Причину удивления отца при объявлении результатов соревнования Цзян Чэн узнал на следующий день, когда сам взглянул на ровные столбцы цифр, которые указывали на то, что орден Юньмэн Цзян перемудрил со сложностью испытания. Потому что Цзян Чэн, все соревнование бегавший по болотам, был на пятом месте.

Орден Цишань Вэнь вообще за исключением какого-то парнишки получил по нулям. Но ждать беды, по словам отца, не стоило. Вэнь Жохань знатно повеселился и вряд ли затаит обиду на орден Юньмэн Цзян.

Цзян Чэн, как и его матушка, легкомысленность главы своего ордена не разделял. Вэнь Жохань казался человеком холодным и расчетливым, но совершенно безумным, и предугадать на его счет что-либо было проблематично. Впрочем, их кланы не одно поколение связывают соседские отношения, и, наверное, отец, много лет общавшийся с главой Вэнь, что-то да знает. Ну, или он тоже сошел с ума, и они все умрут.

После завтрака Цзян Чэн увиделся с Лань Сичэнем и поведал ему о причинах столь парадоксального второго места на состязании. Сичэнь вздохнул, но не сильно удивился, не многие кланы могут похвастаться резиденциями на воде или в области, щедро одаренной водными ресурсами, и, следовательно, адепты Гусу Лань и Юньмэн Цзяна имели преимущество перед остальными. И стоило в таком случае отдать должное Цзинь Цзысюаню, который, получается, лучше всех справился благодаря упорству и таланту.

Цзян Чэн в ответ на эту речь Сичэня пофыркал, но спорить не стал. Хотя идти и тешить чье-то самолюбие он не собирался, потому что этот кто-то имел наглость не оценить его сестру по достоинству.

Сичэнь тоже кивнул на это заявление, заметив, что да, Цзян Яньли совершенно восхитительная юная госпожа.

Все выглядело, как в лучшие времена их общения. Нет, даже лучше.

Ведь сейчас он мог поцеловать Лань Сичэня.

Что он и сделал.

Лань Сичэнь удивленно выдохнул ему в губы и с готовностью сгреб в объятия, крепко-крепко к себе прижимая. Иногда он казался похожим на большое белое пушистое облако, которое тебя обволакивает собой. Но это было скорее метафорическое сравнение, ведь Цзян Чэн, как и, наверное, каждый заклинатель в своей жизни обжегся на теме облаков. Эти штуки в небе выглядят такими мягкими и привлекательными, но стоит научиться летать — и все. Ты просто влетаешь в большой мокрый кусок тумана на огромной высоте, вымокаешь весь, замерзаешь, как собака, на ветру и клянешься себе больше не трогать эти дурацкие облака.

Но Лань Сичэня трогать хотелось, потому что вблизи он был еще теплее, чем кажется издали.

И Цзян Чэн обнимал его вдоволь, с удивлением осознавая, что Лань, которого воспитывали точно так же, как его ледяного братца, был очень охоч до прикосновений, причем любых. Переплетал ли Цзян Чэн их пальцы, дотрагивался ли до пылающих щек, он на все отзывался с немой благодарностью и был нежен в ответ.

Цзян Чэн, которого — если не брать в расчет сестру и лапанье от Вэй Усяня — обнимали только по большим праздникам, чувствовал себя странно, но это была какая-то неправильная странность, не отторгающая, наоборот.

Он был счастлив проснуться этим утром от того, что его скулы что-то коснулось, убирая лезущую в глаза челку. Это было такое медленное движение, будто кто-то получает настоящее удовольствие от прикосновения.

А потом Цзян Чэн открыл глаза и с головой ухнул в водоворот чистого обожания в глазах Лань Сичэня. Он смотрел на Цзян Чэна с такой гаммой эмоций в глазах, что ему показалось, что еще мгновение, и он сгорит под таким взором.

Но что-то с самовоспламенением пошло не так, и они просто целовались, пока в комнату не ввалился Вэй Усянь, с трудом продравший глаза после громкого празднования своего триумфа на соревновании лучников, весь предыдущий день он страдал от похмелья, пока сестра отпаивала его укрепляющими бульончиками, и прятался от матушки, жаждущей его крови, а вот в этот день он был бодр, весел и собирался портить жизнь Лань Ванцзи, пока тот не покинет Пристань Лотоса.

И вот, вот этот комок энергии влетает в спальню с криком: «Вставай, Цзян Чэн, нас ждут великие де… ЛА?»

Причем, вот это «ла» у него вышло, как скрип несмазанной калитки, визгливо и панически. Наверное, кто угодно бы визжал при виде того, что увидел Вэй Усянь. А увидел он юношу характерно ланьской наружности, пытающегося сожрать его шиди. И да, Вэй Усянь примерно это и выдал, когда отошел от шока.

После этих слов Лань Сичэнь с пылающим уже от стыда лицом вылетел в окно с поражающей воображение грацией, будто делал это сотни раз.

Цзян Чэну пришлось объяснять все это самому. Вэй Усянь слушал внимательно, и под конец речи был вне себя от бешенства. Он тогда сказал:

«Погоди-погоди, Цзян Чэн, то есть ты встретил свою родственную душу, и не рассказал мне? Ты бы первый узнал, если бы я встретил свою! И стой, это Лань Сичэнь? То-то он тебя глазами ел! Я уж подумал, что он подружиться с тобой хочет, а эта его речь про то, что ты хорошо справился с организацией…»

И еще много-много слов было сказано. Цзян Чэн очень скоро перестал его слушать, а Вэй Усянь продолжал говорить, говорить, говорить…

Поток его речи буквально на пару мгновений прервала решившая их проверить Цзян Яньли, но это было недолгое мгновение тишины, потому что вскоре Вэй Усянь понял, что был единственным в этом доме, кто ничего не знал о любовных приключениях своего шиди, и это его ужасно расстраивало.

В итоге, он ворчал и канючил, взывая к братским чувствам Цзян Чэна до самого обеденного зала, где заткнулся только из страха перед госпожой Юй.

Где был Вэй Усянь сейчас, Цзян Чэн не знал, но догадывался, что где-то около Лань Ванцзи, жаловался на незавидную судьбу брата, которому ничего не рассказывают, и говорил нефриту Гусу Лань всякие неприличные вещи. Вроде: «Цзян Чэн — мой шиди, Лань Сичэнь — твой брат, смотри, мы почти родные люди!»

Но где-то в глубине души Цзян Чэн был рад, что Вэй Усянь докучает кому-то, кто не является Цзян Чэном или Лань Сичэнем. Ну, и в какой-то мере, что правда всплыла наружу, и больше не надо беспокоиться о том, что будет, если Вэй Усянь обо всем узнает.

Правда, будет величайшим чудом, если на сегодняшнем собрании кто-нибудь не поднимет тему союза кланов Цзян и Лань. Потому что знает Вэй Усянь — узнал по секрету и весь остальной мир.

***

После отъезда Лань Сичэня обратно в Облачные Глубины, Цзян Чэн ждал, когда все станет плохо. Он начал скучать по нему, еще когда они с Лань Сичэнем отошли в сторонку и от провожающей группы, и от уходящей, чтобы попрощаться с глазу на глаз. Цзян Чэн просто смотрел на него, и сердце рвалось. И в теплых карих глазах Лань Сичэня было то же чувство.

Они тогда обнялись, сжимая друг друга со всей силы, до боли прямо и разошлись на достаточное расстояние, чтобы не сорваться, и не задерживать людей.

Цзян Чэн ожидал, что уж вот теперь-то без Лань Сичэня он вообще сгорит. Потому что если тогда связь их не особо щадила, то сейчас…

Не было ничего.

Будто последний год и все его страдания оказались одним очень длинным сном. То есть раньше, даже когда они касались друг друга, связь, как ревнивая девка, продолжала следовать за ними по пятам, и даже если она не заставляла их чувствовать себя варящимися заживо, она все еще была где-то рядом.

Но сейчас ее просто не было.

Цзян Чэн был свободным человеком.

И ему было страшно. К сожалению, ни Вэй Усянь, ни сестра, ни отец с матерью ничего о таком не слышали, и тоже были в недоумении.

Просили подождать немного, вдруг ощущение вернется, да и если бы с Лань Сичэнем что-то случилось, Цзян Чэн узнал бы об этом раньше всех. Связь родственных душ была непостижимой материей и мало ли, сколько она тайн хранит.

Цзян Чэн ждать не хотел, Цзян Чэн хотел Лань Сичэня перед собой, желательно, пару дней назад. И когда за завтраком матушка со вздохом уже была готова отпустить его в Облачные Глубины, в зал зашел один из адептов и сказал:

— Первый молодой господин Лань прибыл.

Цзян Фэнмянь не успел открыть рот, чтобы разрешить сыну покинуть столовую, как дверь в зал захлопнулась за фиолетовым вихрем, умчавшимся навстречу своей родственной душе.

Цзян Чэн бежал, не разбирая дороги, к пристани, когда врезался со всей своей немалой дури во что-то белое, несшееся на него с такой же скоростью.

Поскольку Лань Сичэнь был немногим выше, он же был и немногим тяжелее, поэтому на землю они повалились Цзян Чэном вниз. Приземление было не из мягких, но Цзян Чэн мгновенно подавил рвущуюся изо рта брань, увидев над собой бледное и взволнованное лицо Лань Сичэня.

— С тобой все хорошо? — спросили они одновременно.

И оба же одновременно закивали.

— Ты тоже это чувствуешь? — поинтересовался Сичэнь, параллельно ощупывая Цзян Чэна на предмет повреждений от встречи с землей.

— Скорее, не чувствую, — заметил Цзян Чэн, вяло от него отмахиваясь, они с Вэй Усянем так часто роняли друг друга в дружеских драках, что от падения Цзян Чэну было ни жарко, ни холодно. — Но да, тоже.

— Как ты думаешь, почему? Я чувствую нашу связь, сейчас, когда мы рядом, но это даже близко не те ощущения, что были раньше.

— Мои не знают.

— Как и мои, — кивает Сичэнь. — Но, наверное, стоит радоваться, что пребывание порознь не причиняет нам боли?

Цзян Чэн задумался.

— Может быть, это потому, что мы друг друга больше не отвергаем? — произнес он неуверенно.

— Но почему тогда…

Цзян Чэн дергает плечом:

— Мои родители все время ссорятся, твой отец из-за связи с твоей матерью сидит взаперти, откуда им знать, как должно быть на самом деле? Может быть, нормально — это когда никому не больно?

— Когда никому не больно… — тянет Сичэнь. — Звучит хорошо. Действительно, если связь создана, чтобы соединять души, почему тем, кто нашел друг друга, должно быть плохо? Только если они не пытаются уйти от судьбы или сделать друг другу больно.

— Мы все делаем правильно, значит? — уточняет Цзян Чэн.

— Похоже на то, — кивает Лань Сичэнь. — Приятное чувство, да?

Цзян Чэн смеется ему в плечо, обнимая. Они так и сидят на дороге.

Хотя ответ и оказался простым, и более того — крайне очевидным, найти его самостоятельно было очень радостно. Цзян Чэн вспомнил, как они ходили вокруг да около, пытались обмануть связь, как какого-то врага. Только вот все равно оказались в дураках.

Враг был только один — они сами.

И воевали они тоже сами с собой.

Связь не была божественной карой, мучителем, истязателем — лишь знаком того, что должно было неизбежно случиться.

Конечно, она не обещала счастья и благоденствия, но Цзян Чэн был твердо намерен как-нибудь это пережить. С Лань Сичэнем не страшно, особенно, когда он вот так смотрит, будто Цзян Чэн что-то очень драгоценное.

Лань Сичэнь улыбается, похожий на солнце, такой же светлый и опаляющий.

И Цзян Чэн хотел этого жара примерно так же, как сам Сичэнь желал человеческого тепла.

Возможно, во всем этом жаре, что преследовал их, был какой-то смысл.