Студент всегда послушно ждёт его на перроне у скамьи по центру. Женя опаздывает, всего-то на пару минут, извиняться собственно, незачем, здороваться тоже не вошло в привычку, да и формально они вообще до сих пор не знакомы. Онегину жалко, даже «доброго утра» из вежливости было бы достаточно, но занятой студент не выглядит так, будто вообще хочет что-либо говорить или просто отвечать. Их общение — это лишь редкие переглядки и временный тактильный контакт, пока попутчик в вагоне держится за женин локоть, потому что в толпе не всегда удаётся схватиться за поручень. Но Женя ни разу не против: миловидный студент не докучливый, тем более кажется достаточно умным, чтобы писать статьи на такие серьёзные темы, какие Онегин иногда видит у него в заметках на телефоне, что язык чешется высказаться.

У него и книжки в руках заумные, некоторые даже на оригинальном немецком, в них же потрепавшиеся листочки в клеточку с неосторожно оборванными краями, в карманах рюкзака и за ухом — фирменные дорогие карандаши, выточенные канцелярским ножом, и полные энтузиазма глаза в полвосьмого утра, когда Женя предпочел бы умереть, лишь бы выспаться. Хотя можно и без выспаться.

Кто это начал и когда именно — студент, может, помнит, Онегин стопроцентно нет, потому что сейчас только, в мае, стал по дням записывать, что делает всякую ерунду, которую делал в 16-17 лет, и снова понемногу начинает оживать.

Так, двадцатого, нарывает у дома сирени и ставит в невысокий стеклянный стакан для виски на кухонном столе, потому что ваза похоронена где-то глубоко в шкафах, а вечером покупает ядрёные текстовыделители и «Отверженных» в оригинале, двадцать первого наконец находит красивую синюю вазу и ночью впервые за два года достаёт блендер, двадцать второго перебирает всю свою домашнюю библиотеку, расставляя всех авторов по алфавиту, и покупает два билета в театр в надежде, что ничего не испортит.

Двадцать третьего засовывает билеты в брючный карман и приходит немного раньше. Ждёт, поглядывает на часы, ждёт, думает, что стоит здесь намного дольше, чем на самом деле, но на часах всё те же 7:16, как и полминуты назад, а студента нет. Женя ждёт-смотрит на часы-ждёт.

Только его нет ни в 7:18, ни в 7:20, ни в 7:28. Женя обходит всю платформу, противоположную, минуты две стоит в центре и решает ждать ровно до половины.

Уже за дверью мелькает чья-то тёмная макушка, затем ещё одна, может, его, может, и случайного прохожего, но женин поезд трогает в 7:32.

Онегин едет один и в вагоне чувствует себя то ли растерянно, то ли расстроенно, то ли всё вместе; пусть они ни слова друг другу не говорят, просто стоят рядом, иногда сталкиваются взглядами, падают друг на друга, студент также молча улыбается в ответ и вынужденно жмётся чуть ближе, а Женя только сейчас вспоминает, что у него психотерапевт в пять и уведомление от «Дуолинго». Наверное, после зимне-осеннего перерыва всё же стоит вернуться к французскому, пока не перегорел.

[25.05

Стоял на станции ровно до восьми.

Не пошёл на пары, перегладил все рубашки, купил вина и клубники, думаю покрасить волосы в какой-нибудь холодный голубой. Хандра жуткая, скучно и немного одиноко плохо от клубники и без свежего воздуха. Надеюсь, что после театра станет лучше.

Ещё чего-то нахватал и чувствую себя отвратительно. Случайно разбил вазу, пока убирал завядшую сирень. Плохая была идея делать уборку вдрабадан.

А нужно ли мне это, если не ищу способов связаться?]

 Редактировать часть