Азик, услышав подозрительно резкий вдох за спиной, оторвался от вызова такси и на мгновение поколебался. Следующим точно был всхлип — он тут же повернулся к Дане и как всегда не сразу нашёлся, что сказать: людей-то успокаивать без корыстных целей приходилось редко, а тут Даня, у которого от перенасыщения впечатлениями эмоции не притуплялись, а наоборот выкручивались на полную катушку, периодически выливаясь в слёзы. И не просто слёзы — а громкие, горячие и долгие, как у детей. 

Бля, если его так развозило просто со стакана лёгкого алкоголя, то это был бы огромный, но ожидаемый прикол. 

— Емаё, Дань, теперь-то ты чего ревёшь?

Даня сделал шажочек вперёд, внезапно повис на еле удержавшем и его, и телефон Азике и, ткнувшись в плечо, взвыл: 

— Я тебя так люблю-ю-ю-у-у.

А. О. Вау. Очень мило, но что Азик успел сказать или сделать такого в последние три минуты? 

— Я тебя тоже, но ревешь то-ты почему?

Даня поднял голову, всхлипнув, и ткнулся своим носом в чужой. 

— Потому что очень люблю тебя.

Азик кивнул — типа понял, но не Даню, а что с Даней: развезло всё-таки. Удивительно, что он не опьянел просто подышав внутри клуба, а всё-таки после хоть какого-то градуса, оставленного напоследок. Азик не стал останавливать, только пожал плечами и выбрал что полегче и послаще — Дане понравилось, но пусть он, уже прочувствовав все последствия, потом трезво оценит свои возможности и сам решит, заниматься дальше беспощадными экспериментами над ангельской сущностью, которой не особо-то полагается выпивать и спать с демоном, или нет. Азику не то чтобы было влом тащить его до дома: Даня не дрался, не ругался, не сходил с ума от количества выпитого, и слава Сатане. Вообще должно было обойтись без приключений, потому что домой они точно поедут и поедут не в общественном транспорте — а там уже Даня скорее всего вырубится. Вот Азику и контекст вытряхивания его из собственной одежды: всё оказалось куда более целомудренно и прозаично. 

— И как я тебя домой потащу? — подразнил его Азик, кое-как сунув телефон в карман и положив Дане руки на мокрые красные холодные щёки. Морозило: сомнительная погода для крокодильих слёз, честно говоря. 

— Я могу сам долететь, — абсолютно серьёзно ответил Даня, задумавшись. 

— А меня здесь бросишь? Ну спасибо, мурзик. 

Даня вдруг посмотрел на него так, как если бы догадался о чём-то страшно важном. Азик не успел испугаться: он обнял его посильнее, передвинув ладони чуть ближе к лопаткам, и шёпотом констатировал: 

— Ты не умеешь летать. 

Как будто впервые открыл для себя это. 

Ну… да? Уже очень долго не умел, и Даня об этом знал всегда?.. Что за хрень, что за побочка отшиба памяти?  

— Ты же это и так знаешь. 

Даня немного замялся. 

— Тебе бывает грустно от того, что ты больше не умеешь летать? Больно было? У тебя там… такие шрамы, — забормотал он, опустив взгляд. — Я не спрашивал никогда, но… ты и сам не планировал говорить, да? 

Азик замер. Буквально случайный вопрос-подкат: тебе было больно падать с неба? — но смеяться не хотелось. 

Данины руки замерли прямо на шрамах. Вообще ничего удивительного, каждому интуитивно понятно, где находились лопатки, даже спрятанные под плотной курткой, но Азик в тот момент подумал, что Даня это просто запомнил. 

— О чём?

О чём именно? Больно ли было падать?Заливаться кровью в темноте, в одиночестве, в самом мёртвом месте Земли? Понимать, что ты теперь нахуй ненужный своей семье отщепенец и изгой? Чувствовать себя лишённым всего? До сих пор случайно просыпаться от фантомной боли в районе лопаток и кое-как пытаться прощупать их, боясь увидеть на пальцах кровь? Смотреть на данины крылья и одновременно любить и ненавидеть их, думая, что когда-то у него были точно такие же? Хотя Даня ни в чём не виноват — ни в том, что он ангел, ни в том, что Азик — падший — но воспримет ведь на свой счёт. Лишить его такой радости просто… Азик обычно не использовал слово «бесчеловечно», однако сейчас лучше подобрать не смог. Он чувствовал в себе человека — значит, чувствовал вообще что-то.

— Тебе бывает грустно?

Глаза у Дани стали ясные и ничуть не пьяные. Азику было совестно врать: его будто видели насквозь. 

— Иногда.

— Вот об этом. 

Азик фыркнул и покосился в сторону. Может, так получится соврать. Не глядя в глаза. 

— Дань, это было слишком давно. Будем считать, что этот гештальт закрыт временем. 

— Ты завидуешь, — вдруг тихо сказал он. 

— Чего? 

— Я чувствую твою зависть, когда ты видишь мои крылья. Извини, я… 

Он всё знал. 

— Молчи, Дань, — Азик коротко застонал, прижимая светлую, уже слегка припорошённую снегом голову к себе. — Ты здесь ни при чём. Я справляюсь, мне нормально. 

— Сам?

«Почему я не могу ничем помочь?»

— Ты здесь, и мне этого достаточно. 

Даня в ответ лишь засопел. Из клуба приглушённо гремела музыка, но Азику это казалось таким отдалённым, что он слышал только их общее тихое дыхание и лёгкое шуршание снега под ногами. Он успел подтаять за несколько прошедших дней — и теперь выпадал снова, большими, частыми, но ленивыми хлопьями, совсем как зимой. Азику не нравился холод, Даня же любил любую погоду, но больше — Азика, поэтому продолжал стоять неподвижно вместо того, чтобы обратить внимание на снег. 

— Азь, а падать всё-таки… очень больно? Я боюсь. 

Честно говоря, ему тоже первое время несколько щекотали нервы их отношения, но… 

— Если бы они и решили тебя сбросить, то сделали бы это после нашего первого поцелуя. Или после десятого. Или когда мы съехались, — Азик уже не стал добавлять, что после общей постели их тоже никто не тронул. — У них было много шансов, но ты до сих пор формально с ними, так что… Я думаю, на нас просто подзабили, и это более чем хорошо. 

— Но если паду, ты будешь со мной?

Для Дани такая перспектива, конечно, была страшнее, но и Азик был готов начать молиться, чтобы он никогда не испытал того же самого. 

— Ты не падёшь.

— Будешь со мной?

Азик вздохнул, улыбнувшись. 

— Мог бы и не спрашивать. 

— Хорошо, — удовлетворился ответом Даня, перехватывая его руку, чтобы опустить вместе со своей вниз и переплести. — Я тебе верю. 

Азик себе не простит, если предаст. Его уже выгнали из одного дома, второй перестал быть родным, а Даню и их человеческую жизнь он тем более терять не собирался. 

Хватит. 

Этот дом у него никто не посмеет отнять, даже если им придётся остановить ещё сто концов света. 

•••

— Дашь посмотреть? 

— Ты же видел там всё. 

Но Даня уже стягивал с него полупрозрачный лонгслив. Азик не мешал. 

— Я не буду тебя спрашивать, если ты сам не захочешь… — он смотрел на него всё такими же чистыми, ясными глазами. — Не бойся.

Почувствовав горячие ладони на голой коже, Азик поймал его лицо в свои и прижался губами сначала к щеке, потом к носу, к другой щеке, ещё, ещё и ещё, спасибо, спасибо, я тебя люблю. Даня полез целоваться первым, окончательно смазывая чёрную помаду, но Азик так и хотел. Чтобы было видно следы на лице, на губах, на шее — не как грязь, но как настоящие отпечатки-доказательства сильнейшей привязанности — а Даня, отстранившись, смущённо улыбался ему. 

Никакой не осквернённый.

Просто любимый. 

Водолазка с Дани тоже стекла на кровать беспорядочным комом, но сами они продолжали стоять. Так случалось, когда было лениво доходить до секса и хватало только на поцеловать-погладить-потрогать — зато как: без слов, в полной тишине, когда слышно только дыхание и сердце, своё, чужое, когда всё происходящее между ними ощущалось совсем… особенно. Кажется, Азик начал понимать Даню, на которого иногда находила какая-то то ли дереализация, то ли что: его ограничивала оболочка, а хотелось быть везде и сразу. Слиться во что-то одно, непостижимое, нечеловеческое, существовать вне пространства и времени — так странно для уже очеловечившегося Азика, но не неправильно. Просто что-то характерное для их истинных сущностей, которые, конечно, было позволено видеть друг другу из доверия, но невозможное: они противоположности, и по задумке не должны были сейчас стоять и как тактильно, так и эмоционально сходить с ума друг по другу. 

Даня в один момент всё же потянул его к кровати, но только чтобы усадить спиной к себе, обвить руками поперек талии и ткнуться носом между лопаток. Азик смиренно прикрыл глаза и позволил ему всё: прижаться губами, притереться щекой, приложиться лбом — чёрные помадные следы теперь остались на спине, плечах, позвоночнике и шрамах. Даня водил по ним пальцами и действительно ничего не говорил, по крайней мере словами, потому что Азик на каком-то ином уровне читал его повторяющееся «это красиво». «Ты красивый». 

Мне жаль.

Пусть оно пройдёт, пожалуйста. 

Мне нравится всё, что в тебе есть. 

Извини, если смотришь на меня и скучаешь. 

Даня, ещё немного погладив его у лопаток, будто пытаясь унять фантомную боль, как-то незаметно отстранился и тоже сел к Азику спиной. 

Я не могу вернуть их тебе, но…

Он вдруг почувствовал взмах крыльев прямо за собой, настолько близко, что спину щекотали белые перышки — они появились так, будто снова выросли у него. Азик, подняв глаза к небу — к крыльям над головой — округлил их и вздрогнул. 

Не нужно, Эль. 

Они уже были не его, не с ним несколько тысячелетий, да и…

Они мне больше не нужны. 

Тогда вместе с крыльями он потерял всё — а сейчас нашёл снова что хотел и что стало безумно дорого. Он проживёт без своих собственных: у него за спиной были данины. У него за спиной был сам Даня. 

Позволь хотя бы сделать так. 

Даня перелез обратно, оказавшись снова лицом к спине, и крылья будто обняли его. Вокруг стало белым-бело, как среди снега, но вместо холода Азик чувствовал совсем иное. Он снова закрыл глаза и прижался головой к мягким, щекочущим пёрышкам, которые с другого крыла погладили его по руке в ответ. Даня вжался носом в открытую шею и долгое время молчал. 

Я просто тогда вспомнил, как ты меня защитил, и подумал, что хотел бы сделать для тебя то же самое. 

Азик слегка повернул голову, задержавшись губами на парочке трепещущих перьев, и не стал отвечать.

Если Даня чувствовал его зависть, то и разросшийся внутри клубок тепла и благодарности тоже ощущал наверняка.