, свесив одну острую клешню с камня. Второй смертохват пугливо отворачивается и скулит, поджимая хвост.

Кристаллы пьют новую кровь и Гриммелю кажется, что они начинают сиять ещё ярче. Реальность как будто бы начинает дребезжать и охотник протирает глаза, но это не помогает. Пятна плывут и дрожат, как единый шум и он успевает испугаться и проклясть себя и свой разум. Больше всего сейчас Гриммель боится оказаться в своей комнате, проснуться и понять, что это был жестокий сон. Он не успевает даже вскрикнуть, когда валится на спину и перед глазами само собой темнеет. 

* * *

Когда сознание лениво выползает из темноты, первое, что до него доходит – шорох. Тяжёлый, шумный шорох когтей по гладким ступеням. Гриммель тут же открывает глаза, но быстро жмурится и шипит от того, каким жестоким оказывается яркий свет для непривыкших глаз. Ему требуется несколько мгновений, чтобы прийти в себя и приподняться на руках. Пятна складываются в образы и он видит, что Беззубик перед ним что-то высматривает, наклонив голову, а смертохваты лежат рядом и разглядывают гнездо Тайного мира над собой. Они не рычат и не двигаются, когда видят своего очнувшегося хозяина, но Гриммелю сейчас не до них. 

Он неаккуратно поднимается, отряхивается от алмазной пыли и подкрывается прямо к алтарю, где нет ни Иккинга, ни дракона. Внутри всё взрывается счастьем и жаром, а затем падает и замерзает в ногах. Где он? Куда он ушёл? Его похитили? Ранили? Мужчина бегло осматривает ступени, не поднимаясь на них, но там нет ни крови, ни следов. Тогда он решает заглянуть за них, в глубину и замирает вместе с Беззубиком. 

Среди кристаллов, припав к мерцающей земле, лежит худая и молодая ночная фурия. Из-под её свежего чёрного крыла на него глядят настороженные зелёные глаза с узким, тревожным зрачком. 

"Почему он стал драконом?" — Гриммель не может вдохнуть или пошевелиться.

"Почему он стал драконом?" — грудь горит от боли и мужчина отшатывается.

Слезы текут по щекам, когда ночная фурия рычит на него. Гриммель делает шаг назад и приседает, пытаясь выглядеть для дракона менее враждебно, а затем медленно вытягивает ладонь.

— Иккинг? — он осторожно дышит через раз, пытаясь отыскать в ночной фурии крупицы родного, но там этого нет, — Иккинг...Сын, разве ты меня не помнишь?

Дракон смотрит на него, как на чужого и опасно шипит и тогда внутри всё надрывается. Иккинг его не узнает. Гриммель чувствует как подступает ком к горлу. Иккинг больше его не помнит. Новая ночная фурия также шипит и на Беззубика и тот пугливо отступает назад с растерянным рокотом. Постояв еще мгновение дракон бросает их среди кристальных сводов и делает свой первый взмах крыльями. 

“Нет-нет-нет! Не уходи! Постой!” — кричит незнакомый и неясный человеческий голос позади.

Гриммель бежит за ночной фурией, сбивая ноги о самоцветные скалы, отчаянно просит остановиться, вернуться, вспомнить его из своей первой жизни, заговорить с ним своим прежним языком, но что значат слова человека для дикого дракона? Они тают среди сводов, почти сразу же утонув в многоголосом драконьем крике. Цветные стаи танцуют над ним и ночная фурия показывается последний раз на высоте, как черная тень, а потом навсегда исчезает среди сверкающих просторов.

Гриммель останется смотреть наверх, выискивать родную фигуру, но она не появится ни через час, ни через два и не отзовётся на его просьбы. Беззубик подарит мужчине один сожалеющий взгляд и тоже улетит, видимо, искать своего лучшего друга в новом теле. Тогда у него совсем ничего не останется кроме воспоминаний, которые рискуют побледнеть и стереться из памяти.

Иккинг – дракон, а Гриммель – драконий охотник.

Он уходит разбитым и потерянным, а когда вернется на поверхность и появится перед глазами незнакомого племени люди будут шептаться о том, куда мог пропасть его ученик; кто-то будет с сожалением рассказывать о его смерти, кто-то скажет, что он сбежал к другим всадникам, но никто никогда не догадается, что его сын теперь летает под драгоценными сводами и доживает свой век, как одна из последних ночных фурий.