first class seat

Уводя его руку дальше по бедрам и ближе к паху, к члену, к тому, как он стоит уже битый час, Денджи прикрыл глаза, повернувшись лицом к этому нахальному ублюдку. Рывок дыхания и усмешка вмиг щекотнули его румяную щеку, и он, подавшись вперед, приблизился к тонкой белой шее: специально для него обнаженной.

Какая честь.

Продев скрюченный палец под ворот рубашки, Денджи приспустил его и, высунув язык, щедро лизнул им от кадыка до подбородка. От подбородка до губ.

От губ…

— Вау, Денджи-сан…

К его языку, что никак не угомонится.

Прикусив тонкий розовый кончик, Денджи нахмурился; Хирофуми сжал ладонь на его промежности, подмяв ее через ткань школьных брюк. Слишком тесных и слишком горячих — и отныне, когда чувствительность его прибавила в весе, отяготившись чем-то таким, что выносить уже не было сил, Денджи больше не стеснялся того, чтобы сжать бедра, как девчонка, и подмять ими ребро большой худой ладони.

— Не называй меня так, — выдохнул, вцепившись в широкие плечи. — П-просто Денджи. Денджи.

Йошида ухмыльнулся, влажно поцеловав приоткрытый рот. Коротко и быстро, — а его беглые пальцы тут же оказались на ширинке, в патовой близости от бегунка молнии. Секундное движение вниз — и он готов.

— Нет, Денджи-сан, так не пойдет…

Хирофуми был так близко, что сраные колечки пирсинга, усеянные вдоль его левого хряща, холодили Денджи висок.

Кончики пальцев пролезли в раскрывшийся вырез.

Денджи даже не заметил, как ему расстегнули штаны.

Шумно выдохнув, он закатил глаза. Сколько представлял себе, а все не мог вообразить картину целиком; вместо нее — отдельные фрагменты, зернистые, как хреново пропечатанные фотки из старых журналов с порнухой. Он на коленях, например, а член Йошиды у него во рту, между зубов, и плотная головка касается задней стенки горла каждый раз, когда Денджи достает носом до влажного основания. Или как он, например, ловко раздвигает заалевшие коленки, придерживая твердый ствол — и засовывает его в свою щуплую задницу.

Как Йошида пихает мокрые от спермы и слюней пальцы ему в рот.

Как он сидит на его лице, и Йошида, поочередно облизывая гладкие яйца, плавно отстраняет от себя Денджи, придерживает за талию, берет у него в рот. Смотря исподлобья снизу вверх, конечно же.

Поддерживать зрительный контакт с такой позиции казалось Денджи пикантным; значения слова он не знал, но оно казалось ему уместным здесь.

Говоря начистоту, Денджи и наполовину не разбирался в том, что ему делать и как выглядеть: в своих фантазиях-то он уверенный, развязный. А на деле — ошалелый и смущенный, едва его несильно хватают за горло; и все, что ему остается, так это замереть и посмотреть на Хирофуми сверху вниз.

Через задранный свой подбородок.

— Вы слишком многое себе позволяете.

Денджи хотел бы смотреть на него сверху вниз, уперевшись при этом ладонями в сырую грудь Йошиды. Виляя задом.

Раздвигая ягодицы — или чтобы Хирофуми делал это за него.

Его огромные белые ладони рядом с влажной щелью его задницы.

Его пальцы, длинные и крепкие, с идеально подстриженными ногтями, проскальзывающие в тугую розовую дырку.

Йошида явно из тех, кто, если и трахает сучек, то делает это быстро и никогда не запоминает ни их имен, ни лиц тем более. Он бы скорее смог сориентироваться по родимым пятнам или шрамам, или по складкам на животе, или по следам от резинок нижнего белья, чем по тому, что лепило черты выше подбородка. Несправедливо, быть может, этакое отношение как к расходному материалу — не видеть за грудой костей и мяса ни личности, ни истории, — но Йошида ни манерами, ни чувствами не отличался, а потому Денджи несложно было спроецировать на него собственные выдумки, фантазии шестнадцатилетки. Который чем чаще жаловался, что у него нет девушки, тем агрессивнее желал оказаться на ее месте — под натиском этих крепких плеч и неизгладимой ухмылки.

Над крохотной родинкой на подбородке справа.

Такой вот парадокс.

— Я просто хочу, чтобы ты трахнул меня.

Сколько себе представлял, а сказал это без запинки и даже не вспотел. Денджи приложил усилие, чтобы не отвести взгляд, покуда щеки его, круглые и мягкие, сгорали не от стыда даже, а от того, с каким, казалось бы, недоумением смотрит на него Йошида. Его реакция — момент легкого разочарования: как если бы они были сообщниками, но в чем-то, что для Денджи было особенно важно, так и не смогли отыскать те пресловутые точки соприкосновения.

Йошида ослабил хватку, пригладил большим пальцем Денджин кадык.

Взгляд его смягчился.

— Что вы такое говорите?

Но распущенность, вседозволенность мелкого девственника продолжали оставаться схваченными за горло.

Бордель подросткового подсознания.

Горячие пальцы, чьи костистость и вес Денджи ощущал привставшим членом сквозь ткань белья, натирающую ему яички. Этого оказалось достаточно, чтобы на хлопковой материи быстро проступил липкий влажный след.

достань его, ну

— Я говорю, ч-чтобы… — Денджи прикрыл глаза, стоило Хирофуми опустить ладонь вдоль его груди, сжать ею отсутствующий бюст. — Чтобы ты…

— Чтобы я что? — Хирофуми лизнул себе нижнюю губу изнутри, не спуская с Денджи глаз. — Я не расслышал, Денджи… -сан.

Отношение на «вы» и приставочку «-сан», от которой Денджи бросало в пот, ткали условности: формально этот мудак по фамилии Йошида был старше, но Денджи — круче; и тут следовало бы сказать спасибо его папаше, однако сейчас то было последним, о чем мог думать светловолосый недоумок. Исторически так сложилось, что его едва ли могло что-либо взволновать, однако, стоило рядом с ним замаячить этой обаятельной, до одури сексуальной, крышесносной дылде, как у Денджи стопроцентно фокусировалось на нем все его никчемное естество.

Созданное лишь жрать да просирать впустую время.

Вставать раком на кровати и, воображая этого ублюдка позади, растягивать тугой зад, с каждым разом становившийся вся мягче, глаже.

Какие-то мелкие дела, проблемы, задачи — все моментально теряло в весе. Ничего не имело значения, стоило Хирофуми взглянуть на него через внутрисалонное зеркало, и на все становилось откровенно насрать, когда он улыбался ему — и только ему, Денджи, рожей не вышедшему, да и ничего из себя не представляющему, — и что вот он, такой притягательный и охерительно-мать-его-красивый, улыбался этому блондинистому придурку и делал это так, как будто Денджи — сногсшибательная красотка в его вкусе.

Денджи был счастлив лишь только думая о нем. Проскальзывая ли мокрыми пальцами глубже, до костяшек, вспахивая при этом наволочку дыханием, и грезя о его члене — до самого основания внутри; или сидя с Хирофуми, запакованный со всех сторон в кожу, стекло и сталь: они сейчас в машине, а машина — в темном проулке, настолько узком, что если вздумаешь открыть дверь, то сможешь сделать это лишь на щелочку.

Через которую даже не вытащишь свою костлявую жопу.

Денджи некуда было сбегать — вот что это значило.

А он и не собирался. Одурманенный искрометным жарящим теплом, вплавившимся в клеточки его желудка и бившим оттуда по всему телу, будто густой золотистый луч, вламывающийся в окно, Денджи сидел и млел.

Загадывал наперед и ухмылялся.

Смотрел на Хирофуми и чувствовал, вероятно, ту же влажноватую негу, которую могут испытывать девчонки, когда предмет их обожания сует пальцы под юбку.

— Вы в курсе, что у меня будут проблемы, если ваш отец узнает?

Ухмылка Денджи, расколовшись, обратилась в дурацкую полуулыбку; но Денджи был бы не Денджи, если бы его волновало то, как он выглядит.

— Да плевал я.

И говорил он искренне. Как искренен был в том, что жить не мог без этого нелюдимого, странноватого парня, вот уже несколько месяцев — в роли его, Денджи, личного водителя. Шептало ли это подростковое озорство или ревность, но, в пепел сгорая от изничтожающей его привязанности, пацан хотел, чтобы Хирофуми так же зависел от него. Любил его.

Боготворил его.

В нем нуждался.

Йошида, чуть придвинувшись, пригладил большим пальцем нижнюю губу Денджи, слегка оттянув ее вниз.

— Ну что вы такое говорите.

Тепло его кожи, ее фактура, запах. Денджи ни черта не разбирался в парфюмированных нотках, где что преобладает и что в составе этих дорогостоящих вонючек, но этот запах (см. Древесный, Амбровый, Дымный, Пряный, Уд) пропитал каждый его рецептор, приятно смазывая их терпким шлейфом. Распадающийся на молекулы, он казался сладковатым, причем казался настолько, что Денджи рефлекторно приоткрыл рот, лизнув шероховатую подушечку; как если бы мог съесть его запах.

Смотря в глаза Денджи, Йошида просунул палец дальше, — и черт бы побрал сиюминутный гипноз и завораживающий взгляд всезнающих черных глаз, куда всматривался Денджи, слабо покусывая мокрую фалангу. Привкус — как и понимание того, что ему с собой делать — рассеивались как дым, покуда слюней в ненасытном клыкастом рту становилось все больше; ну точно это не Йошидов палец, а огромный сладкий леденец.

Настоящее, мать его, чудо: глазеть на его симпатичное, бескомпромиссно скроенное идеальное ебало, оставаясь при этом в полном уединении внутри своего воспаленного разума, где оно все — сплошь помойка да мысли о сексе. Где Хирофуми, сложив ногу на ногу, наблюдает, как Денджи растягивает пальцы в своей девственной дырке.

Где Хирофуми, опускаясь перед ним на колени, вылизывает его горячие стенки, раздвигая заалевшие края, и проникает языком туда, где его быть не должно.

Расплачиваясь на днях в аптеке, Денджи прочитал под стендом со смазками, будто бы секс с ними, согласно такому-то проценту опрошенных, лучше, чем без. Что ж, Денджи бы выбрал самую дрянную типа персиковой или клубничной, и купил бы ее лишь ради того, чтобы Йошида щедро вылил ледяную жижу ему на зад, и чтобы его член…

— Достаточно.

… вошел легко и свободно, и заскользил бы он сразу как надо.

Денджи лизнул по контуру бледный палец, прежде чем вытащить его изо рта — и вообразил, с каким хлюпнувшим звуком он бы вытащил его твердый, жирный ствол со вздувшимися жилками и кровью, прилившей к пунцовой головке.

— Денджи-сан…

Провел бы языком вдоль ее ребра, очертив окружность, а потом бы снова распахнул глотку, не жалея слюны. Как это делали девчонки из порно.

—Эй, Денджи-сан?

Будь Денджи девчонкой и будь у Хирофуми брат-близнец — такой же чертяга, — он бы дал им трахнуть себя одновременно: сзади и спереди, по члену в двух влажных, широких отверстиях.

— Эй.

Будь Денджи смелее, он бы давно предложил Хирофуми засунуть в себя анальные бусы, — и пока Йошида бы впихивал по скользкому шарику внутрь, они бы с ним мило поболтали о том о сем; прежде чем Денджи капитулирует после резкого рывка за ниточку.

— Э-эй!

И будь Денджи… нет, ну это долгая история. Всех карт не раскроешь, всех грез не перескажешь, да и Денджи оно не нужно было, он не на исповеди; он, Денджи, со своей туповатой рожей и мятным запахом изо рта, сидел перед своим — как говорили его одноклассницы — крашем, с расстегнутыми штанами и мольбой в глазах. Это лучше всяких фантазий.

Всего, чего он желал.

Всего обилия спермы на лице и груди воображаемого Денджи, и утомительного многочасового марафона, после которого мало постирать простыни — нужно проводить генеральную уборку. Отмыть полупрозрачные следы и эти все мерзкие жидкости со стен, с подголовника кровати, со стола, окна, зеркала, пола, ковра.

Проветрить все помещения.

Надраить до блеска.

Не без труда отодрав себя от кожаной обивки, Денджи рывком приблизился к Хирофуми, вдавив колено между его ног. Принюхиваясь к нему, вдавливая ноздри тому в шею и удовлетворенно закатывая глаза, Денджи сцапал тощую кисть, прижав вялую ладонь к своей промежности.

— Что я должен сделать?

Слабо напрягшись, Йошида медленно сунул пальцы под резинку трусов, но дальше не двинулся. Пацанский стояк тер ему мякоть ладони.

Рука Хирофуми была умеренно теплой и мягкой, а подушечки пальцев слегка загрубевшие, и это едва не снесло Денджи башню. Если там было еще что сносить; когда Йошида дотронулся до него снизу, Денджи посмотрел на него так, будто бы давно летит на отказавших тормозах.

Похоть во главе.

Бесстыжие щеки и взгляд исподлобья: янтарь его радужки давно окрасился в кровавое золото, накачанное желанием, нетерпением.

— Трахнуть меня.

Шепнул. И еще раз:

— Трахнуть. Прямо здесь и сейчас.

Йошида изогнул бровь, а Денджи приблизился, обрушив многотонное дыхание ему на ключицы и подбородок. Вихрем задело губы.

Опалило их.

— Сразу же. Или сначала мне взять у тебя в рот? — Денджи облизнул по кругу приоткрытые губы напротив. — Думаю, я смогу. Возьму глубоко и не оставлю без внимания твои яйца, знаешь, чтобы они блестели от моей слюны…

Йошида высунул кончик языка, лизнув им этот грязный, блядский язык.

Чертов сопляк.

— И где вы такому научились?

Для того, кто обычно и двух слов связать не мог да делал ошибки в словах, половину-то из них не выговаривая без запинки, Денджи говорил на удивление складно, сладко. И это он же, тот самый Денджи, который верил, что сейчас на нем удачу-приносящие-трусы; иначе как объяснить то, что именно сегодня он оказался тут, с ним наедине, по инициативе этого хитровыебанного водилы?

Когда он кладет свою изящную ладонь на селектор коробки передач, поглаживая рычаг, о, Денджи только и мог, что пялиться и грызть губы, сгрызая на низ зубодробительное желание сунуть пальцы под тонюсенькую кожу его перчаток.

— Где нужно.

И когда он ухмыляется, посматривая на Денджи из-за плеча — удачного дня, Денджи-сан, — недотраханной блондинистой выскочке только и хочется, что прогулять уроки и прыгнуть обратно в машину.

— Вам бы следовало вымыть рот с мылом и впредь не произносить ничего подобного… — Йошида насмехался над ним, медленно расстегивая пуговицы на рубашке Денджи. — Особенно при мне, ведь я могу понять вас буквально.

Да, его запах. На кончиках пальцев и ткани Денджи, на его манжетах и воротничке, в волосах и на ладонях — всюду парфюм Хирофуми. Его сандалово-душистый, душный, табачный, древесный, дымчатый, мать его, сраный парфюм.

Его, Денджин, афродизиак.

Его, Денджина, любовь: рука ближе, выше, а губы — на его губах, и они не знают пощады, как и юркий прохладный язык. Слюняво целуя Йошиду, Денджи обвил локтями его шею, оставив между ними мизер свободного места. Воздух, и без того не в избытке, скрутился в тонкую душную проволоку, рассекающую легкие всякий раз, когда влажные губы разъединялись в пространстве. Пальцы Хирофуми, мгновенно оказавшись в вырезе рубашки, пробрались по груди выше и, пригладив твердый левый сосок, несильно скрутили его.

Денджи вздрогнул, ухабисто выдохнув.

— Как девчонка, — усмехнулся Хирофуми, — ну точно из тех порнушек, которые вы обычно смотрите.

Закусив губу, Денджи прикрыл глаза: стоило ли говорить, что он не раз представлял вместо рычага коробки передач собственный член? И эти чертовы длинные-пальцы-в-перчатках на нем. Сжимают ощутимо, но нежно: большой палец трет головку, мигом намокшую, а остальные скользят по жилкам вен.

Денджи хотел, чтобы он держал его в слабости, будучи во главе.

— Н-нет…

Стоило говорить, что из-за него у Денджи пропал интерес к порнографии? Которую он привык смотреть по пути в школу: автомобиль в пробке, Хирофуми упер локоть в дверь и подпер кулаком щеку, а Денджи распахнулся на заднем. Поглядывая на ладони Хирофуми, он делал вид, будто бы увлечен происходящим на экране мобильного, — и что это трясущиеся сиськи да входящий туда-сюда член его возбуждают, а вовсе не косточка на белом запястье, выглядывающая из-под манжеты.

И блеск слюны на розоватых губах.

И его родинка.

Наигранные шлюшьи стоны и приглушенное радио.

а-ааах, да, да! д-даа, блять!!

Шлепки бедер и рука Денджи, двигающаяся все быстрее.

По последним данным, произошедшее на Окинаве…

Йошида слегка выкручивает тумблер, делая погромче, а Денджи пялится исподлобья на его шею. Под задницей у него полотенце, чтобы не пачкал сидение, и при каждом трении бедер кожа под ним жалобно поскрипывает. Он ловит взгляд Йошиды через внутрисалонное зеркало.

Облизывает губу, смотря в чернильные глаза, и одними губами почти произносит трахни меня.

Теряет интерес к актрисе, слишком старой для роли школьницы, и смотрит на водителя, уже не скрываясь.

Йошида ему ухмыляется.

Черт бы побрал Йошиду.

— Ах, значит нет…

Излечиться сексом не кажется дурной затеей, когда твое сердце выглядит как использованная туалетная бумага; как грязь и дерьмо, собранные с подошв ботинок со всего мира. Как следы от шин в серо-бурой массе на обочине, как вдавленные в нее протекторы, рифленая геометрия, уродство. Покуда пухлые облака вздувались вдоль наспех сшитого неба, Денджи, в своей полурасстегнутой школьной форме и с дамокловым мечом над головой, целовал Хирофуми до того отчаянно, что, будь у последнего хотя бы капля сострадания, он бы даже расчувствовался.

У Йошиды не было ни сострадания, ни «расчувствоваться».

Вместо сердечных иглоукалываний и всяких там импульсов в желудке он преспокойно тащил ладони выше по ребристой спине, — а Денджи и не нужно это сраное сострадание; не нужны привычные извлечения чувств и прочая хрень, ведь, что для него было важно, так это чтобы место, где соединяются его ноги, не осталось без внимания. Которого ему (и Денджи) катастрофически не хватало.

Во всех смыслах, понимаете.

Просунув руки под резинку боксеров, Йошида с силой смял рыхлый зад, и его костяшки туго натянула теплая эластичная ткань.

— С-сними их…

Еще немного, еще несколько сантиметров — пара шажков до правды, — и этот хмырь узнает, что в последнее время Денджи только и делал, что подготавливал себя для этого дня. Снизу он был гладким и мягким, а спереди — влажным и липким, и никогда ему не хотелось, ни даже десять минут назад, ни, может быть, в последующие пять, как СЕЙЧАС, чтобы Йошида взял в руки его ноющий ствол и повел по нему хотя бы пару раз.

— Снять?

А он как будто не расслышал. Шепчет, вдавливая голос в ушную раковину и далее по каналу связи — напрямую в мозг, — связь с которым давно утеряна. Йошида обхватил губами заалевшую мочку, пососав ее, и языком провел по контуру челюстной кости Денджи, дрогнувшей, едва парень приоткрыл рот.

— Да…

Йошида держал его ягодицы разведенными, кончиками пальцев подбираясь к позорной тайне. Раскрасневшись и стушевавшись, Денджи вцепился в его плечи и двинул бедрами, как будто отстраняясь; безмолвно протестуя, Хирофуми прикусил его подбородок — и может, стоило признаться блондинке, что ему нравится видеть его нависшим сверху?

Распаленным, смелым.

Гораздо лучше говорить с ним напрямую, нежели чем через зеркало, когда этот сопляк бесстыдно дрочит у него на глазах.

— Й…Йошида, я сейчас с ума сойду.

Пусть он бесстыдствует в руках Хирофуми.

— От чего же?

Денджи выдохнул ему в губы, поджав свои. Когда Хирофуми смотрит на него исподлобья — это еще полбеды; беда же приходит с его глазами, внимающими и темными, и когда игра теней наводит на эти черты резкий контраст, вычерчивая в темноте точеные скулы и длинный прямой нос, Денджи начинает тошнить.

Это всегда так, когда он взволнован.

Это всегда так, когда Хирофуми. Пялится въедливо, дотошно, — и все ухмыляется, ухмыляется, ухмыляется, заводя свои очаровательные пакли дальше, ближе к Денджиным яйцам.

— Ну же, Денджи-сан…

Он не тот, кому нужны утешения, но правда: сейчас бы Денджи, весь пропотевший, — и оттого мелко затрясшийся — не устыдился бы разреветься. Слезами делу не поможешь, но, не удайся этому придурку привлечь внимание своим дурацким телом, он бы пошел другим путем, лишь бы его заполучить.

— От чего вы сойдете с ума?

И да, черт возьми, каким-то чудом ему удалось оседлать его бедра и даже ощутить нажим заветных рук на своей тощей жопе, — а Денджи все равно хотел рыдать; лишь бы Йошида, неспособный утешать, утешил того, кто, повторяю, в этом не нуждался.

Странная хрень.

— Не скажете мне?

Его шепот, голос, терпко-приторно-дымный запах.

Его родинка под уголком губ справа, его топкий взгляд.

Его руки, плечи, грудь — и неизвестное томление, миллиард вопросов под диафрагмой.

Его очарование, гипнотизирующее и крышесносное.

Его лицо, на которое смотришь и как-то мигом забываешь, что встает у тебя вообще-то на девчонок.

— З-заткнись…

— Оу, — Хирофуми бегло чмокнул его, но то, как сыро и вязко он это сделал, почти достало Денджи путевку на небеса. — И снова, снова, снова вы грубите старшим.

Сводило с ума трение ткани о его белую кожу — и Денджи догадывался, что белее нее будут только следы от его рук. Грезя о том, как могут тлеть на нем отпечатки длинных ладоней, Денджи как никогда хотел, чтобы его любили. Может быть, каким-нибудь позабытым, дальним уголком своего захламленного мозга он всегда понимал, что любить его никто не полюбит, — и яснее всего осознавал это сейчас, в час откровений, после которого неизвестно что, — однако в любви он все равно нуждался. Он желал ее.

Приторную, двусмысленную, каверзную.

Неуловимую и на расстоянии вытянутой руки: буквально.

Вот ее, да, ту самую, про которую говорил обычно, что она — говно; но Денджи хотел любви и обожания, внимания и трепета к своей никчемной персоне. Хотел тепла и прикосновений, поцелуев и взглядов, особенных лишь для него.

Хотел быть чьим-нибудь уголком.

Хотел оставаться грубым болваном — для других, и млеть от обожания, оставаясь наедине с этим мутным подонком. Денджи бы мог притвориться, будто бы для него это ничего не значит, но больше всего он хотел перестать лгать.

И если он умирает от желания залезть к этому дьяволу в штаны, значит, так тому и быть.

— Вы что-то притихли… — Йошида облизнулся. — Даже как-то непривычно.

Денджи взглянул на него, лизнув — как Хирофуми — верхнюю губу. В его представлении он выглядел сексуально, но как оно было на самом деле, неясно.

— А тебе так хочется поболтать?

Йошида мазнул костяшками по его щеке.

— Конечно, — и ухмыльнулся, едва Денджи слабо надавил пяткой ему на ботинок.

Если бы Йошида наступил на его безобразную рожу, он бы целовал ему подошвы.

— Конечно, Денджи-сан, ведь когда вас не заткнуть, вы…

Он бы сел перед ним на колени и лизнул бы его шнурки, его лакированную кожу, гладкий мысок. Поджав под задницу розовые стопы, Денджи бы тащил его брючину, вылизывая, как пес, холодную белесую щиколотку, а Хирофуми бы слабенько тер ему под кадыком.

хороший мальчик

Денджи соскользнул большим пальцем по своду его стопы.

По шнуркам.

— … вы так волнуетесь.

Он бы поставил стопу Йошиды на свой пах.

Он бы попросил примять его член.

Сказал бы пожалуйста — впервые, пожалуй, кого-то умоляя.

Бездна, запертая в его глазах, и отражение блондинистого трепла в них: как будто Денджи смотрел на самого себя с самого дна. Левая ладонь Йошиды соскочила вдоль льдистой кожи, туго натянутой на пацанской заднице, и ногти его тут же вцепились в толстый покров, в мясо.

Нахмурившись, Денджи повел плечами, пытаясь стащить с них черный пиджак. Хирофуми остановил его: хлопнул по спине, грубо придвинув к себе.

Приблизился к уху.

Втиснул туда вязкий шепот:

— Когда я разговариваю с вами, то чувствую, как поджимаются ваши яйца и как они протягиваются по моей ноге. — Легчайшее касание его губ под челюстью — и Денджи заскулил, подвигав бедрами туда-сюда. — Вам так нравится мой голос?

Денджи, никогда не пытавшийся ужиться с условностями, не стал изменять себе; он бы мог солгать или воспротивиться, или затупить, или сдать назад — пока не поздно, — но временами есть что-то самозабвенное в том, чтобы не понимать, как устроен этот сраный миропорядок и как с ним следует уживаться. Какое решение принять прямо сейчас, а какое оставить на потом.

Не принимать вовсе.

Отмотать все назад, в реверс, вплоть до того, чтобы вовсе не появляться на свет. О да.

Вздрогнув, Денджи слабо кивнул:

— Д-да… обожаю.

Не мазохизм, но что-то близкое.

Не издевательство, но что-то родственное.

Йошида усмехнулся, куснув его мочку — и что подкупало в нем, так это полное отсутствие стыда, непоколебимость. Дерзость. Вседозволенность и бесцеремонная (само)уверенность.

Сокрытые под тонной фамильярностей и вежливости — как пыль в глаза.

Хирофуми не был учтивым.

Не был праведным.

Не был удобным.

Он просто делал свою работу и получал то, что само шло ему в руки: неважно, выручка ли это или щуплый белоснежный зад; белее вспышки света и холоднее ебаных льдов Антарктики.

— Прелестно, — Йошида пригладил его поясницу и протянул пальцы ниже, из-за чего Денджи, сжав между пальцев ткань его рубашки на плечах, зажмурился. — Просто потрясающе.

Денджи воздел глаза к потолку, уставившись в стык между ним и задним стеклом. На нем скучковалось несколько дождевых капель: уменьшенное в миллиард небо в них отражалось серебром.

Или это слезы на глазах Денджи? Его разреженные легкие безбожно скрутило от собственного обожаю, на которое у него впредь не оставалось сил. Уткнувшись носом в шею Хирофуми, Денджи отрывисто выдохнул в нее, как будто в самом деле собрался рыдать.

обожаю, черт возьми, как же я о-бо-жаю

как ты пахнешь, как ты гладишь меня,

как ты смотришь на меня,

как ты произносишь мое имя

Выставить себя напоказ как есть не было проблемой для Денджи — и уж тем более не казалось дикостью, едва его разоблачила пара топких глаз.

как слабо потряхивает твои губы, хотя это ты тут главный

обожаю

и как твой твердый член упирается мне в живот

обожаю

Едва Йошида легонько шлепнул его по заднице, — ах да, как в тех дрянных фильмах для взрослых — и дотронулся до поджавшихся яиц. Поднялся выше.

Синхронно с ним Денджи двинулся ниже, зашуршав коленями по кожаной обивке. Хирофуми на пару миллиметров просунул палец внутрь и, ухмыльнувшись, надавил им, растягивая податливое отверстие. Размазав смазку по окружности, Йошида лизнул кадык, затрясшийся под тонкой кожей:

— А вы готовились, Денджи-сан…

В ответ ему — невнятный всхлип, загубленный в глотке. Денджи вильнул бедрами, пытаясь опустить их на Йошидовы фаланги, но тот крепко держался за него, не позволяя вольностей.

— … вы растягивали себя, — прошептал, — и как вы это делали? В ванной?

Денджи сдавленно простонал, закатив глаза; Йошида поглаживал ложбинку его чертовой задницы, нашептывая на ухо, и все, о чем мог думать Денджи, (как и всегда) так это Хирофуми, Хирофуми и Хирофумин хер.

Второй рукой Йошида снова треснул его по ягодице, по-хозяйски сжав на ней ладонь.

— Сидите такой распаренный с широко разведенными ногами и просовываете свои симпатичные тонкие пальчики…

и вовсе не симпатичные

лучше бы они были твоими

— … в свою тугую задницу. Или это было на коленях в кровати?

Йошида лизнул его за ухом.

— Смотрели ли вы, как в этот момент трахают девчонок? Или думали обо мне?

В фантазиях Денджи, вдавившего свое возбужденное хлебало в подушку, он мазался промежностью о лицо Йошиды, пока тот втягивает в рот его яйца, обильно смачивая их слюной.

— Или представляли что-то такое, что увидели в этих ваших…

Фаланги дальше — по слизистой ткани, а Денджи, приоткрыв рот, вспоминал, как мысленно всегда просил его глубже, пока наволочка сырела от его слюней — и как сырел бы ствол Йошиды, который Денджи бы так искусно просунул себе за щеку. То, что вытворяли девчонки в тех порнушках — это как полет в бизнес-классе, и Денджи, эталонный девственник и ходячий спермотоксикоз, не желал им уступать.

Он бы такой: о да, пусть Хирофуми скажет, что трах с этим выскочкой — первоклассный.

— Или что?

Йошида просунул второй палец и широко развел их внутри, пробираясь глубже по склизким стенкам. Денджи инстинктивно поджался, туго схватив его, и замычал от удовольствия.

Кромсая его рубашку ногтями.

Вдавливая слюнявые губы в уголок его губ.

Что все не заткнутся.

— Могли бы вы вообразить, как я беру вас со спины… — просипел Йошида. — Или сбоку?

Их волосы — Денджин соломенный и Хирофумин черный — спутались там, где соприкасались влажные лбы, и когда пацан кожей терся о тяжелые смоляные пряди, у него плавно отъезжало сознание.

— Что скажете?

Денджи заскулил; от каждого движения вверх-вниз его пунцовая головка терлась о ширинку Хирофуми, о его стояк, о пряжку ремня. С его уздечки вязко стекало, и при каждом соприкосновении с Йошидой на ткани или металле последнего оставались полупрозрачные разводы.

— Ох, ч-черт, да… — просипел Денджи, распахнув глаза. — Д-да! Да, да, блять, ДА!

Усмехнувшись, Йошида рывком схватил волосы Денджи на затылке и, грубо притиснув к себе, поцеловал: бесцеремонно всунул язык между пацанских зубов, между его острых резцов и правого клыка, выросшего слегка вкось. Когда Денджи улыбался, Хирофуми сходил с ума от такого несовершенства.

Когда он облизнул его клык, то закатил глаза, резко высунув пальцы.

Денджи, ведя языком вдоль кромки зубов Хирофуми, воспринял это как сигнал к действию: тут же вцепился в пряжку его ремня, но сделать ничего не успел. Его неуклюжие девственные пальцы забуксовали на плотной застежке, что Хирофуми посчитал забавным. В принципе все, что касалось Денджи, он считал забавным — и сейчас забавлялся, широко распахивая свои красивые губы и зубы до того ровные, что блять.

Он что, без изъянов?

Йошида надавил большим пальцем на нижнюю губу Денджи, оттопырив ее вновь. Приказ повиноваться — как мог бы расшифровать его Денджи.

— Медленнее, Денджи-сан, и не нужно его так дергать, — он провел им рядом с резцами, размазывая слюну. — Ваш отец платит мне достаточно, чтобы я мог купить себе добротный, дорогой ремень.

Вот словечки типа добротный в его речи жутко бесили Денджи. Он сдвинул брови к переносице, попытавшись укусить бледный мокрый палец.

— Поэтому не нужно его дергать. Осторожнее.

Хирофуми убрал руку, опустив ее себе на пах.

— Смотрите.

В салонной полутьме, сотканной из алюминия, стекла, текстиля и кожи, — и все это окунуто в сумерки, — Денджи даром бы ничего не увидел. Но выцепил, как блеснул в ладонях хромированный материал, как неторопливо Хирофуми расстегнул пряжку: быстро и изящно, как он делал все.

он что, без изъянов?

Поднимая глаза, Денджи почти не видел его лица: лишь то, как он мысленно трется о него своей промежностью.

И просит быстрее.

Просит придушить его — и у него набухают вены, щеки, мышцы лица.

Аутоэротическое удушение.

Галстук Хирофуми. Ремень Хирофуми.

Пряжка его ремня — под кадыком Денджи, впихнута аккурат под ним, рвет ему кожу, покуда он туго обхватывает Йошиду изнутри.

— Денджи-сан…

Денджи не видел его лица — он видел свои дрянные фантазии, свою дурацкую любовь и то, что ему было куда возвращаться; что его жизнь, доселе лишь не более чем ожидание очередного бедствия, стала тем, с чем Денджи вмиг стало понятно, как с этим справляться. Вполне было в духе Денджи, что осознание к нему пришло через мечты о сексе.

Первоклассный трах с этим выскочкой.

С этим глянцевым уродом: до того идеальным, что тошнит.

До того раздражающим Денджи, что он с ума по нему сходил.

Будь это не мусорка в голове Денджи, вы бы назвали это любовь-ненависть.

— … и вообще, Денджи-сан…

— А?

Хирофуми ухмыльнулся, щедро смяв тощий зад и разведя ягодицы в стороны; член его, липкий и толстый, вплотную соскочил между ними.

— Я говорил, что вы выглядите слишком растерянным для того, кто утром показывал мне…

Проведя головкой вверх-вниз, он шепнул Денджи на ухо:

— … всякое.

Слабо надавил ею — и медленно проник. Денджи зажмурился, судорожно выдохнув, и это было чудом, что он, весь раскрывшийся — как его расширившиеся бронхи — мог еще говорить:

— Ч-что я показывал?

Хирофуми молча сложил пальцы в полукруг и, ткнув щеку изнутри языком, подвигал ею. Денджи вспыхнул, немного ослабив пальцы на дощатых плечах — и сжался снизу, протянув мышцы по набухшей головке.

— Н-не было такого…

Пристроив свой костлявый вес на бедрах Хирофуми, он потерся взад-вперед, подтянувшись выше. Йошида смотрел на него, задрав голову, и ухмылялся, ухмылялся, — все он ухмылялся, как обычно: когда смотрел на пацана через все зеркала, когда желал ему доброго утра, когда ждал его после занятий, прислонившись к капоту, и сейчас, да, он ухмылялся, просовывая руки под взмокшую рубашку и пиджак Денджи, протаскивая их по вспотевшей пояснице.

В одежде было так жарко.

Так жарко в его объятиях.

— Вы будете спорить?

Денджи, мотнув головой, подтолкнулся вверх, швырнув бедра до будущих ссадин; от каждого соприкосновения с ляжками Йошиды он открывал рот шире — и распахивал глаза, едва его головка касалась рубашки Йошиды.

Едва его пальцы со всеми их сочленениями и сантиметрами холодной кожи касались Денджи, вдавливая ногти тому под зад. Было бы неплохо, приди Денджины шестерни в движение чуть раньше, но фишка в том, что, будь он даже на йоту благоразумнее, не стал бы ни о чем сожалеть, — о нет, только не он, деликатно подвисший в моменте между обожанием и раздражением, страхом и смятением, возбуждением и нежеланием угождать целому миру, где Йошида оставался единственным, в ком блондинистый полудурок не видел враждебной неподвижности.

Он старше, умнее и хитрее — и не нужно быть гением, чтобы понимать: черноволосый подонок, — а это вероятность ну типа 97 процентов — подыгрывает ему, Денджи, Денджи-сану, раскрывшему свой блядский рот, которым тот по-прежнему желал насадиться на член Хирофуми и принять столько спермы, чтобы даже глотать было трудно. Даже вдави он ему ботинок в щеку, даже истопчи он его тупое одутловатое еблище, вытопчи он его никчемное сердце, Денджи бы все равно вспыхивал от каждого его слова или прикосновения, и примчался бы, помани его Хирофуми пальцем.

Йошида был искусным игроком, а Денджи — хрестоматийным придурком.

Отчаянно преданным, наивным и безвольным, да, но он этого и не отрицал.

— Вам нравится?

Денджи промолчал, задрав голову. Пальцами он мял левое ухо Йошиды, подминая восемь колец вдоль всего хряща, — и знал бы этот черт, до чего у Денджи челюсти сводило всякий раз от желания вгрызться в его упругий завиток.

Сожрать его вместе со всем железом.

Разгрызть его тонюсенькую кожу и ветвистые линии капилляров, на просвет алые, как налитые кровью глаза Денджи после бессонной ночи.

Из-за кое-кого.

Кто удобно забыл, что угол падения равен углу отражения — и Денджи с заднего сидения всегда видно, как Хирофуми пленительно лижет свои губы, всматриваясь в веснушчатую физиономию через посеребренный прямоугольник.

— Ч-черт…

Оцарапав мочку Хирофуми, Денджи прижался к ней губами, бесцельно поводив ими по металлу и кусочками кожи между ним. Увесисто выдохнув, он промычал; Йошида же, напрягшись в локтях, потянул Денджи изо всех сил, насаживая его до основания. Его сырой член легко входил в гладкую растянутую дырку, подготовленную специально для него, Йошиды, — и он усмехнулся, воображая, как пацан, не снимая школьную форму, падает на кровать, раздвигает ноги и умирает от желания раздвинуть их перед Хирофуми.

Залезть бы в его голову да узнать подробности.

Йошида забавлялся, но это не означало, что к Денджи он несерьезно.

— И вообще, ты не так… т-ты не… так меня понял…

Хирофуми царапал его поясницу, двигаясь быстрее.

— Да что вы?

Денджи был такой красный, что не нужны были никакие источники света, чтобы это видеть; его жар и приставшую к щекам, ко лбу кровь Хирофуми ощущал кожей.

— Мм-хм…

При каждом толчке Денджи бодал макушкой тканевый потолок; Йошида проник в него глубже, пробираясь дальше и сгорая изнутри. Клаустрафобная борьба за воздух граничила с отчаянным сопротивлением мизерным сантиметрам пространства — и то, как он, поглощенный Хирофуми, тянулся к нему, целовал его, хватался за его плечи и волосы, сминая их между сомкнутых пальцев, походило на попытку спастись. Убрав смоляную челку Хирофуми назад, Денджи судорожно поцеловал ледяной лоб — пока оставались силы; потом же, провалившись в ухаб между мощных бедер, он прижался ртом к щеке Йошиды, мелко вздрагивая.

Его бронхи ширились в неизвестном приливе.

Его ощутимо трясло тут и там.

Денджи разревелся, сопливя и всхлипывая, и тихо прорычал, как звереныш, стоило Хирофуми просунуть ладонь в вырез наполовину расстегнутой рубашки; ее он отодрал от груди, вцепившись в нее пятерней.

Закатив глаза, Денджи шмыгнул носом, фрагментарно собирая собственные ощущения: зуд в голых коленях, боль в натянутых мышцах, ширина внутри и мощный предоргазменный спазм, скручивающий кишки. Хирофуми щедро кромсал его бескровную кожу позади шеи, и выходило так, что чем грубее, отрывистее он помахивал ляжками вверх, тем круче ощущал себя Денджи, плотно обхватив его влажную шею локтями.

Плотная ткань пиджака досадливо скоблила ему поясницу — и это было благословением, когда Хирофуми снова вздернул ее на узкой спине. Денджи теперь двигался сам, подпрыгивая на жилистом стволе, и чем быстрее он делал это, тем сильнее ему хотелось вытолкнуть Хирофуми из себя, затягивая обратно.

С ним Денджи перестал быть набором свойств.

Перестал быть тем, чья любимая обувь — белые кроссовки, еда — тосты с сыром; что у него, вообще-то, встает только на девчонок, ну и еще на одного мудилу, который водил тачку до того искусно, что Денджи было трудно представить кого-то еще на водительском месте.

Рука на селекторе передач, на ободе руля, взгляд строго вперед: да, Йошиде к лицу быть там, впереди, немного левее от левого колена Денджи, и это про него — быть сейчас под его влажными бедрами, под его костлявыми пальцами, под тем, как Денджи упрямо вдавливал его в обивку собственными силой и весом.

Это про него: стать Денджиным разочарованием или спасением.

Любовником или болезненным напоминанием.

Чем-нибудь, кем-нибудь.

Или никем.

Но секундочку.