I. Отбытие.

Концовка невероятного спектакля, приведшего к почти полному разрушению Ли Юэ, принесла разочарование.

Военная часть Фатуи бы позеленела от зависти, если бы увидела, с какой твердой и непоколебимой дисциплиной жители Ли Юэ восстанавливают порядок: очищают улицы и дороги от мусора, причалы – от лодок, севших на мель; раненные люди стройными рядами ждут помощи у целителей, мертвых доставляют в похоронное бюро Ван Шэн, а инфраструктура бьёт все рекорды стройки и ремонта под бдительным наблюдением Миллелитов и Цисин.

В основном Чайльд был рад, что его действия не сломили дух народа Ли Юэ. Это было приятно – видеть, как жизнь продолжает своё течение даже спустя множество случившихся бедствий. Но стоит заметить, что он не просто стоял и смотрел на всё это: несмотря на все уверения Синьоры о нём, Чайльд не был из тех, кому нравилось устраивать беспорядки, особенно когда они приводили к кровопролитию и задевали тех, кто был слаб и беззащитен. Что сложного в сражении с теми, кто не сможет дать сдачи? Какое удовольствие может принести бессмысленное хвастовство силой?

Поэтому он использовал всё то время, которое ему осталось в гавани Ли Юэ, чтобы помочь. Не в открытую, конечно: до него дошли нелестные слухи, которые говорят (правду) о том, что во всём виновен он, и Чайльд сомневался, что его помощь, если он выразит её напрямую, будет принята с распростертыми объятиями. Поэтому вместо этого он отправил денежные пожертвования всем, до кого смог дотянуться: анонимное пожертвование в миллион моры местному приюту, ещё миллион – школе, пострадавшей от шторма, тонны припасов отправились целителям и строителям для поддержания морального духа и сил. Но ни одно из его действий не позволит кому-то выйти ни на Фатуи, ни на него самого: он не дилетант.

И его усилия, кажется, окупились. Меньше чем через месяц провели обряд прощания, и во время него Ли Юэ снова была ослепительна и целостна. 

Вскоре после этого обычный уклад жизни вернулся, и всё встало на свои места как кусочки паззла, отломленные в прошлом, но в настоящем вновь сложившиеся в единую картину.

Ну, почти всё. 

Прошло уже почти два месяца после шторма, а Чайльд так ни разу и не увидел Чжун Ли с той самой роковой встречи с Синьорой, где наконец была обнародована правда.

Ох, каким же забавным, мелким пинком под дых было осознание, что им не только играли со <i>всех</i> сторон, но и выбросили как мусор, стоило ему перестать быть полезным.

Не то, чтобы Чайльд не понимает. Он Предвестник. Он не понаслышке знает, что значит выполнять свой долг, ставить миссию на первое место, а собственные чувства – на одно из последних. В идеале – запереть их в ящике, чтобы они не мешали работе. Он знает, каково это – работать с гадюками, строить козни и выжидать идеального момента, чтобы нанести удар со спины.

Но на этот раз Чайльд не может не чувствовать себя (не)много опустошенным.

Какой дурак. Он тупо привязался.

Он знал Чжун Ли почти столько же, сколько пробыл в Ли Юэ, и в течение этих двух лет загадочный мужчина постоянно присутствовал в его жизни. Он даже не помнит, когда именно встретил его впервые, словно когда-то в один момент он просто занимался своими делами, а в следующий Чжун Ли уже был с ним, так, будто был рядом всегда, и говорил. Говорил о качестве духов, изготовленных из шелковых цветов, о смутных экономических теориях, одновременно с этим поглядывая на прилавок с паровыми булочками с тоской – он опять забыл взять с собой мору.

У Чайльда было несколько теорий о том, кем на самом деле являлся Чжун Ли. Изгнанным принцем? Избалованным лордом, сбежавшим из дома? Он определенно должен быть хоть сколько-то благородного происхождения – никто больше не может иметь столь широкий спектр причудливых знаний о Ли Юэ и при этом не владеть абсолютно никакими бытовыми жизненными навыками.

Кандидатура Рекса Ляписа никогда не приходила ему на ум, несмотря на все очевидные признаки, указывавшие на это.

И в какой-то момент Чайльд (по глупости) перестал воспринимать Чжун Ли как знакомого или загадку, а начал скорее как… друга. Он поймал себя на том, что стремится всё больше и больше своих вечеров проводить с этим мужчиной: они обедали лучшей едой, которую только могла предложить Ли Юэ, и пили до самых сумерек. Всё это время он слушал, как Чжун Ли долго ему рассказывал о самых разных вещах: об истории торговцев в гавани, об эволюции некоторых традиций и обрядах почитания предков, о древних жестоких битвах, которые пропитали землю этой страны кровью.

И был в полном восторге. Чайльд оказался очарован красочными образами, сотканными словами собеседника, успокаивающими интонациями низкого голоса и элегантной осанкой этого человека. Легчайшим изгибом губ – выражением удовлетворения, малейшим движением бровей – реакцией на всё более дерзкие вопросы Чайльда.

Ослепительной красотой Чжун Ли.

«Профессор», дразнил его Чайльд с улыбкой на лице. «Мастер», «Великий учитель», и, когда тот забывает мору, то есть всегда, «О, мудрейший».

И Чжун Ли благородно выдерживал все предназначающиеся ему остроты. Он казался спокойным, даже благосклонным по отношению к своей аудитории. К Чайльду.

Чайльд не может вспомнить, когда в последний раз кто-то, кто не был бы одним из его семьи, так на него реагировал.

Похоже, он воспринимал всё неправильно?

Рассматривая всё произошедшее цельно, как план-схему событий, он расстраивается от осознания того, какой же он идиот. Он не может винить Чжун Ли в том, что тем руководил личный мотив – в конце концов, сам Чайльд прибыл в Ли Юэ лишь затем, чтобы вырвать божественную суть прямиком из его груди. Да и если сравнивать с тем, что великий бог Рекс Ляпис видел и творил за шесть тысяч лет своего существования, то, должно быть, время, проведенное вместе с Чайльдом – всего какие-то два года – казалось ему до смешного незначительным, каплей в огромном океане.

Какое Чайльд вообще может иметь значение для Чжун Ли, Бога Контрактов, у которого, скорее всего, за плечами было бесчисленное количество дружб и отношений? Особенно с учетом того, что эти отношения даже не были настоящими.

Он должен быть просто благодарен, что остался жив после такого провала. Хоть Рекс Ляпис и считал его лишь пешкой, но, по крайней мере, он может похвастаться тем, что два года водил дружбу с Мораксом. В течение целых двух лет он разделял трапезы и взаимные подколы со старейшим архонтом Тейвата, и Рекс Ляпис охотно потакал ему своим присутствием. Немногие из ныне живущих людей могут похвастаться таким достижением.

А теперь, когда всё кончено, для него будет лучше просто вырвать из книги страницу с Чжун Ли и двигаться дальше.

 — Господин Предвестник, мы закрепили весь груз и готовы отправиться в плавание, как только вы отдадите приказ.

Чайльд ослабляет хватку на перилах и отворачивается от шумной гавани, и уже знакомое ощущение – покалывание в правой руке – заставляет его чуть сморщиться. Он сжимает руку в кулак, мысленно считает до пяти секунд и медленно расслабляет пальцы.

Покалывание исчезает. Агент Фатуи, стоящий напротив, и глазом не моргнул в ответ на его запоздалую реакцию. Хорошо.

 — Отправляемся домой, — наконец говорит Чайльд. — Мы злоупотребили вашим гостеприимством.

 — Да, господин.

Чайльд оборачивается и кидает последний взгляд на Ли Юэ. Под заходящим солнцем здания города отблескивают золотистым, контрастируя с багряными скалами горы Тяньхэн. Всё в этом правильно: золото для города, из которого стекает вся мора, золото для трона великого Бога Торговли. Золото цвета его глаз.

Взгляд Чайльда блуждает по причалу, и, ох,

на секунду он может поклясться, что видит знакомую фигуру в черном, неподвижно стоящую среди суетной толпы торговцев и рабочих. Но та сразу же исчезает.

Чайльд качает головой и разворачивается, уходя в каюту. Возможно, это просто его воображение.

*****

II. Заполярный дворец.

Хрустальные залы Заполярного дворца явно создавались с расчетом на то, чтобы внушать одновременно и страх, и трепет своим посетителям: шаги по серому мраморному полу отдаются эхом от стен почти пустых коридоров, каждый шепот, смешок и слово звучат весомее в гнетущей тишине. А сам дворец тёмен и морозен, с синим инеем и льдом, что богато украшает собою стены, ползет по колоннам и статуям. Всё в этом замке кричит о том, что он столь же холоден и хмур, как сама Императрица, называющая это место сердцем своей власти.

Когда-то Чайльд был одним из тех, кто с изумлением смотрел на это величие: тогда он подпрыгивал от каждого звука, напоминая больше испуганного кролика, чем одаренного бойца. Сейчас же, после того, как он обзавелся несколькими комнатами в этом дворце благодаря своему званию Предвестника, и бродил по его коридорам уже почти десять лет, он едва ли удостаивает всё это взглядом второй раз, направляясь к тронному залу в своих лучших одеяниях.

С каждым шагом с его лица сбрасывается личина Чайльда и нарастает Тарталья. Не знающий пощады, холодный, амбициозный Тарталья.

 — Ваше Императорское Величество, — приветствует он, как только императорский двор объявляет о его присутствии. Левой рукой он откидывает свой серебристый меховой плащ, правую кладет на сердце, и низко кланяется в соответствии с придворным этикетом; истинное совершенство сквозит в каждом его действии. — Я вернулся из своей миссии в Ли Юэ. Надеюсь, вы хорошо себя чувствовали во время моего отсутствия.

И не сдвигается с места, пока тянется тишина, не обращая внимания на покалывание в правой руке и сохраняя выражение услужливой любезности на лице, при этом не отрывая взгляда от декоративного камня у своих ног. Никто не смеет подняться или взглянуть на Царицу без её на то позволения. Воспротивиться этому – значит найти свою смерть.

Это было самым первым уроком придворного этикета, который он выучил.

Ему кажется, что он уже прожил одну маленькую вечность, когда наконец слышит приказ:

 — Вставайте. Вы можете занять своё место.

Тарталья направляется к стульям, обшитыми плюшем и расставленными кругом во главе с троном в самой северной его части, и ищет среди них свой. Боковым зрением он замечает, что некоторые из Предвестников уже присутствуют: Педролино, первый из Предвестников, удобно расположился справа от Царицы, а рядом с ним, выглядя слегка скучающим, сидит Дотторе собственной персоной. Синьора, излучая противное самодовольство, сидит на одно место справа от Тартальи – весьма неудачно, но Тарталья ничего не может с этим поделать. Как и всё остальное во дворце, рассадка сделана по строгому протоколу, установленному Царицей и являющемуся неизменным.

Он устраивается поудобней, и, засунув правую руку в карман, сжимает пальцы в кулак. Мысленно считает до пяти и постепенно расслабляет.

Покалывание исчезло. Это хорошо.

Тарталья обращает своё внимание на Царицу, которая как всегда блистает в своем серебристом платье из атласа, и даже сидя поодаль, он может разглядеть блеск тысяч крошечных бриллиантов, расшитых на ткани кружащимися снежинками. Нет никаких сомнений, как именно каждая из них была вышита: разумеется, с осторожностью и здоровой дозой страха швеи. Огромная накидка из чистого белого меха была наброшена на хрупкие плечи Царицы, обволакивая её обманчиво хрупкую фигуру, и могла бы даже проглотить её, если бы не развевающееся платье. В её уложенных волосах сверкает огромная диадема, от и до созданная из бриллиантов, жемчуга и ярких сапфиров, так сочетающаяся с пронзительным и неестественным сиянием глаз Царицы.

Её лицо беспристрастное и холодное, ровно как у мраморных статуй, рядами выстроившихся вдоль её коридоров.

 — Мы получили сердце Бога Контрактов, — объявляет Царица, и её голос разносится по всему залу звоном колоколов. То, с какой затаённой в них силой било каждое произнесенное ею слово, вызывает у Тартальи неприятную, пробежавшую по спине дрожь. Которую он, впрочем, уже давно научился игнорировать. — Бог Контрактов был удовлетворен оказанной нами услугой, поэтому мы смогли заполучить сердце без каких-либо проблем. Усилия, приложенные для этого… заслуживают похвалы.

Она делает взмах своей бледной рукой и на её ладони появляется небольшой вихрь из белого инея. Он рассеивается сверкающим туманом, оставив после себя прямоугольную коробку из чистого золота.

 — За ваше руководство миссией. Моя Восьмая, пожалуйста, примите эту награду в знак признания вашего успеха.

Тарталье требуется вся его выдержка, чтобы не заскрежетать зубами при виде того, как Синьора изящным вальсом направляется к Царице. Какое еще руководство миссией? Что она вообще там делала помимо того, что просто сидела и смотрела? Это была его миссия. Ли Юэ была его территорией. Это он делал всё для того, чтобы Фатуи смогли там укорениться. Это он был тем, кто до последнего следовал приказу Царицы и играл в дипломатичность, которую терпеть не может. Это он дружил с местными жителями, чтобы хоть немного подправить репутацию Фатуи в их глазах. Он даже подружился с Чжун Ли…

И тут его мысли резко прерываются.

Вот только последнее не совсем правда, верно?

Дружба с Чжун Ли подразумевает взаимность их отношения друг к другу, а, увы, это было не так.

Тем не менее, какая-то часть его все ещё хочет знать, действительно ли он так мало значил для Чжун Ли? Он вообще значил хоть что-то?

Хватит, думает он в отчаянии. Это… это сторона Чайльда. Сейчас не время. Сейчас он должен быть Тартальей.

А Тарталья никогда бы не позволил себе потерять самообладания из-за такой примитивности, как фальшивая дружба.

 — Ваше Императорское Величество, — покоряется Синьора и низко кланяется, принимая подарок; пожалуй, это был единственный раз, когда кто-либо видел её такой кроткой. — Я клянусь служить вам с безграничной преданностью до тех пор, пока моё тело не перестанет дышать.

Лицо царицы остается всё таким же неизменным, будто выточенным из камня.

 — Хм. Посмотрим, — протягивает она и небрежным жестом показывает ей, что та свободна. — Мой Одиннадцатый.

Тарталья в ту же секунду приходит в себя, и его глаза встречаются с неестественной синевой пронзительного взгляда Богини.

 — Вы хорошо выполнили вашу работу, учитывая сложившиеся обстоятельства. Без вашего вклада в миссию, Гео Архонт вряд ли бы так легко отдал своё Сердце, — вторая золотая шкатулка материализуется на её ладони в том же вихре сверкающего инея, что и первая, которую получила Синьора. — Вы тоже заслужили награду в знак признания ваших заслуг.

Что ж, это неожиданно.

Губы Тартальи изгибаются вверх. Впервые со всего того времени, как он прибыл во дворец, он улыбается искренне, и эта улыбка вызвана чистым, неприкрытым ликованием. Ну, по крайней мере, он получит хоть какую-то выгоду с того, что ему было суждено оказаться невольной пешкой в руках Синьоры.

Тарталья встает и грациозно идет к трону, выглядя при этом довольным будто кот, объевшийся сметаны. Низко кланяется Богине.

 — Ваше Императорское Величество слишком щедро. Ваш покорный слуга благодарит Ваше Императорское Величие за великодушие.

Его слова были встречены одобрительным «хмм». Славно. Теперь его очередь получать награду.

Но как только он принимает дар, то в его правую руку возвращается знакомое покалывание, на этот раз обернувшееся глубокой болью: его руку сводит судорогой и на долю секунды его пальцы теряют свою чувствительность, а дар падает на пол, выскользнув между бессильными пальцами.

Его охватывает жар: палящий, страшнейший, мучительнейший жар. Жидкий огонь течет по его венам, неудержимым потоком перетекая из кончиков тонких пальцев к предплечью. Огонь сжигает его нервы, а дикая, ослепляющая жара устремляется всё вверх и вверх, охватывая каждый дюйм измученного тела, словно неконтролируемый лесной пожар. 

Тарталья едва сдерживается от того, чтобы взвизгнуть, и все же шипение вырывается сквозь его стиснутые зубы. Левой рукой он хватается за предплечье в надежде унять боль и не дать ей распространиться по всему телу еще сильнее, но безрезультатно; на его лбу выступает пот, а правая рука всё дрожит и дрожит, окончательно выйдя из-под контроля.

И стоило ему подумать, что хуже быть уже не может, как знакомые фиолетовые искры вдруг начинают вырываться из его руки небольшими вспышками энергии. 

Глаза Тартальи раскрываются в ужасе. Это… это слишком похоже на то, что происходит, когда он использует глаз порчи для использования электро заклинаний, на то, как магия накапливается и преобразуется, прежде чем материализоваться в нечто более смертоносное.

Он пытается перекрыть поток силы. Не получается. Он пробует еще раз. То же самое.

Блядь. Блядь. Что с ним происходит? Что случилось? Почему он не может остановить это?!

И тут бледная рука вцепляется в его предплечье стальной хваткой, перекрывая поток панических мыслей. Ощущение арктического холода проходит через одежду и проникает глубже: через кожу, через мышцы, доходя до самого мозга, заставляя его задыхаться от боли. Лёд обвивает его руку и перекрывает огонь и электричество, и сочетание жара и обморожения, соединившихся в единый удар, почти так же неприятно, как тот текущий по венам огонь. Но лёд не обращает внимания на его дискомфорт и не останавливается, охлаждая всё сильнее и сильнее, так, что кажется, что кровь в его венах сейчас заморозится. И когда Тарталья чувствует, что вот-вот окончательно потеряет способность ощущать рукой что-либо, и собирается одернуться, приходит чувство… спокойствия.

Спустя еще несколько секунд лёд исчезает вместе с бледной рукой.

Которая – Тарталья это осознал только сейчас – принадлежит Царице.

Той самой, что прямо сейчас смотрит на него с таким неудовольствием, что Чайльд чувствует, как этот взгляд замораживает его душу.

Впервые за очень долгое время Тарталья чувствует, как его сердце сбивается с ритма, а в животе бурлят первые намеки на страх. Годы уроков придворного этикета обрушиваются на него: неповиновение – смерть, нарушение протокола – смерть, закатить сцену – смерть…

Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт.

Держи себя в руках, Тарталья. Держи себя в руках.

Он кланяется низко, почти припадает в мольбе:

 — Мои самые искренние извинения, Ваше Императорское Величество, я….

 — Тарталья, — прерывает его Царица своим морозным голосом. — Что это было?

 — Я не знаю, я не мог это контролировать, — отвечает он, всё ещё склонив голову, и перебирает в ней все возможные варианты ответа. — Если бы я рискнул предположить, то сказал бы, что это связано с моим глазом порчи. Возможно, это был побочный эффект.

 — «Побочный эффект», — в её тоне чувствуется отвращение, и Тарталья ощущает, как его желудок сжимается еще сильнее. — Что вы сделали такого необычного, что бы у вас мог развиться… побочный эффект?

Что он сделал необычного? После того эпичного сражения с путешественником он залег на дно, чтобы восстановить свои силы и навести порядок; выздоравливал он медленно, отнюдь не так быстро, как хотелось бы, но все же ему становилось лучше, он был уверен в этом. Потом его навестил его младший брат, и он…

Глаза Тартальи широко распахнулись.

Нет. Может ли быть такое, что это как-то связано?

 — Ваше Императорское Величество, — начинает он со страхом. — Я использовал свою Форму духа во второй раз, ещё до того, как полностью оправился от первого. Я думаю, всё из-за этого.