I took the stars from our eyes, and then I made a map

And knew that somehow I could find my way back

Then I heard your heart beating, you were in the darkness too

So I stayed in the darkness with you.

В Париже выдался необыкновенно тёплый октябрь.

Была просто по-чудесному солнечная и безветренная погода в противовес отвратительнейшему настроению, особенно здесь — на Эйфелевой башне, среди этого сброда. Окружённый людьми, но всё ещё один. Геллерт стоял, оперевшись на массивные перила, и курил, отрешённо наблюдая за кипящей жизнью под ногами. Вид здесь был, безусловно, красивый. Особенно сейчас, ночью, в свете искусственных огней. Хотя какой толк от внешней красоты, если ты обычная пустышка?

Геллерт сплюнул. Он бросил табак после "несчастного случая" в Дурмстранге, и присутствие такого благоразумного Альбуса действовало лучше любых нотаций о вреде курения. Он был словно лучиком света в кромешной тьме его души, погрязшей в ненависти, злобе и амбициях, и рядом с Альбусом действительно хотелось быть лучше и исправляться. "Но Альбуса больше не было рядом".

Внутри Гриндевальда будто взорвалось несколько шашек динамита, но внешне он был спокоен — только пальцы напряглись, сдавливая сигарету. Любая мысль вела его прямиком к Дамблдору, и Геллерта ломало как никогда за все семнадцать лет. От того, чтобы с горя отправиться в запой, его оттаскивали лишь амбициозные планы по захвату мира, не оставляющие ни на одно мгновение. Каждое решение Гриндевальд принимал с оглядкой на них.

Правителю всего мира и повелителю смерти не положено быть слабовольным.

Он выдул тонкую струйку дыма. Смог тянулся наверх густым едким облаком. Геллерт незаметно взмахнул рукой, преобразовывая бесформенный пар в лицо Альбуса, и стал наблюдать как оно медленно уплывает вдаль и рассеивается, храня на губах счастливую улыбку. Геллерт скомкано улыбнулся в ответ, и непролитые слёзы обожгли глаза.

На душе впервые в жизни было так гадко: это не была слепая ярость, как когда его выгнали из школы; это не был глухой страх, как когда отец возвращался домой пьяный и злой; это было не немое презрение, как когда он видел, например, бестолкового брата Альбуса; это не было похоже ни на что другое в его жизни. Геллерт даже не знал, что так бывает, что он и вправду был способен так сильно влюбиться и так сильно страдать. Он с силой протёр глаза и спрятал все свои чувства далеко-далеко в глубины сердца, надеясь, что железный замок в виде клятвы на крови будет достаточно надёжный, чтобы сдержать всю его боль. Изящные грани фиала неприятно царапали солнечное сплетение, и оно того, чёрт подери, стоило.

Правителю всего мира и повелителю смерти не положено быть мягкосердечным.

— Простите, месье, — раздался рядом чей-то сладкий голос, и Геллерт дёрнулся, обнаруживая под боком симпатичную француженку. — Я не хотела вас тревожить, но я не могу сдержать своего восторга от того, что только что увидела. Мне показалось или вы сотворили из дыма... человеческое лицо?

Геллерт прекрасно понял её слова благодаря чарам перевода, и поэтому, окончательно задушив свои переживания, галантно улыбнулся.

— Мадмуазель, вам не показалось. Я весьма талантливый иллюзионист.

— Ох, правда? А вы можете показать ещё что-нибудь?

— Конечно. Мне ничего не жалко для столь прекрасной особы, — протянул Гриндевальд, и девушка зарделась, хоть и не производила впечатление скромницы. — Но у меня есть условие!

— Какое же?

— Взамен я бы хотел получить поцелуй от её нежных губ.

Франзуженка ахнула от его наглости, прижимая изящную ладошку к груди, однако за этим не последовало пощёчины. Во Франции поцелуи были чем-то обыденным, и при его природном обаянии затащить какую-нибудь хорошенькую девушку в постель не составляло бы труда.

— Ну, что ж, идёт, — звонко рассмеялась она.

Гриндевальд сделал ещё одну затяжку и выпустил дым, который сразу вытек миловидным личиком француженки. Та восхищённо вздохнула, и Геллерту стало понятно по её цепкому взгляду, что на сегодня ночлежкой он будет обеспечен. В то же мгновение он получил свой поцелуй, так нескромно углубляющийся — как тут выражаются — во "французский", и ненадолго прикрыл глаза от удовольствия, притягивая девушку за талию.

Губы у неё были мягкие, в каком-то медовом бальзаме, податливые и созданные, чтобы их сминать. В голове непрошено промелькнула мысль об Альбусе, его губы были сухие, грубоватые, шершавые, неловкие, и всё же какие-то родные, свои. Геллерт ощутил чувство неправильности, оседающее на языке, и открыл глаза, отстраняясь. Нет, он не мог так поступить. Француженка, изображая дуру, недоумённо захлопала ресницами, и когда Геллерт уже хотел сказать, что магии на него сегодня достаточно, его взгляд невольно коснулся толпы зевак за её спиной. И он тут увидел <i>его</i>.

Выхватил это бледное, конопатое, осунувшееся лицо, которое затуманенный мозг не сразу узнал. Знакомый незнакомец смотрел в ответ, свет фонарей бил ему в затылок, озаряя его силуэт и рыжеватые волосы. В его голубых глазах мелькнуло что-то мрачное, и траурная маска наползла на его лицо. Альбус. Это был он. Стоял на Эйфелевой башне подобно чуждому видению.

Сердце ушло в пятки, а по спине побежал холод, Геллерт почувствовал тишайший отблеск его магии, такой же тёплой и ласковой какой её помнил. Позволив себе на секунду ею насладится, он поймал на себе его потемневший взгляд и увидел, как он внезапно бросился сквозь толпу к лестнице. Нет... Нет. Нет! Он ему не позволит! Им надо поговорить!

Француженка что-то сказала, но Геллерт её уже не слышал, ринувшись за ним, крича:

— Альбус! Альбус, стой! Остановись! Это я — Геллерт!

Дамблдор закрыл уши, быстро сбегая по ступенькам вниз.

— Я знаю! Знаю, что это ты! — зло кричал Альбус и не останавливался. Они продирались сквозь очереди людей, сбивая прохожих с ног.

Геллерт не помнил, чтобы так быстро бегал с тех пор, как боялся отцовского ремня. Альбус был быстрее, он ускользал из его рук, и Геллерт не мог этого допустить. Сильно рискуя, он сделал вид, что отстал и подождал, пока Альбус запргынет в лифт и спуститься на нём. Гриндевальд быстро обнаружил его крошечную фигурку, переходящую мост и оживлённую площадь, чтобы добраться до парка. Он не чувствовал своего сердца от волнения и постоянно пытался вновь найти Дамблдора глазами. Движение лифта казалось ему бесконечным, а Альбус – слишком быстрым. Счёт шёл на минуты, поэтому Геллерт выскочил из лифта и, скрывшись в первом же тёмном углу, трансгрессировал ближе к месту, где в последний раз видел Альбуса. 

Гриндевальд панически стал разглядывать гуляющих по парку влюблённых парочек и, только найдя глазами Дамблдора, успокоился. Геллерт быстро наложил на себя чары невидимости и стал издалека следить за тем, как Альбус недоверчиво замедлялся, оглядываясь, и посматривал на скамейки. 

Парк был огромен, под стать широкой столичной душе. После деревень, в которых Геллерт прятался разве что от самого себя, столица Франции поражала своим размахом: зелёные сады, бесконечные парки, гранитные площади и так много света ночью, что можно было не бояться, что тебя ограбят в переулке. Сложно было представить такое пару лет назад. Магглы ужасающе быстро развивались, словно паразиты в теле болеющего волшебника, который уже не был способен сам себя вылечить. Геллерт собирался стать лекарством магического мира.

В конце концов, они оказались в достаточно безлюдном месте парка, чтобы Геллерт позволил себе подкрасться. Он хотел застать его врасплох, разыграть как раньше, однако Альбус оказался быстрее. Что-то металлическое блеснуло в его руках, и внезапно свет ближайших фонарей погас, словно их что-то поглотило. Часть парка окутала приятная темнота. Послышались вскрики и ругань магглов. 

Альбус повернулся к Геллерту. Безлунная ночь не баловала их, но Гриндевальд даже будучи слепым смог бы понять, какое выражение сейчас было на лице Дамблдора.

— Покажись, у нас мало времени, — резко сказал он, и Геллерт снял чары. Нехорошее предчувствие поселилось где-то в горле. — Что ты хотел?

— Просто поговорить, — начал Геллерт. — Выразить мои соболезнования. Я не хотел, чтобы всё так… сложилось.

— Я думал, ты ясно дал мне понять, что не нуждаешься во мне. Хорошо, ладно. Соболезнования приняты. Это всё?

Холодный тон Альбуса ранил сильнее ножа. Они словно были чужие друг другу, словно обсуждали что-то по работе, словно не пережили столько всего вместе, словно клятва на крови никогда не была доказательством их любви. Геллерт сделал несколько неуверенных шагов вперёд, но с каждым шагом он, казалось, — наоборот — отдалялся от Альбуса.

— Что ты имеешь в виду? А как же наши?.. Наши планы?

— Наши планы? — переспросил Альбус. Его голос звенел от досады. — Ты хотел сказать, "твои планы".

У Геллерта перехватило дыхание от ярости, и он впервые не нашёлся, что сказать. Он обескуражено помотал головой. Нет, Альбус не мог с ним так поступить! Нет!

— Нам с тобой не по пути, Гриндевальд, — чуть мягче добавил Дамблдор. — Ищи Дары Смерти и совершай революцию сам. Прощай.

Клятва грозно задрожала под рубашкой, как живая. Прежде чем Геллерт успел что-нибудь вымолвить, Альбус трансгрессировал с оглушительным хлопком. Исчез, будто его и не было. Фонари, пульсируя, вернули себе тревожные огоньки. Весь мир Геллерта рухнул от пары предложений, всё казалось таким нереальным. А может, это просто очередное видение?

Геллерт на дрожащих ногах дошёл до ближайшей скамейки и сел, слыша, как грохочет жестоким эхом слова Альбуса. Фактически, Дамблдор сделал то, что с ним сделал Гриндевальд, сбежав в конце лета.

"Альбус ещё услышит моё имя и содрогнётся, как и миллионы жалких магглов по всему земному шару," — подумал он и прошипел:

— Ненавижу Париж.

***

Когда Дамблдор собрал всё необходимое и был готов к поиску нового укрытия, в штабе почти никого не осталось. Он полностью переоделся в маггловский наряд, чувствуя себя нелепо в таких скучных и заурядных костюмах. Тем не менее, чтобы изображать иностранца-маггла где-нибудь в Австралии, надо было смирится с образом типичного англичанина как минимум на недели две, а потом можно было уйти в отрыв. Альбус слышал, что там довольно яркая и колоритная мода из-за влияния коренного населения. Хотя, впрочем, слухам верить нельзя, ведь Австралия формально находится под туфелькой изысканной английской королевы.

Он устало вздохнул, выходя за порог здания, и перенёс себя с помощью портала к пустынной сельской дороге. Это место было хорошо знакомо Альбусу, так что он проигнорировал указатель, служащий скорее для обозначения зоны, защищённой от трансгрессии, нежели для навигации. Дамблдор свернул с дороги на вытоптанную тропинку, пугая насекомых, затаившихся в траве, и они, бросаясь в рассыпную, собирались обратно около беспорядочных огней делюминатора. Он старался ступать осторожно, но, в конце концов, это было бессмысленно, и в итоге за ним вился целый шлейф мотыльков, светлячков, жужжащих мошек и прочих милых букашек, которых Альбус не решился отгонять. К тому же, их танец на фоне звёздного неба и молочной луны выглядел прелестно в своей природной простоте и искренности. Дамблдор остановился, доставая из кармана очки-половинки и надевая их, чтобы на пару мгновений позволить себе созерцать эту красоту.

— Задумались, профессор? — спросил кто-то за спиной, и Альбус вздрогнул, оборачиваясь. Неожиданный собеседник вышел из темноты, показывая свою личину, и, слава Мерлину, это был лишь хранитель порталов — маленький нескладный мужчина лет тридцати по имени Киллиан.

— Ах, мистер Форд! Это вы! — приободрился Дамблдор, протягивая ладонь, готовясь к крепкому рукопожатию, которое всегда следовало за приветствием с этим добродушным человеком. Однако, в этот раз жест был суховат, пусть не лишённый улыбки и настоящей радости от встречи.

Но всё-таки что-то было действительно подозрительное в нём: слишком обходительный тон, слишком нерешительный взгляд. Киллиан Форд скорее всего был бы раздражён его появлением, ведь до него он принял огромное количество людей. Могли ли враги добраться до Киллиана и использовать на нём империус? Он был устойчив к этому заклинанию, поэтому вероятнее то, что использовалось оборотное зелье. Дамблдор не знал наверняка, и всё же, незаметно коснулся защитного кольца, активируя его. Осторожность ещё никогда ему не мешала.

Они вместе направились к порталам, пока Альбус пытался вспомнить контрольные вопросы. И тут Киллиан задал их сам, будто в попытке убедить, что всё в порядке:

— Сейчас бы кружечку пива, не так ли?

— К сожалению, фельдшер запретил мне пить алкоголь, — нетвёрдо отозвался Дамблдор, когда они предстали перед порталами, расположенными на самом краю отшиба. Одинокий фонарь освещал самые разные предметы, лежащие на земле. Спокойный ветер, идущий с почерневшего в ночи моря, мягко колыхал волосы, словно гладил по голове. Альбус достал платок и стал тщательно протирать очки, проверяя их на свету. — Как поживает ваша дочь, Киллиан?

Форд опешил, смотря с плохо скрываемым испугом. Что-то здесь было не чисто. Его маленькие масленые глаза сразу заметались и наткнулись на браслеты-ограничители, выглядывающие из-под пальто. Дамблдор предусмотрительно сделал шаг назад, настороженно озираясь и кладя очки обратно в карман, а руку с платком запуская за пазуху.

— А, профессор, так вы ещё в ограничителях? — медленно проговорил Киллиан, нервно сглотнув.

Мгновение — их глаза встретились. Глаза у Киллиана были не свои, почти что собачьи.

Следующее — и Форд выбросил заклинание, которое отскочило от Дамблдора, рассеиваясь по невидимому куполу медными искрами. Альбус даже не моргнул.

Из мрака ночи показались фигуры в мантиях с выставленными вперёд палочками. Засада. Лицо Киллиана исказилось злобой и нетерпением, он выдал:

— Сдавайтесь, Дамблдор! Не препятствуйте неизбежному!

— Молчать, Абэрнети, — холодно оборвал его женский голос. Одна из фигур откинула капюшон, и перед Альбусом предстала неизменно элегантная Винда Розье. — Мистер Дамблдор, господин Гриндевальд очень настойчиво просит вас проследовать с нами. В противном случае, он вознамерится исполнить данное вам обещание. Все ваши сторонники будут жестоко убиты.

— Мисс Розье, — почтительно кивнул Альбус, продолжая отступать к краю отшиба. Тёмные волшебники тихо следовали за ним, образуя полукруг. — Надеюсь, вас не затруднит передать господину Гриндевальду, что я снова ничего не нарушил и нет причин его гневу. Мы договаривались, что я больше не стану предпринимать попыток сбежать от него, а он взамен не станет преследовать моих людей. Могу вас уверить, это он исчез из комнаты, а не я.

— Вы сами расскажете это господину, — только и сказала Винда.

— Увы, мне не выпадет такая честь, — ответил Дамблдор, стоя теперь на небольшом островке земли. Ещё метр — и окутанная туманом бездна.

— Сдавайтесь, вам некуда бежать. Вы окружены.

— Ох, вы правда так думаете, мисс Розье? — лукаво улыбнулся он. — Я, например, вижу, куда мне можно бежать.

— Вы?.. — Винда на секунду опешила, поняв, что задумал Альбус. — Остановите его! Срочно!

Но все заклинания, которые они отчаянно посылали, разбивались о магический щит, и Розье скомандовала:

— Не так, идиоты! За ним! Сами!

— Всего доброго, мисс Розье, — поклонился Дамблдор перед тем, как повернуться и сделать шаг в пропасть. Ни один из волшебников не успел достигнуть его, и все в ужасе подбежали к краю, боясь увидеть разбившееся на скалах тело. Однако там ничего не оказалось — лишь морская пена, оседающая на камнях.

— До куда простираются границы антитрансгрессии? — прошипела Винда.

— Должны до ближайшего острова, — ответили ей робко. — Но это же... Дамблдор!..

— Никто не способен здесь трансгрессировать, даже он, — покачала она головой, раздражённо массируя переносицу в поиске идей. — Постойте, его рука... У него был с собой портал. Уходим, скорее! Пошевеливайтесь, бестолочи! Надо сообщить господину.

***

Альбус упал на редкую траву и скатился до прогнившей деревянной ограды, которая тут же сломалась под его весом. Приземлился на клумбу. Просто чудесно. Он завалился на спину и некоторое время лежал так, уставившись в мутное небо, словно сделанное из чёрного бархата. Сердце стучало в голове, и дыхание всё куда-то бежало, хотя Альбус уже давно не двигался. Немного придя в себя, он сел, достал разбитые очки и осмотрел испачканный в грязи костюм, вздыхая. Вот чего-чего, а вторых комплектов в карманах он не носил.

Дамблдор поднялся, кряхтя, как будто ему уже было лет сто. Бивший в виски адреналин сменился сокрушительной усталостью, хотелось лечь обратно на землю и уснуть, но отдыхать пока было рано. Признаться, он и сам не знал, сработает ли вся эта афера и активирован ли вообще портал. Альбус вполне мог разбиться насмерть или утонуть, и, подняв глаза к двухэтажной постройке, он малодушно подумал, что лучше бы он умер, чем оказался здесь снова.

Он был в Годриковой Впадине, стоял перед домом своей семьи, и глухая тоска стискивала сердце. Дамблдору было проще выпить яд, чем снова переступить порог этого злосчастного дома, однако он открыл дверь и оказался в небольшом вестибюле.

Он не был здесь вот уже тридцать один год, а пахло здесь по-прежнему — чем-то терпким и пряным, как если бы матушка заварила травяной чай с имбирём и испекла вишнёвый пирог. Альбус по привычке хотел сообщить ей, что он дома, но голосовые связки подвели — выдали лишь хрипение, переходящее в сдавленное рыдание. Всё это казалось таким настоящим, таким ощутимым, но это была лишь фантомная боль в его груди на месте, где должно было быть сердце. 

Он растёр лицо, стараясь мужаться, заставляя себя не плакать. Он не может дать себе слабину, у него ещё будут шансы и (в связи с его последними действиями) поводы горевать.

— Раз уж я здесь... Нужно воспользоваться случаем и забрать ключи от склепа. Это всё, что мне надо. Потом я сразу же уйду, — внушал себе Альбус, едва шевеля губами, и повторял, как мантру. Он сделал пару неуверенных шагов к лестнице, оглядываясь. Здесь и правда было всё по-старому, будто в этом проклятом месте жизнь остановилась и навсегда заморозилась в одном печально известном дне, только пыль, паутина и неровно тикающая стрелка часов напоминали о таком малоприятном понятии как время.

Альбус заметил детскую метрику; старые рисунки Арианы на обоях; отпечатки ладоней, измазанных в краске; вырезанные Аберфортом непонятные слова и символы; пыльные одиночные колдографии улыбающихся ему родителей, брата и сестры; а далее большой портрет семьи по середине зала и его собственное счастливое, юное лицо. Он коснулся рамки, ощущая подступающую к горлу горечь. Люди на снимках молчаливо следили за каждым его движением. Застрять бы вместе с ними здесь, в этом загубленном царстве детства и безмятежности, никуда не двигаться и искренне улыбаться всем прохожим, как манекен с витрины.

Альбус заставил себя идти дальше, в конце концов, даже если время здесь и остановилось, снаружи оно бежало без оглядки. Люди Гриндевальда нашли его в первый раз, найдут и в этот. Надо полагать, в рядах Дамблдора были предатели.

Половицы под ногами скрипели так же, как и раньше, но Альбусу эти звуки казались надломленными и отчаянными. Неподдающаяся объяснению паника поселилась где-то на дне желудка, и он обнял себя руками. Зайдя в комнату Аберфорта, он обнаружил раздражающий беспорядок и хаос. Ключ должен был быть где-то здесь, и Альбус в очередной раз с раздражением подумал, что магия бы здесь пригодилась.

Рыться долго не пришлось. Искомый ключ лежал на видном месте, в этот раз Аберфорт сделал всё, как его просили.

Альбус с чувством выполненного долга хотел было уже уйти, как вдруг, уходя, мазнул взглядом по распахнутой двери детской. Это была комната Арианы, тоже не тронутая годами. Он заметил её уютную девичью постель с пологом, словно сотканным из лунного света; большой светлый шкаф, на котором она так старательно выводила красивые узоры блестящей тушью; миниатюрный туалетный столик с разбитым зеркалом; и свисающая с потолка детская мобиль, сделанная ещё его отцом. В ней были драгоценные камни как звёзды, мраморный полумесяц, серебряный каркас. Это была не игрушка, а произведение искусства. Ноги сами привели Альбуса к порогу комнаты, и в груди что-то больно кольнуло. Вероятно, это была совесть. Он застыл, прислушиваясь к рокоту сердца и неспокойной тишине дома.

Чужая поступь за спиной была почти неслышна, будто нечеловеческая вовсе. Ночь и тишина скрывали незваного гостя, как если бы он был их старым другом. Тем не менее, Альбус сумел разглядеть чей-то силуэт в осколках зеркала и, подняв одну руку с зажатым платком, сказал:

— Ещё один шаг, мистер Абернэти, и я снова перемещусь. Вот только в этот раз вы меня точно не найдёте.

Конечно, он блефовал. Больше порталов у него просто не было, но отвлекающий манёвр мог сработать.

— К сожалению, я не Абернэти, — ответил ему вкрадчивый голос, и дыхание спёрло, а сердце ухнуло куда-то вниз. Дамблдор резко обернулся. — Здравствуй, Альбус.

— Геллерт?.. — растерянно прошептал он.

Во рту пересохло. Гриндевальд приближался плавно — не ходил, а парил над землёй. Он остановился в паре метров, полоска лунного света скользнула по его лицу, и он предстал перед Альбусом в призрачном сиянии богини Селены, подсвечивающей его белесые ресницы. Его кожа показалась Дамблдору ещё бледней и прекрасней — пленительной и лишающей всякого дара речи, будто сделанной из белого нефрита.

— Я пришёл поговорить, — сказал Гриндевальд.

— Я... полагал, мы всё уже обсудили.

Геллерт ласково улыбнулся. Сколько сил, должно быть, Альбус вложил, чтобы его слова звучали колко, как снег. 

— Ты от меня всё равно никуда не денешься, Альбус, — уверенно произнёс Гриндевальд.

— Ну, пока что я девался, и весьма успешно. Давай покончим с этим быстрее. Что тебе нужно?

— Хорошо, — цокнул он, закатывая глаза. — Скажи, это всё была ложь?

— Что именно?

— Все эти слова о любви, вся эта пёстрая мишура... Всё, что ты говорил вчера весь день.

Альбус тяжело вздохнул, делая вид, что собирается с мыслями, а на деле он лишь трусливо тянул время.

— Ты же и сам знаешь, Геллерт, — наконец сказал он, буравя отрешённым взглядом в стену. — Я не могу тебе врать. Кому угодно в этом мире, но не тебе.

Его лицо было бесстрастным, однако Гриндевальд знал его слишком давно, чтобы не уловить эту старую закостенелую боль. Она пробудилась с этим вопросом и сотнями иголок впилась в душу Альбуса. Геллерт знал наверняка.

— Да, знаю, — также прохладно подтвердил он, качая головой. — Просто хотел убедиться.

— Это всё?

Дамблдор продолжал смотреть куда угодно, но не на Гриндевальда, словно один, даже мимолётный взгляд был способен сотворить что-то непоправимое. Возможно, так оно и было. Геллерт решился на отчаянный шаг.

— Нет, — отозвался он, и по мановению его руки ограничители на Дамблдоре щёлкнули и упали к ногам. — Вижу, тебе неудобно.

Альбус озадаченно покосился на Геллерта, а затем прерывисто выдохнул, будто получил удар под дых. Магия вернулась искрящимся импульсом во всём теле. Она молниеносно заструилась по венам и овладела всем его существом. Это было непередаваемое ощущение свободы и могущества, которое он потерял на пол дня, а казалось, что на целую вечность. Альбус запустил руки в волосы, и готов был застонать от восторга. Ох, как же ему этого не хватало!

Гриндевальд по-прежнему стоял напротив, и его глаза были точно глазами дикого зверя, выжидающего в тени нужного момента, чтобы набросится на свою жертву, оголив клыки. Их магия схлестнулась — умопомрачительная и лишённая всякого контроля. Сирена и нимфа. Геллерт Гриндевальд и Альбус Дамблдор. В воздухе сверкнуло наваждение, и они, словно одержимые, уничтожили всё границы дозволенного, растворяясь в поцелуе. Когда Альбус захотел отпрянуть, Геллерт не позволил, взяв его лицо в руки, и целовал, пока хватало кислорода, будто это были последние минуты в их жизни. Впрочем, Гриндевальд ласкал его губы с обезоруживающей нежностью, и любое желание отстранятся таяло в его холёных руках.

Альбус судорожно вцепился в борта его пиджака, пока Геллерт продолжал целовать его подбородок, уголки губ, шею, скулы, проходясь по собственным отметинам и наблюдая за застланными страстью голубыми глазами. Дамблдор захрипел и помотал головой, наверное, пытаясь что-то сказать, но язык заплетался. Он запустил пальцы в волосы Геллерта и притянул его к себе ещё ближе. "Сдался всё-таки," — с усмешкой подумал Гриндевальд, прикусывая мочку его уха.

Горячие ладони Гриндевальда без разрешения скользнули под жилет, заставляя мучительно сводить брови и тяжело дышать. Альбус втянул живот, покрываясь мурашками, когда Геллерт устремился ниже, оттягивая брюки.

— Нет! Подожди! — резко отрезвел Дамблдор, хватаясь за его плечи. Гриндевальд едва ли не взвыл от разочарования, но послушно отпрянул. Лихой зверь внутри вновь затаился где-то глубоко, умело прикидываясь одомашненным. — Д-давай... Давай уйдём, я не хочу здесь оставаться.

Альбус пристыженно огляделся и направился к выходу, растирая шею. Геллерт не мог его винить, ему и самому не нравилась здешняя атмосфера, поэтому он, скрестив руки на груди, последовал за Дамблдором. Напоследок окинув взглядом комнату, в которой был Альбус, Гриндевальд понял удручающую причину, по которой Дамблдор вообще остановился там и так долго стоял в молчании. Геллерт отвернулся, чувствуя, как клеймо убийцы, давно пустившее корни в его груди, неприятно царапает сердце. Всё это, поистине, было ошибкой.

Они вышли в тихую туманную ночь и были искренне этому рады.

— Почему ты не снял их раньше? — небрежно спросил Гриндевальд, пока Дамблдор запирал дверь.

— Я помню, как ты один раз, разозлившись, смог найти меня, просто следуя за моей магией.

— Ты до сих пор это не забыл?

— Разве можно забыть ту боль в... во всём теле, которая наступила на следующее утро? — сказал Альбус, чувствуя, как румянец опаляет лицо. Геллерт же насмешливо оскалился, как если бы он сотворил какую-нибудь мелкую пакость. — Думаю, ты не расскажешь, как нашёл меня.

— Правильно думаешь, — капризно откликнулся он, поведя плечами.

Как только они вышли с территории дома, прикрыв калитку, Гриндевальд взял Дамблдора за руку и помчался в сторону леса.

— Куда мы? — поинтересовался Альбус, беспрекословно следуя за Геллертом.

— На прогулку.

Далеко они не ушли, остановившись на небольшой полянке. Тёмные цветущие тополя нависали сверху, образуя какое-то подобие арок, и их тяжёлые, большие листья приятно шуршали над головой. Во влажном воздухе разносилось настойчивое благоухание первой черёмухи, которая туманила рассудок.

Дамблдор завороженно рассматривал небо и напрасно щурился, стараясь уловить свет даже самых крохотных, тусклых звёзд. Геллерт разрешил себе передохнуть немного и полюбоваться им. Альбус всегда был по-особенному красив в моменты увлечённости своими бесполезными хобби как, например, та же астрономия. Он вроде бы даже мог ориентироваться по звёздам, определять по ним время и знал, наверное, каждую легенду о созвездиях. Достаточно просто спросить, и он взахлёб начнёт говорить о жене египетского царя, пожертвовавшей свои волосы в дар богам; о возлюбленной Тесея и Диониса, которой сам Гефест сковал корону; о драконе Ладоне, который по приказу Геры охранял золотые яблоки; о боге врачевания Асклепее, разгневавшем Зевса и в наказание отправленного к звёздам...

Лицо Дамблдора просияло. Он торопливо вытащил свои очки и поглядел на небо через разбитые стёкла.

— Ох, какая удача! Должно быть, я нашёл Секстант. Я боялся, я его уже пропустил! Смотри, Геллерт! — воскликнул Альбус и указал на север, закрыв один глаз.

Светлая нежность поднялась к сердцу Гриндевальда. Он спрашивал себя, не обязан ли он — всего лишь пару часов тому назад разъярённый, ужасающий, чудовищный — не обязан ли он всем этим ароматам, слабым дуновениям ветра, россыпям звёзд над головой, да даже самой жизнью, одному лишь присутствию этого прекрасного человека. Геллерт улыбнулся Альбусу в ответ.

Чувствуя, как легко сейчас спугнуть Дамблдора, он подкрался сзади и приобнял за талию. Альбус ощутимо напрягся, но не сказал ничего против, поэтому Геллерт продолжил оккупацию, водружая на его плечо свой подбородок.

— Смотрю, — тихо отозвался Гриндевальд ему в шею. Дамблдор поёжился, невольно втягивая голову в плечи. — Вот здесь, между прочим, я наблюдаю одну звезду, — с этими словами Геллерт мягко поцеловал родинку у кадыка. — А тут я вижу весь Млечный путь, — и провёл ногтём по усыпанной веснушками ключице.

— Г-геллерт... Я не уверен, что стоит...

— Расскажи мне про того красивого юношу, которого похитил Зевс, — будоражащим шёпотом попросил он и стал оглаживать тело Альбуса сквозь одежду.

— Про Ганимеда?

— Да, — сказал Геллерт, целуя его в висок. "Сейчас в Альбусе взыграет его непреодолимое стремление делиться своими бесполезными знаниями, и он подобреет".

Надо отметить, Дамблдор почти не колебался перед тем, как начать свой рассказ.

— Ганимед он... был сыном троянского царя и нимфы Каллирои.

Гриндевальд провёл дорожку мелких поцелуев по шее вниз, аккуратно стягивая с Дамблдора сначала грязный жакет, а затем и жилетку.

— Продолжай, — попросил Геллерт, когда его пальцы добрались до рубашки, и Альбус замолчал.

— Он... обладал необычайным очарованием и грацией, был "прекраснейшим из смертных". Слухами о своей неотразимости он привлёк внимание богов, и Зевс, поражённый красотой Ганимеда, решился его выкрасть. — Гриндевальд покончил со всеми пуговицами и выправил рубашку из брюк Альбуса. — Он выкрал Ганимеда во время охоты, обратившись могучим орлом, и сделал его виночерпием на Олимпе...

— И своим любовником, не так ли? — страстно зашептал Геллерт, прижимая Альбуса ближе, заставляя кровь горячей волной прилипнуть к щекам. 

Внизу живота ощутимо заныло, но Дамблдор упорно подавлял влечение, чтобы разум наконец возобладал над телом. Он знал, что его просто так не отпустят, и поэтому нужно было дать Геллерту то, что он хочет.

Альбус повернулся к нему лицом и опустился на колени. Гриндевальда пробило на смех, когда Дамблдор стал уверенно стягивать его брюки, и громко ахнул, когда тот с ходу захватил член полностью.

— Дорого-о-ой! — заскулил Геллерт, зарываясь ладонями в его волосы и притягивая ещё ближе, поощряя его напористость. — Какие мы нетерпеливые сегодня...

Весь оставшийся мир утрачивал свою ценность с каждым новым толчком. Гриндевальд растворялся ощущениях этого головокружительного момента: сильные ладони Дамблдора на бёдрах, прижимающие большие пальцы к выступающим тазовым костям; его мягкие пряди в руках, которые так и хочется больно дёрнуть; и его быстрый язык, ласкающий всё увереннее. Гриндевальд не заметил, как прислонился к дереву: ноги отказывались его держать. Рот у Альбуса был горячий, расторопный и такой невыносимо нежный внутри, что Геллерт только и мог, что утробно рычать, выгибаясь навстречу.

Растрёпанная рыжая голова резво двигалась между бедер, сжимая горлом, а холодная рука проникала под лёгкую блузу и оглаживала белоснежный живот. Гриндевальд елозил лопатками по дереву, вскидывался и толкался, желая скорее дотянуться до этого сладкого ужаса, одурманенный нимфой.

По телу поднялась дрожь — слишком сильная, даже болезненная. Перед глазами переливались далёкие звёзды и трепыхалась луна. Альбус снова был великолепен и неподражаем, принося безумное удовольствие. Его хотелось пришить к себе, чтобы наслаждаться хотя бы его обществом. А уж когда он сам проявляет инициативу!.. Ох, Геллерт не знал, что в этой жизни в целом может быть очаровательнее Альбуса, который так и льнёт, так и ласкает, ищет близости, забывается и улыбается от счастья сквозь поцелуй. Нет, Геллерт не может позволить этой звезде погаснуть. То видение исполнится только через его холодный труп.

Ощутив приятную вибрацию от стонов, рождающихся в его горле, Геллерт понял, что достигает точки кипения. Всю эту какофонию чувств невозможно было вытерпеть. Когда его накрыла нега, он вскрикнул и на миг погрузился во мрак, проваливаясь в удовольствие, словно в бездонный колодец.

Альбус всё проглотил и встал с колен, робко вытирая губы. Гриндевальд чуть не рухнул на землю, и Дамблдор успел его подхватить, позволяя на себя опереться.

— А-аль... — пролепетал Геллерт, стискивая его в объятиях.

— Тш-ш... Спи, любовь моя, спи, — тихо проговорил Дамблдор и невесомо провёл рукой по его голове, чарами нагоняя сон. Гриндевальд мгновенно расслабился, но намертво вцепился пальцами в одежду, и поэтому пришлось аккуратно поднять его и понести на руках в сторону дома. Сорванные в порыве страсти вещи полетели за ними.

Калитка и дверь в дом открывались бесшумно, и даже половицы, казалось, не смели больше скрипеть. Альбус прошёл в гостиную и осторожно положил Геллерта на диван, подкладывая под его голову подушку и притягивая плед, чтобы укрыть его. Гриндевальд что-то пробурчал и закутался плотнее, образуя вокруг себя некий кокон. Альбус не смог сдержать расцветающей на устах улыбки, а вслед за ней наворачивающихся слёз, ведь с каждым разом уходить от Геллерта становилось всё сложнее. Однако по-настоящему тяжело на душе становилось от мысли, что когда-нибудь ему придётся уйти от него навсегда.

Навсегда. Удивительно, как одно и то же слово способно внушить бессмертную надежду и обречь на вечное страдание.

Боль пробежала по лицу Дамблдора. Минуту он стоял во власти острого чувства сострадания перед этим спящим ангелом во плоти и не верил — не хотел верить —, что этот замечательный человек способен на какое-то зло, что всюду он сеет хаос и разрушение и страстно желает лишь одного — поработить весь мир.

Альбус сглотнул, приблизился к лицу Геллерта, разглядывая это воплощение мнимой умиротворённости, и нежно коснулся губами его лба. Он зажмурился, растягивая каждый момент. Он старался запомнить Геллерта таким. Сердце Альбуса обвила ледяная рука, не позволяя ему спокойно биться и безжалостно оттаскивая его к двери. И Дамблдор, поддавшись, отпрянул и хотел было уже уйти, но...

Но ни уйти, не встать не получилось — цепкие руки Геллерта всё ещё сжимали края его рубашки, и от резкого движения он вдруг распахнул глаза, вперив в Дамблдора пристальный взгляд.

— Ты куда? — глухо спросил Гриндевальд, притягивая его обратно к себе. Альбус вздохнул, виновато потупив взор вместо извинений. Геллерту стало всё понятно без слов.

Холодная напряженная тишина заполоняла пространство между ними, и только стрелка часов оглушительно била по ушам. Наконец, Дамблдор оборвал порочный круг и обречённо проговорил:

— Если ты получил, что хотел, то я, пожалуй, пойду. Не пытайся меня удержать, Геллерт.

— Нет, я не получил, что хотел, Альбус! — рассвирепел Гриндевальд и грубо дёрнул его на себя, не позволяя отдалиться. — Неужели ты не понимаешь, что мне нужно?! Неужели ты не понимаешь?!

Дамблдор на секунду обомлел от такого натиска и, вздохнув, сказал:

— Конечно, я понимаю. Но и ты должен понять, что наши отношения невозможны.

— Ошибаешься, всё возможно, — вдохновенно проговорил Геллерт, взяв его вечно холодные ладони в свои, и поднёс их к своим губам, нежно целуя и немного усмиряясь. Какое-то время Гриндевальд молча подбирал слова, смотря Альбусу в глаза, если не в душу, и выглядел одержимым, если не безумным. Он продолжил с прорывающимся запалом: — Ты знаешь, я человек гордый. Но с тобой гордым быть не хочется. С тобой хочется быть искренним, становиться чем-то лучшим. Поэтому я буду стараться, Альбус, и скажу честно: я считал дни до нашей встречи, как только вновь ступил на английскую землю. Я готов был сделать всё, что угодно, чтобы хотя бы увидеться с тобой... Мне нет жизни без тебя. Потому что ты — единственное, что есть хорошего в ней! Ты мне не друг, не брат и даже не любовник! Ты — хранитель моей души, Альбус. Я оставил её тебе перед тем, как уйти из этого дома. Ты — мой крестраж. Иначе я никак не могу объяснить всё, что я к тебе испытываю.

Мне нет прощения за всё, что я натворил, и знаю, что ты попытаешься меня простить, и будешь продолжать корить себя за то, в чём никогда не был виноват. Поэтому для тебя я стану лучше и попытаюсь исправить свои ошибки. Я изменюсь, я клянусь тебе, я всё сделаю ради тебя и твоего счастья. В этом мире нет ничего способного мне помешать.

Я изменю политику, всё буду согласовывать с тобой, ты будешь моей правой рукой! Ну разве ты не хочешь быть правителем Земли, а, Альбус? Разве ты не хочешь сделать это? Ради общего блага? Ты же можешь, ты всё можешь вместе со мной! Останься. Останься со мной, пожалуйста! Ты нужен мне! И нужен, чёрт подери, живой!

Дамблдор на секунду прикрыл усталые глаза, слушая только чарующий голос Гриндевальда. Эта интонация вдруг всколыхнула что-то в груди, и это что-то бешено застучало, загорелось. Перед Альбусом снова возник его Геллерт — совсем ещё юный, семнадцатилетний, не запятнанный и не развращённый властью. Подняв веки, Дамблдор увидел уже другого Геллерта — постаревшего, циничного, коварного, следящего за каждым его движением, но с тем же пламенным блеском в очах, с тем же желанием перевернуть вселенную и наладить свой порядок. И Альбус понял, что, в сущности, ничего не поменялось. Просто один Альбус Дамблдор ушёл из его жизни, и рядом с ним не осталось никого, кто мог бы указать ему правильный путь.

Строго говоря, кто же способен остановить его сейчас? С миллионной армией, с полностью захваченной Европой? Его руки уже дотянулись до востока: Китай, Япония, Корея, Египет, Турция, Оман — все они готовы были сдаться без борьбы, когда был сокрушён ослабленный гражданской войной Советский Союз. Теперь и Великобритания пала, а за ней последуют и все английские колонии. Неужели горстка волшебников, прячущихся в опасных районах Северной и Южной Америки, способна противостоять Геллерту Гриндевальду, фактическому правителю половины мира? Не отправит ли Альбус своих людей на верную смерть?

И сейчас, когда этот же могущественный человек умоляет остаться с ним и помогать ему, Альбусу надо просто отказаться? Просто повернутся и уйти? Да какова вообще вероятность того, что сейчас он не выйдет из дома и не получит остолбеней от одного из приспешников Гриндевальда? Многие назовут Дамблдора глупцом, отнекивающимся от такого влияния и силы, и он будет с ними согласен. Он действительно глупец. Но даже он понимает, что любая власть — это ответственность. Он ведь знает себя, знает, что себе нельзя доверять, он просто не сможет справится. Власть вскружит ему голову, как делала это с сильнейшими людьми истории, во многом его превосходящими. Да разве Альбус Дамблдор такое уж большое исключение?

И всё же, Геллерт Гриндевальд просил именно его, а не кого-то другого. Кто же кроме Альбуса сможет помочь этой заплутавшей в ночи душе?

Капля пота раздражающе скатилась вниз от шеи до лопатки, Альбус был готов достать платок и промокнуть испарину.

"А поступлю ли я правильно, оставив его одного, в отчаянии? Разве так поступают любящие люди? Разве настоящая любовь — это не нечто большее, чем эмоция? Я говорил ему, говорил много-много раз: сегодня, вчера и тридцать лет назад. Я говорил, что люблю его. Разве я врал?"

Геллерт смотрел с такой надеждой, с таким упоением сжимал его ладонь, что сердце готово было проломить грудную клетку, упорно долбясь сквозь кости и кожу.

"Нет. Не могу так с ним поступить. Я обещал ему свою любовь и не имею никакого права отнимать её теперь".

— Пойдём, — вдруг сказал Дамблдор, поднимая Геллерта с дивана.

— Куда?

— На кладбище.

— Зачем?

— Там ты узнаешь мой ответ.

Услышав это, Гриндевальд вскочил, заинтересованно всматриваясь в Дамблдора, однако это лицо стало нечитаемым даже для него.

Они дошли очень быстро, Геллерт был готов бежать и разрывался от нетерпения, мысли беспорядочно путались. Он никогда так не волновался, как в те минуты, и всё же больше ничего не спрашивал. Альбус же оставался невозмутимым и как никогда серьёзным.

Тяжёлые чугунные ворота были приоткрыты, будто его недавно посещали. Само кладбище было лишь местным и потому небольшим, но Геллерт всегда находил что-то по-настоящему зловещее в этом маленьком, неприметном, молчаливом логове покойников. Словно здесь таилось нечто неведомое и неподвластное, и кровь сама собой стыла в жилах. Где-то среди ветвей таинственно ухала сова, под ногами чавкала вязкая грязь, и в этой низине настолько плотно сгущался туман, что даже благодатный свет луны потерялся в этом тёмном, забвенном месте.

Дамблдор действовал без промедлений, сразу направившись мимо немногочисленных каменных плит прямиком к внушающему величие и страх склепу, расположенному в глубине, меж кустов бузины. Прямо над массивной дверью склепа Геллерт прочитал на латыни "Alea jacta est", что означало "Жребий брошен", и оценил очередную злую иронию судьбы. Альбус же подошёл ближе, достал замысловатой формы ключ и отпёр склеп. Из неглубокого подземелья сразу же пахнуло гнилью, и Геллерт поморщился, спускаясь вниз по ступеням.

Они оказались в глухом, затхлом погребе. Гриндевальд щёлкнул пальцами, воспламеняя сырые факелы на стенах, хотя Альбусу, казалось, не нужен был свет. Он сразу прошёл к одному из саркофагов и немного сдвинул крышку, чтобы туда могла протиснуться его рука.

Геллерт считал (или надеялся), что гробы хорошо запечатывают, и убедился в этом, поглядев на четыре остальных. Очевидно, пятый оказался вскрытым до их прихода. Что Альбусу понадобилось в человеческих останках? К тому же, дважды? Может, это какой-то извращённый способ сообщения между его сторонниками?

Когда Гриндевальд подошёл ближе, заглядывая тому за плечо, Дамблдор как раз отыскал в саркофаге какую-то ткань или плащ и выудил её на свет.

— Что это? — нарушил молчание Геллерт, и его слова отразились эхом от каменных стен.

Знакомая хитрая ухмылка мелькнула на лице Альбуса, и он закусил губу, желая обуздать собственный трепет. Вместо ответа он преподнёс Геллерту сверкающую ткань, слегка поклонившись и исподлобья заглядывая в глаза. Гриндевальд несмело принял такой дар, и вдруг колоссальная энергия прошибла всё его тело, разбегаясь горячими мурашками. Волшебная мантия пульсировала в руках, словно живая, отставляя лишь восхищаться. Такую сильную, чистую, едва ли не первородную магию Геллерт встречал лишь однажды, и осознание этого заставило его радостно рассмеяться. Он поднял ликующий взгляд на Альбуса и встретил в его глазах теплоту, понимание и любовь. Неужели всё это было взаправду? Дамблдор кивнул в подтверждение его мыслей. Взаправду.

Гриндевальд дрожащими руками достал Бузинную палочку из внутреннего кармана и ощутил родственную связью между этими двумя предметами. Теперь все сомнения отпали — это была истинная Мантия-невидимка, которая когда-то принадлежала самой Смерти. Геллерт держал в руках два её Дара, и не мог поверить своему счастью.

— Но... Как? — ошеломлённо проговорил Гриндевальд, делая шаг к Альбусу и смотря на него с таким благоговением, что Дамблдору стало ещё сложнее сдержать улыбку.

— На самом деле, совершенно случайно. Пока я учился и работал в Хогвартсе, я заметил, что представители одной волшебной семьи — Поттеры — постоянно используют мантию-невидимку, которая не теряет своих свойств. У них также есть здесь загородный домик, в котором они иногда живут. Они, можно сказать, друзья семьи. Так вот, если ты помнишь, я увлекался геральдикой и генеалогией магических семей Англии. Я навёл справки об их роде и пришёл к выводу, что они — потомки Игнотуса Певерелла, чью могилу мы с тобой видели когда-то на этом кладбище.

— Игнотус!.. Да-да, я припоминаю! На его плите был изображён знак Даров Смерти.

— Мне удалось выпросить эту Мантию-неведимку у Флимонта Поттера, чтобы я скрылся от преследований, и в письме попросил Аберфорта оставить её здесь, в этом склепе в Годриковой Впадине.

— Где её никто и не подумает искать! Ну, конечно! Альбус, ты — гений!

— Ну что ты... — замялся Дамблдор. — На самом деле, мне кажется, я даже знаю, где может быть Воскрешающий Камень...

— Это!.. Это просто потрясающе, Альбус! Я!..

Геллерт взмахнул руками, пытаясь подобрать слово, но, не найдя ничего более подходящего, просто подлетел к нему и запечатлел поцелуй на его губах. Осознание того, какой подарок ему преподнёс Альбус было великолепным, но ещё лучше было понять, что это означало для них. Кто бы мог подумать, что в этом старом, забытым богом месте может возродиться что-то столь великое?

Гриндевальд прижался лбом ко лбу Дамблдора, соединяя их мысли воедино.

Альбус сказал "да".