Бабушка умерла. Мстислав услышал об этом от мамы. Услышать — услышал, но так и не смог до конца поверить. Ведь это бабушка – такая же вечная, как шелковичное дерево у подъезда, как солнце и звёзды, как речка Днепр.
Заплаканная мама провела весь вечер в кресле у окна. Это было любимое кресло бабушки. Мстислав долго сидел на полу рядом – обнимал мамины колени, а мама перебирала пальцами его волосы. Бабушка умерла. Если в мире и было что-то по-настоящему невозможное, то именно оно и случилось в тот страшный день со Мстиславом, и с мамой, и с бабушкой. И с отцом.
У бабушки Мариники были густые длинные волосы и морщинистые мягкие руки. Мстислав любил, когда бабушка его обнимала, когда рассказывала сказки перед сном и когда вместе с ним готовила пирог маме на день рождения. Мстислав любил, когда она улыбалась, журила, когда рассказывала о птицах и казалась очень далёкой и очень грустной. А вот теперь бабушка умерла, и в солнечной, светлой квартире стало ужасно пусто…
В Киеве повсюду цвели каштаны. Проезжая по улицам в машине вместе с матерью и отцом, Мстислав видел белые «свечки» и опавшие лепестки. Бабушка любила все цветы, кроме сирени. Бабушка любила гулять по каштановой аллее и провожать глазами пушистые облака. Бабушка была старой. Но разве настолько, чтобы вот так вот взять и умереть?
На кладбище было тихо, людей собралось немного. Тяжёлая рука отца сжимала плечо Мстислава, будто он убежит и спрячется, или потеряется. Но зачем бы ему здесь прятаться и теряться?
Мама снова плакала. На ней была чёрная шаль, которую вчера они доставали с антресоли. А ещё у мамы были тёмные круги под глазами, которые портили мамину красоту. Но Мстислав ей об этом, конечно же, не сказал: зачем расстраивать её ещё больше, её и так расстроила бабушка. Потому что умерла. Бабушка расстроила и Мстислава, но он сильный, как папа, и плакать не будет. Вот разве что тихонько, ночью, под одеялом, но об этом никто не узнает. В свои семь лет он уже взрослый мужчина и плакать не должен.
Бабушка лежала в красивом гробу, как кукла в коробке. Мстиславу не нравились игрушки в коробках, и все свои подарки он старался как можно скорее распаковать. А теперь бабушка лежит в коробке, и это неправильно. Как можно лежать, когда вокруг столько всего — птицы, каштаны?! Мстиславу хотелось подбежать, растормошить бабушку, ему казалось, что если хорошенько постараться, если рассказать, как хорошо вокруг, бабушка обязательно выберется из этой своей глупой кукольной коробки.
«Тук», — тяжёлая рука отца на плече. «Тук», — коробку-гроб накрывают крышкой. «Тук», — бабушку опускают в землю. В земле лежать бабушке, наверное, будет холодно. Если бы кто-то Мстислава спросил, он бы сказал, что не хочет, чтобы бабушка мёрзла в земле, но его, конечно же, не спрашивают.
— Брось землю — вот так, как я. — Голос отца доносится как будто издалека. Мстислав стоит почему-то очень близко к краю могилы, и земля здесь страшная, чернее самой черноты. Отец наклоняется, берёт эту землю, не глядя бросает в могилу, вниз. Раз, два, три — земля и правда холодная, а ещё мокрая и тяжёлая. Мстислав тоже бросает её, но не отворачивает лицо, смотрит, как красная ткань на крышке гроба покрывается чёрным. Это совсем неправильно — бабушка там замёрзнет.
Маму держат под руки, подводят к могиле, чтобы бросить землю. Комья выпадают из безвольных пальцев, и мама рыдает в голос. Мстиславу её так жаль — хочется подбежать, уткнуться лицом ей в живот, хочется сказать, что всё это – лишь игра, дурацкая шутка и с бабушкой всё в порядке. Но Мстислав не может пошевелиться. В хмурой густой кладбищенской тишине он слышит только страшные стоны и крики матери, видит, как она, с растрепавшимися волосами и съехавшей набок шалью, бросается прямо в могилу и как, подхватив, мужчины её уносят.
Люди расступаются, слышны вздохи и шепотки. Пальцы отца на плече сжимаются так, что даже немного больно. Мстислав ещё никогда не был на похоронах и совершенно не знает, что будет дальше. Когда же это закончится? Вокруг плещутся цвета: тусклые, усталые, тёмные, а потом среди этих цветов Мстислав замечает другие, и от их не виденной прежде яркости глаза отвести почему-то не получается. Цвета окружают незнакомого человека плотным, сверкающим ореолом, и чтобы хоть что-то сквозь него рассмотреть, приходится немного сощуриться.
Удивительной красоты волосы – это первое, что удаётся увидеть по-настоящему. Длинные, как у матери, седые, как бабушкина коса, перехваченные чёрной лентой волосы спускаются ниже пояса. Мстислав уже знает, что волосы седеют у стариков, но этот человек не кажется старым. Наверное, дело в его цветах, а, может, в его фигуре, или в странной серой одежде, похожей на ту, в которой по городу ходят отряды магического контроля.
Незнакомец стоял, слегка ссутулившись, опираясь на что-то перед собой и, даже находясь в окружении людей, казался отделённым от них невидимым колпаком. Мстислав разглядывал седоволосого слишком долго и пристально. Наверное, почувствовав это, незнакомец медленно обернулся, коротко мазнул взглядом, а Мстислав наконец увидел, на что человек опирался.
Сделав несколько широких шагов к могиле, седоволосый занёс тяжёлую даже на вид лопату.
— Кто этот человек? Почему он закапывает бабушку?
Рука отца сжала плечо и отпустила. Глядя, как седоволосый человек поднимает и опускает лопату, Мстислав наконец поверил, что бабушка ушла навсегда.
Мёртвых полагается поминать.
День был красивый, солнечный. Мстислав такие дни очень любил, и бабушка Мариника такие любила тоже. Знакомые и незнакомые люди рассаживались за длинным столом. Стол стоял под навесом около кафе в маленьком парке. Здесь тоже повсюду цвели каштаны.
Мстиславу не хотелось ни садиться, ни есть: он искал взглядом маму. Всю дорогу с кладбища она крепко обнимала Мстислава, а он думал о человеке с лопатой, но так о нём и не спросил. А вот теперь мама затерялась среди людей. Мстислав высматривал внимательно, но вместо мамы опять увидел седоволосого человека, который стоял у живой изгороди. Так же, как Мстислав, наблюдал, но не садился. Почему-то казалось, что он и не сядет, а просто посмотрит — и уйдёт. Мстислав не понимал, почему, но чувствовал: седоволосому здесь не рады. Незнакомец очень отличался от всех остальных людей, и это необъяснимым образом привлекало. Мстислав и сам не заметил, как двинулся с места. Ноги понесли его к изгороди, к седоволосому человеку. Он обернулся резко, будто Мстислав его, как грузовичок на верёвке, дёрнул.
— Почему ты закапывал бабушку?
Кажется, человек удивился – вопросу ли? Или тому, что с ним кто-то заговорил? У незнакомца были необычные глаза цвета очищенного фундука. Мстислав очень любил фундук. Седоволосый коротко улыбнулся — мягко и, как показалось Мстиславу, грустно. В этот момент его молодое лицо стало и вправду старым.
— Кто-то же должен был это сделать?
— Не должен. Я не хочу, чтобы её закапывали. Я не хочу, чтобы она там лежала.
Пауза. Тишина. Мстиславу страшно хотелось топнуть ногой и потребовать вернуть всё, как было. Ему даже как будто почудилось: именно этот человек виноват, именно он бабушку и отнял.
Седоволосый сдвинулся с места — легко, грациозно. Будто танцор. Когда он приблизился и присел, ореховые глаза заглянули в лицо Мстислава.
— Я тоже не хочу, малыш, но так уж произошло, и мы должны просто принять это.
— Я не малыш! — За этот спокойный тон Мстиславу захотелось его ударить. — Мне уже семь, и я взрослый. А ты — старик. — Он всё-таки не выдержал. Топнул. – И я никому ничего не должен!
— Ладно. Не малыш. — Светлые глаза снова улыбались. — Тебя Мстислав зовут?
— Славик. — Гневная вспышка прошла, и Мстислав вдруг почувствовал, что может разрыдаться, а этого было никак допустить нельзя.
— Приятно познакомиться, Славик. — Человек протянул большую ладонь. Правую, в которой на кладбище держал лопату. — Я Николай.
Прежде чем пожать его руку, Мстислав помедлил. Рука оказалась горячей и очень сильной.
— Ты знал бабушку?
— Да. — Николай кивнул.
— Она была очень хорошая. Самая лучшая. — Слёзы опять подступали. — Зачем ты её закопал? Если бы ты её и правда знал, ты бы этого не сделал никогда.
— Тебе ведь уже целых семь лет. Ты всё хорошо понимаешь.
Мстислав угрюмо опустил голову.
— Почему я тебя раньше не видел? Бабушка о тебе ничего не рассказывала.
— Я, — Николай прочистил горло резким, неприятным звуком. — Я, — повторил, — просто очень далеко живу.
— О, — Мстислав удивился. Ему представилась такая страна, которая «за тридевять земель в тридесятом царстве». — Ты поэтому такой… не как они все?
— Седой? — Николай отбросил с лица прядку, но лёгкий весенний ветерок вернул её обратно.
— Бабушка тоже была седая. Старые всегда седые. А у тебя просто цвета другие. — Мстислав оглянулся, прикрыл рот ладошкой. — Все тусклые, а ты — яркий. Все мерцают, а ты светишься. Но мама мне об этом запрещает говорить. Она будет ругаться, если…
— Отойди от ребёнка. Ты не имеешь права.
Николай вздрогнул. Его рука, которую Мстислав, оказывается, продолжал держать, отдёрнулась. Светлые глаза разом заполнились хмарью, а цвета забурлили, смешались в неприятную какофонию, и Николай выпрямился. Мстислав поспешил обернуться на голос.
— Мам. Ты где потерялась? Я тебя искал. А нашёл Николая. Мам, он знал бабушку. Он хороший. Старый, но хороший.
Мама приложила ладонь к макушке Мстислава, как делала всегда. Её красивые тонкие пальцы взъерошили ему волосы.
— Славик, там папа со всеми. Пойди к нему. Спроси, может быть, нужно чем-то помочь. — Она была грустная и почему-то как будто злая. Но на Николая – не на Мстислава, иначе ему бы обязательно стало страшно.
— Это, чтобы я твои взрослые разговоры не слушал?
Мама улыбнулась. Красные от слёз глаза посмотрели тепло и ласково.
— Вот видишь, какой ты умный. Славик, иди к отцу.
Но Мстиславу было слишком любопытно, так что к отцу он, конечно же, не пошёл, только сделал вид. Взрослые двинулись по узкой аллее к заброшенной части парка. Мама обнимала себя за плечи, словно замёрзла, и держалась от Николая на расстоянии. Мстислав боялся, что кто-то из них оглянётся, но они не оглядывались.
— Почему ты не сказала, что он одарённый? — первым заговорил Николай. Мама не отвечала так долго, что за это время птичка где-то вдалеке успела прощебетать дважды.
— А я должна была говорить? С чего бы? — Снова тишина. И птичка. Но только раз. — Мама бы не хотела видеть тебя здесь — ты знаешь. Это я тебя позвала только потому, что так правильно.
— Я благодарен.
— Я сделала это только ради обряда. Теперь я прошу тебя уехать и больше никогда не возвращаться. — Николай будто хотел что-то сказать, но мама его прервала. Остановилась, вскинула руку, повысила голос. — Мстислав одарён, как и я. Но я не хочу, чтобы он имел что-то общее с тобой. Это сейчас ты — господин Главнокомандующий, но мы оба знаем, с чего всё началось, и, кто виноват, мы знаем тоже. Ты можешь рисковать кем угодно, исправляя свои ошибки. Только не моим сыном.
— Место одарённых – возле Разрыва. Разве ты сама не видишь, что происходит с даром? Не чувствуешь это внутри себя? Сколько ещё ты сможешь скрывать от своей семьи? Злыднева сыть*, я уже вижу необратимые изменения. Ещё несколько лет, и для тебя это станет невыносимым. Ты сыну желаешь того же? Как долго он проживёт?
— А как долго он проживёт у тебя? Ты и так разрушил всё, что только мог. Ты никогда этого не искупишь, сколько бы не пытался и сколько бы жизней не отнимал.
— Ты ничего не знаешь. Всё, что тебе известно, ты узнала от матери, а она пристрастна.
— Оставь нас в покое. Возвращайся к Разрыву и делай то, что должен. Это – твоя епитимья, а не моя, и не сына. На этом достаточно. Ты выполнил то, что должно — теперь убирайся прочь.
— Если ты раскаешься и передумаешь, Василиса... ты знаешь, где меня искать.
Но мама ничего не ответила.
И Николай ушёл.
Пройдёт ещё целых девять лет, прежде чем Мстислав снова его увидит.