Сколько Чимин помнит, на побережье Пусана всегда было страшно ветрено. Пляж — очень продуваемое место, и если летом тут можно было спасаться от умерщвляющей жары, то в любое другое время года с моря страшно дуло.

И сейчас Чимин стоит тут, ловя носками ботинок прибой, а губами порывы ветра. Дрожит. Свитер и пальто сохраняют тепло, но ветер не удерживают — он пронизывает до костей.

Юнги подходит сзади и ворчит, что Чимина продует. Но Пак мастерски игнорирует его «маску надень, чтобы лицо не обветрилось». Юнги вздыхает, становясь рядом плечом к плечу. Тоже смотрит вдаль, чуть склоняя голову вбок. Это место навевает воспоминание — они часто здесь бывали в свои семнадцать.

Горизонт мутный, море шумит и плещется ледяными солёными брызгами. Чимин щурится, стараясь отыскать прямую линию, отделяющую землю от неба, но не находит. Так плотно те сплелись, смешались, что и разницы между ними теперь нет.

— Знаешь, — начинает Пак, улыбаясь одним уголком, — когда встретил тебя, понял одну вещь: я обречён. Судьба моя до смешного очевидна. Меня мотало из стороны в сторону, я старательно закрывал глаза на эту простую мысль, отмахивался от неё.

Он поворачивается к Юнги, что глаза шире раскрывает, вслушиваясь в тихий голос Чимина. Его перебивает морской шум, поэтому Мин так цепляется за каждый звук, слетающий с губ напротив.

— Но судьбой моей был всегда ты. И без тебя я — ничто. Все мои дороги без тебя вели в никуда. И свет мерк, и всё, к чему прикасался, безжизненно осыпалось шелухой. Потому все мои колебания в этой жизни не имели никакого смысла, пока я вот такой, сам по себе. Либо я с тобой, либо меня нет.

— Чимин… — выдыхает Юнги, замечая слёзы в глазах мужчины. Он тянется пальцами, покрасневшими от холода, старательно гладит бледные веснушки на щеках, растирает влагу, что тут же подмораживается ветром.

— Ну же, поцелуй меня, милый, — просит Чимин, с тоской поднимая уголки губ. А Юнги улыбается сначала широко, но в последний момент в его выражении проскальзывает глубокая, бесцветная печаль. Печаль от некогда вечной разлуки. Он сокращает все последние сантиметры, вдыхает морской запах, крепко прижимаясь губами к губам. Чимин благодарно вздыхает, цепляясь за куртку на плечах Юнги.

Юнги ещё никого так не целовал. Все поцелуи с другими были смазанными, мокрыми и пошлыми. Но вот это касание к губам Чимина, наполненное болью, нежностью и извечной тоской друг по другу, кажется, переворачивает всю жизнь вверх дном. Он не спешит углублять поцелуй, не спешит размыкать губы даже на миллиметр, чтобы не потерять это тепло. Чимин жмётся ближе, дрожит от ветра и собственных чувств. Забывает дышать, из-за чего ему приходится самому раскрыть губы и вдохнуть новый порыв солёного ветра. Юнги же не может остановить это сейчас. Он, сведя брови от переполняющей и скручивающей живот нежности, целует в уголок мягких губ, берёт выше, целует в щёку, скулу, в уголок глаза, в переносицу. Чимин скулит, прося ещё и ещё касаний. И Юнги щедро дарит их, снова сплетаясь в чувственном поцелуе с ним. И только теперь чётко понимает — у Чимина губы, как море, — такие же ласковые, но солёные от количества пролитых слёз.

— Я буду любить тебя вечно, — шепчет Юнги, прижимаясь щекой к щеке, на ухо. — И буду следовать за тобой всюду, куда бы ты ни пошёл.

— Пожалуйста, да, — прикрывает глаза Пак, крепко обнимая Юнги в ответ. — Пожалуйста.

_______________________

— С ума сойти. Я не был тут… около пятнадцати лет, — восторженно говорит Чимин, оглядывая знакомую улицу. — Твоя мама не переехала? — уточняет он.

— Надеюсь, что нет, — поджимает губы Юнги. — Спасибо, что согласился навестить её со мной, — он оглядывается на мужчину, идущего следом. Теперь выкрашенные в блонд волосы идут ему очень, и чувство такое, будто они всегда такими и были. Он, конечно, выглядит всё таким же уставшим, но преобразившимся. Юнги не удерживается и пальцами зачёсывает его чёлку назад. Чимин усмехается, переплетая свои пальцы с его.

— Я с удовольствием бы обнял её, — улыбается Пак, пока следует за Юнги, крепко держа за руку. Он уже видит дом, в котором когда-то полжизни назад проводил много времени. Где постепенно влюблялся в друга, где впервые поцеловал его и впервые отдал всего себя, не только тело, но и душу вложил в родные ладони.

— Она много спрашивала о тебе, когда ты уехал. Волновалась. Думала, что мы поругались и теперь избегаем друг друга, — усмехается Юнги, оборачиваясь на Чимина. Тот мотает головой с ноткой печали. — Ладно, постучим сначала, — выдыхает Юнги и заносит руку над дверью, но мнётся, не решаясь заявиться к себе домой. Он не был тут так же долго. Может, мама и видеть его не захочет теперь?

— Всё в порядке. Если что, мы просто уйдём, — поддерживает его Пак и кладёт ладонь на плечо, разминая. Мин благодарный взгляд на него бросает и стучит всё же негромко. Раздаётся возня и тихое «кто там?».

— Мама, это я, — неуверенно отвечает Юнги. На долгие пять секунд воцаряется молчание, Юнги успевает засомневаться в своём решении наведаться домой. В голове проносится «надо уйти, сбежать, пока не поздно», но замок щёлкает, и дверь открывает женщина в возрасте с очевидной проседью на висках. Юнги не успевает рассмотреть её как следует, сразу же кланяется в пояс, что повторяет и Чимин.

— Юнги? — тихо зовёт она, открывая дверь шире. На её лице непередаваемая гамма эмоций. — Юнги, это ты? — она сначала пальцами в волосы ему зарывается, а затем тёплыми ладонями касается щёк Мина и тянет того из поклона вверх, всматриваясь в родное лицо. У Юнги глаза полны слёз, и когда мама не выдерживает, всхлипывая с постепенно растягивающейся улыбкой на губах, он чувствует, как горячие слёзы обжигают щёки и ему.

— Мама, это я, — смеётся он, пытаясь прикрыть свои всхлипы смехом.

— Юн-ни, — зовёт она его и прижимается крепко к выпрямившемуся Юнги. Чимин видит, с какой силой её жилистые и, очевидно, умаянные работой руки сжимают куртку на спине сына. Как Юнги сам крепко обнимает женщину, зажмурившись. Он клонится ниже, прижимается щекой к её тёмным волосам, дрожит от плача. — Прости меня, прости меня, милый. Я такая плохая мать, — умоляет она, плача ещё громче.

— Не говори так. Это я проблемный сын. Прости меня, — бормочет он и жмурится.

— Нет-нет! Все беды детей — ошибки родителя, — спорит она, мотая головой. — Но не о том сейчас, заходи, заходи домой, мой хороший.

— Мам, я не один. Поздоровайся, — сквозь слёзы улыбается Юнги, когда мама поднимает голову и смотрит на него снизу вверх. Женщина не сразу замечает кого-то ещё на пороге, так увлечена появлением сына. Она поворачивает лицо и улавливает взглядом Чимина, что тоже расчувствовался от вида воссоединившейся семьи. Он совсем забыл о том, какими бывают мамы: ласковыми, добрыми и любящими.

— Здравствуйте, — говорит он, кланяясь женщине.

— Пак Чимин… — выдаёт она, поражённо размыкая объятия с сыном. — Чимин-и, — её брови вновь изламываются, отчего Чимин смеётся, едва сдерживая слёзы. Она подходит и крепко обнимает его, как минуту назад обнимала своего сына.

— Ох… Госпожа Мин, мы столько не виделись, — лепечет Пак, обнимая женщину за плечи. Она ниже его на голову, но он всё равно тянется к ней, чтобы так же, как Юнги, прижаться к её волосам щекой.

— Куда же ты пропал? Словно был в один день, а потом исчез, — взволнованно спрашивает она куда-то в пальто Чимина, но он всё равно слышит её.

— Со мной кое-что случилось, из-за чего пришлось сбежать из города. Простите, госпожа, — спокойно говорит он уже без намёка на печаль или сожаление. Гладит мерно волосы женщины и даже успевает прикрыть глаза на какую-то секунду, полностью умиротворённый происходящим.

— Ох, что же вы стоите тут, мёрзнете? Заходите в дом скорее, я накрою ужин! — затараторила она, вдруг спохватившись. Женщина сначала Чимина тащит в дом за плечо, а потом и Юнги толкает следом. — Разувайтесь и мойте руки! — она взволнованно поправляет волосы и спешит на кухню.

— Мам! Мам, подожди, иди сюда, — зовёт её Юнги. Когда женщина оборачивается, он замечает на её лице отпечаток вины. Словно ей стыдно за что-то, и она спешит замолить чем-нибудь свой промах. — Мам, мы пришли попрощаться, — спокойно говорит Юнги, беря женщину за руки.

— Что? Только приехали и уже уезжаете? — она расстроенно моргает и губы сухие поджимает. И столько волнения вместе с печалью в её глазах, что их любой запросто назовёт грустными. Чимин замечает этот взгляд, и под сердцем тянет неприятно. Несчастная женщина.

— Да. У нас самолёт из Пусана через несколько часов. Мы пришли попрощаться с тобой.

— Но вы же вернётесь. Вы в отпуск? Путешествие? — всё также с надеждой спрашивает она. Юнги мотает головой.

— Не совсем… Давай ты сделаешь нам чай, мы посидим в гостиной вместе и всё расскажем тебе, хорошо? Не заморачивайся над ужином.

Юнги гладит её руки большими пальцами. Мама прикусывает дрожащую губу и кивает. Она уходит на кухню, откуда слышен шорох работающего радио, а после и звон чашек. Юнги подталкивает Чимина к гостиной.

Госпожа Мин садится в кресло напротив мужчин, что расположились на диване. Она делает несколько глотков чая в тишине, но не сдерживает слёз, смахивая несколько навязчивых капель.

— Ну чего ты… — тихо вздыхает Юнги. Он ставит чашку на стол и берёт маму за руку. Она мотает головой, не то желая сказать «ничего, всё хорошо», не то просто убеждая себя не плакать так сильно.

— Ты был на виду первые месяцы. Сначала я хотя бы по слухам знала, чем ты занимаешься. Что в школу ещё ходишь. А потом… как в воду канул. Никто не знал где ты, с кем. Я была в ужасе, но начинать искать было страшно. Было страшно, что найдут уже не тебя, а тело, — выдыхает она, крепче сжимая ладони сына. Юнги внимательно её слушает, Чимин смотрит в стол, но тоже следит за ходом диалога. — А потом, через пару лет, стали приходить деньги. Я сразу поняла, что это ты. Я начала звонить тебе, но ты…

— У меня часто меняются сим-карты, прости, — вздыхает он, кивая и виновато хмурясь.

— Да, я так и не дозвонилась. Но спасибо, что хотя бы так давал понять, что жив, работаешь, что не бедствуешь и помнишь обо мне.

— Как же я мог забыть? Не вини себя ни в чём, я был отвратительным подростком и вполне заслуживал получать по шее время от времени. Прости, что тебе пришлось пережить всё это, — он напоследок гладит большими пальцами её, а затем тянется к чашке чая, делая пару глотков. Тепло растекается в груди, и Юнги облокачивается о спинку дивана, соприкасаясь плечом с Чимином. Тот голову чуть на него поворачивает, Юнги видит его, чёрт возьми, ухмылку.

— Почему ты не звонил? У меня всё тот же номер, — шепчет она, поднимая наконец взгляд на сына.

— Я… боялся. Что не захочешь слышать. Я и сейчас-то сюда шёл с ужасом внутри, Чимина вот притащил с собой, потому что было страшно идти одному, — он хмыкает и ладонь на колено Паку кладёт, несильно сжимая пальцами.

— И ничего он меня не тащил, я сдался добровольно, — усмехается Пак, уже не стесняясь повернуть голову на него, всматриваясь с чересчур близкого расстояния. Юнги чуть тушуется от пристального взгляда, но руки с колена не убирает.

— Я никогда бы не оттолкнула тебя, если бы ты позвонил мне, — она крепче сжимает его ладонь и прижимает к своей щеке, прикрывая глаза. — Моя вина, что ты не знал этого, — она вздыхает, но быстро меняет тему, чтобы Юнги не начал снова её переубеждать. Наверно, больно слышать от сына, которого когда-то вытолкнула из дома, что ты ни в чём не виновата. Чимин грустно улыбается, смотря в её печальное лицо.

— Но почему вы уезжаете? Навсегда?

— Да, скорее всего, не на год и не на два, — подтверждает Юнги. — Мы улетаем в Канаду.

— Что? Так далеко, ох… Чимин, а ты же врач! Я видела интервью с тобой, — вдруг отвлекается она, переводя взгляд на мужчину рядом с её сыном. Чимин приподнимает брови. — У тебя наверняка работа здесь, дела. Разве это можно всё просто вот так оставить?

— Мне предложили работу в Канаде. Там освободилось место для хирурга, и моя кандидатура устроила тамошнее руководство. Это и стало предлогом уехать.

— Но вы же не просто так уезжаете? Если бы вас всё устраивало тут, вы бы не убегали из своей родной страны?

— Ты права, мам, — улыбается Юнги, а сам тревожно пальцы на бедре Чимина сжимает. Тот чувствует это напряжение и вмиг кладёт свою ладонь поверх его.

— Вы снова вместе? Вы поэтому уезжаете в Канаду? Я слышала, там разрешены однополые отношения.

— Откуда ты знаешь? Стой. Что значит «снова»? — удивлённо лепечет Мин. Его глаза широко раскрываются, когда он переводит взгляд на маму. Он неверяще то открывает рот, то по-глупому захлопывает его, не зная, что сказать.

— Вы же ещё в школе встречались, пока Чимин не пропал, — говорит она так, словно это очевидно.

— Ты знала?

— Конечно мама знала, — улыбается она, утирая слёзы, так внезапно появившиеся снова. — Вы думали, я не замечу ваши переглядки? Там и так всё ясно было.

— Боже, — усмехается Юнги, опуская голову. — Подожди, раз ты знала… из-за чего ты разозлилась? Не из-за того, что я гей?

— Я… я узнала, что ты связался с плохой компанией. Наркотики, алкоголь. По тебе и так это видно было. Не нужно ходить к гадалке, чтобы по твоему состоянию понять, что ты погибаешь. И Чимин исчез. Я испугалась, что ничего не могу сделать, и больше нет никого, кто бы держал тебя в узде. Ты был слишком взрослым, чтобы слушаться маму, и слишком юным, чтобы понимать цену таким ошибкам. Я злилась совсем не на ваши отношения.

— И вы не против… нас? — мягко встревает в разговор Чимин. Женщина смотрит на него с нежной улыбкой, а потом тянет руку к нему, сжимая его ладонь. Чимин выдыхает так, словно и не дышал всё время до.

— О, милый, конечно же нет, — Чимин чувствует, как внутри тоска огромная царапается, хочет вырваться наружу. — Я могу только порадоваться за вас. Ведь если вы прошли испытание в такое огромное количество лет, то… вы имеете что-то по-настоящему ценное. Береги моего сына до скончания веков, ладно? Я с этим не справилась, — срывается на шёпот она, улыбаясь. Чимин прячет глаза за свободной рукой и кивает.

Тихо шмыгает носом. Когда мама убирает свою ладонь и берёт чашку, Юнги не удерживается от такого простого, но важного сейчас движения — он льнёт ближе к Чимину, носом ему в щёку упираясь. Выдыхает судорожно, а затем целует долго под скулой так откровенно. Чимин рдеет моментально, но смеётся вдруг, рукой тянется к Мину, за шею того цепляя. Юнги не спешит отодвигаться, но когда губами отстраняется, ласковым котом притирается к плечу и глаза прикрывает. Переплетает с Чимином пальцы и расслабляется наконец.

Его мама улыбается так нежно, кивает Чимину, едва способному поднять на женщину глаза. Паку непривычно всё это, оно чуть пугает и заставляет его теряться. Но факт остаётся фактом: мужчина, который так сильно нравится ему, может поцеловать его не только наедине. И от этого мурашки восторга скользят вдоль позвоночника, а в груди от чужого тепла расцветают бутоны, что пахнут сладкой нежностью.

— Простите. Я просто… до сих пор не могу привыкнуть, что есть люди, которые не отворачиваются от меня. От нас. Расскажите, почему вы поддерживаете наши отношения?

— Всё просто, — она жмёт плечами. — Я никогда не относилась к этому, как к чему-то неправильному. Ну есть и есть. Но ещё у меня была близкая подруга, которой нравились девушки. Страшно вспоминать, сколько издевательств она перенесла, как её ненавидели родители, учителя, одноклассники. Она так долго боролась с ними, так долго отстаивала себя, что в итоге… ей было проще убить себя, чем выдерживать этот ад изо дня в день. И я хорошо выучила этот урок. Когда Юнги сказал, что ему нравятся мальчики… я испугалась. Мне не было стыдно, я не ненавидела его. Я испугалась, потому что знаю, каким может быть мир. И до чего он может довести. Но сейчас… я рада, что вы сможете обрести покой в другой стране, сможете держаться за руки на улице и выйти замуж.

— Мама, — усмехается Юнги, поднимая голову. — Так далеко мы ещё пока не заглядывали.

— Знаю я, — она машет на него рукой, — это всегда происходит неожиданно. Но вы только посмотрите на себя. Сколько всего вам пришлось выдержать, чтобы сейчас такими влюблёнными, словно всё те же семнадцатилетние школьники, сидеть передо мной, держась за руки. Я счастлива. Я так сильно счастлива, Юнги, Чимин.

— Спасибо, мама, — неуверенно говорит Чимин, опуская взгляд. Его лицо уже болит от улыбки, но это в сто крат лучше, чем если бы оно болело от пощёчин.

— Мой хороший, — всхлипывает женщина и, не выдержав, пересаживается к ним на диван, крепко обнимая Чимина. — Мои мальчики, — Юнги прижимается к ним, ища тепла. С одной стороны Чимин, что обнимает за талию, а с другой мама, что целует в макушку. Он прикрывает глаза, запоминая этот момент. Двое самых важных людей, с которыми он смог, наконец, встретиться и вернуть былые отношения. Даже нет, не так. Создать новые, более крепкие и испытанные временем отношения.

_______________________

Чимин сонно хлопает глазами, с трудом просыпаясь. Он ворочается, ища Юнги, чтобы по-свойски закинуть руку ему на живот и продолжить спать, но того в постели не оказывается. Чимин поднимает голову и хмуро осматривает спальню. Пусто.

Он кряхтит раздражённо, высовываясь из-под одеяла, ведь собирается отправиться на поиски Юнги, чтобы вернуть того обратно к себе в тепло и сонную негу.

Голое тело обдаёт утренней прохладой, и Чимин шарит по полу, шумно сопя, ищет какую-нибудь одежду. Ему попадается под руку чья-то футболка, и он медленно натягивает её, уже по запаху понимая, что та принадлежит Юнги. Так даже лучше, она длинная — не придётся искать бельё. Футболка опускается ему до середины бедра, он встаёт с постели, ощущая по всему телу тянущее чувство. Мышцы ноют, голова кружится от недавнего пробуждения. Чимин выскальзывает из спальни, прислушиваясь к шуму в квартире. Кто-то шуршит на кухне.

Юнги готовит? Хочет угостить завтраком? В такую-то рань? Чимин смотрит на часы в коридоре — семь утра. Юнги раньше десяти никогда не поднимается. Пак, держа открытым только один глаз, крадётся на кухню. Он замечает широкую спину Мина, стоящего у плиты. Тот одет в футболку и домашние штаны, явно занимаясь приготовлением завтрака. Чимин проскальзывает внутрь и прижимается к спине Юнги всем телом, тихо мурлыча тому на ухо.

— Милый, после вчерашнего я бы хотел проснуться как минимум от поцелуя. Куда ты сбежал? — он трётся носом о затылок Юнги, а тот резко оборачивается, подхватывая хирурга за талию.

— Ты почему едва одет? — хрипит Юнги, вздыхает и разворачивает того спиной к кухонному гарнитуру. Чимин сонно мычит, тут же обнимая за шею. Юнги что-то двигает на столе, а после усаживает Чимина туда же, пока сам пристраивается меж его разведённых бёдер.

Юнги сразу по-хозяйски ныряет руками под футболку, оглаживая сначала ягодицы, а потом ведёт выше — поясницу. Чимин ногами его обхватывает за спиной и улыбается тому, что загнал мужчину в ловушку — теперь тот не выберется из объятий, пока сам Чимин этого не захочет.

— Хитрый, — смеётся Юнги, что теперь на голову ниже, а затем целует под подбородком. — Хотел угостить тебя чем-нибудь вкусным в утро воскресенья. Ты так редко отдыхаешь, что скоро эти дни можно будет обводить красным маркером в календаре.

— Прости, я испортил завтрак в постель? — всё равно улыбается Чимин, ему совсем не жаль. — Мы всё ещё можем вернуться под одеяло, а я сделаю вид, что приятно удивлён, — Юнги смеётся, обнимая крепче и прижимаясь щекой к груди Пака. Последний тут же запускает пальцы в волосы мужчины, перебирая прядки и массируя голову.

— Договорились. Есть какие-то планы на выходной? Может, сходить куда-то хочешь? — Юнги коротко целует его в оголённую ключицу, а затем шипит и спешит помешать овсяную кашу на плите. Чуть не забыл о завтраке, ради которого и поднялся раньше привычного времени. Чимин усмехается на это, но из хватки не выпускает.

— Я выключу телефон, чтобы никто не беспокоил с работы. А потом… можем проваляться весь день дома. А можем сходить на барбекю во двор. Это не так важно, я просто хочу провести время с тобой, — отвечает Чимин, целуя в макушку Юнги, что выключает плиту и снимает с неё кастрюльку. — Только надо сходить на почту, отправить письмо Тэхёну.

— Бумажное письмо? — удивляется Юнги. — Зачем? Вы же ежедневно чатитесь.

Чимин смеётся, когда Юнги пытается выбраться из объятий и положить кашу в чашки. Ему не сразу, но удаётся это сделать. Чимин же сидит дальше на столе, болтая ногами в воздухе. Сон убегает безвозвратно, вряд ли он снова заснёт.

— Это другое письмо. То, что я не могу написать в интернете, — Юнги смотрит на него несколько секунд, но затем понятливо кивает, кидая пару ягод малины в кашу, а после ставит всё на маленький столик для постели.

— Так, а ну кыш отсюда! Ты обещал мне удивиться завтраку в постель, — улыбается Юнги, наливая себе кофе, а Чимину земляничный чай. Мужчина смеётся на это, но спрыгивает на пол и, тихо шлёпая босыми ногами по плитке, скрывается в спальне. Юнги провожает его взглядом с ухмылкой на губах.

А Чимин и правда невинно открывает глаза от фразы «доброе утро, маленький» и охает, прикрывая губы ладонью, когда Юнги ставит на постель столик с завтраком.

_______________________

Ким Тэхёну

«Наверно, нам просто повезло. Юнги часто сейчас говорит, что в итоге мы просто долбанные счастливчики, раз всё так сложилось.

Ты всегда просил рассказать тебе подробности всей истории. То, что я не мог озвучить, чтобы не оказаться жертвой своего же длинного языка. Теперь пишу тебе на бумаге, так безопаснее, чем телефонные звонки или интернет, а вживую встретиться мы уже не можем. Только одно условие: сожги сразу, как прочитаешь.

Помнишь утро, когда я вернулся после своего отпуска на работу и увидел ориентировки на Юнги в больнице? Вроде бы всё с того самого дня и началось. Юн Джиан поймала меня у таксофона и поставила довольно понятное условие — исчезнуть к чёрту из больницы, иначе она выдаст всё, что знает, полиции. А одного её доноса со словами «я уверена, что это тот, кого вы ищете, и его покрывает Пак Чимин» хватит, чтобы нас с Юнги как миленьких посадили. Обоих.

В тот вечер я думал, что всё потеряно, и что я в самом деле окажусь за решёткой за все свои ошибки. Сюда же ещё госпожу Чхве приплетут, и вообще замечательно, сяду на полжизни.

Юнги уже потом, когда мы были за границей, рассказал мне, что и его босс прижал, не давая вдохнуть и шевельнуться. Что и тот был зол, когда Юнги решил завязать с продажей наркотиков. Мы оба были под наблюдением всех вокруг, были как на ладони и под прицелом всех сразу. Это было страшно до той грани, когда люди начинают безуметь.

Но затем стали происходить настолько странные вещи, что в их реальность можно было поверить только с большим трудом и под градусом. С Юнги через некоторое время связался его босс. Я боялся, что на этой встрече его убьют. Что вызовут в клуб и там же засадят пулю в лоб, а я останусь один и не буду об этом ничего знать.

Но всё оказалось проще — его босс забрал у него всё. Только с таким условием мафия была готова подарить Юнги свободу. А он был не в том положении, чтобы сопротивляться. Вся торговля и монополия на часть клубов, всё, чем владел Юнги, больше ему не принадлежало всего после одного рукопожатия. Его оставили с ничем, но его жизнь до сих пор при нём, всё остальное неважно. Может, мафиози и жадные нарколыги, но не такие уж и плохие ребята? По крайней мере, чувство долга у них присутствует.

Ну а про то, что Чонгуку пришлось экстренно искать работу, ты и сам знаешь. Надеюсь, у него сейчас всё хорошо, и он уже освоился на новом месте с новыми обязанностями. Главное, что у этого ребёнка есть образование — в этой стране единственное, что ценится, так это корочки.

Всё это время, пока Юнги был занят оплакиванием своего бизнеса, я продолжал ходить на работу. Сокджин-щи позвал меня к себе для серьёзного разговора в один из дней, когда я локти кусал, не зная, что же делать и как сказать директору о том, что ухожу. Я был напуган его вызовом. Честно, в последнее время я даже не представлял, из-за чего меня мог бы пригласить к себе на ковёр директор. Напортачил? Что-то не так сказал кому-то? Кто-то настучал насчёт чего-то? Тот ужас, с которым я поднимался в его кабинет, я не опишу простыми словами.

Но вопреки всем моим кошмарным мыслям, он подарил мне в тот день надежду. Клянусь, я плакал лицом в его стол. Сокджин-щи сначала сказал, что давал показания полиции насчёт меня, что он волнуется из-за этого. А после вытащил из стола уже распечатанный им большой конверт с документами. Я посмотрел на отправителя — Канада. Точнее, Канадский Институт Медицины. Я прочитал их обращение, которое включало в себя предложение работы, оформление вида на жительство и предоставление прочих благ. Конкретно мне. Это было обращение для меня.

Оказалось, у них освободилось место хирурга, и вместо того, чтобы нанять кого-то из своих, они решили поэкспериментировать и нанять иностранцев, поэтому моя кандидатура заинтересовала их. Они предлагали эту вакансию ровно шесть недель, и если бы не получили ответ, то взяли кого-то ещё.

Сокджин-щи подождал, пока я отойду от шока, а потом сказал, что будь ситуация другой, он бы даже не показал мне этого письма. Что ему моё мастерство нужно здесь. Но в ситуации, когда за мной ведётся непонятная ему охота полицейских, он может только предложить мне сбежать из страны.

Я не сдержался и рассказал ему всё: про Юнги, про то, в какой растерянности сейчас мы оба. И что вариант сбежать из страны хотя и не рассматривался нами, сейчас выглядит как единственное спасение.

Сокджин-щи долго размышлял над всей складывающейся ситуацией. Мы сидели в его кабинете около полутора часов, клянусь, но пронеслись они в мгновение ока из-за обилия информации. Он предложил провернуть операцию, о которой ты уже, конечно, знаешь. Мы фальсифицировали смерть Юнги.

Самое сложное было — найти подходящий свежий труп. Я никогда ещё с таким трепетом не ждал скорую помощь и ни разу так не надеялся на то, что там будет мёртвый человек. Нет, подожди, я передумал! Самое сложное было убедить Юнги, что это нормальная идея. Он всё ворчал о морали и о том, что так нельзя. В общем-то, я конечно с ним согласен. Но у нас не было другого выхода. Чтобы уехать за границу, Мин Юнги должен был быть мёртв, а вот Накагава Цкуру — жив.

Труп появился через три недели, как сейчас помню. Он был таким опухшим из-за побоев, что его лица было вообще не разобрать. Причёску пришлось немного подкорректировать, потому что тот парень явно любил носить длинные маллеты. В общем, погиб этот человек от длительного кровотечения и последствий драки. По всем параметрам он нам подходил, даже рост был всего на пару сантиметров выше, но со временем и он сжался. Никто в розыск его не объявлял, родственники тоже не звонили и не уточняли ничего насчёт молодого человека.

Когда мы были готовы представить его полиции, то сразу позвонили им и попросили о встрече. Они приехали в тот же день и молча смотрели на него в течение часа. Вещей с парнем никаких бригада не привезла, мы только показали полиции то, что сняли с трупа: чёрные джинсы, какую-то рваную кофту да куртку с бини. Ни телефона, ни удостоверения личности с ним не было.

Полиция запросила подтверждение личности. Но даже для этого у нас всё было готово. Сокджин-щи заранее встретился с Юнги, чтобы сделать слепок его зубов, чтобы взять волосы. К счастью, отпечатка пальцев Юнги в базе данных полиции нет. Благодаря его роду деятельности, конечно.

Опознавание производилось по зубам. Вся идея была проста — подменить слепок на юнгиев, отвлекая сотрудников. Полиция нехотя признала Юнги мёртвым и осудила посмертно.

Оформление рабочей визы заняло некоторое время, но мы не тратили его впустую. Готовились к переезду, искали жильё и работу для Юнги на первое время, чтобы он смог сменить туристическую визу впоследствии на рабочую.

Мне до сих пор так жаль, что вы не смогли с Чонгуком поехать с нами. Я не хочу соглашаться с твоим братом, ты не бездарный работник. Пожалуйста, я надеюсь, ты не принял его слова всерьёз. У него есть поразительная способность обижать тебя каждый раз, как видит.

Я думаю, он боится подступиться к тебе и снова вернуть твоё доверие, ведь для этого надо что-то сделать. Признаюсь, попытки были, но я заставил его хорошенько подумать над мотивами, а потом уже идти на сближение. Поэтому его слова про то, что тебя никто не возьмёт никуда, и только в его больнице ты можешь оставаться востребованным специалистом, пиная при этом воздух, абсолютная неправда. Он пытается удержать тебя рядом, чтобы всегда иметь возможность защитить.

Надеюсь, ты понимаешь это и не воспринимаешь в штыки. Но твоему брату самому не мешало бы повзрослеть (это только между нами).

А ещё я рад, что мы смогли с Чонгуком прийти к миру. Думаю, он всё ещё фыркает у меня за спиной, когда думает о нас с Юнги, но всё-таки я счастлив, что он больше не против ни меня, ни моих с его хёном отношений.

Передавай привет Хосоку-хёну и Намджуну-хёну! Надеюсь, нам ещё удастся посидеть так за соджу, как когда вы провожали меня. Я скучаю по этому… Тут нет этой романтики корейских забегаловок, тут никто не приносит бесплатные закуски, и тут не так душевно. Здесь, конечно, тоже хорошо. Мне нравится, правда! Но как-то слишком… вычурно что ли. Слишком высокая планка, а мне бы, знаешь, душевную компанию для того, чтобы три часа сидеть за круглым столом, жевать мясо с гриля и запивать пивом. Тут тоже такое есть, но оно сильно отличается от привычного корейского застолья.

Сначала я смущался и чувствовал себя не в своей тарелке, но коллеги, нужно отдать им должное, часто вытаскивают меня в свет и обучают местным нравам. Как думаешь, я проснусь однажды с мыслью о том, что я на своём месте?

И вот уже идёт седьмой месяц, как мы живём в Канаде, в Оттаве, а я только сейчас понимаю, что до появления Юнги моя жизнь вовсе не была идеальной, какой я старался её видеть и делать. Она была пустой и отработанной до автоматизма. Я был как робот. А с появлением Юнги ожил и испытал, наконец, эмоции. Да, страх и ужас, но которые постепенно сменились на смирение и иногда даже трепет от одного его вида. Как ни глянь, а Юнги влияет на меня положительно.

Поначалу было сложно. Я очень плохо спал на новом месте, меня мучила постоянная тревога. Я признался Юнги, что мне до сих пор тяжело не молиться перед сном. Тогда он предложил стандартную мою благодарность посвящать не небесному образу, а ему. Рассказать Юнги, как прошёл день, что хорошего или плохого я сделал. И это стало нашим ритуалом. Каждый день перед сном мы ложимся друг напротив друга и делимся эмоциями прошедшего дня. Иногда я плачу, потому что мне тяжело даётся хирургия на английском, но Юнги успокаивает меня. Он всегда так тепло и надёжно обнимает, что мне сразу становится лучше. Думаю, мне больше не нужна молитва, чтобы быть уверенным в новом дне.

А недавно у меня появился новый комплекс: мне кажется, что я выгляжу женственно. Я стал носить больше бижутерии вне работы, потому что мне просто это нравится. Особенно серьги. Я проколол уши! В общем, лицо у меня, как все тут говорят, like a girl. Я не знаю, может это и комплимент такой, но по началу я сильно волновался из-за этого. От Юнги моё состояние не укрылось (он всегда видит меня насквозь), пришлось рассказать. Он провёл мне лекцию о маскулинности и феминности. Сейчас я учусь принимать другую свою сторону, ту, которой нравится подводить глаза, носить длинные серьги, тонкие и обтекающие фигуру блузы.

Это нелегко. Но в Корее было бы труднее, в Канаде понятие гендера куда более размыто, чем у нас на родине. Поэтому сейчас я могу позволить себе пробовать разные образы, разную одежду, разные причёски, и при этом Юнги всегда меня поддерживает. Он тоже, кстати, немного меняется и пробует что-то новое для себя. Например, недавно он сделал химическую завивку. До сих пор жалеет. А мне нравятся его кудряшки.

Прости, если я слишком много пишу. Надеюсь, тебе интересно читать это в таком формате, хотя мы и переписываемся регулярно в какао. Да и фото кудрявого Юнги ты видел.

Но в заключение хочу сказать ещё кое-что. Моя жизнь теперь состоит не из разнообразных отрывков прошлого, а из самого настоящего, что длится прямо сейчас.

Думается мне, я только последние недели стал ощущать это на себе — жизнь «здесь и сейчас», без мыслей о прошлом и без тревог о будущем. Я больше не думаю о том, что мне нужно сделать, чтобы удачно сложились следующие мои шаги. Это расслабляет.

Мы стояли в пробке недавно — что странно, ведь тут не бывает пробок. Авария, что ли, какая была, но мне было это неважно. Я смотрел в окно и внимательно следил за дождём, что ударялся о стекло и медленно тёк вниз. Ручейки переплетались меж собой и ускоряли ход. Но были и небольшие капли, которые как упали на стекло, так и не двинулись больше, словно испугались неизвестности. Юнги тогда потянулся в кресле, а потом положил руку мне на колено. Погладил и сказал «говорят, лазанья вкусная. Ни разу не пробовал. Давай закажем?»

Здесь и сейчас — это приятно. И лазанья оказалась вкусной. Но мы оба сошлись на том, что нам часто не хватает азиатской остроты в европейских блюдах… В общем, мы посыпали лазанью красным перцем (это секрет).

Хм, вспомнил ещё одну вещь, пока думал, как завершить письмо. Мы говорили с Юнги о религии как явлении, и знаешь, что он мне сказал? Что Богом может быть что угодно. Это такое абстрактное название того, чему мы придаём большое значение. И Юнги сказал, что Бог для него — это люди и лучшее, что в них есть. Все те, что рядом, что помогают, что просто улыбаются и смеются с его шуток, и те, с кем он переходит дорогу на пешеходном переходе и пересекается взглядами.

Я слушал его, смотря в умудрённые глаза, думая, а что для меня Бог? И я понял, представляешь? Для меня Бог — это иметь смелость вовремя взять его за руку и сказать «ты мне нужен». Главное тут было поймать момент, чтобы не потерять самого родного. Думаю, именно такой Бог, в таком его значении помог мне оказаться там, где я сейчас, с теми, с кем я сейчас.

Ты можешь спросить меня «счастлив ли я», ведь всё, что я написал, выглядит достаточно… мрачно. Но я скажу однозначное «да, счастлив». Когда-то мы мечтали хотя бы не быть осуждёнными, но теперь у нас на двоих столько свободы в каждом нашем действии и слове, что мне стыдно говорить, будто что-то не так. Нет, всё так, как надо. Я очарован Юнги, а он мной. И на данный момент мне больше ничего и никого не надо.

Ладно, я вроде сказал всё, что хотел. Обязательно звони! Я страшно скучаю по тебе и даже чуточку по Чонгуку. Мы будем рады, если вы приедете к нам в гости, даже диван в гостиной для вас разложим (спойлер — он огромный и не скрипит). Спасибо, что остаёшься самым моим близким другом даже так, через расстояние и часовые пояса.

С любовью, Пак Чимин».