Они случайно встречаются первого июня поздно вечером.

Женя весь день никуда не ходил, потому что тоже слёг с недолгой температурой и острым желанием посходить с ума в своих четырёх бежевых стенах, одна из которых полностью спрятана за книжными шкафами, а другая наполовину заполнена нелюбимыми дядиными картинами, — да, Онегин хотел бы провести день дома, но отчего-то не в своём. Где угодно, но не здесь.

Студент жмётся к поручню, уже раза три засыпает, норовясь стукнуться носом об пол, дёргано просыпается, искоса смотрит на Женю, проверяя, не проспал ли станцию, — и всё сызнова.

Он минут через пять садится совсем рядом, хотя вагон почти пустой, и внимательно следит за своими бедром и локтем, чтобы случайно не задеть студента. А мог бы и не усложнять и сесть напротив или вообще в другой конец, но уже лучше не пересаживаться, а то будет выглядеть глупо, и он подумает, что... Да чёрт с ним, без разницы, будто Онегин многое потеряет.

[Купил ещё два билета в театр. Так, на всякий случай].

Женя вздыхает.

— Ты вчера пропустил свою станцию. Это случайно вышло или...

Не продолжает. И так понятно. Наверное. Нет, всё же не понятно. Ещё и звучит в плохом смысле фамильярно, так не подойдёт. Первое впечатление в тотальном пролёте.

Ему не нравится. Неудобно, страшно и просто неловко. И сонный студент поддержки никакой не оказывает: смотрит озадаченно, чуть хмурится, будто не понимает его речи. Кажется, Женя что-то говорит в своё оправдание и, кажется, ещё больше портит всё к чертовой матери, потому что не умеет улыбаться и вдруг забывает как говорить. А ещё поезд отправляется. Бинго!

Студент сначала не отвечает, но потом посмеивается и чуть надавливает Онегину на плечо, чтобы тот наклонился ниже.

— Нехорошо чужие переписки читать.

Он не злится. Смотрит, хлопает своими округлыми, уже более холодного оловянного цвета глазами и ждёт оправданий, правда, недолго.

— И письма тоже, — добавляет слишком тихо, Онегин не слышит. — Я был у знакомого, домой не возвращался, наверное, знаешь почему.

Он прислоняется к поручню и замолкает. То ли действительно обиделся, то ли просто разговаривать больше не хочет, то ли ещё что-то, что не наглый, а любопытный Женя никак не может уловить. Надо было изначально с другого начать. С самого простого. Ещё с минуту молчат.

— Как тебя зовут?

— Владимир, — студент говорит вовсе не обиженно, потом, чуть подумав, добавляет: — Ленский.

— Евгений Онегин, — отвечает в тон. — Можно Женя.

Владимир устало протягивает руку и улыбается, чуть вымученно, но красиво. Онегину почему-то вспоминается выражение про холодные руки и золотое сердце. Глупость какая, Оля такое всегда любит говорить.

Они едут в относительной тишине. Владимир встаёт через пару минут, тихо окликает дремлющего знакомого по имени и чуть громче интересуется:

— Придёшь завтра?

Женя кивает несколько раз не задумываясь. Ленский снова одаривает его мягкой улыбкой.

— Хорошо.

— Погоди, стой, Владимир, — Онегин резко садится прямо, и студент оборачивается. — А ты кто? В плане... кем будешь или хочешь быть?

Ленский сначала смотрит задумчиво, потом с гордо поднятым подбородком и нахальной усмешкой твёрдо декламирует:

— Я поэт.

И широким шагом выныривает из вагона на платформу. Снова не на своей станции.

[01.06

Его зовут Владимир Ленский. «Владимир» — красиво, а все производные звучат ужасно. Надеюсь, он не против.

Вдруг нашел минутку для самобичевания и подумал, почему тогда в метро растерялся. Минутку в буквальном смысле, а потом позвонила Ларина, посмеялась и сказала, что просто влюбился. Тьфу.

Сказали, что нужна срочная смена обстановки].