Найти замену доктору Кинботт оказалось задачей трудновыполнимой, а порой кажущийся невозможным. Психотерапевт, умеющий работать с изгоями, редкость. А психотерапевт, способный выдержать хоть один сеанс с Уэнсдей Аддамс, необычайная редкость, находка один на миллион.

Уимс с особым раздражением отложила увольнительную записку от очередного доктора, «переоценивший свои силы», и принялась массировать висок, пытаясь пальцами разогнать всё накопившийся напряжение.

Приближался рождественский бал, которую Уимс в первую очередь решила устроить, чтобы успокоить попечительский совет и родителей студентов. Доказать им и самой себе, что их дети в безопасности, проживают активную социальную жизнь, как и должны делать обычные и даже не совсем обычные подростки. И хоть организация бала создавала хлопоты, они не были соразмерны с теми проблемами, что вызвала шкатулка с названием «Еиналеж».

Лишь один из учеников, попавший под чары этого артефакта, смог полноценно вернуться к занятиям и даже присоединиться к подготовке к празднику. Остальным такой подвиг был не под силу. Некоторые из них были скрытны и молчаливы в первые дни, а потом вознамерились отомстить Уэнсдей за то, что та лишила их «вещи». В тот же день все они без исключения попали в больничное крыло, и после отказывались встать с постелей. Другие же, более решительные, а точнее отчаянные, попытались пробраться в кабинет директрисы и выкрасть шкатулку. Они не были наказаны со всей строгостью, сущей Уимс, только по той причине, что та понимала, в каком тяжелом психологическом состоянии были эти дети. И чувствовала вину, что не могла найти кого-то, кто мог бы им помочь, и сама не была в силах сделать это.

Пару дней спустя эти дети легли в свои постели. Из комнат своих они больше не выходили.

Встав, директриса Уимс принялась торопливо расхаживать кругами в своем кабинете. Мотаться по комнате в попытке «догнать свои мысли» ей было свойственно с малых лет. Ещё с юных лет она была выше всех своих сверстниц и большинства своих сверстников, поэтому когда она принималась шагать в помещении в чьем-то присутствии, это имело свои последствия.

«Ради бога, Лара, прекрати крутиться. Твои шаги напоминают топот великанов», — вспомнился голос матери.

«У меня уже голова крутится от твоих похождений, Лариса. Лучше сядь, немног повяжи, это тоже помогает думать», — добродушно говорила бабушка.

«Иди на улицу, Лариса. Мне нужно подготовиться к экзамену. А из-за тебя я не могу сосредоточиться. Как можна так громко топать?!», — жаловалась её первая соседка.

И только один голос, нежно перекрывая другие, мелодично щебетал:

— Твои шаги будто ритмичные удары молотком об череп. Ровно два раза в секунду. Тук-тук. Тук-тук. Можешь не сдерживать себя. Это помогает сконцентрироваться.

Уимс остановилась, чуть покачала головой, позволила себе на секунду нахмуриться. Вот уж точно не время и место, чтобы предаваться воспоминаниям молодости. Хотя… Она взглянула на деревянный короб, медленно подошла к столу. А может это то, что нужно? Вспомнить, какого это, быть молодым? Ученики «Невермор», её ученики, были подростками, которые только начинали свой жизненный путь, мечтали и разочаровывались, поднимались, падали и поднимались вновь.

Странно, к себе и, в особенности, к себе в юности, Лариса не питала никаких нежных чувств, но каждый раз, выбираясь из кабинета и сталкиваясь с учениками школы, она не могла сдержаться, чтобы не одарить их мягким взглядом, мягчейшим, на которую она была способна, и не переброситься парой слов. Даже несносная Уэнсдей трогала её сердце.

Открыть шкатулку. Впустить зачарованный дым в свои легкие. Пережить, понять чувство, когда наконец обретаешь желаемое. Разобраться с этой одержимостью, понять, как от него избавиться. Научить других. Этот план был самым глупейшим, который только мог прийти на ум Уимс. Почти как научиться курить и бросить, чтобы отучить от этого других. Но зато план запустил ход мыслей, который должен был привести к более разумным и практичным идеям.

Уимс снова принялась чертить круги по комнате. Одно оставалось ясным: без посторонней помощи не справиться. Вмешивать родителей она не хотела. Некоторые проявляют излишнюю напористость при воспитании своих чад, а увидев и узнав, как и по каким причинам их дети впали в состояние апатии, они порвут школу на куски, а вместе с ней и Уимс, и учителей, и даже учеников, включая своих деток. Конечно, директриса «Невермор» обязана и расскажет родителям о произошедшем, но это потом, когда проблема будет решена, а дети вернуться к своей обычной жизни.

По правде говоря, вся надежда была на том, что кто-то откликнется на объявление о найме психотерапевта, приедет в школу и одним махом вернет подросткам смысл жизни. Впрочем, одной из идей было выпустить Уэнсдей Аддамс к лежащим, чтобы своими грубыми и бестактными речами она выбесила учеников настолько, что те встали бы с кроватей ей на зло. Но зная, как Аддамс находит и умело создает беды на свою и чужую голову, Уимс с усталым вздохом отбросила очередную нелепую идею.

И так скудно движущиеся мыслительные процессы прервал громкий звонок телефона, и, после вспышки секундного раздражения от назойливого шума, Уимс изменилась в лице и резко бросилась к трубке. Может, кто-то звонит по поводу объявления? Уимс была готова сесть в сию же минуту в машину и пойти за этим человеком хоть на край света, лишь бы поскорее привести в «Невермор».

Трехминутный разговор закончился плодотворно. Лесли Томпкинс¹, 32 года, в разводе, детей нет. Проживает в городе Мемфис, штат Теннесси. Шесть часов езды из Джерико, Шесть лет опыта, включая и работу с изгоями. Готова переехать в Джерику и даже не против проживания на территории школы. Может приступить к работе через пару дней.

Уимс опустила трубку и позволила себе блаженно улыбнуться. Если всё пройдет хорошо, скоро все неприятности, которые доставила «Еиналеж», остануться мелким пятном в счастливых рождественских воспоминаниях учеников. Директриса развернулась, намереваясь побыстрее приступить к бумажным работам по найму нового сотрудника школы, и едва успела краем глаза заметить движение сбоку, на краю стола.

Шкатулка, принесшая столько бед, с громким хрустом упала на пол. Директриса с замиранием сердца глянула на нее. Может, коробка просто разбилась вдребезги? Лучшим исходом было бы, если бы и эффект, который она произвела на детей, затерялся бы в дебрях истории, как и сам артефакт. Но стоило лишь взглянуть на шкатулку, как легкий интерес превратился в сильное волнение. «Еиналеж» открылся, а не разбился.

Перед глазами успело потемнеть всего два раза, а Уимс уже дотянулась до предмета, с намерением закрыть его, пока волшебный дым не наполнил комнату. Пальцы ухватились за предмет. Мысль, которая последовала за этим действием, смешалась с другой, будто кто-то одновременно включил две телепередачи, которые в какой-то момент прозвучали в унисон.

«Кажется, пронесло!»

Уимс ещё раз для надежности осмотрела палетку теней. Кажется, не рассыпались. Ещё раз облегченно выдохнув, девушка посмотрела в сторону. Клубок дыма, в котором друг за другом получали свои четкие очертания предметы её комнаты, той, где она жила в ученические годы, неожиданно напомнил, как она сюда попала. «Еиналеж»! Дым! Её самое сокровенное желание!

Рука на автомате, будто под контролем умелого кукловода, положила палетку на место, и схватилась за румяна. Волнение перешло в тусклое разочарование. И это её мечта? Вернуться в годы юности? Это самое сокровенное, что шкатулка смогла в ней откопать? Это всё, что сама Уимс способна возжелать?

Не успела Уимс упасть духом, как до её уха донеслись первые ноты, мастерски сыгранные оркестром. В дебрях своего сознания она вспомнила, что это была за мелодия. «Coriolan Overture» Бэтховена. Сердце снова замерло, а потом забилось с удвоенной, утроенной силой. Она знала эту композицию, она помнила, из-за кого наслышалась в молодые годы классической музыки. Из-за кого воротила нос каждый раз, когда речь заходила о симфонической музыке.

Уимс медленно повернула голову, оторвала взгляд от зеркала. Стало физически трудно дышать, находится в этой комнате, в этом теле. В противоположной стороне комнаты, возле зеркала в полный рост, стояла она. Лучшая подруга Уимс, худшая её соперница.

Мортиша Фрамп.

Она была одета в старомодное черное платье, которое, кажется, принадлежало её прабабушке. На ком-то другом оно выглядело бы нелепо, странно, дико. Но было что-то в Мортише. Была она кем-то, кто может обличаться в нечто из другой эпохи, и не быть отверженной обществом, живущим в этой.

Может, дело было в её восковая чистой коже? Утонченной фигуре? Притягательном лице с ямкой на округленном подбородке, глубокими темно-карими глазами и родинкой возле одного из них? В манере речи, в том, как она порой растягивала слова, будто напевая мелодию? В опасном и кокетливом поведении? В привычке выбираться по ночам, чтобы прогулять в лесу или искупаться обнаженной в озере, читать книги на латыни, писать стихи на французском и старо-английском?

Нет, дело было в совокупности всего этого. Из-за всего, что делало её собой, Мортишей Фрамп.

Ставший чужим, своим молодым голосом, Уимс вдруг произнесла:

— Убавь звук, Тиш. Если, конечно, не хочешь, чтобы Мисс Бабингтон поднялась сюда.

Сознание Уимс, настоящей, той, что стояла в кабинете с шкатулкой в руках, осмотрелась, в поисках чертовой деревянной коробочки. Невозможно, что нет выхода, что теперь Уимс заперта в своих иллюзиях.

— Нет причины волноваться из-за Бабингтона, она безобидна, как садовые ножницы, — задумчиво проговорила Мортиша, осмотриваясь в зеркале. Судя по игре бровей, она решала некую диллему: — Штаны.

— Ты о чем?

— Надену на бал штаны. Для меня это будет необычно, особенно. А во время Вороньего бала нужно нарядиться по-особенному, не так ли, моя дорогая Лариса?

Девушка рассеянно кивнула, вернув взгляд на зеркало. В глубине своих голубых глаз, отдающих тонкой синевой, она не без раздражения приметила тоску. От бала Уимс ничего не ожидала. Никто даже не пригласил её. Девушки в основном не любили Ларису за надменность и гордыню, некоторые парни боялись её резкого характера, другие пытались смягчить её, вызывая у Уимс крайнее отторжение.

Ну и пусть. Не было ученика или ученицы в «Невермор», с кем Лариса бы хотела пойти на бал. У Уимс замерло дыхание, она осторожно глянула в сторону своей соседки. Та уже успела переодеться в свою школьную форму.

Лариса тихо позвала:

— Мортиша…

Тиш вопрошающе взглянула на нее.

— Я хочу задать вопрос.

— Надень свое восхитительное белое платье с пуговицами на рукавах и груди. Тебе очень идет этот цвет, — с улыбкой выдала соседка, вернувшись к своим делам.

— Я не это хотело спросить, — Лариса заморгала, попыталась сделать незаметный, но глубокий вдох, чтобы успокоить сердце.

К сожалению, Мортиша была чутким человеком, и несмотря на свои странные порывы жестокости к себе и окружающим, одним из самых заботливых людей, которых знала Лара. Она тут же медленными шагами пересекла комнату. Подошла близко к Уимс, протянула руку к ней. Не коснулась, так, легко скользнула по рукаву.

— Не держи так много в своем сердце. Это может повлечь за собой проблемы со здоровьем, и, поверь, сердечный приступ не самая приятная и славная смерть из всех.

— Я тут подумала, — упомянание смерти, как ни странно, успокоило Уимс, — мы ведь с тобой хороший дуэт?

Мортиша с улыбкой кивнула.

— Может, тогда стоит пойти на бал вместе? В качестве… дуэта?

Горло сдавило. Комната начала кружится, и лишь Тиш стояла ровно, недвижно. Она скажет «нет». Молодая Лариса ждала этого, опасалась, боялась. Взрослая Уимс, у которой не было выбора иного, чем быть запертой в юной версии себя, знала это, ждала. Сейчас Мортиша скажет, что она бы с радостью, что это отличная идея, но она идет с другим, с Гомесом Аддамсом, в кого была влюблена и кем была любима.

Что Уимс сказала Мисс Торнхилл, когда та спросила её собственном Вороньем бале? «Тот, кого я пригласила, пошел с другой». Сколько раз она говорила эту заученную фразу другим? Однокурсницам из университета, коллегам на первой работе, на неудачных и более неудачных свиданиях… Сколько раз она повторяла эту фразу самой себе?

«Кстати, с Мортишей Фрамп», — добавила она некстати. Мисс Торнхилл сразу уточнила, не идет ли речь о матери Уэнсдей. Безупречная улыбка тогда дрогнула, потому что перед её глазами собственные слова перечеркнулись красным, будто неправильным ответ, а под ним черной ручкой появился правильный: «Та, которую я пригласила, пошла с другим. Кстати, это была Мортиша Фрамп».

— Конечно. Это отличная идея. Мы будем отличным, — Тиш, свойственно для себя, поиграла бровями, — дуэтом.

У Ларисы будто камень упал с плеч, сердце застучало легко, с трепетом. Комната закружилась вновь, но сейчас это не имело для нее значения. «Я пойду на бал с Мотишей Фрамп», — повторяла она себе. «Я пойду на бал с Тиш».

Резкий скачок во времени. Уимс это не смутило. Тот, кто в добром настроении, не следит за течением времени. Это скорее участь тех, кто живет в ожидании когда что-то произойдет. Или когда пройдут последствия того, что произошло.

«И ты была в этой лодке», — напоминла Уимс себе. Также и напомнила об иллюзиях и шкатулке, но снова померкла перед праздными думами Ларисы.

Она стояла в общем холле, крепко сжимая в руках коробочку. В нее она аккуратно положила бутоньерку с фиалкой сорта «Molly Sanderson», у которой был черный окрас и бело-желтые лепестки по середине. Мортиша должна была спуститься с минуту на минуту, и Уимс то и дело поправляла края своего белого платья. Того самого, с пуговицами на рукавах и груди.

И вот, она спустилась. Уимс привыкла держать себя в руках. Но в эту секунду у нее чуть не подкосились ноги, и жаром обдало всё тело. Мортиша была прекрасна. Черная ткань подчеркивала каждую неровность и изгиб её тела, восхитительного и изящного. Темные ровно волосы струились по высоким плечам. Кожа казалась белее, губы пухлее и притягательное, взгляд воздушнее. Она была также прекрасна, как и помнила Уимс, но в этот раз всё было другое. В этот раз Мортиша выглядела прекрасна специально для нее.

Лариса смутно помнила, как надела бутоньерку на руку Мортиши, и как та в свою очередь скрепила на её груди азалию. Как в тумане слушала, как Тиш из-за белокурых волос и белого одеяния сравнила её с ангелом, спустившимся с небес. Будто сквозь сон почувствовала холодные длинные пальцы её спутницы обхватили тонкое запястье, послушно последовала за Мортишей в зал, где проводился бал. Даже умудрялась поддерживать разговор и, чуть вывернув руку из хватки, сплести свои пальцы с её.

И, перешагнув за двери парадного зала, Уимс наконец была довольна. Нет, она была счастлива.

Актовый зал был великопепно украшен. Яркий свет, воздушные шары, столы с угощениями и пуншем, в который уже точно кто-то успел что-то подлить. Играла относительно спокойная музыка, бал только начинался. Уимс чуть сжала прохладную руку в своей ладони, которая мгновенье позже упорхнуло из нее.

Лариса чуть растерялась. Проследила глазами за черной, как тень, фигурой.

Тиш ритмичными шагами направилась к центру танцевального зала. Многие обернулись в её сторону, Мортиша всегда привлекала к себе внимание, особенно, когда хотела этого. Но в этот раз Лариса не просто была зрителем, сторонним наблюдателем. Мортиша включила её в свою таинственную игру, позволила вместе с ней стать частью чего-то большего.

От осознания этого всё внутри трепетало.

Прозвучал первый бит песни «Goo Goo Muck»², от которой были в восторге практически все подростки времен юности Уимс, но на танцевальной площадке одобрительные возгласы вызвал скорее не правильный выбор диджея, а Мортиша, резко вскинувшая вверх руку, голову и глаза цвета ночного неба. Потом также молниеносно отбросила кисть вниз, быстро закружилась вокруг нее, и в ритм музыке начала покачивать согнутыми локтями. Всё это время её глаза смотрели неотрывно на Ларису, задорная улыбка и кокетливый взгляд были предназначены только ей.

Поборов неловкость и стыд, Лариса, чье лицо растянулось в самой глупой улыбке, медленно подошла к Мортише через весь танцпол. Та сразу же приняла её, начала кружиться вокруг Уимс, выполняя свои странные, решительные, но не теряющие свою изящность. Лара ощущала себя горящим костром, частью какого-то таинственного ритуала ведьмы, кой казалась ей Мортиша.

Неожиданно Лариса почувствовала прикосновение прохладных рук. Сначала на оголенной коже локтей, потом те не прерываясь от покрывшейся мурашками кожи, спустились вниз, к кистям и наконец до ладоней. Тиш взяла руки Лары в свои, чуть прижала к себе и принялась кружить её в танце. И двигалась она столь плавно и нежно, будто минутами ранее кто-то другой плясал тут странные шаманские хороводы.

После того, как Лариса и Мортиша окончательно растворились в медленном танце, Лара почувствовала легкость, отрешенность от этого мира. Она только чувствовала прикосновения кожа к коже, грудь к груди. Перед глазами яркие вспышки прожекторов, осыпающийся с потолка конфетти. Запах расцветающих роз, источник которого держался к Ларисе немыслимо близко, и для нее была невыносима даже мысль, чтобы отстраниться.

Голова кружилась. Мышцы лица уже изрядно подустали: улыбаться и смеяться столь часто Лариса не привыкла. Лара уже начала покачиваться на месте, когда её спутница, обладающая чутким нравом, заметила её состояние и вывела с танцевальной площадки. Вышли из актового зала, прошлись по холлу, поднялись по древним каменным лестницам. Мортиша хохотала над чем-то, Лариса делала это за компанию. Ведь иногда не важно, над чем смеяться, главное, с кем.

Наконец Лариса поняла, куда вела её пара, крепко держа за руку. Зал трофеев. Многие вещи здесь раньше принадлежали ярким представителям изгоев. Были тут как магические артефакты, потерявшие былую силу, так и совершенно обычные вещи. Вот сабля, принадлежащая когда-то одному из основателей школы. Курильница, используя которую Альбертина, одна из Предвестников, впадала в особое состояние и видела картины из прошлого, настоящего и будущего.

Особое состояние. Сон.

Лариса чуть нахмурилась.

«Кажется, пронесло!»

«Не пронесло!»

— Что? — раздался голос Мортиши, и голос её пронесся эхом по всему холлу.

— Что? — повторила Лариса.

— Ты выгляишь устало, — заметила Мортиша, обошла круглый стол в центре зала, подошла ближе к Ларисе. Приподнялась на носочках, положила голову на плечо Лары: — Надеюсь, я тебя не сильно утомила.

— Нет, нет, — быстро покачала головой Лариса. Жар ударил ей в лицо, а глаза не могли оторваться от лица её спутницы. В полумраке, освещенное лишь свечой, оно казалось восковым, чересчур притягательным, до невозможности. У Уимс томно тянуло в животе, ужасно хотелось хоть бы краешком пальца обвести контуры по лицу Мортиши. Убедиться, что оно настоящее, живое.

Настоящее. Настоящее ли всё это?

— Что ты хочешь сделать? — спросила Мортиша.

Лариса растерялась, загруженная мыслями. Своими и… чужими. Но отчего-то кажущиеся знакомыми.

— О чем ты?

— Вся ночь впереди. Мы одни вдвоем. Никаких планов, такой простор для воображения.

В любой другой раз, услышав это, Лара бы подумала, что Тиш снова предлагает ей роль компаньона в темный лесах «Невермора», прогулки в склепах, вызов духов или чтение запрещенных книг в библиотеке. Но в эту ночь, в этом холле, с этим освящением в голову Ларисы прокрались мысли, заставившие её чуть вспотеть, покрыться румянцем от жара на лице и даже отвести взгляд, чтобы Мортиша не смогла угадать мысли, посетившие её.

— Не знаю, — язык чуть заплелся, от волнения голос чуть дрогнул, — можем фильм посмотреть. Я одолжила прожектор Сьюзи, но могу…

Взгляд Тиш, где насмешка, утонченность и кокетство смешались друг с другом поровну, остановил словесный поток.

— Разве не будет страшной ошибкой провести эту ночь… так обычно? Ведь день может пройти, как любой другой, но каждая ночь таит в себе особую загадку, ночь это время для рисков и бесстрашия. Не даром она принадлежит поэтам и безумцам.

Слова её вырывались медленно, Лариса могла вдоволь насладиться её голосом, но слишком быстро, чтобы она вникла в них и достигла той же мудрости, что блистало в глазах Тиш. Невольно вырвался вопрос:

— А кто ты тогда?

— Конечно же оба, — не без самодовольсва ответила Мортиша, задрав голову.

Вдруг, будто под какой-то невообразимой тяжестью, голова Ларисы опустилась. Их лица оказались на одном уровне, глаза в глаза, нос к носу, губы к… Уимс задержала дыхание и чуть не задохнулась. Вдруг в голове, которая бушевала от мыслей и чувств и вопросов, стало абсолютно тихо. Лариса в одно мгновение переместилась на край пропасти и отважно собиралась прыгнуть вниз.

Это то, чего она ждала. Чего хотела. То, о чем мечтала с тех самых пор, как впервые поняла, что отчаянно влюблена в Мортишу Фрамп.

То, о чем мечтала…

О чем мечтала…

— Это не взаправду, — прошептала вдруг Лариса. Сморщилась, будто проглотила горькую пилюлю. — Это всё ненастоящее.

Шкатулка. Дым. Иллюзия. Мортиша. Бал. Прикосновения. Улыбки. Для нее одной. Холл. Уединение.

Шкатулка.

Уимс будто дали пощечину, ударили под дых. Чуть ли не задохнувшись, она сделала полшага назад. Опустила глаза вниз, на свои руки, в которых она держала «Еиналеж». Пальцы Мортиши гладили её запястья, и хоть Уимс старательно пыталась сосредоточить свое внимание на открытой шкатулке, которую нужно было незамедлительно закрыть, её внимание то и дело привлекали тонкие пальчики. Ровное поглаживание блокировало разумные доводы и мысли.

— Ты сама можешь выбрать, что для тебя настоящее, — Лариса подняла взгляд на глаза Мортиши. И, как зачарованная, не могла отвести: — Только ты знаешь, где ты настоящая.

Внутри Лары вдруг поднялась волна безудержной горечи, и она рявкнула, чуть не отбросив руки Тиш.

— Ты не выбрала меня!

Выбрала Его, идиота с глупой ухмылкой, мексиканским акцентом и безрассудным характером. Выбрала Его с его глупыми шутками, странными предпочтениями и мутной философией жизни. Выбрала Его, а не Ее.

В ответ лишь мягко улыбнувшись, Мортиша чуть сморщив носик. Такой жест был ей свойственен в более зрелом возрасте, но даже на молодом личике это выглядело обаятельно. Тиш была настолько манящей в любом возрасте, в любой форме и с любым чувством, отражающимся на лице, что приносило Уимс физическую боль.

Мортиша склонила голову.

— Иногда мы делаем выборы, которые в результате ни на что не влияют или которые оказываются предрешенными не нами. И лишь в конце пути, когда мы видим полную картину, приходит осознание, что всё так и должно было быть. Всё сложилось наилучшим образом.

Уимс растерянно заморгала. Как рыба, чуть приоткрыла рот, не в силах вымолвить и слова. Что за речи?! Чёртова Мортиша, она умудрилась сбить её с толку даже в её собственной иллюзии!

Лариса проморгала тот момент, когда шкатулка закрылась. Лишь щелчок вывел её из оцепенения. Кто это сделал? Она со злости хлопнула крышкей? Прохладные руки, прикосновения которых она всё ещё чувствовала на своих кистях, помогли ей в этом? Она не знала.

Дым резко опустился к полу, возвращая Уимс в её кабинет. Из глаз скатилась одинокая слеза, возвращая Ларису в настоящее.