Утро всегда было самым нелюбимым временем суток у Антона, потому что после сна он чувствовал себя разваренным вареником, но за этот месяц такого ощущения ни разу не было — он наконец-то стал высыпаться.

Шастун теперь любит просыпаться, потому что одним из первых, что он видит, разлепляя глаза, всегда Арсений — ещё спящий или уже бодрствующий, он своим видом заставлял испытывать столько нежных и трепетных чувств при одном только взгляде на него, что не полюбить утро при таком раскладе просто невозможно.

Антон просыпается и открывает глаза, смотрит на балки на потолке сквозь решётку клетки и потягивается сладко, мыча в сомкнутые губы и выгибаясь в спине.

Переворачивается на левый бок, чтобы лежать лицом к Арсу, и обнаруживает, что тот уже не спит — и, судя по его незамыленному осознанному взгляду, давно.

Попов, встретившись своими ясными голубыми глазами с заспанными травянистыми, сразу улыбается широко до лучиков морщинок в уголках глаз — ну точно солнце; Антон просто не может, смотря на него, не расплыться в такой же влюблённой улыбке.

Арсений никогда не встаёт раньше того, как Шастун проснётся, всегда его дожидается зачем-то (может, из уважения к его сну и нежеланию случайно разбудить) и только после этого вспархивает, чтобы заниматься своими делами — Антон же либо просто валяется в кровати, не предпринимая попыток заснуть, либо всё же решает доспать ещё несколько минуточек, — и сегодняшнее утро, конечно же, не является исключением.

Несмотря на то что Попов заряжен настолько, что удивительно, как от него не искрит, и ему очевидно не терпится встать, он всё равно лежал и ждал, пока его дражайший Антон проснётся и будет готов жить эту жизнь.

— Утро доброе, любовь моя! — восклицает Арсений, откидывая без всякого стеснения одеяло и сразу же свешивая ноги с кровати.

Одевается как никогда быстро и, натягивая штаны, аж подпрыгивает; продолжает всё так же улыбаться и светить практически ослепительно ярко — Антон насмотреться не может.

Обращение «любовь моя» тот использует не впервые, но это ещё не стало привычным, поэтому каждый раз Шастово сердце сжимается до милипиздрических размеров и стучит чаще от передоза нежных чувств — Антон и пары слов связать не может в такие моменты; хотя он сомневается, что, если Арсений станет так звать его чаще, это когда-нибудь будет вызывать в нём меньшую волну любви — сердце по-любому как делало, так и будет продолжать делать кульбиты от такого.

— Доброе, — Антон ещё раз потягивается с котячьей улыбкой, а после обмякает разом, шумно выдыхая через нос.

С Арсом утро, как, впрочем, и любое другое время суток, действительно доброе.

Шастун приподнимается на локтях и расслабленно следит за арсеньевскими телодвижениями — тот, пританцовывая от переполняющего его радости, идёт на кухню, чтобы попить воды, а уже потом, через минут пять, он начнёт готовить незатейливый завтрак. Как-то так сложилось, что первый приём пищи всегда готовит сам Попов, а в обед и ужин они пользуются скатертью-самобранкой — иногда, когда у Арсения фантастически хорошее настроение, он может и ужин самостоятельно приготовить.

Антон любит еду, приготовленную Арсом, будь то роскошная запечённая курица с картошкой или будь то простой бутерброд, — Шастун в восторге буквально от всего, потому что Попов вкладывает частичку своей души и любви в каждое блюдо, а это определённо делает пищу вкуснее.

Арс, выпив воды, возвращается к Шасту, со стаканом воды для него и, приседая на корточки, просовывает руку в клетку сквозь прутья и ставит его на пол рядом с Антоновой кроватью, а после поднимается и сразу же отходит на шаг назад; перекатывается расслабленно с пяток на носки, будто не может спокойно стоять на месте без движения.

Антон принимает вертикальное положение без особого труда и кряхтений, будто он старик, находящийся при смерти, и тянется за стаканом; пьёт тёплую воду небольшими глотками, прикрыв глаза, а после вновь нагибается для того, чтобы поставить стакан на пол, и выпрямляется, упирается ладонями в матрац позади себя, решая не заваливаться обратно на спину и находя взглядом всё так же солнечно улыбающегося Арсения.

— Мне стоит ревновать из-за того, что у тебя какой-то мужик столько восторга вызывает? — Шаст приподнимает уголки губ в мягкой улыбке и совсем не выглядит так, будто страшно ревнует, — лишь бровь смешливо вздёргивает.

Антон не уверен — он знает, что Попов его любит и точно не собирается ни на кого менять, потому что ему никто другой в хуй не впёрся, так что всё это — просто шутки ради шутки, и Арс это понимает, а потому морщит по-лисьи нос и фыркает, но после улыбается, искренне и воодушевлённо, и Шастун на него такого бы целую вечность без отрыва смотрел, если бы такое было возможным.

Любит Арсения очень сильно.

Хочет признаться именно сегодня, можно даже сейчас, потому что будто чувствует, что так сделать необходимо, но решает отложить чутка на потом: Попов набирает в грудь воздух, чтобы что-то сказать, и Антон мгновенно обращается в слух.

Во всём признаться он ещё успеет.

— Тот мужик слишком много хуйни наделал, и ты даже не представляешь, как я ждал возможности его облапошить, — с горящими глазами, что смотрят, словно мечтательно, в потолок. — И вот! Наконец-то! — восклицает он и улыбается так, что кажется, будто у него с минуты на минуту треснет лицо; Арсений переливисто смеётся и закусывает губу. — Меня трясёт всего от предвкушения, — признаётся тот, будто этого по нему не видно. 

— Уверен, это будет грандиозное ограбление, — хриплым ото сна голосом уверяет его Шастун и улыбается тепло. — У вас других и не бывает, — он пожимает плечами, а Арс горделиво вскидывает вверх свой кнопочный нос, и Антон хихикает. — Всё получится, я верю в вас и в тебя в частности, потому что ты — настоящий профессионал.

— Но как ты можешь быть в этом уверенным? — беззлобно усмехается Арсений, вздёргивая бровь. — Ты же не видел меня в деле. Вдруг мы просто какая-то банда подражателей, которая просто подделала маски и всё это время тебя искусно разводила?

Антон сыпется, опуская голову и трясясь от смеха, — это ж надо так спиздануть; он, делая глубокий вдох, чтобы успокоиться, скептически вскидывает бровь.

— А вы банда подражателей, которая подделала маски и искусно разводила меня всё это время? — спрашивает почти слово в слово Шастун и старается снова не засмеяться: прикусывает щёку изнутри и старательно — впрочем, безуспешно — давит улыбку.

— Нет, — отвечает Арс практически сразу же, и Антон всё же смеётся оттого, с какой невозмутимостью он это выдаёт; Арсений смотрит на него с тёплой улыбкой и такой любовью в глазах, что Шастуна волной смывает и смеяться больше не хочется: хочется лишь смотреть на него с тем же чувством в ответ, а ещё сказать о своей любви словами через рот, но он снова откладывает.

— И вообще-то, — Шаст растягивает хитрую улыбку, — я видел тебя в деле.

Арсений удивлённо вскидывает брови и беззлобно усмехается: 

— Это когда ж такое было? — фыркает, прищуриваясь и наклоняя голову в сторону. — У меня достаточно хорошая память на лица, и что-то я не видел среди восхищённой толпы твоего.

— Первая наша встреча, — тепло улыбается Антон. — Ты украл у меня возможность думать о чём-либо, кроме тебя.

Арсений смеётся, слегка откидывая голову назад, а после возвращает её в прежнее положение и смотрит на Шастуна тем самым влюблённым взглядом, в котором так и читается «ты дурак, но я люблю тебя больше всего на свете».

— Ой, ой, — Попов беззлобно закатывает глаза, но улыбается так же широко и ярко, и Антон прыскает. — Ну, в этом, да, я хорош. Никогда не практиковался, но очаровать воришку-рыцаря получилось с первой же попытки, — Арс самодовольно вскидывает вверх свой кнопочный нос, по которому уж очень хочется провести пальцем и несильно надавить на плоский кончик.

Антон кивает, признавая арсеньевское могущество, и они некоторое время с мягкими влюблёнными улыбками, не сходящими с их лиц, молча смотрят друг на друга, думая каждый о своём — Шаст в очередной раз задумывается о том, как же ему повезло с этим удивительным человеком (эта мысль у него, кажется, вообще из головы не выходит).

Наконец Арс вздыхает и с негромким хлопком соединяет руки.

— На завтрак омлет, как тебе?

— Изумительно, — с затапливающей теплотой в голосе.

Попов ярко улыбается и отправляется на кухню, а Антон падает на подушку, чтобы поваляться ещё минут десять, пока Арс возится с готовкой.

×××

Когда Антон впервые увидел Арсения и Эда с Егором и Даней, так сказать, во всеоружии, у него реально отвисла челюсть, а дух не то что замер — он до сих пор не пришёл в норму от той красоты, что он улицезрел.

Они все были в идеально чистых, будто светящихся, белых штанах, белых рубашках и такого же цвета ботинках — не хватало только крыльев и нимба, а так были бы вылитые ангелы, но их отсутствие вполне компенсировали маски (Шаст всё же был прав насчёт распределения), и это выглядело даже лучше.

Антон с замиранием сердца глядит на расхаживающего по комнате в белых одеждах Арсения, который уже вовсю собирается на дело — его всё так же потряхивает от энтузиазма, а белозубая улыбка не сходит с лица, что определённо придаёт какое-то совсем уж магическое сияния его наряду.

Тот, выбирая с какими кинжалами отправиться (на всякий случай: никакой резни никогда в планах нет, но не нужно забывать об элементарной безопасности), напевает себе под нос какую-то песенку про то, что сегодня он неостановим, и под неё же пританцовывает.

Шастун так любит, когда Арсений настолько заряжен, что молния (не Маккуин) ему бы позавидовала, потому что это выглядит до ужаса красиво.

Попов наконец подлетает на своих невидимых крыльях к Антоновой клетке, чтобы поговорить с ним, пока закалывает чёлку заколками и невидимками (он делает это довольно часто и на постоянной основе, так что для такого действия ему уже не нужны зеркала). 

Шаст сидит на кровати, приобнимая руками колени, но не поджимая их груди, а Арсений становится напротив в полуметре от него.

— Мы, скорее всего, часа на четыре, — заколка с очаровательным зелёным цветочком с розовой серединкой щёлкает. — До него добираться прилично, но мы постараемся вернуться побыстрее. — Арс улыбается тепло, и Антон кивает ему, улыбаясь так же мягко. — Принести тебе чего-нибудь? — спрашивает, играя бровями, а Шаст сыпется.

— Себя. Целого и невредимого, — и это правда всё, что Антону нужно. 

— Ну это понятно, — Арс по-доброму закатывает глаза. — А ещё?

— Цветочек какой-нибудь? — изгибает брови с сомнением и смотрит на Арсения сверху вниз с широкой улыбкой.

— Аленький? — смешливо вздёргивает бровь.

— Конечно, — фырчит Антон и вновь сыпется, а Попов мягко смеётся вместе с ним.

Шастуна сбивает какой-то тихий звук, и он сразу же перестаёт смеяться — напрягается невольно и прислушивается к окружающей обстановке. 

— Ты ничего не слышал? — спрашивает Антон обеспокоенно и вертит головой по сторонам; смотрит в распахнутое окно.

— А что я должен был услышать? — Арс хмурится и смотрит туда же, куда и Шаст.

— Звук какой-то тихий, — бормочет тот и смотрит на Попова внимательно. — Может, упало что-то? — переводит взгляд Арсению под ноги, и тот делает то же самое. Несколько долгих секунд они смотрят на пол, но сложно найти что-то, когда даже не знаешь, а что, собственно, нужно искать.

— Это, наверное, Эд со своими идёт, — предполагает Арсений, и Антон успокаивается, потому что это звучит похоже на правду — тем более что своеобразная дверь потайного хода открывается через пару мгновений, и Шастун окончательно выдыхает: он просто услышал, как троица поднимается к ним сюда.

Парни уже также одетые и готовые выдвигаться; все они нестройным хором, но с неизменными приветливыми улыбками на лицах здороваются с Антоном — тот им охотно машет раскрытой ладонью — и садятся на кушетку. Так как та вмещает в себя всего лишь двух человек, то в этот раз Даня сидит на коленках у Эда (у них там явно своя поочерёдность), пока тот облокачивается щекой на основание его шеи и о чём-то негромко переговаривается с Егором, а Милохин — с Арсом и Шастом.

Наконец Арсений заканчивает со сборами, и все четверо натягивают маски — это каждый раз вызывает у Антона невозможное количество какого-то абсолютно детского искреннего восторга, и он сидит смотрит на этих белых ангелов (Чарли).

Зов Арсения будто приводит Шастуна в себя, и он промаргивается, отлипая взглядом от парней и смотрит в глаза Попову, что виднеются в прорези маски.

— Что?.. — растерянно переспрашивает Антон, приподнимая брови.

— Я говорю: веди себя хорошо, незнакомцам дверь не открывай, мы постараемся справиться быстрее. — Арсений улыбается — и улыбку его видно благодаря маске, которая лишь на половину лица — и прижимает пальцы к губам, посылая Шастуну воздушный поцелуй, а Антон его ловит и прижимает к сердцу.

По возвращении Арса, Шаст решает, он скажет тому, что готов ко второй попытке снять с него проклятье.

А пока что он с мягкой улыбкой смотрит на то, как Арсений выпрыгивает в окно — как же сильно Антон испугался, когда тот сделал так впервые, у него взаправду сердце чуть не остановилось, потому что Попов забыл сообщить ему, что у него этот костюм как у белки-летяги (некое подобие крыльев появляется при нажатии), а потому он просто не сможет разбиться, если, конечно, тот не раскроет механизм, но он умирать пока не собирался.

Шастун свешивает ноги с кровати, чтобы дойти до книги, что лежит у него на столе: Арс ему как-то спиздил книги из библиотеки одного богача, чтобы Антон не скучал, пока они уходят на дела. Попов вообще самый внимательный бойфренд на всём белом свете — об Антоне даже мать родная так не заботилась.

Шаст так скучает по ней… А ещё по Ире и Павлу Алексеевичу, который узнал, что именно Антон поедет убивать принца впоследствии, а не лично от Шастуна. Интересно, разочарован ли он? — вероятно, да, потому что Антон прекрасно знает, что Воля убийств не одобряет; ему жаль, что он так и не обмолвился ни единым словом с Павлом Алексеевичем, не рассказал о том, что у него не было выбора — может, он мог бы чем-то помочь? Переживает ли за него? Ждёт ли? Или уже вычеркнул его из своей жизни?

Антон так хочет их всех увидеть и сказать, что с ним всё в порядке и он счастлив здесь, с Арсением, так, как не был никогда.

Сегодня они его расколдуют, а завтра отправятся в путь — Шастун как-нибудь уговорит Арса и их троицу ненадолго покинуть это место, потому что потом, когда Антон познакомит их со своей семьёй и они все вместе свергнут Шеминова с престола, он вернётся сюда и останется жить здесь, рядом с любовью всей своей жизни и своими друзьями.

Обязательно так и будет.

Антон улыбается своим мыслям и кивает самому себе; бросает книгу на кровать, а после забирается на неё же и ложится на левый бок, лицом к Арсовой кровати.

Переворачивается на пару секунд на спину, чтобы достать из кармана арсеньевских штанов (Попов любезно делится с ним одеждой — антоновская, уже давно постиранная лежит на том самом стуле, к которому он был долгое время привязан, но Шастун не хочет её надевать, потому что от одного только факта, что на нём одежда его возлюбленного, которая хранит его запах, Антону до сбивающегося дыхания хорошо) карманные часы, которые ему подарил сам Выграновский — Шаст в тот момент, понятное дело, был в глубоком (но очень благодарном) ахуе; те показывают почти ровно три часа, а значит, будет около семи на момент их возвращения. 

Антон возводит глаза к потолку и прищуривается, прикидывая: от голода он не умрёт, потому что на его столе стоят имбирные печенья, испечённые Арсом специально для него, но вот со скуки — более вероятно, но тоже, конечно, вряд ли. Его впервые оставляют на такой долгий срок — обычно они уходят на часа два, но сейчас вдвое больше, и Шастун всерьёз задумывается над тем, чтобы всё это время просто проспать, а не читать — как бы это ни было иронично — биографию Рапунцель и принца Юджина, написанную как роман. 

Антон её, в принципе, и до этого знал, правда, не в таких подробностях, но оттого читать было не менее интересно; он остановился на моменте, где Юджина ведут на казнь, а дальше, Шаст знает, его пырнёт ножом матушка Готель, когда тот отправится спасать Рапунцель, и всё — счастливый финал. 

Дальше Шастун может, конечно, взяться за историю жизни и любви Русалочки, или перечитать «Золушку», или «Спящую красавицу», только имеет ли это всё смысл. 

Антон отодвигает книгу на край кровати и всё же подкладывает руку под подушку: поспит лучше реально, чтоб скоротать время.

Смотрит на Арсову кровать и вспоминает сегодняшнее совершенно потрясающее утро, когда Шастун наконец-то кристально ясно понял, что любит Арсения на все сто процентов; расплывается в неконтролируемой мягкой и до ужаса влюблённой улыбке и по привычке утыкает взгляд в одному ему известную точку на полу — смотрит примерно туда же, где ещё не так давно стоял Попов.

Глаза цепляются за мелкую деталь на полу, которой там точно не должно быть, и Антон, хмурясь, приподнимается на локте, чтобы рассмотреть, и вдруг понимает, что это одна из невидимок Арсения, которую они не заметили из-за того, что она лежит аккурат на чёрной линии на плитке, — и сейчас, с такого ракурса, Шастун её наконец заметил.

Это всё-таки был звук падения.

Антон ощущает, как ускоряется его дыхание, и он сразу же отшатывается от кровати, путаясь в простыне и падая на пол; отползает на противоположный край клетки и вжимается в неё, потому что возникшая не его мысль о том, что он мог бы дотянуться до неё и с её помощью взломать механизм замка, совершенно прозрачно намекает на то, что произойдёт дальше, но Шастун — по большей части бессмысленно — пытается хоть как-то от этого спастись.

И старания его, конечно же, с треском проваливаются, потому что Антон ощущает, как магия внутри него забурлила и воспрянула, будто ото сна.

Шастун чувствует медленно расползающуюся по его лицу ухмылку и понимает, что своё тело он больше не контролирует.

Бразды правления в свои тёмные цепкие лапы взяло Проклятье.

Оно поднимается с пола и вновь забирается на кровать, прижимаясь к матрацу грудью просовывает руку сквозь прутья и с лёгкостью подбирает спасительную невидимку — даже тянуться особо не приходится.

Оно подносит её к лицу и некоторое время смотрит на неё, улыбаясь с каким-то маньячным видом.

«Наконец-то», — проносится в его голове, и Шастун вздрагивает от неожиданности: Антон слышит, как и что думает Проклятье.

Вот сколько раз Антон говорил Арсу не подходить близко к клетке, а в этот раз совершенно не уследил — глупый, глупый, блять, какой же глупый! Из-за него и его — ладно, их обоих — неосторожности Попову теперь грозит смерть, а Антон даже предупредить его никак не сможет, потому что его тело ему не принадлежит и он просто не сможет ничего сделать.

У Шастуна начинают неконтролируемо литься слёзы.

Он умоляет Проклятие остановиться — раз они связаны, то оно тоже должно слышать Антоновы мысли.

А после Антона будто вырубает — Проклятье, видимо, заебавшись оттого, что ему какая-то жалкая навязчивая муха не даёт выполнить своё предназначение, подчиняет своей воле и шастуновский рассудок, чтобы ничего не мешало.

Вдыхает через нос спокойно, прикрыв глаза, и улыбается удовлетворённо, когда никаких комментариев к его действиям наконец-то не слышно.

Проклятие поднимается с кровати и присаживается на корточки у замка, напевая себе ту же песню, что мурлыкал себе под нос Арсений — он сегодня действительно неостановим — и начиная в нём ковыряться добытой невидимкой; сила магии на его стороне, и вскоре, через четверть часа, замок послушно щёлкает, и Проклятие, толкая железную дверь, смеётся удовлетворённо и бесшумно.

Поднимается с колен и делает шаг через невидимый порог клетки, закрывает за собой дверь, чтобы Попов сначала не понял, что что-то произошло, а после раскидывает руки в стороны и задирает вверх голову, кружится неспешно и улыбается.

— Наконец-то, — произносит в слух и вздыхает облегчённо полной грудью.

До прихода Арсения, если судить по Шастовым карманным часам, ещё три часа сорок минут.

— Надо бы подготовиться к тому, чтобы встретить его как подобается, он же всё-таки наш возлюбленный, да, Антош? — Изгибает брови домиком и наигранно жалостливо дует губы. — Ах да, Антоша же нас не слышит, — покачивая головой. — Ладно, Антоша, я разрешу тебе наблюдать, а то лишить тебя этого всего было бы слишком жестоко, да? Я же всё-таки не изверг, чтобы не позволить тебе увидеть твою любовь живой в последний раз.

Проклятие усмехается и, подходя к зеркалу, эту усмешку ему демонстрирует. В сочетании с полностью чёрной радужкой глаз это выглядит жутко — будто он какой-то демон — и Антона внутри этого существа переёбывает от ужаса.

Но тот явно веселится: Проклятие прижимает к губам подушечки пальцев и отправляет Шастуну воздушный поцелуй, как это делал Арсений с утра, а после как ни в чём не бывало отходит к мишени, куда Попов метает ножи.

Оно внимательно изучает весь представленный ассортимент и улыбается, когда видит знакомую рукоятку кинжала; без труда выдёргивает тот из деревянной поверхности и рассматривает его с интересом.

— Вот этим он нам угрожал в первую встречу? — спрашивает в пустоту и проворачивает кинжал, упирая его кончик в подушечку указательного пальца левой руки; перехватывает рукоятку и наносит пару ударов воздуху, будто тренируется. — Что ж, теперь настала наша очередь, да, Антош? — с улыбкой задаёт вопрос Проклятье, а Шастун только и может что сжаться внутри своей головы в крошечный беспомощный комок. — Как нам его убить? — вновь подаёт оно голос, шагая к Арсовой кровати, и плюхается на неё бесцеремонно, крутя в правой руке кинжал, а левую подкладывая под голову; смотрит мечтательно в потолок. — Пырнуть его в висок или в основание черепа для надёжности? Или лучше так просто и банально перерезать горло? Или воткнуть эту штуку ему в сердце по самую рукоятку? — перечисляет Проклятие, производя картинки того, как это всё могло бы быть, а Антон кривится болезненно и жмурится, но его это не спасает: всё равно то же самое проносится и у него перед глазами, ведь Проклятие буквально у него в голове и сейчас идёт игра по его правилам. — Не волнуйся, я сделаю всё быстро, он даже понять не успеет, а потом я исчезну и ты заживёшь дальше, как будто ничего и не было, — пожимает беспечно плечами Проклятие, а Антону хочется кричать о том, что он просто не сможет жить дальше так, будто ничего не было, потому что вместе с жизнью Арса закончится и его собственная, но он знает, что ему… — Мне поебать на твои хочу не хочу. Я выполню своё предназначение, убив принца, и уйду на покой, а ты потом со своими людскими проблемами разбирайся самостоятельно.

Антон поверить не может, что это правда конец. 

Кажется, будто он уснул в тот же момент, что его голова коснулась подушки, под боком лежит всё та же книжка с историей Рапунцель, а на полу и подавно никакой невидимки не валялось, потому что это же просто не может быть правдой. Не могли же они с Арсением быть настолько неосторожными, чтобы допустить такое!..

— Могли, — усмехается Проклятие, и Шастуна переёбывает всего от ненависти к нему. — Ну-ну, цветочек, не сердись. — Оно наигранно обиженно дует губы и изгибает брови. Как он смеет называть его так, как называет Арсений? Антон в ярости кричит, чтобы тот заткнулся, но тому хоть бы хны. — Я уж было хотел поговорить с тобой, раз уж нам ещё столько времени вместе торчать. Хотел сказать, что даже прикипел к тебе, а ты меня, оказывается, ненавидишь. Обидненько с учётом того, что ты сам обратился ко мне за помощью. Или это не твоё воспоминание, Антош? 

Проклятье нагло залезает в его библиотеку воспоминаний и бесцеремонно влезает в то, где Антон перенимает у Иры пробирку с зельем и вливает в себя эту отвратительную горечь, результат которой беспардонно взял на себя контроль над его телом.

Антону до ужаса страшно быть простым наблюдателем, который не имеет ни одной блядской возможности повлиять на это всё.

Антон никогда не простит себя за то, что позволил этому кошмару случиться.

Он даже представить не может, что будет делать, если Проклятие действительно убьёт Арсения, потому что ему так страшно и больно только допустить такую мысль, что хочется выть. 

— Ты будешь плакать, — задумчиво и наконец без издёвки выдыхает вполголоса Проклятье и смотрит в точку на потолке безразличным взглядом. — Даже как-то жаль, что меня рядом уже не будет. Я бы тебя пожалел. 

Антону его блядская жалость вот совсем не всралась — тут как в том меме, где «я буду рядом, пока эта хуйня не закончится» и «да из-за тебя вся эта хуйня и происходит!», потому что, если бы этой дряни не существовало, ничего бы не было! 

Охуенно он устроился: сначала убьёт любовь всей Антоновой жизни, а потом по головке погладит и скажет, что всё будет хорошо — заебись просто, схема отпад!

Шастун захлёбывается в своих слезах и соплях — истерика в самом разгаре.

— Почему ты плачешь? Выглядишь жалко. — Проклятие будто бы в отвращении поджимает губы — считает Антона слабаком. — Это же всего лишь человеческая жизнь, зачем так убиваться? 

Действительно, всего лишь-то жизнь человека, которого Шаст любит всем сердцем и душой и без которого он жить буквально не сможет. 

Блять, да ну не может всё быть вот так вот — Антон просто отказывается в это верить.

— А придётся, — вновь пожимает плечами Проклятие и усмехается всё так же хмуро. — Мне чужды человеческие чувства, и я не могу понять, почему ты так убиваешься из-за этой принцесски, но, поверь, — он закатывает глаза, — через пару лет ты даже не вспомнишь об этом. 

Шастун категорически с ним не согласен — он не будет просить Иру применить ластик, чтобы помнить об этом всю свою ёбаную жизнь. 

Помнить о том, как позволил магии убить человека, которого он любил и ждал всю свою жизнь, с которым он был счастлив как ни с кем другим и который любил его в ответ не менее сильно.

И сегодня ему и большей части Антоновой души суждено умереть.

В слезах отчаяния, Антон складывает ладони вместе и, стоя на коленях, умоляет Проклятие этого не делать.

Пожалуйста.

Пожалуйста!..

Пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйста!

— Нет, — бесцветно и твёрдо. 

×××

Проклятие предпринимает несколько попыток завести с Антоном разговор на отвлечённую тему, но Шастун на него не реагирует совсем и старается не думать ни о чём, хоть и получается со скрипом, а потому то обижается на него и тоже затыкается наконец-то.

За непрекращающимся потоком слёз Шаст даже не замечает, как быстро пролетают три часа, но не заметить то, как Проклятие, сжимая в руке кинжал, поднимается с кровати, когда часы показывают без десяти минут семь, невозможно.

Чем ближе тот самый момент, на который Антон никак не может повлиять, тем сильнее у него бьётся сердце и ухудшается его состояние.

Он уже не плачет — он воет от боли и безысходности и по новой умоляет не убивать Арсения, но Проклятие на его мольбы теперь не обращает и малейшего внимания.

Оно становится примерно там же, откуда Попов нанёс ему вырубающий удар, воспользовавшись эффектом неожиданности. Сейчас же эта самая неожиданность сыграет очень злую шутку против самого Арсения.

— Я придумал! — радостно восклицает Проклятие, прислонившееся на стену возле потайного хода и крутящее в руке кинжал. — Я убью его как Юджина! Вы же сами говорили, что ваши истории схожи. Благодарю, мой идейный вдохновитель. — Оно отталкивается от стены и отвешивает поклон. — Только вот Юджину помогла магия, а ты простой человек. Увы и ах, — с неискренним сочувствием вздыхает Проклятие, что вызывает в Антоне новую волну слёз и ярости. 

И боли. Всепоглощающей боли.

Потому что он правда ничем не сможет помочь.

Антону так хочется верить в то, что Егор, Эд и Даня придут вместе с Арсением, изменив своей привычке, потому что это по-любому бы сбило Проклятие и они бы его просто скрутили и вернули в клетку, так сильно надеется, что с ума сойти можно.

— Они не придут, — осаждает его Проклятие холодно и твёрдо.

Шастуну очередной спазм истерики сдавливает рёбра настолько, что дышать сложно становится; Антон лежит в темноте своей головы как маленький бездомный котёнок в коробке на улице — только там есть шанс встретить хоть одну добрую душу. Здесь же, в его голове, захваченной злоебучим Проклятием, ему не поможет никто.

И он ничем Арсению помочь не сможет, и осознание этого режет по сердцу не хуже ножа.

— Откуда ты знаешь, как ощущается нож на сердце? — усмехается Проклятие, вздёргивая бровь. — Хочешь, могу показать? — усмешка перерастает в наглый оскал, и оно утыкает лезвие кинжала к левой стороне груди — аккурат в место, где размеренно и спокойно бьётся сердце. — Давай, Антош, выбирай, кого мне убить: тебя или твоего дорогого принца?

Антон без раздумий бы выбрал себя, сам бы подставился под удар, потому что для влюблённого это в порядке вещей: желать, чтобы жизнь человека, которого ты любишь больше всего на свете, продолжалась. Безрассудно, но Шастун не смог бы по-другому.

Но он даже сквозь затянутое болью сознание понимает, что действие зелья направлено только на одного Арсения: у Антона никогда не возникало видений касательно убийства кого-либо, кроме Попова, а потому и сейчас Проклятье его не тронет; банально не сможет пойти против своей природы.

Фальшивый выбор, потому что на самом деле его и нет: Проклятие в любом случае убьёт Арсения.

— Правильно мыслишь, — одобрительно кивает оно. — Думал, не додумаешься. — Усмехается, выдыхая через нос. — Ты, наверное, мне не поверишь, но ты скрасил моё тридцатитрёхдневное существование, — Проклятие поднимает глаза и смотрит прямо перед собой, будто представляет Антона. — Хочу оставить тебе кое-что на память.

Оно улыбается впервые с какой-то добротой, ему не свойственной, а после с силой давит на лезвие кинжала, что продолжал держать у сердца, и Шастун шипит от боли — теперь и физической, — но сделать ничего не может.

Проклятие не спеша проводит линию по диагонали справа налево длиной примерно в пять сантиметров и даже не смотрит на то, как тотчас из довольно глубокой раны начинает идти кровь, впитываясь в белоснежную Арсову рубашку.

По стене проходится едва заметная вибрация, и Проклятие прижимает к ней руку, прислушиваясь.

— Слышишь? — выдыхает и вновь улыбается широко, с воодушевлением. — Он идёт.

Второй порез по другой диагонали он проводит на скорую руку, но он получается не менее глубоким — от таких ран по-любому останутся шрамы.

— Как ты там думал? С Арсением умрёт и твоё сердце? — вспоминает Проклятие, подбрасывая кинжал. — Я поставил крестик на твоей могилке, надеюсь, ты не против. — Оно улыбается, но улыбка эта прямо-таки сочится неискренностью. — Прощай, любовь моя.

Антона переёбывает этим обращением — Проклятие обладает просто бесподобным умением делать больно лишь парой слов, которые напрочь лишают надежды на лучший исход. 

Несмотря на то что ещё только семь часов, что для летнего периода вообще хуйня, в комнате несветло — небо затянуто тучами, а свечи не зажжены, что вместе образуют что-то, что слегка светлее полумрака, а потому глазам потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть после освещённой улицы, на которой уж точно лучше видно.

Проклятие задерживает дыхание и встаёт в более удобную позицию — выбрал самое тёмное место в этом пространстве, чтобы Арсений не заметил его сразу; выжидает и сглатывает, наклоняя голову в сторону, как хищник.

— Ну же, мой принц, иди к Антоше, он по тебе соскучился, — шепчет оно и хищно приподнимает уголки губ.

Антон закрывает рот обеими руками и с ужасом смотрит на то, как отъезжает в сторону дверь потайного хода и как в неё влетает радостный Арсений, всё такой же заряженный, что выглядит даже, кажется, счастливее, чем утром.

Он снова растрёпанный и энергичный, и у него наверняка очень красиво сейчас горят глаза.

И он снова один.

— Боже, это было охуенно! — восклицает Арс, улыбаясь до сводящих скул и трескающегося лица. — Лучшая наша вылазка, это просто… — Попов осекается, когда наконец обращает внимание на клетку и видит, что там никого нет. — Антон? — он подходит ближе, и Проклятие бесшумно ступает за ним след в след. 

Нет-нет-нет-нет-нет, блять, нет, пожалуйста, не трогай его, пожалуйста! Убей меня, но только не трогай, блять, его, пожалуйста!

Антон кричит в своей голове, срывая голос, и долбится в границы своего сознания; слёзы градом катятся с его лица, Шастун захлёбывается в истерике, но Проклятию на это всё глубоко поебать: чем ближе то подходит к Арсению, тем шире растягивается его кровожадная улыбка.

«Кинжал потрогает, а я лишь направлю. Не бойся, я всё сделаю быстро», — успокаивает его Проклятие, но это ни черта не срабатывает, потому что Антону становится только хуже.

— Антон? Ты в туалете? Давай быстрей, мне нужно тебе кое-что важное сказать! — Попов приподнимается на носочках несколько раз, будто подпрыгивает, не отрывая стоп от земли, — энергия счастья льётся через край, и он хочет поделиться ею с Шастуном.

С Шастуном, который заперт внутри своей же головы и который кричит ему бежать, потому что буквально в полуметре от него стоит, усмехаясь, Проклятие.

«Он тебя не слышит, — мурчит оно, и Антон беспомощно качает головой — сердце, кажется, разорвётся сейчас оттого, насколько быстро бьётся. — И не услышит больше никогда».

Арсений терпеливо ждёт Шаста у клетки, совершенно ничего не подозревая, и теребит рукав рубашки, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения; Проклятие бесшумно подходит к нему практически вплотную и возле уха выдыхает одно лишь:

— Бу.

Попов испуганно оборачивается в ту же секунду, сталкиваясь с чёрными глазами, но не успевает сделать буквально ничего, потому что в следующее мгновение ему под рёбра с левой стороны вонзается острие кинжала.

Арс беспомощно приоткрывает рот и задерживает дыхание от боли, а Проклятие усмехается, ощущая, как у того подкашиваются ноги.

Антону настолько больно не было никогда. 

Сердце, кажется, пропускает целый ряд ударов, и Шастун хватаясь за израненную грудь обессиленно опускается на пол; не может отвести взгляд от Арсения, который морщится и рвано хватает ртом воздух, когда Проклятие давит сильнее на кинжал, хоть немаленькой длины лезвие уже по самую рукоятку в Арсе, но тому этого недостаточно: он проворачивает лезвие внутри.

Попов хватается одной рукой за испачканную его же кровью Антонову, которая держит кинжал, но даже не пытается отстранить её, а лишь улыбается ему нежно, сквозь боль и скапливающиеся на глазах слёзы, когда поднимает правую руку вверх и, пользуясь тем, что они стоят довольно близко, располагает ладонь на шастуновском затылке; притягивает его к себе, мягко прижимаясь к его губам своими.

Проклятие, видимо, оказывается настолько дезориентированным, что даже забывает отстраниться, а после Антон осознаёт, что его тело снова принадлежит ему самому.

Поцелуй длится какие-то три секунды, и Арсений отстраняется от его губ из-за обессиленно подогнувшихся ног, и Шастун ловит его, оседая на пол вместе с ним, придерживает левой рукой его голову; ощущает, как слёзы рекой начинают литься из его глаз.

— Нет-нет-нет, господи, Арс, прости меня!.. — причитает Антон, смотря на торчащую из-под его рёбер рукоятку кинжала и даже не рискует её трогать: вдруг хуже сделает. Он беспомощно плачет и прижимается мокрым носом к арсеньевскому слишком безмятежному лицу, плачет взахлёб, как плачут неутешные. — Арс, ты только не умирай, пожалуйста, я тебя умоляю. Арс, родной, держись, пожалуйста, — всхлипывает Антон, и его всего трясёт от паники и плача.

— У нас получилось, — Арсений тепло и нежно улыбается ему, когда Антон поднимает голову, чтобы посмотреть в слишком светлые сейчас голубые глаза. — Нам нужно было сделать это намного раньше, — шёпотом и без всякого укора говорит он и проводит костяшками пальцев по антоновской скуле — тот ловит его руку и целует в центр ладони, плачет ещё сильнее. — Я люблю тебя всем сердцем, Антон.

— И я тебя люблю, Арс, — отвечает ему Шастун и мелко и часто вздрагивает от новой волны плача. — Ты только не умирай, пожалуйста, — прижимается лбом к его груди и сжимает его перепачканную в своей крови левую руку. — Я никогда не прощу себя за это, я…

— Ты не виноват, любовь моя, — останавливает его Попов и смотрит открыто в травянистые глаза, которые не стягивает тьма, поджимает плаксиво губы, смаргивая слёзы. — Не виноват, — на грани слышимости.

Шастун будто неверяще качает головой и с силой жмурит глаза, а Арсений вновь проводит ладонью по его лицу, заставляя на себя посмотреть.

— Антон, — окликает его мягко, и тот смотрит на его стремительно белеющее лицо, закусив губу, чтобы сдержать позорный вой оттого, как внутри всё болит от этой картины — кажется, будто рёбра в труху превращаются, — ты стал моей мечтой.

Антон плачет, он весь в слезах и соплях, но он не может не улыбнуться — пусть даже слабо и будто бы вымученно, но искренне — улыбающемуся ему Арсу.

— Самое время цитировать Юджина, — выдыхает он шёпотом, потому что своему голосу он сейчас совсем не доверяет.

— Надо же хоть немного соответствовать канону, а то… — Арсений прерывается на кашель и морщится от боли, а у Антона и без того обильно льющиеся слёзы преумножаются вдвое и внутренняя боль усиливается тоже, — а то что это я, — договаривает всё же он и находит в себе силы улыбнуться; подушечкой большого пальца стирает Шастовы слёзы и шепчет: — Ты не виноват, — и выглядит так, будто действительно так считает, но Антон в это не верит: он виноват пиздец как сильно и он ни за что себя не простит за то, что собственноручно убил свою любовь.

— Арс, не умирай... Пожалуйста, не умирай, я же без тебя не смогу!.. — Шастун искривляет губы и смаргивает слёзы, прикладываясь своим лбом к Арсовому.

— А ты продолжай жить, — просит он и отрывается, чтобы целомудренно поцеловать Антона в лоб.

Арс встречается своими слишком яркими на фоне бледного, как белый лист лица, глазами и улыбается, приподнимая уголки губ, а после прикрывает веки, и его тело разом расслабляется — голова на Антоновой руке поворачивается слегка вправо, а рот приоткрывается.

Единственное, что продолжает двигаться — кровь, выливающаяся из раны, которой настолько много, что это не поддаётся осмыслению.

— Нет, Арсений, пожалуйста!.. — на грани слышимости шепчет Антон и берётся за его лицо уже обеими руками, хлопает по щекам, пытаясь привести в чувства, но всё без толку — Арсений в себя не приходит. — Пожалуйста… — беспомощно просит Шастун и всё, как заведённый, повторяет это «нет-нет-нет».

Антон в который раз утыкается лбом в его грудь, которая, кажется, даже не приподнимается от дыхания, и просто обессиленно плачет, обнимая его тело и прижимая его к себе, будто это хоть сколько-нибудь поможет.

Почему сила любви не может исцелять? Почему не может оживлять, Антон же так сильно его любит, почему в нём не живёт магия, как в ёбаной Рапунцель! Почему, почему, почему!

Антон хватает ртом воздух, цепляясь за арсеньевские плечи.

Замыленным рассудком Шастун понимает, что нужно звать хоть кого-то на помощь, но он совершенно не знает, где живёт Эд, Егор и Даня — Арсений говорил, что где-то здесь недалеко, на опушке, но Антон даже примерного направления не знает, но оно и неудивительно.

Он совершенно не знает, что делать и как Арсу помочь.

Отчаяние мешается с беспомощностью, и, когда эта разрушительная смесь доходит до своего пика, стена отъезжает в сторону, и из неё показывается Выграновский с явным беспокойством на лице, и Антон переводит на него заплаканные и полные надежды и вины глаза.

Эд сразу же находит взглядом лежащего на полу Арсения, и его глаза широко распахиваются, а рот невольно приоткрывается.

— Эд, я… — начинает Антон, но затыкается в то же мгновение, потому что совершенно не представляет, что сказать в этой ситуации.

— Блядь, — только и выдыхает Эд, видя заплаканного Шастуна рядом с истекающим кровью Арсением, который медленно умирает на его руках. Он подлетает сразу же, и Антон, без слов его понимая, встаёт, уступая своё место. — Блядь, вот как чувствовал! — злится Эд, хлопая Арсения по щекам, сильнее, чем это делал Шаст, — тот с трудом приоткрывает глаза (у Антона чуть колени не подкашиваются от облегчения: Попов ещё живой) и слабо улыбается, видя друга. — Арс, держись, не отключайся, мы всё пофиксим.

Арсений снова закрывает глаза и морщится от боли в боку. 

— Мне так жаль, Эд, я так виноват, я...— бормочет несвязно Антон, искривляя плаксиво губы, когда смотрит на почти бездыханное тело своей любви. 

— Блядь, Тоха, завали нахуй хлебальник! — рявкает Выграновский, оборачиваясь на Шастуна, у него часто приподнимается грудь от паники и весь он напряжён, как натянутая струна. — Ясен хер, ты в этом виноват, и я щас как никогда близок к тому, чтобы тебе въебать, но мы всё исправим, блять, ты только не лезь под руку!

Антон прижимает ладонь ко рту и старательно сдерживает свои рыдания (безуспешно, потому что его всего трясёт, а слёзы продолжают литься непрекращающимся потоком), но всё равно долго молчать на может.

— Пожалуйста, сделай хоть что-нибудь, — просит Шастун трясущимся голосом. — Ты же можешь, да?.. Ты владеешь магией, помоги ему! — уже практически кричит в панике Антон.

Эд сжимает руки в кулаки и поднимается со своего места подле Арсения, подходя к Шастуну быстрым шагом почти что вплотную; смотрит ему в глаза, гневно раздувая ноздри.

— Я, блять, колдун-самоучка, а не лекарь! Я могу сварганить чё-нибудь от ебучей простуды, но оживить ёбаный полутруп я не могу! — кричит ему в лицо Эд и всплёскивает руками, явно сдерживать себя от желания впечататься кулаком в скулу и без того напуганного Антона. — Я не смогу ни хуя сделать, его срочно надо к лекарю, но одни мы его не транспортируем с этой лестницы.

Выграновский делает шаг назад и нервно растирает лицо ладонями, но сразу же прекращает — не время тупить, нужно срочно звать на помощь.

Эд подлетает к окну и, набирая в лёгкие воздух, что есть мочи кричит имена своих мужчин, чтобы те его точно услышали, и Антон, содрогаясь в беззвучном плаче, смотрит ему в спину, потому что ему не хватит моральных сил смотреть на почти мёртвого Арсения на полу, зная, что это дело его рук, на которых застыла арсеньевская кровь.

У Антона просто разорвётся сердце, а потому он съезжает по стене вниз, сворачиваясь в беззащитный клубок, пока Выграновский продолжает кричать в окно.

Запыхавшиеся Даня и Егор прибегают спустя какую-то минуту (они всё ещё в своих идеально белых одеяниях, словно ангелы, — видимо ещё не успели переодеться: с прихода Арса прошло от силы минут пять) и сразу же включаются в дело, понимая, что время на расспросы будет потом, а сейчас нужно действовать без промедлений.

Втроём они грузят тело Арсения на платформу, на которой все обычно спускаются и поднимаются сюда, пока Антон сквозь пелену слёз за этим наблюдает — Попов уже не стонет от боли, он вообще никак не реагирует. Его лицо расслабленно и не выражает никаких чувств, и Шастуну кажется, что он уже мёртв.

Мёртв из-за Антона.

Зачем они пытаются спасти труп?..

Снаружи Эд берёт Арсения на руки и, насколько это возможно с человеком, чей вес практически равен его собственному, на руках, быстро устремляется в лес — прямиком к той небольшой деревушке недалеко от леса; командует Дане, чтобы тот бежал вперёд и предупредил какого-то Позова о том, что его лекарские способности сейчас пиздец как понадобятся, и Милохин, кивнув, срывается с места вперёд него.

Егор остаётся с Антоном у башни, потому что бросать его одного в таком состоянии нельзя ни за что на свете; Булаткин, когда Эдову спину больше не видно из-за деревьев, переводит на Шаста сочувствующий взгляд и подходит к нему ближе — тот трясётся как осиновый лист на ветру и не может перестать плакать, практически задыхается из-за своих же слёз.

— С ним всё будет хорошо, Антон, Поз его подлатает, и будет как новенький, — уверяет его Егор с приободряющей улыбкой и сжимает его плечо.

— Он мёртв из-за меня! — Шастун отшатывается от его прикосновения и прикрывает руками грудь, будто ему холодно. — Я убил его своими, блять, руками! 

— Антон, послушай, меня, пожалуйста, — произносит Егор медленно и твёрдо, ждёт терпеливо, пока тот поднимет на него свои красные от слёз и напуганные до ужаса глаза, и только потом говорит вкрадчиво, так, чтобы до замыленного Шастового мозга дошло: — Он живой: он дышит, и его сердце бьётся, слышишь? — Булаткин смотрит ему в глаза открыто и кивает в такт своим словам, усиливая их эффект, но Антоново дыхание не только не выравнивается, но и становится более прерывистым — Шастун мотает головой отрицательно, будто поверить в это не может и, как заведённый повторяет «он мёртв, я видел» и «я убил его».

Егор вздыхает глубоко, опуская голову, а после вновь утыкает свои синие глаза в мокрое от слёз и соплей лицо.

— Дима охуенный врач, он не раз людей почти с того света вытаскивал, я тебе клянусь, Шаст, — прикладывает раскрытую ладонь к сердцу, — с Арсом всё будет в порядке. Пойдём к нему, ладно? Ты ему нужен.

Булаткин протягивает Антону руку и смотрит доверительно.

«Нужен, чтобы выкапывать могилу?» — спрашивает самого себя Шастун и всё же вкладывает ладонь в Егорову, потому что не пойти он не может. 

Слова Булаткина он будто мимо ушей пропускает, находясь в какой-то прострации: Антон знает, что Арсений мёртв, он видел это собственными глазами! Почему же этого не заметил ни Эд, ни его мужчины?

Уже нельзя ничего сделать, как же они не понимают! Мёртвому человеку уже ничем не поможешь, зачем же они пытаются и Антона убедить в том, что Попов жив?

Шастун любил Арсения. 

Любил больше всего в этом мире, а тот любил его в ответ не менее сильно — сработавший поцелуй тому самое яркое подтверждение.

Антон бы хотел поверить в то, что его любовь жива и что Арсению можно помочь, но он знает, что это не так.

Шаст не достоин того, чтобы с ним так мягко общались после того, что он сделал, Антон просто не сможет больше посмотреть в глаза ни Эду, ни Дане, ни Егору, потому что они знали Арсения намного дольше него, для них он был одним из самых близких людей в жизни, а потом пришёл заколдованный Шастун и убил его.

Если они захотят ему отомстить и также лишить его жизни, Антон даже сопротивляться не будет, потому что он этого по-настоящему заслужил.

Если нет, Антон это сделает самостоятельно.

В его жизни больше нет смысла.

Он не достоин жить после того, как собственноручно лишил этой самой жизни свою любовь. 

Он чудовище похуже Проклятия. И раз уж оно мертво, то должен умереть и Антон.

×××

Шаст не запоминает, как они с Егором прошли всю дорогу до деревушки — кажется, моргнул у башни и открыл глаза уже на крыльце дома, который находится на краю поселения, ближе всего к лесу. 

Булаткин стучится в дверь, и ему вскоре открывает растрёпанный Даня, который выдыхает с облегчением, когда видит их двоих; кивает головой на Антона, безмолвно спрашивая, как он, а Егор поджимает губы и неопределённо качает головой, изгибая жалостливо брови. 

Тот интересуется так же безмолвно насчёт Арса, и Милохин улыбается уголками губ.

— Нормально, — говорит негромко и кивает уверенно. — Поз поможет.

— Ну слава богу, — у Егора будто гора с плеч падает — дышать становится определённо легче. — Нам можно к нему? 

— В дом можно, в процедурную нельзя. Поз там с ним наедине возится, — Даня отходит на шаг назад и в приглашающем жесте указывает левой рукой на прихожую, а Булаткин оборачивается к Антону.

— Пойдём? — мягко спрашивает Егор, заглядывая в его глаза с красным белком, на фоне которого зелёная радужка прямо-таки горит своим цветом; Шастун уже перестал плакать, но выглядеть подавленно не перестаёт.

Антон сначала слабо, а потом уже более уверенно качает отрицательно головой, избегая взглядов двух пар голубых глаз.

— Мне нужно побыть одному, — хриплым голосом сообщает он и хмурится так, будто снова заплачет.

Егор и Даня обеспокоенно переглядываются, а после оба смотрят на Антона; Булаткин располагает свою тёплую ладонь на Антоновой спине и проводит плавно вверх-вниз.

— Уверен? Не наделаешь глупостей? — спрашивает он, наклоняясь в попытке всё же поймать его бегающий взгляд, и Шаст всё же смотрит в синие глаза. Кивает слабо и на какие-то доли секунды приподнимает уголки губ. — Хорошо. — Егор улыбается ему тепло и ещё раз гладит того по спине. — Как будешь готов, приходи.

Антон поднимает глаза на Даню, и тот смотрит в ответ с нескрываемым беспокойством — он будто чувствует, что оставлять Шаста одного — охуеть какая плохая идея, но Егор отходит от Антона и, приобнимая за талию Милохина, спрашивает у него:

— Где Эд?

— На кухне сидит, в стену пялит, — отвечает на автомате Даня и всё не сводит глаз с Антона, что отворачивается и опирается руками на ограду крыльца, но Егор тянет его за руку, вынуждая закрыть с негромким хлопком дверь — в синих глазах так и читается «ему сейчас тяжело, пусть побудет один». Милохин с ним не согласен, но спорить у него нет сил.

Тяжело сейчас всем.

Антон перестаёт держать плечи и сгорбливается, как только за его спиной закрывается дверь; смотрит на тёмные промежутки меж деревьев пустым взглядом и думает, что же ему, блять, делать.

Шастун закрывает лицо руками и словно только сейчас замечает, что они испачканы арсеньевской кровью. 

Он отстраняет их от лица и проворачивает их, разглядывая уже подсохшие кровавые линии, что уходят под рукава когда-то белоснежной рубашки; на рукавах застыли красные капли, слева на груди она вообще разрезана и около раны, из которой до сих пор — правда, уже многим слабее — продолжает лить кровь, расползлось огромное пятно, а на животе то ли тоже его кровь, то ли арсеньевская, а может, обе смешались. 

Зато на бежевых брюках точно Арсова.

Антон ощущает, что глаза снова начинают наполняться слезами, и моргает, позволяя им скатиться по щекам; он болезненно обнимает себя рукой поперёк живота, отчаянно пытаясь сжаться в комок, потому что по его вине Арсений, его милый Арсений, любовь всей его жизни, сейчас мёртвый лежит в этом доме, на крыльце которого горько и безутешно плачет Шастун, а какой-то Позов бессмысленно пытается его оживить.

Полутруп ещё можно оживить, но человеку, у которого не бьётся сердце, уже не поможешь ничем.

Шастун вскидывает голову и уверенно смотрит перед собой.

Он отправляется в королевство — но не за ластиком, нет. Шеминов обещал ему смертную казнь в случае неисполнения его приказа. Она-то Антону и нужна.

На улице постепенно начинает темнеть — судя по часам, также испачканным в арсеньевской крови, сейчас только семь часов двадцать минут. 

В начале этого часа Арсений ещё был жив.

Шастун, подавляя очередной поток слёз, воровато оглядывается на дверь и прислушивается некоторое время, чтобы быть уверенным, что за ним никто, чьё имя начинается на «е» и заканчивается «гор», не пойдёт, и только после этого наконец ступает на землю и идёт по памяти в направлении того домика, где месяц назад одна бабуля накормила его борщом, потому что недалеко от него и находится конюшня с Антоновым скакуном.

Тот надеется, что за Минимусом хорошо ухаживали и кормили, и конь не стал худощавой клячей: мчать им до королевства всё же прилично.

Но Антон переживает зря — конь в идеальном состоянии, поэтому Шастун седлает его самостоятельно, морщась от каждого движения (рана, которую по-хорошему бы обработать, даёт о себе знать и, кажется, начинает кровоточить сильнее), но думая о том, что Арсению он сделал куда больнее, отмахивается от расспросов конюхов, мол, всё ли с вами в порядке, потому что у него нет ни сил, ни желания отвечать на эти вопросы.

Хочется поскорее скрыться от их удивлённых взглядов, рассматривающих пятна крови на его одежде и руках, из-за чего Антоновы движения становятся дёрганными и резкими — он слишком спешит.

Кто-то его узнаёт и восклицает: «Это же тот рыцарь!», а после к нему все зеваки пристают с вопросами о том, что неужели он убил принца.

Антону дурно — пелена слёз вновь застилает глаза, и Шаст гневно их вытирает чистым участком рукава рубашки, продолжая возиться с застёжками ебучего седла.

Наконец всё сделано, и Шастун, ставя ногу в стремя, вмиг оказывается верхом и мчит стрелой в переулок меж домами, выезжая за пределы деревни.

Через семь часов попеременной езды его встречает белокаменный дворец, который видно даже глубокой тёмной ночью, но Антону нужно не туда (пока что не туда): он направляется к Ире, чтобы повидаться с ней перед смертью. 

Страх быть убитым за эти семь часов беспрерывных мыслей, что мрачным караваном тянутся за ним, для него сейчас безразличен. 

Ему теперь не страшно, потому что тогда было не за что, а сейчас Антон знает, что заслужил этого.

Шастун оставляет Минимуса у первой встретившейся ему конюшни — его потом всё равно отведут в королевскую — и идёт дальше пешком по тёмным, освещённым редкими фонарями улицам королевства к его окраине, где находится Ирина эзотерическая лавочка.

И чем меньше расстояния ему нужно пройти, тем быстрее бьётся его сердце; вот теперь ему по-настоящему страшно.

Замирает у двери, на которой висит табличка «закрыто», и, мысленно извиняясь перед подругой, начинает в неё не очень громко, но настойчиво стучать, и вскоре через стеклянную часть двери Шаст видит Кузнецову в её привычной белой ночнушке до колена — держит в руках свечку.

Она наверняка рассержена приходом внезапного гостя, который выдернул её из сна (полтретьего ночи как-никак), но как только Ира узнаёт в высокой тёмной фигуре с копной кудрявых волос Антона, она шокировано приоткрывает рот и бежит скорее ему открыть дверь.

— Антон!.. — выдыхает она, смотря в его лицо с изогнутыми бровями, и в одном слова, оказывается, может быть столько облегчения, что сердце разрывается, но радость от возвращения Шастуна длится недолго: она опускает взгляд вниз и видит тёмные пятна крови, хмурится, приоткрывая рот. — Господи, что с тобой? Ты весь в крови!

Она тянет его за руку внутрь и закрывает входную дверь, ведёт в свою комнату и, взмахивая рукой, зажигает разом все свечи; усаживает Антона прямо на расправленную кровать, которая ещё хранит тепло её тела, а сама отходит к шкафу, доставая оттуда перекись и кучу ваты.

Падает перед ним на колени и проводит смоченной водой ваткой по лицу, обеспокоенно заглядывая в глаза.

— Господи, как же я рада, что ты цел! Я так за тебя переживала, ты не представляешь! — причитает она, задирая его чёлку и протирая лоб — неужели он настолько в Арсовой крови испачкался?

Воспоминания об Арсении вновь его настигают, и Шастун изгибает дрожащие губы и болезненно жмурится, перехватывая Ирину правую руку и опуская голову.

— Антон, милый, ты чего? — спрашивает Кузнецова, накрывая тыльную сторону шастуновской ладони своей тёплой сухой рукой.

— Он был тем самым, — не открывая глаз, выдыхает Антон шёпотом. — Я любил его, Ир, я так сильно его любил, я… — Шастун вновь плачет — слёзные каналы живут сегодня отдельной жизнью, а Ира смотрит на него обеспокоенно. 

— Милый, мне так жаль… — у Кузнецовой сердце щемит ещё сильнее, чем месяц назад, потому что тот вечер совсем не идёт в сравнение с этим: таким страдающим и абсолютно раздавленным в моральном плане она никогда Антона не видела, и всё внутри неё разбивается на части от того колоссального количество боли, которое плотно засело в шастуновской ауре — тут и ведьмой быть не надо, чтобы такое почувствовать.

— Я убил его, Ир, — Шастун открывает красные от слёз глаза, сразу же натыкаясь ими на Ирины карие. — Я самолично зарезал того, кого любил. Своими же, блять, руками, — Антон опускает взгляд на свои трясущиеся грязные руки и в болезненном отвращении отворачивается.

— Это было зелье, Антон, ты не виноват в случившемся, — уверенно одёргивает его Ира и мягко поворачивает его лицо к себе. — Но мне очень, правда, очень сильно жаль, что всё так получилось.

Шастун смотрит в её лицо, рвано хватая ртом воздух, и качает головой.

— Это всё я виноват, — дрожащим голосом с нотками ярости. — Я позволил этому ебучему Проклятию взять надо мной контроль, это я виноват! — почти что выкрикивает Антон и с силой забирает свои руки у Кузнецовой и закрывает ими лицо. — Я так блядски сильно виноват, Ир, я чудовище, — еле слышно произносит он и сотрясается в беззвучных рыданиях, растирая слёзы по лицу.

— Настоящее чудовище — это Шеминов, который заставил тебя это всё сделать. Он угрожал тебе, а ты не мог не послушаться, ты в этом не виноват, — вновь повторяет слова, сказанные месяц назад, Ира и с мягкой настойчивостью отстраняет Шастовы руки от его лица. — Это убийство на его руках.

Антон смотрит на подругу несчастными глазами и понимает, что и в её слова он не верит: ему, убийце, виновному в смерти своего любимого человека, снова что-то говорят о его невиновности.

— Его звали Арсений, — зачем-то говорит Шастун, опуская взгляд вниз. — Он любил по утрам напевать себе под нос разные песни, любил готовку, любил помогать людям, любил каламбурить и шутить, любил смеяться, любил своих друзей, любил эту жизнь и… — Антон замолкает, смаргивая слёзы. — И меня он тоже любил. Ты знала, что поцелуй истинной любви реально работает? — спрашивает он, пытаясь улыбнуться, будто всё абсолютно нормально, когда как вся его речь звучит как из уст душевнобольного — Антон недалеко от этого ушёл.

Ира смотрит в его лицо растерянно, не понимая, что ей следует на это всё отвечать; сердце от боли за Шастуна на части крошится, оставляя в груди какую-то пустоту.

Прокручивая в голове его сумбурную речь, она цепляется за последнее предложение и приоткрывает рот, хлопая глазами: неужели…

— Вы разрушили действие зелья поцелуем? — Ира хмурится, а Антон усмехается, когда понимает, о чём она подумала. 

О том, что Антон сам выбрал стать убийцей. Хотя, выпив то зелье, именно этот выбор он и сделал.

— Да, — хмуро кивает он и болезненно морщится, потому что тот поцелуй был такой нежный и чувственный, хоть и короткий, которого Шастун не заслужил, — после того, как Проклятие вонзило в него кинжал, — выплёвывает Антон и кривится от боли, которая простреливает грудную клетку в месте, где оно оставило метку на память.

На Ирином лице так и отображается это «блять», когда она понимает, как сильно проебалась, задав этот вопрос, — ей становится жутко стыдно за то, что она посмела хотя бы на секунду усомниться в Антоне.

И только Кузнецова открывает рот, чтобы извиниться, как Шастун её перебивает:

— С утра я пойду к Шеминову, — отрешённо и безразлично сообщает тот, смотря куда-то в сторону. — Я не буду ему говорить, что Арсений мёртв, я просто… — вдыхает через нос, — не достоин жизни после того, что сделал.

Выдыхает.

Ира шокировано распахивает глаза.

— Что? — уточняет она, хотя прекрасно всё услышала. — Антон? — Кузнецова заглядывает в его глаза обеспокоенно. — Что за глупости ты говоришь? — она хмурится: за Антона теперь не больно, а страшно, жутко страшно. — Ты достоин жизни!

— Разве? — Шастун смотрит на неё с таким безразличием к собственному существованию во взгляде, что становится не по себе, и Ира вновь хмурится.

— Ну конечно! — уверяет его она и вновь берёт его руки в свои, прижимает их, сомкнутые, к груди, где сердце бьётся отчаянно быстро. — Я думаю, что Арсений, как любящий тебя человек, не хотел бы того, чтобы твоя жизнь заканчивалась вместе с его, — осторожно произносит Ира и улыбается уголками губ в надежде, что Антон её слышит и — самое главное — слушает.

И Шаст её действительно слышит и даже слушает, потому что её слова заставляют всплыть на поверхность последние Арсовы слова с просьбой продолжать жить.

Антон сквозь неописуемую боль улыбается, потому что это же Арсений — как он может по-другому на него реагировать? даже если больно так, что хочется разодрать себе грудную клетку и собственной рукой сдавить своё сердце, чтобы перестало причинять настолько сильные страдания, Арс до последних секунд его жизни останется его самым светлым воспоминанием — его Арсений, которого он любит до невозможности. 

Но как бы сильно Антон его ни любил, он не сможет продолжать жить ради Арсения, но без него в своей жизни.

Попросит у него прощения при встрече на том свете.

Но Ире об этом знать не обязательно.

Этот разговор лишён смысла, потому что Шастун от свей идеи не отступится, а потому ему нужно на некоторое время вжиться в роль, чтобы Кузнецова ему поверила. 

Антону безумно жаль её обманывать, но он правда не вынесет жизни без Арса — такая сильная любовь к человеку, которого нет в живых, рано или поздно его погубит, так что лучше прекратить своё страдание как можно скорее.

Шастун улыбается ей и кивает.

— Ты права, — он выдыхает будто бы облегчённо и вытирает слёзы с лица обеими руками. — Он хотел бы, чтобы я продолжал жить.

— Да, конечно! — с улыбкой кивает ему Ира и приподнимает брови. — И к Шеминову ты не пойдёшь? — она вытягивает указательный палец и смотрит наигранно грозно, и Шастун выдавливает из себя смех — получается вроде даже искренне.

— Нет, — он отрицательно качает головой.

«В восемь часов буду у ворот».

— Хорошо, — тепло улыбается ему Ира и рукой мягко проводит по его скуле.

«Я верю, ты простишь меня. Когда-нибудь».

— Мы справимся с этим, милый. — Ира встаёт с колен, целомудренно целуя его в лоб, как сделал Арсений, прежде чем потерял сознание, и Антона на секунду переёбывает воспоминаниями, а рёбра сковывает очередной спазм, но Шастун изо всех сил старается не подавать вида. — Я буду рядом. — Она присаживается рядом на кровати и смотрит на его рану на груди, приподнимая разрезанные части рубашки. — А сейчас давай тебя подлатаем, хорошо? 

Кузнецова вновь смачивает ватку и аккуратно прижимает её к ране — прикрывая глаза, Антон лишь надеется, что не подхватил за это время заражение крови.

Хотя какое ему дело, если уже сегодня его не будет в живых.

Ира обрабатывает его рану, но одежду никакую предложить не может, потому что у неё ничего мужского — что довольно очевидно — нет, но она настаивает на том, чтобы Шастун хотя бы разделся: одеяло-то она может ему дать, но тот ни в какую не хотел, оправдываясь тем, что Кузнецова замёрзнет в одной тоненькой ночнушке. Ночи летом всё-таки холодные.

На этот раз на кровати укладывается Ира, а Антон устраивается на табуретке напротив неё и вглядывается в её спокойное расслабленное лицо, пытаясь запомнить то в мельчайших деталях: это, вероятно, последний раз, когда они видятся, если только она, конечно, не придёт на его казнь, когда новость об этом облетит всё королевство.

Антон искренне надеется, что Ира простит ему это. И поймёт. Она должна понять.

Шастун даже не предпринимает попыток заснуть — не получилось бы, даже если бы пытался, потому что мысли просто-напросто не дадут.

Антон вспоминает своё знакомство с Ирой, начало их дружбы и тёплые разговоры по ночам до самого утра, когда они сбегали из дома на некоторое время, чтобы ещё чуть-чуть провести время друг с другом. Все эти годы они были не разлей вода, ценили друг друга, уважали и любили — дружеской, разумеется, — любовью. 

Не обманывали никогда.

И сегодня, впервые за одиннадцать лет их дружбы, Антон впервые солгал, но чувствует внутри лишь пустоту.

Кажется, будто все чувства вместе со смертью Арсения, отрубило, и он способен испытывать только бесконечную изматывающую боль и любовь. Любовь к человеку, которого он увидит совсем скоро на небесах, и снова будет счастлив.

Впервые за последние десять часов Антон улыбается искренне.

×××

Когда на карманных часах маленькая стрелка почти указывает на восемь, Антон, так и не сомкнувший глаз, поднимается и покидает комнату — Ира спит слишком крепко, чтобы что-то услышать. 

Практически ровно в восемь Шастун стоит у ворот замка и, смотря в глаза страже, говорит, что ему нужно к королю — эти двое, видимо, узнают в нём того самого рыцаря, который теперь, по истечении месяца, по-любому объявлен вне закона, и грубо хватают под руки совсем не сопротивляющегося Антона, ведут его во дворец в палаты короля, что наверняка с нетерпением ждёт его на приём.

Двери в тронный зал открывает ему всё тот же Комиссаренко с Макаровым, но Шастун на них не смотрит совсем; он даже на Шеминова взгляд не поднимает, когда стража наконец перестаёт сжимает его плечи так, будто Антон самый опасный на свете преступник и вот-вот сбежит. Он сам им сдался, блять, ало!

— Не думал я, что ты настолько тупой, — усмехается Шеминов, закидывая ногу на ногу и с интересом подпирая голову рукой. — Явиться во дворец, когда накануне ослушался приказа короля, — отвратительно задумчиво выдыхает он, а после совершенно внезапно встаёт с трона и так же не спеша спускается со ступенек. — Или ты всё же не настолько безнадёжен и у тебя где-то припрятана таки голова мальчишки? — усмехается, смотря прямо Антону в лицо.

Шастун поднимает на него тяжёлый взгляд, но не говорит ничего — он и не скажет; хочет лишь, чтобы этот театр одного — и крайне хуёвого — клоуна поскорее закончился.

Его лицо не выражает никаких эмоций — непроизвольно и еле заметно сокращаются лишь носогубные складки в желании оскалиться подобно собаке. Внутри всё сводит от желания разбить физиономию этого королевского уебана, потому что это всё началось из-за него.

Если бы не он, Арсений был бы жив.

— Это следы яростной драки на твоём теле? — Шеминов обводит кистью область от колен до груди Антона и кривится, рассматривая его. — Мог бы и предстать перед королём в более достойном виде. — Наигранно морщится тот, смотря на Шаста презрительным взглядом. — Так где голова, Антоша? Я что-то не вижу у тебя мешочка за пазухой, — Шеминов притворно изумляется, обходя вокруг него. — Что молчим? — вздёргивает бровь. — Отвечай, когда король спрашивает! — злится тот, и в карих глазах мелькает злость и раздражение.

Шастун продолжает молчать, смотря на этого шута в королевской мантии, одетой на него по вселенской ошибке, исподлобья взглядом, в котором нет ничего, кроме ненависти.

Шеминов отвешивает ему пощёчину — наотмашь, так что перстни с драгоценными камнями больно впечатываются в кожу. Антон отворачивает голову вправо и болезненно шевелит челюстью: охуеть как ощутимо прилетело, но он терпит, стискивая зубы.

— Что, и сейчас ничего не скажешь? — с презрением в голосе интересуется король, а после хмыкает. — В темницу его, — щёлкает пальцами, и стражники сразу же подхватывают Антона под мышки и направляются к массивным дверям. — До встречи на плахе, Антоша, — бросает напоследок он, вновь усаживаясь на трон. — В семь часов тебя казнят, а я посмотрю на это зрелище в первых рядах. — И Шастуну не нужно оборачиваться, чтобы знать, что на шеминовском лице цветёт крайне довольная собой улыбка.

В семь часов — как иронично.

Почти ровно в семь часов Антон зарезал свою любовь, а теперь в семь отрубят голову ему.

Неплохой конец для их истории.

×××

— Где Антон?..

Эд вот даже не сомневался, что это будут первые Арсовы слова после того, как тот наконец очухался.

— Арс, ты только не нервничай, ладно?.. У него случился ментал брейкдаун, и он вернулся к себе в королевство… Его казнят через восемь часов.

— Что, блять?! — Попов аж на кровати приподнимается от ахуя и окончательно избавляется от остатков сонливости. — Какого хера я узнаю об этом только сейчас!

— Арс, ты только что в себя пришёл…

— Тогда почему мы до сих пор здесь, а не скачем его спасать!

×××

В темнице сыро и темно — даже солнечный свет не попадает внутрь, и Антон зябко греет руки трением друг о друга и горячим дыханием.

О тех, кто обречён на смерть, особо не заботятся, хотя, казалось бы, последние несколько часов жизни, нужно провести их с достоинством, но охранникам и тем более Шеминову на комфорт заключённых в целом наплевать, а потому в камерах даже нет никаких стульев или — уж тем более — кроватей, на которых можно было бы посидеть.

Шастун сидит на полу и, помимо редких попыток согреться, больше никаких телодвижений не совершает — смотрит пустым взглядом на пол за решёткой камеры, по которому иногда ходит охранник, гремя обилием ключей и проверяя, не сбежал ли Антон. 

Тот каждый раз думает о том, что, даже если бы у него была такая возможность и ему бы протянули связку ключей на блюдечке с голубой каёмочкой, Шаст бы не сбежал. Ему незачем это делать.

В голове странная пустота.

Всю ночь в голове роились десятки, сотни, тысячи мыслей, за которыми Антон не успевал, а сейчас ничего — белый лист, а на нём ни одной чернильной кляксы, за которую можно было бы зацепиться.

Антону всегда было интересно: как ощущается близость смерти? будет ли он бояться? как он умрёт?

Близость смерти, её промозглое могильное дыхание в затылок, ощущается Шастуном как что-то неизбежное и правильное, и он ждёт, когда же пройдут эти томительные часы ожидания, изредка поглядывая на свои карманные, с которых так и не может стереть Арсову кровь — рука не поднимается, хоть и половину циферблата из-за этого практически не видно.

Ещё только начало двенадцатого.

Антон выдыхает — из его рта вылетает еле заметное облако пара — и откидывает голову на стену.

Ждать ещё слишком долго.

×××

— Мои дорогие заключённые! — восклицает Арсений так громко, чтобы его было слышно даже в самых уголках его необъятной темницы: семьдесят две камеры по одной стороне и по другой — это вам не хухры-мухры. — Очень рад вас всех видеть! Спешу сообщить, что в ближайшее вы все выйдете на волю, но двенадцать из вас отправятся с нами! Все рыцари, отправленные сюда лысым хуем, известным в народе как Его Лысейшество Шеминов, подайте голос, и мой дражайший помощник вас отопрёт! Этот хуила хочет убить любовь всей моей жизни, так что я буду очень признателен, если вы добровольно и без угроз поделитесь всей имеющейся информацией об этом отвратительном человеке, — и всё это с широкой улыбкой. — А ты, — Арсений тыкает пальцем в шеминовского отпрыска, Демида, кажется, которого Эд уже освободил, и теперь тот растерянно смотрит Попову в лицо, — будешь интересовать меня больше всего, — он прищуривается быстро, а после вновь громогласно обращается ко всем, прихлопывая в ладоши: — В темпе вальса, господа, у нас ужасно мало времени! Уже полдвенадцатого, имейте совесть!

— Шеминовские всё.

— Отлично, поднимайся, грузите их и поехали уже, — Арс кивает головой на выход и оборачивается напоследок. — Вас мы тоже освободим, но чутка попозже!

×××

Полчаса до назначенного времени смерти кажутся измученному ожиданием Антону совсем незначительным промежутком времени — потерпеть ещё всего ничего, и всё это наконец-то завершится: и промозглый холод, забирающийся под одежду, и звенящая пустота в голове, и разбитое на мельчайшие осколки сердце наконец-то перестанет ныть.

В преддверие смерти Шастун не чувствует ничего — ни облегчения, ни страха, ни злости, ни боли.

Внутри абсолютная пустота.

Антон прижимает к месту чуть выше креста на груди, оставленного Проклятием, мерно тикающие карманные часы и отсчитывает секунды до момента, когда его поведут на плаху.

Полчаса. 

Пустяковый срок.

×××

Арсений стучится в дверь, на которой висит табличка, ясно дающая понять, что лавочка закрыта, но он продолжает долбиться в неё, потому что знает, что ему здесь нужно. Через три минуты беспрерывного стука Попов уже готовится разбить стекло и открыть себе дверь изнутри, как из глубины лавки показывается нужный ему человек.

Девушка с осунувшимся и ещё мокрыми от слёз лицом, открывает ему дверь и уже готовится накричать на мужчину, который, видимо, читать не умеет, как тот открывает рот первее:

— Ты Ира? Мне нужна твоя помощь, если ты тоже хочешь спасти Антона, — сразу, без предисловий и лишних расшаркиваний.

Кузнецова растерянно смотрит в его лицо, которое раньше определённо никогда не видела, а после её сознание поражает догадка, и она широко распахивает глаза.

— Арсений?..

Тот приподнимает уголки губ в радушной улыбке.

— Давай не тормозить, — предлагает он и, приобнимая несколько секунд её за талию, проходит внутрь.

×××

Когда до семи остаётся одна минута, за Антоном приходят стражники, и он спокойно подставляет им руки, для того, чтобы их связали — или что они там будут делать. Для Шастуна это всё не имеет какого-либо значения, потому что он даже не собирается сопротивляться.

Лишь бы это всё закончилось поскорее.

Антону надевают мешок на голову, чтобы он ничего не видел, и выводят из темницы.

×××

— Хочешь шоу? — Арсений, скалясь, смотрит с ненавистью на Шеминова, что, попивая дорогое заморское вино из золотого бокала, сидит на троне, который возвышается над толпой людей, что собрались поглазеть на казнь человека, которого король обвинил во всех смертных грехах. — Я устрою тебе блядское шоу, — выплёвывает обещание Попов и отворачивается от него; переводит всё своё внимание на плаху, куда вот-вот…

×××

Антон поднимается по деревянным ступенькам на плаху — с завязанными за спиной руками и с надетым на голову мешком, когда ни хуя не видишь, кроме серо-жёлтого материала этого самого мешка, это сложнее, чем предполагалось.

Шастун останавливается на месте и будто только сейчас слышит, как гудит толпа (судя по всему, недовольно: то и дело слышатся выкрики «остановитесь!», «что же вы делаете!», «это неправильно!», «в чём же он виноват!»; толпа разделилась надвое — те, кто агрессивно поддерживают, и их явное большинство, и редкие люди, кто против).

Палач сдёргивает с головы Антона мешок, и он морщится от яркого света, бьющего в глаза — он во всё той же испачканной его и арсеньевской кровью одежде, потому что переодеться ему не во что, а волноваться о том, в чём предстанет Шаст перед публикой в последние часы своего существования, явно не входит в заботы короля; есть в этом что-то символичное: умрёт, будучи одетым так же, когда сам же убил свою любовь.

Его ставят на колени — Шастун, совершенно не сопротивляясь, принимает такую позу — и грубо толкают на круглое, заляпанное уже давно высохшей кровью бревно, из которого тремя секундами ранее вытащили большой топор.

Палач в классической красной маске замирает в ожидании королевского позволения, и Антон находит взглядом восседающего на троне Шеминова, который смотрит куда-то в толпу.

В человеке у подножия трона Шастун узнаёт Павла Алексеевича, который громче остальной толпы кричит Шеминову, что он сошёл с ума — он единственный в королевстве, кто не боится вступать в стычки с самим королём — а тот пытается его угомонить, визгливо восклицая:

— Павел Алексеевич, если вы сейчас же не успокоитесь, я буду вынужден просить свою стражу удалить вас отсюда! Прошу вас, будьте благоразумны и не оспаривайте королевский приказ! Давайте не будем доводить до крайностей! — как всегда визгливо.

Возмущённого Волю оттаскивает плачущая Ляйсан Альбертовна, и Антон впервые за последние несколько часов чувствует что-то кроме разрушающей пустоты: он с болью в сердце наблюдает за тем, как Павел Алексеевич прижимает к себе супругу и сам, не в силах оставаться равнодушным к скорой гибели важного для него человека, роняет слёзы, встречаясь с Шастуном взглядами.

Антону жаль оставлять в этом мире Волю и его семью, жаль оставлять собственную, жаль оставлять Иру, но так будет лучше. 

Он надеется, что они смогут его простить и несильно будут горевать.

Шеминов, когда стражники наконец успокаивают бушующую толпу, подаёт голос:

— Хочешь что-то сказать напоследок? — спрашивает он с улыбкой — ему это всё слишком явно доставляет веселье, и Антон смотрит на него с нескрываемым отвращением и безразличием одновременно. Над ним снова издеваются. — Дам тебе минутку подумать, — он взмахивает кистью пренебрежительно и подносит бокал к слуге, чтобы тот налил ему новую порцию вина.

Шастуну сказать нечего, и он переводит взгляд с короля в толпу, лица в которой смешиваются в одно пёстрое смазанное пятно; слева стоит какая-то продолговатая высокая повозка, затянутая красной тканью (и где только нашли такую огромную?), и Антон усмехается: это что же, цирк на выезде? После его смерти, Шеминов устроит себе другое развлечение?

Антон скользит по жителям королевства глазами безразлично, узнавая некоторых своих знакомых, которые все до единого смотрят на него с сочувствием, а Шаст лишь думает о том, что зря они свои нервы на это тратят — он же сам это выбрал.

Люди смешиваются в обезличенный ком, из которого Антон в одно мгновение вычисляет такие знакомые голубые глаза, когда встречается с ними взглядом.

Голубые глаза, которые он, как и их обладателя, любит больше всего на свете.

Арсений улыбается ему уголками губ приободряюще, с любовью, и Шастун забывает, как дышать, а сердце сразу же начинает стучать с удвоенной силой; моргает, но в следующее мгновение на том месте уже никого нет, но Антон поклясться может: он только что видел среди толпы Арсения! 

Настоящего живого Арсения!

— Арс?.. — еле слышно выдыхает Антон и аж приподнимается с бревна, обеспокоенно выглядывая в толпе своего возлюбленного — ему же не могло показаться!

Палач с грубой силой впечатывает его лицом обратно в далеко не мягкую поверхность бревна, рявкая грубое «лежать». 

Видимо, с ударом до мозга вместе с сигналами о боли доходит и то, что Шастуну на почве того, что он начал медленно сходить с ума (или, может, из-за того, что он уже более суток ничего не ел), образ Арсения привиделся.

Эдакое прощальное видение, чтобы не так грустно было умирать.

Антон вздыхает глубоко, пытаясь успокоить суматошно колотящееся сердце, которому на секунду позволил поверить, и прикрывает глаза, когда слышит шеминовское короткое «руби».

Палач заносит над головой свою огромную секиру, и Шастун невольно задерживает дыхание и жмурится; сжимается весь, но всё ещё не пытается уйти от устрашающего лезвия.

Но, когда спустя три секунды, сколько это обычно занимает (не то чтобы Шаст бывал на казнях — это его первый раз, и он же в центре внимания, вот это везение! — но хоть какое-то представление имеет), ничего не происходит, Антон всё же открывает глаза, сначала робко один, а после него и другой, и видит, что плаху окутывает странный дым, слишком густой консистенции, и Шастун, не понимая, что происходит, всё же на всякий случай перестаёт дышать.

Грузное тело палача, каким-то образом связанное, падает на плаху, а после и вовсе исчезает — Антон пялится на это с широко распахнутыми глазами и понять не может, какого хуя происходит. Ему уже отрубили голову, и эта фантазия — его последняя мысль, успевшая воспроизвестись, перед тем как кануть в лету?

На плахе раздаются нестройные шаги, и Шастун пугливо замирает: неужели Шеминов решил собственноручно отрубить ему голову?

Но перед Антоном, словно его заслоняя, кто-то встаёт, и Антон сначала думает на Павла Алексеевича, но потом, когда неясный дым через четверть минуты рассеивается, Шастун, возвращаясь в вертикально положение, но всё ещё не спеша вставать с колен, смотрит вверх с открытым ртом и понимает, что этот кто-то — Арсений.

Живой.

Настоящий.

Арсений.

Который оборачивается на секунды три и дарит ему нежную улыбку, а после отворачивается к перешёптывающейся толпе, что тоже примерно ни хуя не понимает, что это за перфоманс и где их кровища и отрубленные бошки всяких там рыцарей, ослушавшихся приказа полоумного короля.

Кстати, о нём — Шастун сначала не понимает, почему до сих пор не раздались его визги о похеренной казни, а потом просто смотрит на него и видит, что у того рот заткнут тряпкой, что служит своеобразным кляпом, а руки и ноги прикованы к стулу; чуть позади его трона на той же платформе, к которой привязана и так же заткнута самодельными кляпами вся шеминовская стража, стоят Эд с Даней, которые мягко улыбаются Антону, встречаясь с ним глазами.

Антон поверить не может в реальность происходящего — его реально спасает Арсений (Шастун до сих пор осознать не может, что тот живой!) и неразлучная троица? Охуеть можно. 

Только Егора вот пока не видно, и это заставляет напрячься.

Арс вскидывает вверх руку, прося тишины у всё громче и громче говорящей толпы, и люди наконец затыкаются.

— Я Арсений, — громогласно произносит он, вскидывая вверх подбородок, — но вы знаете меня как принца, заточённого в башне.

Толпа будто взрывается — тут и там слышатся нелицеприятные возгласы о том, что Попов отвратительный душегубец, что он убил чьего-то сына или внука, что он отвратительный и так далее и тому подобное; Арс даже не пытается их перекричать, оглядывая беснующихся людей снисходительным взглядом, а после вновь поднимает вверх правую руку, и люди его, на удивление, слушаются.

Попов кивает куда-то в сторону края толпы, и Антон, как и все присутствующие, оборачиваются на ту самую повозку, накрытую плотной красной тканью, рядом с которой стоит Егор и по команде Арсения ткань стягивает.

В повозке, похожую на передвижную тюрьму, находятся все двенадцать горе-спасителей, что сразу же выходят из клетки, как только Булаткин открывает дверь. 

Люди поражённо ахают, а некоторые, видимо, родственники или близкие люди, через всю толпу пробираются к ним.

Арсений наверняка улыбается довольно, смотря на это всё, — Шастун, до сих пор стоящий на коленях у бревна, этого увидеть не может, но нарисовать картинку в воображении не составляет никакого труда, потому что поведение Арса и его реакции он за этот месяц выучил лучше чем потрясающе.

— А теперь, — вновь подаёт голос Попов, когда люди наконец готовы его слышать и слушать, — когда вы убедились, что моя совесть чиста, я хочу вам кое-что рассказать, — Арс уверенно осматривает замерших людей, а после вытягивает правую руку в сторону, указывая на что-то. — Все вы знаете Иру.

Толпа согласно гудит, но в их настороженных взглядах всё ещё проглядывается недоверие, а Антон не понимает, как мог не заметить то, что Арсений на плахе не один; Шастун переводит взгляд на Кузнецову, которая мельком смотрит на него в ответ и не выглядит рассерженной ни на толику, но тот всё равно смотрит на неё виноватым взглядом побитой собаки — он так проебался перед ней.

— Могущественная добрая ведьма, — Арсений неторопливо прохаживается по плахе до Иры, которая улыбается толпе. — Я попросил приготовить её сыворотку правды, — Попов перенимает из рук Кузнецовой закупоренную пробирку с зельем внутри и поднимает её над своей головой, демонстрируя людям, — чтобы та не дала мне соврать.

Арсений ногтем избавляется от пробки и опрокидывает в себя содержимое; вновь поднимает её над головой, показывая, что сыворотка выпита до дна, а люди вопросительно косятся на Иру, которая наконец отвечает на их безмолвные вопросы:

— Устами Арсения говорит истина, — подтверждает она, и толпа ей верит, потому что у них нет обоснований не доверять той, которая практически каждому жителю королевства когда-то в чём-то да помогла.

Авторитет Кузнецовой никто не ставит под сомнение, а потому люди обращают всё своё внимание к Арсу и ждут, пока тот начнёт говорить, и Антон им по-настоящему заворожён — следит за каждым его движением и мысленно подбадривает, непоколебимо веря, что он справится с чем бы то ни было.

— Вашему королю плевать на жизни своих поданных. Для вас не секрет, что он хотел моей смерти, но спешу сообщить, что я ни в чём не виновен! Он обманывал вас: он заставлял рыцарей под угрозой смертной казни за непослушание идти за мной, чтобы воспользоваться мной и моим статусом принца и завладеть северным королевством, потому что ему мало той власти, что сейчас находится у него в руках. Мало богатств, которых у него бессчётное количество, мало денег, которые вы, дорогие граждане, платите в казну! Его не волнуете вы и их жизни, его волнуют только власть и деньги, — неторопливо шагая туда-обратно по плахе, будто он на сцене, говорит Арс, как можно спокойнее и ровнее, стараясь не скатываться в гнев и ярость оттого, насколько этот человек отвратительный. — Он был убеждён, что я убиваю его рыцарей, но всё равно продолжал отправлять их ко мне, потому что ему было плевать, он видел только цель, считая своих поданных расходным материалом, и только после якобы смерти, — изображает пальцами кавычки, — своего сына, возжелал моей смерти, и послал Антона убить меня, — он указывает вытянутой рукой на Шастуна и оборачивается на него — голубые глаза пылают энтузиазмом и смотрят на него с любовью и нежностью. — Антон спас меня, — признаётся Арс с особенно интонацией, вновь оборачиваясь к толпе, — а я спас его. Антон ни в чём не виновен, и он не заслуживает смерти из-за сумасшествия вашего короля! — подытоживает Арсений и смотрит прямо в глаза Шеминову. 

Попов продолжает говорить про то, что он нечестно занял престол, будто это и до этого не было всем очевидно, а Антон с каким-то извращённым удовольствием наблюдает, как у людей, которые готовы были жопу королю лизать, происходит разрыв шаблона и как они разочаровываются в том, кого раньше чуть ли не к святым приписывали, потому что они Арсовым словам верят, ведь через него говорит истина.

Но больше всего чувств Шастун испытывает, когда смотрит на арсеньевскую спину и на чёрный затылок и понимает, что любит этого человека больше всего на свете; Антон так сильно благодарен ему за то, что успел, за то, что предотвратил то ужасное Шастово решение, потому что, как только это солнце вновь засияло в его жизни, он сразу же будто излечился от всех негативных мыслей: ему вновь хочется жить, улыбаться и светить, а ещё любить Арсения хочется.

Теперь точно ничего не будет этому мешать.

Тем временем Попов заканчивает разоблачение Шеминова и его метафорического грязного нижнего белья, и толпа гудит недовольно, а Арсений усмехается, обращаясь к королю:

— Правду ли я говорю, Ваше Величество? — всё же с некоторой язвительностью и издёвкой спрашивает он, а Даня наконец вытаскивает из шеминовского рта кляп.

— Конечно, правду! — восклицает тот, и люди поражённо ахают.

Даже Антон охуевает, расширяя глаза, потому что он совершенно точно не ожидал того, что Шеминов так открыто признает все свои тёмные делишки — злодеи вроде него же не должны так просто сдаваться, а как же их природная изворотливость и умение пиздеть людям? Неужели он так просто сливает самого себя и возможность дальше наживаться на людях?

Шеминов признаётся во всех своих отвратительных деяниях, и его подданные наконец открывают глаза и видят, какого же подлого низкого человека они допустили к власти, и Даня прерывает поток шеминовских выкриков, вновь засовывая ему в рот кляп.

Арсений удовлетворённо улыбается, но сразу же возвращает себе более спокойный вид; вздыхает через нос и расправляет плечи.

— Думаю, все со мной согласятся, что Шеминову пора отправляться в темницу, где тот проведёт остаток своих дней, — говорит Попов, приподнимая брови, а толпа активно ему поддакивает. Эд снимает с шеминовской полулысой головы корону и, будто та летающая тарелка, ловко бросает её Арсению — тот, конечно же, ловит. Приподнимает обеими руками корону и широко улыбается людям. — Эта корона с самого начала должна была принадлежать лишь одному человеку, — Арс слишком ярко светит и отрывает пятки от земли от излишнего энтузиазма. — Павел Алексеевич, — громко зовёт Волю Арсений, и толпа расступается перед ним, когда тот, самую малость охуевший и непонимающий, что вообще происходит, под руку с женой идёт к плахе под улюлюканье толпы, и Попов приседает, чтобы надеть корону на его голову, — она ваша по праву, — полушепчет он, и его всего распирает от радости от того факта, что он только что лично короновал человека, которым восхищался всё это время.

Люди ликуют, хлопают в ладоши и свищут, и Арсений, поднимаясь, облегчённо смеётся вместе с ними.

А после, словно что-то — действительно, что, блять, — вспоминает, подлетает на своих невидимых крыльях к Шастуну и, достав кинжал из ножен, разрезает связывающие Антоновы руки за спиной верёвки.

Берёт его за руки и тянет за собой наверх, поднимая с колен, а после прижимается к нему всем телом в крепких объятиях, несмотря на грязную Антонову одежду, и только теперь оба облегчённо улыбаются: у них всё получилось.

— Я думал, ты мёртв… — бормочет ему в шею Антон, вдыхая наконец его запах полной грудью, и всё не может перестать водить руками по арсеньевской спине.

— А я боялся не успеть, — признаётся Арс, отрываясь от него, но не делает и шага назад — обвивает руками Антонову талию и смотрит ему в глаза с укором. — Дурак ты, цветочек, — звучит так мягко, что обидеться на это просто невозможно, — но я люблю тебя больше всего на свете.

Шастун так улыбается, что у него лицо грозится разойтись по швам.

— Правда? — спрашивает он, изгибая брови, а Арсений кивает.

— Правда, — фыркает смешливо. — Или поцелуй истинной любви не сработал и ты всё ещё хочешь меня убить? — он игриво вздёргивает бровь, а Антон смотрит на него осуждающе. Но с любовью. Но осуждающе.

— А сыворотка правды… — начинает Шастун, так и не понимая до конца, что именно хочет спросить, а Арс его мысль сразу же понимает и отвечает c улыбкой:

— Я её не пил, — признаётся он, а Антон удивлённо приподнимает брови. — Мне просто нужно было, чтобы люди мне поверили. Да мне и не было смысла врать, — он жмёт плечами. — Но Шеминову мы в вино всё-таки её подлили, — хитро и как бы невзначай бросает Арсений, а Шаст смеётся и смотрит восхищённо.

— Так вот оно что! — тянет он понятливо, а Арсений самодовольно улыбается. — А ты что выпил тогда?

— Шампанское с зелёным красителем, — фыркает смешливо. — Для смелости.

— Ты был великолепен, — озвучивает мысль, крутящуюся у него в голове во время арсеньевского выступления, и смотрит на него лучистым взглядом, что прямо-таки кричит о его любви. — Но почему бы не выпить сыворотку по-настоящему?

Арсений растягивает губы в хитрой полуулыбке и морщит по-лисьи нос:

— Ты хочешь, чтобы я вместо дела сто лет пиздел людям о своих чувствах к тебе? — вскинув одну бровь, уточняет Арс невозмутимо, а Антон расплывается в широкой и до ужаса влюблённой улыбке. — Поцелуешь меня? — спрашивает он полушёпотом и заглядывает с немой просьбой в травянистые глаза.

— Люди же смотрят, — трётся кончиком носа с очаровательной родинкой на нём об арсеньевскую кнопку и глядит в голубые, ничуть не смущённые глаза любви всей его жизни.

— Пусть смотрят, — довольно выдыхает Арсений, прежде чем приподнимается на носочки и, запуская обе руки в Антоновы кудрявые волосы, наконец прижимается к его губам в долгом и чувственном, нетерпеливом и долгожданном поцелуе.

Прихватывает нижнюю шастовскую губу своими, и Антон чувствует, как Попов улыбается, и не может не улыбнуться тоже, из-за чего их кожа натягивается и поцелуй слишком быстро оканчивается, потому что тот отстраняется, но Шастун тянется за ним и в этот раз целует уже без улыбки и глубже, встречаясь своим языком с Арсовым.

Кто-то из толпы им, кажется, аплодирует, из-за чего все поступают точно так же, и Антон, слыша хриплый Эдов смех, который узнает из тысячи, понимает, что заводилой был именно он; хочется смеяться с этой всей ситуации — потому что сложно придумать что-то более сказочное и несбыточное, но вот оно происходит на самом деле, и Шаст никогда не был настолько благодарен Вселенной за то, что та всё обустроила, как всегда, лучшим образом из всех возможных, — но похерить их третий (тот второй, когда Попов целовал Проклятие, Антон считать не хочет), счастливый, поцелуй он себе позволить не может, а потому сдерживает себя от смешка, выдыхая через нос и притягивая Арсения к себе ближе, а тот, всё так же стоя на носочках, обнимает обеими руками Шастову шею, вжимаясь в него.

Антона такое отчаянное желание быть ближе в лепёшку размазывает, и теперь ему хочется не смеяться, а кричать на весь мир о своей любви к Арсению. 

А лучше — прошептать это Попову на ухо, потому что тот, как бы это банально ни звучало, этот самый мир ему заменил.

Антон отстраняется от его губ, но не от лица, трётся кончиком носа об Арсову щёку и, улыбаясь нежно, выдыхает:

— Я говорил, что пиздец тебя люблю? 

Опустившийся с носочков Арсений приоткрывает глаза, встречаясь взглядом с травянистыми Шастовыми, и расплывается в игривой улыбке.

— Да, но можешь сказать ещё много миллионов раз, — он довольно морщит нос и расцепляет руки за Антоновой шеей, скользя ладонями по ключицам и сползая ими на грудь. — Я тебя тоже люблю, Антон, — с особенной интонацией выдыхает он и с таким тёплым взглядом, что Шастуна волной любви смывает, а глаза предательски слезятся, потому что его сердце не выдерживает такого количества нежных чувств к его принцу; Арс тянется его вновь поцеловать, но его руки продолжают скользить ниже, и, когда Попов с нажимом — разумеется, неспециально — проводит ладонью по открытой ране на сердце Антона, тот шипит и отстраняется смотря вниз, куда сразу же переводит взгляд и Арсений. — Боже мой, что это… — Попов аккуратно приподнимает лоскут рубашки, смотря на ужасный крест, и его рот невольно приоткрывается, а брови стремительно сдвигаются к переносице; он с воинственным видом вскидывает голову, смотря Антону в глаза. — Это этот хуй сделал? — Арсений, даже не получив подтверждения от Шастуна, сразу еж разворачивается и со словами «я его сам щас прирежу, уёбок, блять» хочет было пойти к лестнице с плахи, но Антон его ловит и разворачивает к себе лицом, приобнимая за талию.

— Тих-тих, Арс, — успокаивает его с мягкой улыбкой, проводя руками вверх-вниз по его плечам, — арсеньевская забота ему, безусловно, приятна, но вряд ли кто-то будет рад кровопролитию. — Это Проклятие на память оставило. — Пытается улыбнуться безмятежно, но губы сами собой поджимаются, а Попов смотрит на него с сочувствием. И явным желанием надавать Проклятию пиздов. — Прости, что я ушёл, — будто только сейчас вспоминает Антон, что этого всего могло бы не быть, если бы он просто послушал Эда, или Егора, который ему твердил, что Арсений живой, или Даню, который сказал, что тот выкарабкается, но нет же: он, как умалишённый, видел то, чего на самом деле нет и не желал вникать в то, что ему неоднократно говорили. — Я будто не осознавал, что мне говорили, и очнулся, только когда тебя сейчас увидел… — опускает голову и, хмурясь, изламывает брови. 

— Любовь моя, посмотри на меня, — мягко просит Арс, располагая тёплые ладони на Шастовых скулах, но не предпринимая ни одной попытки поднять его голову — ждёт, пока Антон это сделает самостоятельно, и вскоре тот встречается своим взглядом, внутри которого плещется непомерная вина, со спокойным и безусловно любящим Арсовым. — Тебе не стоит извиняться за реакцию своей психики, — он поглаживает кожу под левым глазом подушечкой большого пальца. — Я представляю, какое это потрясение для тебя было: сидеть внутри своей головы и не мочь ничего сделать, пока меня там убить пытаются. — Попов поджимает жалостливо губы, а Антон на секунду хмурится, потому что не понимает, откуда Арсений это знает, а потом вспоминает, что сам же ему и рассказывал свои ощущения после того случая с походом в туалет и бритвой, который будто целую вечность назад был. — Мне Эд объяснил, что у тебя ментал брейкдаун случился, но я, даже не зная этого, не стал бы на тебя сердиться, потому что по сработавшему поцелую, — уголки его губ сразу же ползут вверх, и Антон не может не улыбнуться в ответ, — я понял, что твои чувства ко мне настоящие и очень сильные. Не то чтобы я сомневался, конечно, — фыркает он, уже открыто улыбаясь.

— А парни как?.. — спрашивает Шаст нерешительно, и нежная улыбка меркнет на пару полутонов.

— Тоже за тебя переживали, — сразу же выдыхает Арс, и у Антона нет оснований ему не верить. — Главное, что сейчас всё хорошо. — Попов привстаёт на носочки и мягко целует его в губы, а Антон ему отвечает, потому что не может (и не хочет) не, но тот отрывается довольно поспешно оставляет быстрый поцелуй на кончике шастовского носа. — Так, ладно, иди тогда к Ире, чтоб она тебя подлатала и дала одежду переодеться — мы там тебе взяли, — а потом подходи к лесу за пределами королевства — мы там остановились, — Арсений опускается на пятки, переводя взгляд на Шеминова, что пытается выплюнуть изо рта тряпку (бесполезное занятие) и дёргается так, что Эду с Даней и присоединившемуся к ним Егору — и когда только успел? — приходится поддерживать его трон, чтобы тот не наебнулся — хотя кто бы против этого возражал. — А мы пока Его Лысейшество переместим в темницу, где ему, уёбку, самое место.

Антон кивает ему с согласной улыбкой, когда Попов вновь переводит на него взгляд, что с жестокого будто по щелчку меняется на влюблённый и мягкий — такой привычный и столь Шастуном любимый; он мельком кидает взгляд на Иру, которая уже давно спустилась с плахи, но всё ещё находится у неё, и грустнеет, неловко опуская голову.

Арсений Антоново смятение, конечно, замечает и аккуратно приподнимает его подбородок двумя пальцами, заставляя вновь посмотреть на себя.

— Чего ты? — спрашивает он мягко с искренним беспокойством в голубых глазах.

— Я виноват перед ней, — опускает взгляд, но боковым зрением видит, как улыбается Арс.

— Тогда следует начать с извинений. — Попов приобнимает его аккуратно, стараясь не задеть рану, когда теперь знает, что она там есть, и поглаживает Антона по спине. — Давай, мы тебя будем ждать.

Арсений оставляет быстрый поцелуй на Шастовой скуле и упархивает с плахи, спрыгивая в толпу; на ходу командует уже отвязанным стражникам тащить трон с Шеминовым на нём в королевскую темницу, а после присоединяется к своим парням, говоря им что-то с радостной улыбкой, из-за чего они все вчетвером практически одновременно на него оборачиваются, и Антон улыбается и перебирает пальцами в воздухе — Попов делает рукой жест, мол, иди, и по его губам Шастун читает то же самое.

Антон шмыгает носом и находит взглядом Кузнецову, идёт к ней как провинившийся ученик, но она в итоге на него даже не сердится — лишь улыбается тепло и облегчённо — и обнимает, поглаживая по голове прямо как мама.

У неё в каморке Шастун, пока та мешает ему зелье, которое рану-то залечит, но шрам никуда не денется, потому что, как она сказала, это результат магических действий, отменить которые не сможет, к сожалению, никто (Антону самую малость грустно, что он теперь останется с уродским шрамом, что будет напоминать о его самой большой глупости в жизни и о том, как он чуть не убил свою любовь, но поделать с этим ничего нельзя, так что остаётся только смириться), сидит на её кровати, болтая ногами, и по Ириной просьбе рассказывает, как у них с Арсением всё завертелось — сегодняшней ночью он этого делать бы ни за что не стал, потому что он правда думал, что его любовь мертва, и было бы слишком больно, а сама Кузнецова ни за что не стала бы его об этом просить, — и у него по мере этого рассказа лицо с каждой секундой всё сильнее грозит разойтись по швам от влюблённой улыбки.

Он поменял пока что только заляпанные кровью штаны на белоснежные, коих у Арсения до хера, но которые Антон ещё ни разу не носил, и его ждёт такая же белая рубашка — сейчас он сидит с голым торсом, чтобы не пачкать раной чистую ткань; хоть Ира ему и протёрла кровь вокруг неё, но лучше дождаться момента, когда на месте развороченной раны останется только наверняка очень заметный шрам.

Кузнецова, передавая ему намешанное зелье, говорит, что очень рада тому, что его мечта наконец сбылась самым лучшим образом, и что желает ему исключительно счастья с Арсением, потому что видит, как они оба светятся рядом друг с другом, и просит не забывать её хоть иногда навещать, на что Шастун обещает, что непременно так и будет.

Они крепко обнимаются напоследок — теперь-то Антону ничего не мешает этого сделать нормально, — и Ира даже слезу роняет, а Шаст ещё раз благодарит её за всё и шутит, что будет ей письма голубями слать.

Антон, как всегда, просит подругу его не провожать и идёт к большим воротам самостоятельно, разглядывая улицы королевства так, будто видит их впервые, и пытается впитать в себя их красоту — родные места покидать всегда непросто; по пути на той площади, где ему чуть было не отрубили одну важную часть тела, он встречается со своей мамой и Павлом Алексеевичем и прощается с ними, также обещаясь их навещать, обнимается с ними долго, а потом они берут с него слово познакомить их с Шастовым принцем, о котором оба наслушались сполна, и его друзьями.

Всё ясно — через три дня они сюда снова приедут, и Антон совсем не будет против такого расклада, и Арс наверняка тоже.

К большим воротам Шастун подходит до пизды счастливый — улыбка, его постоянная спутница, с лица не сходит ни на секунду, и, чем ближе лес, тем только сильнее она растягивается от предвкушения встречи с Арсением и парнями: хочется последних лично поблагодарить за такое чудесное спасение.

Их повозку у леса, на которой сидят, свесив ноги, кажется, если его не подводит зрение, Даня с Егором, а чуть дальше от них — Арс, что повёрнут к нему спиной, Антон замечает издалека, и ускоряется, переходя на лёгкий бег.

Булаткин, увидев его, стремительно к ним приближающегося, поднимается с телеги и с широкой улыбкой ему машет — для Антона, которого глазные контакты в большинстве своём жутко смущают (он только Арсению может в его прекрасные голубые глаза смотреть, не отрываясь, без неловкости), нет ничего более неловкого, чем идти навстречу человеку, когда вы друг друга видите, но идти ещё до хуя, а потому он смотрит куда угодно, только бы не на Егора.

И, только подойдя ближе, он наконец поднимает голову, радостно ему улыбаясь ещё шире, чем до этого, и сразу же падает в его объятия — первые за всё время их знакомства; Антон похлопывает его по спине и негромко говорит на ухо слова благодарности за спасение, а Булаткин только фыркает «не за что» и так же хлопает его пару раз по лопатке.

Даня, что поднялся вслед за своим партнёром и что ожидает своей очереди, лишь дарит ему свою широченную добрую улыбку и кулачком несильно в дружеском жесте бьёт ему в плечо, говоря, впрочем, без всякого упрёка, что он заставил всех четверых знатно пересраться.

Арсений также спрыгивает со своего насиженного места, держа в руках что-то коричневое (наверное, одеяло или плед), но подходить не спешит — ждёт, пока Шастун наговорится с их друзьями, которых наконец-то видит не через прутья решётки, и оглаживает взглядом уже ставшее родным лицо.

Антон подходит к нему спустя минуты три, и Попов безмолвно кивает ему на первое же дерево, что к ним ближе всего; они подходят к нему, и Арс расправляет плед, предлагая на него присесть, и первым же прижимается к нему задницей, облокачиваясь спиной на дерево, — хлопает по своим бёдрам, и Шастун, удивлённо вскидывая брови, всё же опускается на его ноги и ёрзает, устраиваясь поудобнее.

Арсений тянет руки к пуговицам рубашки и начинает расстёгивать, а Антон даже не дёргается его остановить, потому что доверяет ему безусловно, — лишь уточняет смешливо:

— Прямо здесь?

Тот, не смотря ему в глаза, улыбается, кидая на него прозорливый взгляд, но не отвечает ничего; расстегнув все имеющиеся пуговицы в количестве четырёх штук, что доходят аккурат до солнечного сплетения, он оттягивает левую сторону рубашки в сторону, из-за чего Шастово плечо оголяется, и Антон только сейчас догадывается, для чего это всё нужно: Попов хочет посмотреть на шрам.

Арс мягко проводит подушечками указательного и среднего пальцев вдоль одной из полос, и Шаст опускает взгляд, чуть отворачивая голову в сторону.

— Как так вышло? — он слегка хмурится, а после переводит глаза на Антона, что тоже смотрит на него со смешанными эмоциями, и видя это, Попов продолжает: — Если тебе сложно это вспоминать, ты можешь…

Но Антон прерывает его, отрицательно качая головой.

— Нет, я расскажу. — Арсений, самую малость приподнимая брови, безмолвно спрашивает, мол, точно ли он этого хочет, на что Шастун кивает уверенно. — Помнишь, практически перед приходом Эда, Егора и Дани я сказал тебе, что слышал, будто что-то упало?

— Блять, невидимка? — сразу же понимает его Попов, неверяще приоткрывая рот, и Антон, поджав губы, подтверждает еле заметным кивком. — Блять, — Арс с силой закрывает глаза и откидывает голову назад, стучась затылком о ствол дерева несколько раз, и его прерывает Шастун, обе руки располагая на арсеньевских скулах.

— Арс, ты…

— Это я виноват в том, что тебя чуть не казнили, — он открывает глаза, сразу же находя ими шастуновские, — смотрит с раскаянием; накрывает его тыльные стороны ладоней своими руками и подносит правую ко рту, целуя Антона в центр ладони. — Прости меня, цветочек, прости, пожалуйста. Я не понимаю, как я мог быть настолько неосторожным.

Шастун находит самую малость забавным то, что чуть не убил Арсения он, но извиняется сам Арсений; Антон на него зла не держит совсем, а потому наклоняется и целует его в губы — действия порой говорят намного лучше, чем слова.

Пытается в этот поцелуй вложить все свои чувства к этому потрясающему человеку, пытается дать понять, что он не считает Попова виноватым (только если их двоих — и то в равной степени, потому что оба недосмотрели), и его радует, что Арсений под ним постепенно расслабляется, запуская одну руку в спутанные на затылке кудряшки.

— Я не сержусь, — мягко выдыхает ему в губы Антон, когда отстраняется после того, как им надоедает целоваться. — Мы оба проебались, если так посмотреть, так что не вини себя одного, мой хороший, — Шаст улыбается, вновь выпрямляясь и складывая руки у Арса на животе, а тот — на Антоновой талии; кивает ему, безмолвно сообщая, что готов слушать дальше, и Антон продолжает: — Когда вы ушли, я лёг на кровать и под таким углом заметил невидимку. Проклятие, конечно, заметило тоже и сразу же взяло надо мной верх. 

Антон сглатывает, делая глубокий вздох, чтобы успокоиться, потому что сердце от воспоминаний о той абсолютной беспомощности и невозможности что-либо сделать, о том, как он плакал, срывая голос, и умолял Проклятие остановиться, ускоряет свой темп, и Шастун передёргивает плечами — Арсений сплетает его пальцы со своими и сжимает в жесте поддержки, а другой рукой мягко поглаживает талию сквозь ткань рубашки, и тот ему за такую заботу благодарен.

— Оно со мной говорило, Арс. — Антон поднимает взгляд на Арсения, который смотрит на него с неприкрытым сочувствием, но Шаст почти сразу же его вновь опускает. — Издевалось. Насмехалось. Размышляло, как… — Он останавливается, делая прерывистый вздох, — как тебя убить. Обещало, что сделает это быстро и что я скоро это забуду, — Шастун болезненно морщится и выдыхает. — Я пробовал говорить с ним, просил убить меня вместо тебя, но он ничего не слушал. Мне никогда так больно не было, как тогда…

Арсений костяшками пальцев проводит по его скуле, и Антон ловит его руку, поднося её к губам.

— Мне очень жаль, цветочек. — Попов отрывается от дерева, чтобы целомудренно поцеловать свою любовь в лоб.

— Я рад, что этот кошмар закончился, — выдыхает Антон и улыбается с вымученным облегчением. 

— А это? — Арс кивает подбородком на Шастов шрам, что виднеется из-за расстёгнутой рубашки.

— Как сказало Проклятие, это крест на могиле моего сердечка, — безрадостно усмехается Антон, а Попов недовольно сдвигает брови к переносице.

— Вот же уёбок, — выплёвывает он — хочется назвать его выражениями похуже, но он себя сдерживает, потому что смысла вспоминать то, что — посредством их любви — уже мертво, более чем бессмысленно (в данном случае, разумеется). — Но, знаешь, — успокоившись, продолжает Арсений с тёплой улыбкой и вновь оглаживает пальцами Антонов шрам, а Шастун лишь вскидывает брови, мол, я тебя внимательно слушаю, — для меня это — прямое свидетельство нашей любви, которое заставило это Проклятие уйти в небытие.

Антон опускает голову вниз, смотря, как Арсов палец проводит по диагонали вниз справа налево, и искренне пытается увидеть в этих бледных выпуклых полосах что-то такое же прекрасное, что видит Попов и с такой нежностью гладит; и, когда Арсений рисует поверх шрама сердце неотрывной линией, Шастун эту новую неотъемлемую часть себя принимает, улыбаясь тепло.

Арсений имеет какую-то удивительную способность наделять всё особенным смыслом, и Антон ему за это благодарен так сильно, что слов подобрать не может — вновь приникает к его губам в полном этой самой благодарности поцелуе.

Отстраняется от мягких любимых губ, до которых наконец-то дорвался и которые хочется целовать до онемения челюсти, оставляет на них ещё несколько быстрых поцелуев и трётся кончиком носа об Арсов мешочек под левым глазом, пока тот доверчиво прикрывает глаза, упираясь макушкой в ствол дерева и подставляясь с довольной улыбкой под Шастовы поцелуи, что один за другим сыпятся на его лицо.

Выпрямляясь, Антон с нежностью оглаживает арсеньевскую линию челюсти, из-за чего Арсений возвращает голову в прежнее положение, смотря на Шастуна полным любви взглядом, гладит его талию через ткань рубашки — Антону этих прикосновений ужасно недостаточно, хочется кожа к коже: целый месяц они друг друга никак не трогали, хотя хотелось до зудящего в груди чувства, а сейчас им мешает какая-то дурацкая рубашка! 

— Как с Шеминовым прошло? — спрашивает Шаст, вспоминая об этом лысом хуе через какой-то странный ассоциативный ряд. — Ты же говорил с ним? — потому что не мог же он не воспользоваться тем, что Шеминов сейчас под действием сыворотки правды.

Арсений опускает глаза, утыкая взгляд куда-то в район антоновской груди, и кивает пару раз, поджимая губы, и тот не торопит, давая Попову время на то, чтобы тот собрался с мыслями; прекращает даже мягкие поглаживания его лица, опуская руки Арсу на живот.

— Его звали Сергей Зинченко, — выдыхает Арсений спустя минуту молчания, и Антон сначала непонимающе хмурится, желая переспросить, а потом до него доходит, что он, вероятно, говорит о колдуне, который похитил его и запер в башне. — И у них с Шеминовым, оказывается, была любовь, — ухмыляется как-то безрадостно, а Шаст немного выпадает в ахуй. — Хотя неудивительно даже, что два настолько конченных уёбка друг друга полюбили, они же прямо созданы друг для друга, — выплёвывает Арс, закатывая глаза, а Шаст, смотря на него с сочувствием, проводит тыльной стороной пальцев по солнечному сплетению Попова, и тот перехватывает его руку своей, держит мягко и бережно, не желая отпускать — Антон и не собирается вырываться. — Лысый хер меня никогда, слава богу, не любил — я им с этим Хуинченко нужен был для того, чтобы захватить власть в Северном королевстве, откуда они меня украли в детстве. Потом он бы отдал трон своему ёбырю, а меня бы выкинул за ненадобностью.

Арсений снова замолкает — его грудь приподнимается чаще от сбитого дыхания; Антон чувствует на подсознательном уровне, что в душе Попова клокочет вполне обоснованная злость, да и это же отражается на его хмуром лице — у самого Шаста тоже брови по мере Арсового рассказа опускаются всё ближе и ближе к переносице. 

Потому что действительно тяжело описать, насколько же Шеминов мерзкий, не достойный жизни человек — Антону не нравятся такого рода мысли, но сейчас он их себе прощает: он надеется, что эта мразь сгниёт в этой темнице и отправится в ад — прямо в котелок с его ненаглядным, и будут они гореть на сковородках, Шаст искренне в это верит, долго и несчастливо, ведь они этого, сучары, заслужили.

— После того, как он узнал о смерти Хуинченко… — Арс тормозит, усмехаясь, и поднимая глаза на Антона, отвлекаясь на другую мысль: — Я, кстати, был удивлён, но это было в день моего восемнадцатилетия. Ну, когда я ему ещё яйцо в его тупую башку кинул, я рассказывал, — Попов смотрит на него, безмолвно спрашивая, помнит ли Антон, на что тот сразу же кивает, потому что, чтобы забыть этот шедевр, нужно очень сильно постараться. — Шеминов сказал, что к моменту, когда он его нашёл — а это было, между прочим, два года спустя после того, как я его убил, — от него остался один скелет, — Арсений усмехается, и Шастун копирует этот его жест, стараясь не обращать внимания на моральную сторону вопроса — конечно, ему нисколько не жаль ни Шеминова, ни этого колдуна, потому что они оба заслужили такой участи, но всё же так открыто злорадствовать…

А по хуй — Антон в своей явно недоброй усмешке абсолютно, как и Арс, искренен. 

— Как жаль. — Шаст наигранно дует губы и получает в ответ широкую улыбку Арсения, которую тот сразу же давит, делая вид, будто смахивает слезу.

— И не говори, — он шмыгает носом и машет обеими руками себе на лицо со всё такой же сдерживаемой улыбкой. — Аж слёзы наворачиваются оттого, насколько же мне по хуй, — наигранно жалобный голос никак не сочетается с его ухмылкой, что всё же берёт верх, и Антон смеётся, утыкаясь лбом Попову в ключицу, а тот его приобнимает за шею и не отпускает больше; Шаст устраивается на нём удобнее, кладя голову ему на грудь и вдыхая свой самый любимый на свете запах родного ему человека, обнимает его спину руками, обвивает как лианами и сам ближе льнёт.

— Ты сбился с мысли, — напоминает ему Антон после нескольких мгновений молчания, смотря куда-то в зелёную траву рядом у подножия соседнего ствола дерева. — Что было после того, как Шеминов узнал о его смерти? Он понял, что это был ты?

— Ага, — подтверждает Попов, и мелкие кудри на Шастовой голове колышутся из-за его дыхания. — Несложно было догадаться, в принципе, — пожимает плечами. — В общем… — Делает глубокий вдох, и Антонова голова вместе с Арсовой грудной клеткой приподнимается. — Он хотел закончить их с Хуинченко дело, для чего я всё ещё был ему нужен, а потом, когда он бы заполучил то, что хотел, он желал меня собственноручно прикончить, чтобы типа отомстить за смерть любви всей его конченной жизни, — закатывает глаза, а Антон вновь хмурится и приподнимается всё-таки, когда Попов вновь усмехается. — Я правда всё это время думал, что он повёрнут на мне в романтическом плане, — непонимающе признаётся он со сморщенным лицом. — Ну и, понятное дело, на желании заполучить власть в Северном королевстве, — уточняет как само собой разумеющееся, возводя глаза к небу и покачивая из стороны в сторону головой. — Но я вообще не думал, что у него с этим Хуинченко может быть какой-то роман…

— Понимаю, — кивает Шастун, ловя Арсов взгляд; наклоняется к его лицу, целуя того в лоб целомудренно, пытаясь через прикосновение губ к тёплой коже передать своё спокойствие и поддержку. 

— Он признался, что искренне считал, что я убиваю всех на свете вообще, а потому отправил ко мне своего сына, потому что тот отказался содействовать его планам, — бормочет Попов, а Антон в ахуе от него отстраняется, расширенными от шока глазами смотря в ничего не выражающие Арсовы. — Представляешь? Это ж каким уёбком быть надо… — он качает головой, а Шастун всё так же не может выдавить из себя ни слова, потому что он даже представить не мог, что Шеминов так относится к собственному сыну: он же его так оплакивал… Чтобы сейчас выяснилось, что это всё —притворство чистой воды? — Он после этого и заявил открыто о том, что хочет, чтобы я умер, потому что я якобы не заслуживаю жизни после всего, что сделал.

У Антона кожа между бровей уже на гармошку смахивает оттого, как сильно он хмурится, потому что какого, блять, хуя?! 

Это Арсений не заслуживает жить? То есть это он целый год обманывал тысячи людей? это он кровожадный псих с манией величия и чересчур завышенным самомнением? это он готов пожертвовать чем угодно, чтобы добиться своих нездоровых целей любой ценой?

У Антона просто зла не хватает на этого уёбка.

— Какая же гнида, — качает головой Шастун, приоткрывая рот. — У меня слов, блять, нет.

Попов ему кивает с каким-то грустным выражением, вновь опуская глаза; задумывается о чём-то и улыбается, приподнимая уголки губ в нежной улыбке и возвращая взгляд глаза в глаза.

— Но потом он отправил ко мне тебя, — его голубые глаза смотрят с теплотой, а Антон поджимает губы, изгибая брови.

— Так себе повод для радости, Арс, учитывая, с какой целью он это сделал, — проводит тыльной стороной пальцев по скуле своей любви, а Попов его руку мягко перехватывает и подносит к губам, целуя мягко, с осторожностью, будто Антон хрустальный. — То Проклятие…

— Я знаю, цветочек. — Целует его руку ещё раз и глядит на него с откровенной любовью и честностью в глазах. — Я знаю. Но он, сам того не ведая, подарил мне ещё один смысл жизни. — Улыбается обезоруживающе искренне, и Антон смягчается, вновь расслабляясь. — Я тебя люблю, Шаст. Нам по судьбе вместе, помнишь? — приподнимает брови, спрашивая безмолвно, будто на этот вопрос существуют какие-то ответы, кроме положительного.

— Я тебя люблю, мой принц, — выдыхает Антон ему в губы, прежде чем прильнуть к ним в нежном чувственном поцелуе, от которого внутри распускаются цветы и сердце бьётся томительно сладко — он так сильно его любит.

Шастун, зарываясь правой рукой в Арсовы волосы, притирается к нему ближе, а сам Арсений запускает руку в расстёгнутую Антонову рубашку, оставляя ладонь на его ключице, а другой всё так же приобнимает его за талию.

— Надо переигрывать эту сцену, — оторвавшись от пухлых губ, бормочет Попов, и Антон вскидывает смешливо бровь. — Я должен был тогда сказать «люблю тебя, воришка-рыцарь», раз ты сказал про принца. — Арс словно обиженно (что, конечно, является наигранным) выпячивает нижнюю губу, а Антон сыпется с очаровательности этого дурачины, чмокая его в эту самую выставленную будто бы специально для поцелуя нижнюю губу, что, естественно, перерастает в более глубокий поцелуй.

Утолив на неопределённое (весьма короткое) время жажду поцелуев, Шастун вновь ложится Арсению на грудь (на этот раз с другой стороны: так, чтобы в его поле зрения были и Даня с Егором, всё так же сидящие на повозке) и выводит пальцем ему одному известные узоры где-то в районе рёбер слева, пока Попов расчёсывает пальцами его волосы и играется с кудряшками, нередко прижимаясь губами к коже головы и почёсывая её же короткими ногтями — Антона ужасно мажет от такой искрящей нежности.

Они сидят в уютной тишине довольно долго, прежде чем Шастун, в очередной раз смотря на негромко разговаривающих о чём-то парней, вспоминает наконец вопрос, который хотел задать ещё давно, но всё откладывал из-за неуместности, но сейчас для него самое время.

— А где Эд, кстати? — чуть приподнимаясь, чтобы заглянуть Арсу в лицо, спрашивает Шаст.

— В городе, — лениво приоткрывая глаза, отвечает тот и вздыхает, слегка выгибая грудь. — За продуктами пошёл. 

— Моя мама и Павел Алексеевич хотят с тобой познакомиться, — с отчего-то смущённой улыбкой сообщает ему Антон, и Арсений сразу же очухивается от дрёмы и улыбается широко и красиво. — Ну, и с ребятами тоже, но ты как человек, с которым я хочу провести всю оставшуюся жизнь, у них в приоритете.

— Значит, завтра пойдём знакомиться. — Он прикусывает губу, выглядя искренне обрадованным, и обеими руками притягивает к себе лицо Шастуна, чтобы чмокнуть того в мишень в виде родинки на кончике идеально ровного носа, пока Антон удивлённо вскидывает брови:

— Завтра? — недоумевающе уточняет тот, потому что Шаст-то думал, что они через дня три максимум приедут, потому что мотаться туда-сюда по семь часов только в одну сторону прикола, честно, мало, а тут Арс выдаёт это, и Антон, конечно, рад, но он явно чего-то не понимает.

— Ну да, — кивает Арсений невозмутимо, пожимая плечами, и улыбаясь. — Мы тут в деревеньке поблизости два дома себе нашли. Остановимся тут пока, — Попов выразительно стреляет в него взглядом и как бы невзначай бросает: — Давно хотели сюда наведаться, — улыбается, многозначительно вскидывая брови, и Антон, конечно же, понимая, что тот имеет в виду, тоже широко растягивает губы, смотря на него восхищёнными глазами.

— Неужели я стану свидетелем ваших геройствований? — он рад так сильно, будто у него наконец сбылась давняя мечта; Арсений смотрит на него с какой-то странной эмоцией в голубых глазах, но лишь кивает, а Антон по-детски беззвучно хлопает в ладоши, искрясь от предвкушения. — Я так вами горжусь! — выпаливает он и на эмоциях быстро клюёт Арса в губы, из-за чего тот хихикает, маша на него рукой, мол, да будет тебе. — Нет, правда! — противится Антон, приподнимая брови и смотря на Арсения со всей искренностью во взгляде. — Вы мои герои. Ты мой герой, — с улыбкой повторяет он и целомудренно целует Попова в лоб.

— Я тебя люблю, воришка-рыцарь, — всё же говорит так, как задумывалось, Арс, глядя на Шастуна с такой любовью, что его тёплой волной накрывает с головой без возможности всплыть на поверхность, но он и рад в этом море потонуть.

Антон хихикает, морща нос и оголяя зубы, и повторяет вслед за ним:

— Я люблю тебя, мой принц.

А за признанием следует очередной поцелуй, которых у них впереди будет ещё бессчётное количество.

Антон сползает с Арсовых бёдер, чтобы устроиться рядом, вытянувшись вдоль его тела и всё так же уложив голову на грудь; Попов просит разбудить его, когда придёт Эд, а пока что он подремлет, зарывшись одной рукой в Шастовы волосы и обняв его другой, и Антон соглашается, обнимая его одной рукой поперёк живота и мягко водя кончиками пальцев по его рёбрам с левой стороны.

Сам Шастун спать не хочет — он настолько заряжен какой-то гармонией и счастьем, что даже если захочет, то не сможет уснуть — а потому он выбирает смотреть на Егора с Даней, которые так увлечены друг другом, что им, кажется, нет дела до всего мира.

Они тихонько смеются, переговариваясь о чём-то и изредка прерываясь на поцелуи; у Антона против его воли по лицу расползается умилённая улыбка оттого, что он так беззастенчиво наблюдает за чужим счастьем, которое вызывает у него столько положительных чувств. 

Шаст искренне восхищён тем, как эти трое через года пронесли свои чувства друг к другу, потому что они до сих пор выглядят так, будто только-только влюбились и у них ещё конфетно-букетный период, и это так очаровательно, что он совершенно искренне хочет такого же — только с одним Арсением, третий им обоим точно не нужен, потому что с самого начала было ясно, что они моногамны.

Мысли о будущем бок о бок с Арсом вызывают у Антона такой всполох чувств, что те чувства от созерцания милований Егора и Дани и рядом не стояли; он всё ещё непомерно счастлив оттого, что всё обошлось и что всё, по всей видимости, правда, заканчивается счастливым финалом, ведь — что-то Шастуну подсказывает — у их истории не может быть по-другому.

На сердце тепло и спокойно, и Антон, прижимаясь к Арсению ближе и получая лёгкое почёсывание кожи головы, улыбается как не в себя и, утыкаясь на пару мгновений носом ему в грудь, прячет эту улыбку в ткани арсовской рубашки.

Он так сильно счастлив рядом с ним, что просто ебануться можно.

Он так сильно благодарен Вселенной за это всё, что действительно сложно вообразить масштабы этого всеобъемлющего чувства.

Антон благодарен за Арсения, он благодарен за великолепную троицу и за то, что вся эта история с Проклятием закончилось хорошо.

Надо только с Эдом ему поговорить, и тогда всё точно разрешится, а для этого надо только его дождаться.

Когда Даня и Егор в очередной раз сливаются в нежном поцелуе, Антон слышит шелест травы, в котором слишком легко узнаёт уже знакомую ему эдовскую походку, и отрывается от арсеньевской груди, из-за чего тот, приподнимая брови, открывает глаза и смотрит на Шастуна вопросительно.

— Пришёл? 

Вместо ответа Антон, всё так же смотря на приближающегося Выграновского, лишь кивает и поджимает губы, делая глубокий вздох — сердце в груди сразу же начинает стучать чаще от неясного волнения, и Арс, тонко чувствующий его состояние, мягко гладит его вверх-вниз по левой лопатке.

— Он на тебя не сердится, — успокаивает его Попов, и Антон, хоть и знает это (судя по тому, что во время его спасения с плахи — боже, это реально было, Шастун немного в ахуе, потому что он, по ощущениям, находился в каком-то трансе — Эд не выглядел ни на каплю недовольным или злым), но всё равно отчего-то волнуется перед разговором с ним.

Шастун ещё раз кивает и, сглатывая, поднимается на ноги, и Арс вслед за ним делает то же самое; сворачивает плед и кидает его в телегу, а после поправляет одежду и переводит взгляд на Антонову, фыркая.

Подходит к нему и застёгивает пуговицы, приговаривая, что нечего добром своим светить кому-то, кроме, естественно, него, а Антон с улыбкой смотрит за спину Арсу, где Эд наконец доходит до телеги, опуская две корзинки с купленными продуктами на землю, а следом кладя обе руки на головы своих мужчин, прерывая их поцелуй — оба на него смотрят с улыбками.

— Сосётесь тут? — спрашивает Выграновский с фырком и, получая в ответ довольные кивки, лишь натягивает улыбку, а после наклоняется, целуя в пухлые губы сначала Даню и следом за ним Егора, который поцелуй углубляет, обнимая Эда за шею обеими руками, пока Милохин смотрит на них с такой теплотой во взгляде, что Антон искренне восхищается тем, что он совершенно не ревнует, потому что Шастун, к сожалению, ревнивый и ничего не может с этим поделать.

Хотя оно неудивительно, ведь в полиамории нет места такому разрушающему чувству, как ревность, потому что тогда это совершенно не имеет никакого смысла; парням хорошо друг с другом, и Антон за них безмерно счастлив, что судьба их троих свела — сложно представить трёх настолько подходящих друг другу людей, как они.

Когда Выграновский отстраняется от Егора, Арсений застёгивает предпоследнюю пуговицу, одну оставляя расстёгнутой, потому что так, как он сказал, Антон выглядит более секси — и кто Шастун такой, чтобы этому противиться.

Попов встаёт рядом, приобнимая его за талию, и вместе с ним смотрит, как Эд будто бы из ниоткуда достаёт два цветочка, которые дарит своим мужчинам с довольной улыбкой, а те с наверняка трескающимися лицами принимают каждый свой; оба синхронно утыкаются носами в красивые бутоны, а Выграновский безошибочно находит взглядом Антоновы глаза, из-за чего тот вздрагивает (Арс успокаивающе поглаживает его спину).

— Иди, — подталкивает его Арсений, а Шастун, делая глубокий вдох, как будто перед смертью, всё же делает шаг к Эду.

Егор и Даня спрыгивают с насиженных мест, оставляя на них подаренные Эдом цветы, и огибают Выграновского, с какой-то странной улыбкой смотря на Антона, но тот не успевает подумать о том, что это может значить, потому что его внимание целиком и полностью примагничивает Эд.

— Если ты щас начнёшь эту херню с извинениями, я те втащу, — сразу же заявляет тот, улыбаясь, впрочем, без всякой злости. — Шутка, конечно, — он поднимает руки в сдающемся жесте, демонстрируя открытые ладони, — но лучше правда не стоит. Ты не виноват, Тох, — он хлопает его по плечу в дружеском жесте, и Антон как-то неуловимо расслабляется, улыбаясь ему в ответ.

— Я хотел поблагодарить за то, что вы спасли Арсения, — признаётся Шаст, смотря на Эда полными этой самой благодарности глазами.

— Слишком рано ему ласты склеивать, — фыркает смешливо Выграновский, смотря Антону за спину, где сейчас стоят их вторые (и третьи — для Эда) половинки. — Всё, проехали, не загоняйся, всё ж заебись. — Эд притягивает к себе Шастуна для быстрых объятий, в которые Антон идёт с радостью, и хлопает того по спине в успокаивающем жесте, мол, всё хуйня. — А теперь тебе следует обернуться, — говорит ему на ухо Выграновский, и улыбка в его голосе прямо-таки чувствуется.

Антон, отстраняясь от него, невольно снова начинает нервничать, потому что Эдов до пизды загадочный вид самую малость так пугает.

— Там что-то страшное? — шёпотом спрашивает Шастун, а Выграновский, с улыбкой цокая, берёт его за плечи и самостоятельно разворачивает.

Антон сначала было смотрит прямо перед собой, но, когда натыкается взглядом лишь на деревья, опускает глаза вниз и видит хихикающего с ситуации Арсения, стоящего на одном колене и держащего в руках…

Белую маску с котом на манер тех, что есть у Арсения, Эда, Егора и Дани.

Секундой позже на одно колено так же падают Милохин и Булаткин, находящиеся рядом, и прикладывают свои руки к маске; Эд, хрипло смеясь с этих дураков очаровательных, тоже, обойдя Антона, присоединяется к ним.

Стреляет в него взглядом, мол, что тупишь, когда как Арсений смотрит на него со всеобъемлющей любовью и надеждой.

— Любовь моя, — начинает Арс с торжественным видом, и его хихиканье потихоньку сходит на нет, а охуевший и совершенно сбитый с толку Антон прижимает руки к лицу; нос закладывает — такое чувство, будто он сейчас расплачется, — согласен ли ты стать нашим пятым ангелом?

Шастун улыбается так широко, что лицо, по идее, вот-вот должно разойтись по швам. 

Он кивает активно и радостно и смеётся неверяще, когда Арсений сразу же поднимается, чтобы прижаться к его губам в счастливом поцелуе.

Повисает на Шастовой шее, обнимая ту обеими руками, в левой держа маску нового члена их команды, и приподнимается на носочках, пока чуть не завалившийся назад от такого порыва Антон, крепко обнимает его за талию и думает о том, как же он безмерно счастлив в это мгновение, пока на фоне слышен радостный смех Дани, хлопки в ладоши от Егора и фырканье Эда.

Антон уверен, что это только самое начало их истории, что впереди их всех ждёт только самое лучшее, ведь по-другому быть не может: в этих четырёх людях он нашёл новую семью, с которой будет рад коротать свой век.

После поцелуя Попов натягивает на него маску, и, смотря в прорези глаз, Антон думает о том, что в Арсении он нашёл всё то, что так долго искал и о чём мечтал, и он взаправду хочет провести с ним всю оставшуюся жизнь.

И он ни за что на свете это не променяет.