— Михаил Павлович!
Миша сначала не признаёт его голоса и заметно вздрагивает от грозного рявкающего тона. Он приподнимается на одном локте, используя его в качестве сомнительной шаткой опоры, а другую руку приставляет ко лбу козырьком и прищуривается. Всё же повода для беспокойства нет: Бестужев снова может вальяжно откинуться на сено, забросив руки за голову, и продолжить заниматься тем же, чем и прежде, — ничем.
— Я тебя искал повсюду, поганец.
Заметно, с усмешкой думает Миша. Как минимум по тому, насколько Серёжа сейчас разозлённый, запыхавшийся и с какой силой стискивает зубы, когда это произносит. Бестужев, точно зная, что ему ничего за это не будет, лишь блаженно прикрывает глаза и вытягивает босые ноги вперёд.
— А я никуда и не уходил.
Муравьёв молчит. Миша, немного опешивший от внезапно повисшей тишины, приоткрывает один глаз и щурится. Серёжа все по-прежнему стоит на месте, бесцельно разглядывает его лицо и вообще кажется мысленно где-то очень и очень далеко.
— Серёж, ты же ко мне пришёл?
Бестужев пододвигается и стучит ладонью по крайне заманчивому месту рядом с собой.
Муравьёв не в силах ему отказать и всё же делает пару неспешных шагов вперёд. В поле зрения попадает стоящая у его головы бутылка вина. Миша прослеживает его взгляд и с тем же показательным самодовольством делает глоток прямо с горла, мол, да, любые, Серёжа, удовольствия на твой выбор. Муравьёв ему скромно улыбается и первым делом выхватывает из рук вино, прилично отхлебывает, а потом уже ложится-облокачивается на стенку. Какое-то время слышен только стрекот кузнечиков и, когда поднимается приятно обдувающий прохладный ветер, шелест листвы.
— Так зачем искал?
— Потерял тебя просто, — задумчиво отвечает Серёжа, наматывая травинку на палец, но после переводит взгляд на крайне озадаченного его состоянием Мишу и смеётся. — Не делай такое лицо. Мне теперь почти стыдно, что заставил тебя о чём-то волноваться.
— Á quoi penses-tu?
— Сейчас мы все можем думать только об одном, тебе не кажется?
Бестужев не может не согласиться. Но и оставить Серёжу вот так просто тоже не может.
Миша зачем-то выбирает соломинку подлиннее и пытается завязать узелок, пока Муравьёв с интересом наблюдает за неумелыми от вина движениями пальцев. Удаётся это только с третьей попытки, и то не очень крепко, а иначе соломинка порвётся.
— Дай руку. Правую. S'il vous plaît.
Серёжа, пусть и не понимает, но принимает правила этой странной игры, и молча протягивает ладонь. Бестужев требовательным движением поворачивает её тыльной стороной и неторопливо, почти торжественно надевает «колечко» на безымянный палец. И улыбается, подлец. Муравьёв отводит смущённый взгляд, фыркает, и... откровенно не знает, что сказать, то открывает рот, то закрывает, снова и снова начиная смеяться на выдохе. Миша вздыхает — до чего же красавец.
— Le fou, — всё же говорит он.
Серёжа аккуратно стягивает с пальца колечко — улыбка с лица Бестужева вмиг пропадает, он отчего-то с досадой думает, что выбросит сейчас эту глупость, — но тот просто надевает его на другую руку. Миша хмурится и поднимает непонимающий взгляд на Муравьёва.
— На правую ведь..?
Они некоторое время смотрят друг на друга, пока у Серёжи не делаются глаза по пять копеек от осознания, что он сглупил. Раздаётся тихое «ой», и Бестужев заливается звенящим хохотом, откинув голову назад и открывая свою красивую, ещё не успевшую загореть, белую шею. Луч полуденного солнца попадает ему на румяные щёки и руку, которую он держит у лба. Муравьёв смотрит то на Мишу, то на свой безымянный палец, и в конце концов с замиранием сердца останавливается на первом — прости Господи так думать, он честно ничего прекраснее в своей жизни не видел и не слышал. Даже не верится, что у него всё ещё нет какой-нибудь такой же прелестной подружки, — почему?
— Viens à moi, француз мой несчастный.
Сердце само подсказывает ответ.
Миша протягивает руки вперёд, обхватывает серёжину шею и тянет его, всё ещё немного сконфуженного, но ничуть не сопротивляющегося, на себя. Серёжа ожидает поцелуя, но Бестужев останавливается, когда они буквально в двух сантиметрах друг от друга. Дразнит. От него пьяняще пахнет виноградом и летом. У Муравьёва какое-то похожее состояние расслабленности и недопонимания происходящего — но скорее уже не от вина.
— Embrasse moi.
У Серёжи нет причин отказывать — и сотни, чтобы согласиться.
Они целуются долго, неторопливо — восполняют потраченные на другие дела законные минуты, которые должны посвящать их совместному времяпровождению. В последние несколько недель им не так часто удаётся уделить друг другу достаточно внимания и всё, что они пока могут, — иногда оставлять короткие мягкие поцелуи в щеку или в губы и позже весь день жутко скучать друг по другу.
— Француз... кто бы говорил, — ещё один поцелуй украдкой. — Ты сегодня превысил свой лимит употребления русских слов за день.
Миша насмешливо фыркает.
— Тебе можно слышать мою ужасную речь.
У него не всегда верные конструкции, иногда проскальзывают французские звуки, он забывает слова и забавно смешивает языки, но Серёжа влюблён в каждый его изъян.
— Совсем меня не жалеешь?
— Pourquoi?
Бестужев с той же не сходящей с лица улыбкой целует его снова и снова, даже позволяет себе немного больше, обеими руками хватаясь за одежду и со временем чуть настойчивее очерчивая контуры тела. Серёжа понимает, что если они зайдут дальше, то он потом просто не сможет уйти, потому нехотя, но по вынужденности отрывается и надавливает ладонью на грудь.
— Постой... Мне пора уже... — его тянут обратно. — Доделать кое-что надо, подожди же... Michel...
Бестужев не даёт ему говорить. Ластится, жмётся ближе, кусается, отрывисто целует, ловит губами чужие вздохи и явно не собирается куда-либо его отпускать. Серёжа ещё бормочет какие-то оправдания, но после того, как Миша одаривает его томным взглядом своих шальных, потемневших глаз, просто умолкает и поддаётся — сдаётся, наконец-таки. Бестужев, в перерыве пытаясь перевести дыхание, скомкано выдаёт:
— А хочешь на речку?
— Если ещё и на речку, то точно ничего не успею... — Муравьёв старается отвоевать хоть одну победу не очень активно. В этот момент он окончательно решает позволить сегодня править бал Мише, от которого как раз звучит безапелляционное:
— Это риторический вопрос. Ты пойдёшь.
Какая жалость, думает Серёжа.
— Я помогу потом, — Миша коротко чмокает его в нос. — Ты должен отдыхать, as-tu compris?
— Oui, — кивок.
Бестужев, уже улыбаясь по-другому, по-солнечному, резво вскакивает с места и потягивается, поднимаясь на носочки. Свежий ветер треплет светлые волосы и рубаху, на которых осталось немного соломы, взгляд восторженно окидывает весь простор и улыбка не сходит с лица. Миша машет Муравьёву в пригласительном жесте, по-французски кричит, что подождёт его внизу, и по кривой линии сбегает с холма, постепенно пропадая из поля зрения.
Серёжа второпях делает такое же колечко из соломинки, стаскивает свои сапоги и спешными шагами вслед за ним спускается со склона.
Сегодня он не позволяет себе думать о будущем. Сегодня, очаровательным летним днём, у него есть только его друг, единомышленник, сослуживец, son amour.