Сережа читал сборник Чехова, когда Олег зашел в комнату. Разумовский отложил книгу и, отогнув угол пледа, пригласил Волкова к себе.

Олег с удовольствием устроился рядом. Место было нагретое, от Сережи тоже исходило тепло, нежное и родное. Это тепло всегда было таким, со школьной скамьи и до петербургских квартир. Волков обожал так греться, обожал, когда человек ощущается так.

Он подполз ближе, устраивая Разумовского у себя на плече, и накрыл рукой, прижимая любимого к себе самым дорогим сокровищем, которое у него могло быть. Олег клал руку нежно, не давя, но в то же время позволяя ощутить ее вес, почувствовать безопасность, защищенность.

Волков вдыхал запах рыжих волос. Они отдаленно пахли шампунем, больше пахли Сережей. Его родным, знакомым, узнаваемым из тысячи запахом. Всегда достаточно того, что этот сдобный и уютный запах, который сложно описать словами, принадлежал Разумовскому.

Сережа уткнулся носом в грудь Волкова, сползши чуть ниже. Он теперь часто так делал: ему казалось, что так он в защите ото всего плохого. Что он может спрятаться вот так, закрыв себе обзор широкой сильной волковской грудью, и, не видя опасности, избавиться от нее. После всех событий в больнице ему больше всего хотелось ощущать именно это. Безопасность.

Разумовский обвил талию Олега под пледом, чтобы прижаться ближе. Ближе, право, было некуда, но Сережу это волновало мало: он хотел еще ближе, еще теснее, хоть внутрь лезь. Вот и вжимался, и щекой о плечо терся, мурлыкал. И пальцами по спине водил, не щекотно, успокаивающе, как его Олежик всегда любил. Выводил линии, круги, какие-то завитушки, иногда имя Волкова выводил, только тот не понимал и изредка в макушку целовал, вдыхая родной и любимый запах.

Сережа обожал ощущать на себе губы Олега, а в такие моменты — на макушке, висках, затылке. Ему это казалось чем-то очень нежным, очень правильным, таким хорошим и приятным, что иногда сам подставлял голову под поцелуи. Олег никогда против не был.

Часто Разумовский обнимал Волкова как бы сверху, а сам Олег вжимался в Сережу калачиком, как Сережа в Олега сейчас вжимается. Но так ему тоже нравилось, тем более сейчас, когда все силы уходили на еду и дыхание, и больше ничего не хотелось, кроме как ощущать тепло любимого под боком — тепло, которого иногда так не хватало. Которого периодами так мало было, что Разумовский вскакивал от ночных кошмаров, по привычке лез на половину кровати — по середине спать не мог — и не находил никого рядом. Даже в психушке на своей односпальной прижимался так, будто место Олегу оставлял, надеясь, что он придет. И он пришел. Потому что всегда так было.

Волков об этом знал, иногда плакать хотелось от несправедливости, от невозможности забрать чужую боль себе, и он просто лежал рядом, просто был, и Сережу это делало самым счастливым на свете. Он щекотал кожу своим дыханием, ресницами, когда моргал; рыжими волосами, которые в нос лезли; но это все так неважно было. Важно было ощущать тепло, ощущать, что они друг у друга есть.

Волков лежал, пальцами чесал рыжий затылок нежно, как щенку, и понимал, как же он чертовски всесилен со своим Сережиком. С его милым, любимым, прекрасным Сережей, Серым, как со школы любил называть; который смеялся заливисто и нос морщил, пока смеялся; у которого ямочки на щеках появлялись, как только улыбался; а глазища синие-синие, как глубина океана; и веснушек с родинками россыпь. Олег знал, что может прийти, обнять и почувствовать себя любимым. Что может поплакать, посмеяться, и его примут. Он чувствовал себя защищенным, помогал и принимал помощь всегда. Потому что лучше его Сережи никого не существует.

И Сережа думал так же. Лежал, дышал в волковскую грудь, вдыхая любимый сдобный запах, и понимал, что нет никого лучше его Олега. Он каждую секунду бы говорил, как любит, как благодарен, что не остался брошенным. Говорил об этом, Волков каждый раз улыбался, крепко-крепко к себе прижимал и шептал, что войну прошел только с мыслями о том, что дома его ждет такое чудо. Самый лучший, прекрасный, умный, красивый его мальчик. Ну как он может не вернуться?

Никак. Вот и возвращался, целовал нежно, обнимал большими теплыми руками и знал, что дома. И Сережа знал.

Так они и уснули до утра.