Он смотрел на белые мягкие стены стеклянно-пустым и абсолютно безжизненным взглядом. Он ловил фокус на одном плиточном квадратике, держал немного, а потом сбивался и принимался рассматривать другой. Некогда пушистые огненно-рыжие волосы, которые падали на подушки, на плечи, всегда слегка закрывали серо-зеленые глаза; которые было так сладостно взять в руку, поднести к носу и, закрыв глаза, вдохнуть их медовый запах — эти волосы тусклыми сальными сосульками прилипли ко лбу.

Волков наблюдал за этим действием через стекло. Его маленький хрупкий птенчик был закутан в белое тряпье смирительной рубашки — неужели буянил? В этом комочке больного отчаяния не было больше Сережи Разумовского.

Он помнил Сережу иначе. На публике он шугался всех, всегда старался найти Волкова: ему очень нужно это плечо, эта грудь, на которые можно опереться буквально. В детстве, когда судьба их только свела, Сережка шугался каждого звука и вообще старался с людьми не контактировать. Для уверенности обоих им нужно быть вместе. Сережа, кстати, не был слабым физически, как всем казалось — это Олег выяснил, когда заходящее солнце обвело розовым цветом рельеф до сумасшествия красивого спортивного вида торса. Но Серёжа был худым, немного феминным, хоть эти тонкие руки и ноги покрывали мышцы, делавшие его тело плотным. Его хотелось защищать, как самое дорогое произведение искусства, ибо именно таковым Олегу Разумовский и казался. Он любовался своим мальчиком, — очень любил подмечать, что  е г о, — защищал с самого детства, даже если самому приходилось получать. Главное, что они были вместе.

Олег не любил оставлять своего Сережу одного. Он был чертовски умным малым, он одним взмахом тонкого пальчика делал то, до чего сотни лучших умов мира не могли дойти десятками лет. По логике вещей Разумовский и должен входить в эти «лучшие умы», но Олег никогда даже не думал сравнивать Сережу с кем-то: он всегда был бесспорно лучше во всем, и это не могло поддаваться никаким сомнениям. Для Волкова он всегда был прав, и оба это знали наверняка: даже если весь мир ополчится против кого-то из них, они будут вместе. Вместе будут стоять друг за друга, пока мир не рухнет. До последнего вздоха вместе.

Волкову очень нужно защищать. Наверное, Разумовский к этому привык. Он мог постоять за себя, но своеобразно, и Олегу хотелось, чтобы Сережа говорил все-таки с ним, а не стеной. За это можно и хулиганов отпинать.

Сережа любил Волкова. Каждой клеточкой своего тела. Они любили готовить блинчики, которые почти всегда выходили комом, но эти комочки теста всегда были слаще и вкуснее всего, что есть на белом свете, потому что они готовили их вместе. Даже когда проекты Сережи начали приносить миллионы, а потом и миллиарды, и они могли восполнить все детские хотелки, заполучая самые изысканные сладости мира, эти несчастные блины никто и ничто не могло переплюнуть.

Они вместе месили тесто, вместе его выливали на сковороду, звонко смеясь. Вместе это все отдирали, потому что оба никогда не угадывали с пропорциями. Но когда Разумовский брал комочек теплого недоблина, обмакивал его в варенье или сгущенке, клал в рот на первый взгляд не романтичному Волкову, пачкая его щетину и тут же убирая следы пальцем, который в последствии облизывал с одним единственным намеком; когда Олег с наслаждением этот блин съедал, а потом сладкими губами принимался зацеловывать губы Сережи в знак благодарности; когда они были вместе в эти секунды, мира не существовало.

Они гуляли по их Петербургу вместе, проходили километры по любимому городу, попадая из мира Пушкина в мир Достоевского и обратно, вместе перекусывали в уютных кофейнях — казалось, что так будет всегда. Никто не мог представить этих двоих порознь, им никто не был нужен кроме них самих, они были вместе — настолько, что со стороны казалось, будто бы это один человек, распределивший социальные роли в два тела.

Они не верили, что что-то может их разлучить. Пока Олег не оказался в армии. Сережа предлагал купить всех, кого необходимо, но Волков четко обозначил: если их благая цель состоит в улучшении мира, то каждый должен внести свой посильный вклад. Разумовский всегда брал умом, он и работал над проектом, способным изменить мир, будучи набором ноликов и единиц. Волков всегда брал силой, стало быть, его дело — родину защищать. Раньше они делали это друг ради друга, но теперь захотелось для всего мира — Олег принял риски с достоинством.

На столе Разумовского появилась бумага о том, что Волков погиб. На войне. Когда Сережа провожал любимого, стоя у поезда и держа опасно поданную из окна руку, не имея возможности даже поцеловать ее из-за публики вокруг, он не знал, что это их последнее «вместе». Поезд тронулся, Сережа побежал не отпуская руки, но потом состав ускорился и птенчик, как его любил назвать Олег, остался смотреть на фигуру самого близкого и родного человека в своей жизни, пока та становилась все меньше и меньше, а затем и весь поезд остался лишь точкой на горизонте, бесследно исчезнув.

Разумовский еще не знал, что это — последний раз, когда он увидит лицо Волкова. В глазах Олега была светлая грусть, но он никогда не унывал при Сереже. Он старался вселить своим видом надежду, и вселял, даже тогда, когда поезд увез его прямиком в могилу — так гласил документ.

Разумовский буквально сошел с ума. Он не мог пережить этой потери, не мог лишиться  е г о. Когда Волкова увезли, Сереже словно руку отрубило. Правую. Когда Волкова убили, Сереже словно конечности отрубило. Все.

Он пил, рыдал, обнимал подушки, драл волосы, вырывал ногти, кусал руки, не вставал с кровати, лежа на половине, где всегда спал Олег. Он снова и снова уходил в мир, где Олег есть, где он его обнимает, где их «вместе» не разорвано в клочья и не втоптано в грязь.

Волков смотрел на тронувшегося рассудком Сережу, сидевшего в углу белой комнаты. Он общался с Громом и знал все: от сожженного Петербурга до ошибочного заключения, отосланного птенчику, где сказано, что Олега больше нет. Скотство.

Ключи лязгнули, Волкова пустили внутрь палаты. Разумовский больше не буянил, только резко закачал головой. Для  С е р е ж и  Олег никогда не стал бы кошмаром.

Мужчина смотрит на своего птенца немного, едва сдерживая слезы — впервые за все время ему вообще удалось пускать слезы при Разумовском. А он смотрит стеклянным взглядом, так отдаленно, так мимо и сквозь, что сердце разрывается.

— Сереж, это я. Ты ведь помнишь меня, Сереж? — Голос Волкова дрожит, он держит птенчика за плечи.

Разумовский молчит. Он хочет потрогать, но рубашка мешает. Тогда тот чуть поднимается на коленях и упирается лбом в лоб любимого, надеясь, что тот не исчезнет, как во все те кошмарные ночи и видения наяву. Он каждый раз надеялся, что Олег пришел по-настоящему, потому что точно знал, что он его не оставит.

— Ты правда пришел? — Сережа шепчет влажными губами, не веря в то, что дождался.

— Пришел. Мы вместе, родной.

В м е с т е.