У него нет ни кистей, ни красок. Да и рук нет, нечем брать это добро. Художнику бы на безнадёжно пустом месте едва ли понравилось. И как тут рисовать? Что воспевать на холсте? Какие могут быть идеи, если мир и душа его — муза, отвергли тебя? В изредка приходящих вспышках реальности, от которых голова и израненная душа ходуном ходят, вдохновения не найдёшь. Наоборот, хочешь, чтобы это поскорее прекратилось, и небытие снова распростёрлось перед взором спасительной чернотой.

В Пустоте он стал слишком сентиментален, но мысли о красках и холстах уже не подавить так просто. Хочется представить, будто он всё ещё жив, будто душа его и сердце до сих пор бьются в унисон, будто для него открыты все дороги… И художника в том числе.

Но что нарисовать? Чем украсить Пустоту?

Собой. Не единственным её созерцателем, но тем, кто решил разукрасить её в оттенки чёрного. Она, конечно, этого не просила, да и красок по прежнему нет. Но почему бы не занять разум новой работой? Неважной для повествования, но значительной для него самого.

Пусть в Пустоте — вот же глупая фантазия! — вспыхнет белый холст. Пусть чернота осквернит его одним мазком, другим, третьим… Рук по-прежнему нет, но слабое воображение радует душу. Вот уж вырисовывается голова, какое-то подобие туловища, хвост, шипы на затылке…

И глаза. Не надо забывать про глаза. Белые, бездонные, пустые. Жизни в них не найдёшь, но Пустота не может передать того, чего нет. Да и не нужно тешить себя глупой надеждой.

Ведь и рисунка самого нет.