И это лучшее на свете колдовство.

Ликует солнце на лезвии гребня.

И это всё, больше нету ничего —

Есть только небо, вечное небо!

Мельница «Дракон»

***

Эли упал с высоты на холодный каменный пол, едва успев приподнять голову и спасти затылок от удара. Глухо застонав то ли от боли, то ли от досады, он повернулся на бок, с трудом подтянул к груди вялые, почти обездвиженные ноги, и, обхватив острые колени руками, замер, прислушиваясь к звукам, проникающим в покои через приоткрытое окно.

Шумела молодая листва в саду под окнами, совсем рядом запел соловей, проснувшийся с розовой утренней зарницей, где-то невдалеке хлопнула дверь, гулким эхом звук отозвался в тишине — маленький мир дворца пробуждался с первыми лучами солнца. Сразу после послышатся торопливые шаркающие шаги по мощеным тропинкам сада, и вжих-вжих! — мерное шуршание метлы, а за ним — тихий скрип колес. А вот сейчас, сейчас — бум! И колесо тачки провалится в выбоину на дорожке, где давно выскочил камень, старый садовник чертыхнется с акцентом, но не вставит камень обратно. Эли знал эти звуки наизусть. Так начиналось каждое его утро.

На рассвете всегда холодно, но сегодня ветер, сквозивший из открытого окна, был особенно зябким, почти морозным. Если бы не легкий запах сирени, который ворвался в спальню вместе со звоном цветных стекол в мозаичном окне, распахнутым резким порывом настежь, можно было бы решить, что вернулась зима. Плечи Эли непроизвольно дрогнули, и он сжался сильнее. Холодно. Не стоит лежать на полу, не хватало еще подхватить лихорадку. Он не должен умереть раньше, чем доберется до рубежа.

Вздохнув, юноша тяжело присел, опираясь на вытянутые перед собой руки. Обнаженное слабое тело слегка покачивалось из стороны в сторону. Очень холодно. Эли сделал усилие и, сжимая зубы, пополз к кровати, волоча, словно змеиный хвост, непослушные ноги.

***

— Ты плохо ешь, Ваше Величество, — лицо мачехи выражало озабоченность, но в голосе слышалась издевка.

«Ваше Величество». Он видит мир лишь через окно спальни, слышит только шум сада, а люди, мелькающие перед его глазами — несколько слуг и она, королева-регент. Эли не король и вряд ли им станет. По крайней мере, мачеха надеялась именно на это. Он ее понимал. Румяный мальчишка с пухлыми щечками, смышленый ребенок, очаровательный в своей наивности и озорстве — любимый брат Эли и ее сын — вот о ком были все чаяния королевы. Как только брат родился, Эли понял, что ему здесь больше не место. Юноша не мог объяснить этого чувства, но оно крепло, все больше отчуждая его от отца, от дома. Потом отец погиб, а Эли заболел.

— И много спишь! — королева присела на край кровати, встревожено сдвинув брови. — Ты не болен?

Эли не смог сдержать горькой усмешки, лишь отрицательно покачав головой. Он был болен. Это началось пару лет назад. Сначала он почувствовал покалывание в пальцах ног, потом они онемели. Однажды Эли не смог двигать стопами — они повисли плетьми за одну ночь. Вялость стала медленно продвигаться вверх по его ногам, и никто не знал, как это остановить. Временами ему становилось лучше, но чаще — хуже, особенно после простуд, и болезнь продолжала развиваться. Один лекарь сказал, что однажды настанет день, когда бессилие поднимется до сердца, и оно перестанет биться. Сказал и вышел молча, не попрощавшись. С тех пор Эли ждал. Он не плакал, не корил судьбу, он просто ждал, наблюдая, как шаг за шагом паралич завоевывает его юное тело.

Однажды утром он ворочался в постели, разминая затекшие за ночь мышцы, и ощутил знакомое покалывание под лопатками. Эли прошиб холодный пот: неужели вялость поднялась так высоко? Он схватился рукой за грудь и почувствовал, как гулко и часто бьется сердце, и сам поразился своей глупости — если бы оно остановилось, разве смог бы он проснуться?

В ту ночь ему впервые приснился этот сон. В ту ночь в месте покалывания у него впервые появились крылья. Эли лежал на кровати в темноте, погасив свечу, но не спал, а смотрел на яркую звезду, которая зависла в небе прямо напротив его окна, и не думал ни о чем. Как вдруг его словно скрутило судорогой с головы до ног. Тело Эли выгнулось дугой, от жгучей боли в мышцах, давно потерявших чувствительность, ему хотелось закричать, но спазм стиснул его горло так, что изо рта юноши вырвался лишь свистящий хрип. Он с ужасом почувствовал, как внутри спины что-то зашевелилось, там словно билось нечто живое, пробивая себе дорогу наружу грубыми толчками, от которых все тело юноши содрогалось.

Стало жарко, очень жарко, он горел, как в лихорадке. Взгляд Эли упал на окно, за которым изредка пролетали последние снежинки уходящей зимы. Снег показался спасением от невыносимого жара внутри. Юноша, не раздумывая, побежал к окну. Впрочем, как мог побежать человек, чьи ноги были парализованы? Лишь в мыслях. Эли отчаянно захотел этого, и тогда… Его тело взмыло над кроватью и устремилось к окну. Ничего не соображая, совершенно ошеломленный Эли неосознанно распахнул створку и вылетел сквозь оконный проем.

Снег падал на лицо и руки юноши, сразу тая и с шипением превращаясь в пар. На мгновение ему показалось, что кожа покрывается каким-то подобием чешуи, отливающей металлом. Или это снежинки искрились в свете окон верхних этажей дворца? Эли закрыл глаза, глубоко вдохнул, чтобы успокоиться и проснуться, расправил грудь и плечи, услышав оглушительный шорох тысяч роговых чешуек, и тогда за его спиной со свистом разрезаемого воздуха развернулись огромные перепончатые крылья. Он взмахнул ими так, словно всегда умел летать, сделал круг над заснеженным садом и взмыл в черное, затянувшееся снеговыми тучами, ночное небо.

Задыхаясь от восторга, Эли летел над заснеженными полями и протаявшими черными дорогами, над спящими в кромешной тьме деревушками, чье наличие выдавал лишь изредка разрывающий тишину лай собак, и над городами, чьи крепостные стены и улицы освещали тусклым красноватым светом дежурные ночные фонари. Его широкая грудь в роговых пластинах раздвигала пелену танцующего впереди снега, словно занавес, за которым открывался бескрайний простор неба. Эли кружился, вращаясь и играя, барахтался в морозном воздухе, как в воде, шипастым хвостом разбрасывая вокруг вместо брызг обрывки мглистых облаков.

Пока не окрасился алым восточный край неба, и первый луч солнца не прорвался сквозь дымку пасмурной ночи. Свет коснулся чувствительных глаз дракона, Эли сощурился, невольно прикрывая морду краем правого крыла, потерял равновесие, камнем сорвался вниз и упал навзничь на холодный пол своих покоев, обнаженный и бессильный.

С тех пор он обращался драконом каждую ночь, а ранним утром неизбежно возвращался в спальню. Эли вползал на кровать, где дожидался слугу, который помогал ему одеться и привести себя в порядок, а после засыпал до обеда, пока мачеха не являлась со своим ежедневным обходом.

Она садилась на его кровать, аккуратно расправляя парчовый подол платья, клала руку на бесчувственное колено пасынка, прикрытое простыней, и с деланным беспокойством отчитывала юношу за плохой аппетит. Какой смысл есть, если паралич уже охватывал верхнюю часть его бедер, расползаясь по паху и делая близкую смерть все более осязаемой. Эли не чувствовал голода, он чувствовал только постоянную усталость и тупую тоску, лишающую всех желаний, кроме одного — пересечь рубеж.

Он впервые увидел загадочную линию, словно поделившую мир перед ним на две части, когда уже наступила весна, деревья покрылись первой листвой, зацвели вишни, и соловьи вернулись в сады. Дракон отлетел от дома так далеко, что утомился, а задние лапы вдруг вспомнили о немощи его человеческого тела и вяло повисли, потянув громадное тяжелое тело вниз. Эли медленно спланировал на плоскую вершину в далеких пустынных горах, еще покрытую посеревшими и уплотнившимися сугробами снега, и огляделся. Он был здесь впервые, но долина, едва заметная между скалами дальнего хребта, показалась ему смутно знакомой.

Захваченный любопытством и неясным предчувствием, от которого перехватывало дыхание и холодело под ложечкой, Эли собрался с силами, взмахнул натруженными крыльями и полетел туда, стараясь выпрямить обмякший хвост. Он успел увидеть лишь реку, отделяющую долину, которая заискрилась красным в зареве рассвета, когда немилосердный солнечный луч вернул его во дворец.

После Эли весь день вспоминал реку, за которой словно простирался другой мир: долина разительно отличалась от лежащих перед ней гор… Чем? Он не мог описать. Это был не цвет, которого было толком не разглядеть в ночной тьме, не запах — даже дракон не смог бы ощутить его на столь далеком расстоянии. Он просто чувствовал, что то место было совсем другим. И Эли бывал там раньше.

Идея попасть в долину захватила юношу, он был просто одержим этой целью. Целыми днями Эли только и ждал наступления ночи, сидя у приоткрытого окна, глядя пустым невидящим взглядом на расцветающий сад. А стоило вечерним сумеркам сгуститься, он преображался и улетал прочь, на пределе сил мчась к реке, задыхаясь и сжимая чудовищные челюсти от напряжения. И каждый раз, приближаясь к рубежу, дракон видел, как уплотнялось пространство вокруг, приобретая вид густого, но прозрачного при этом тумана, или жидкого стекла, вязкого, словно кисель. Эли рвал его крыльями, но зависал внутри, почти не продвигаясь вперед, пока не ослабевал настолько, что падал на землю, где солнце прерывало его сон.

Это сон. Эли был бы уверен в этом, если бы не реальность его падений на мраморный пол, оставляющих на исхудавшем бледном теле отчетливые синяки. Однажды он так сильно ударился головой, упав, что несколько дней промучился сильнейшей головной болью и тошнотой, накрывавшей его при любом движении. И даже пребывая в теле дракона, в те дни он терял координацию, не в силах лететь. Эли просто лежал на излюбленном холме, завалившись на бок, и покрывался стылой росой, глядя на тошнотворную круговерть звезд перед глазами. Он и не думал, что у дракона могут быть головокружения.

Во дворце же юноша часто страдал ими. Слабость, туман в голове и внезапные ощущения вращения, заставляющие хвататься за опору, стали постоянными спутниками Эли с тех пор, как мачеха завела порядок навещать его. Стоило ей прикоснуться к телу юноши, как муторная слабость разливалась по телу, а болезнь обострялась, напоминая о себе онемением и покалыванием в тех местах, где раньше этого не чувствовалось. Эли давно подозревал, что его таинственный недуг не случаен, но оставался наедине с этой догадкой. Ему было не к кому обратиться за помощью, не с кем поделиться. Разве что с братом. Но что расскажешь пятилетнему ребенку? «Твоя мать хочет сжить меня со свету, чтобы ты мог стать королем. И делает это так искусно и исподволь, что никому и в голову не придет обвинить ее». А если и придет, то кто захочет связываться с королевой ради Эли? Он был совершенно одинок.

***

Эли хотел бы сбросить руку мачехи со своего колена, но не мог. От ладони королевы по ноге вверх распространялась холодная ломота, словно бедро обложили льдом, и кровь застыла в венах. Он беспомощно смотрел в ее красивые глаза. Все, на что хватило сил — это удержать внутри слезы отчаяния и сохранить безразличное выражение лица. А мачеха едва заметно улыбалась уголками губ.

— Я переживаю за тебя, Эли. Скоро праздник совершеннолетия, а ты так слаб. Береги себя, кушай!

С этими словами королева-регент встала, поправив после себя постель, и ушла.

Эли откинулся на подушку, прислушиваясь к новым ощущениям онемевшего живота. Он ущипнул себя за кожу над лобком — ничего, мерзкое ощущение пустоты, отсутствия, словно под рукой была кукла или еще не остывший труп, а не живое тело.

Он безразлично смотрел на небо сквозь цветные стекла мозаики, когда в покои с шумом и пыхтеньем ворвался брат.

— Мама сказала, что ты грустишь! Она велела мне развлечь тебя! — закричал с порога мальчик, бросаясь к Эли.

Наверное, мачеха считала, что общение с невыносимым в своем озорстве ребенком станет для пасынка очередной пыткой. Но ему нравились шалости брата, напоминавшие о собственном беззаботном детстве, ушедшем совсем недавно, но безвозвратно. Эли печально улыбнулся малышу, который мигом взобрался на кровать, уселся на его бесчувственные ноги и протянул ручонки, обхватывая шею юноши.

— Не грусти! — бодро приказал мальчишка, заглядывая Эли в глаза. — Сегодня хорошая погода!

От этих слов в душе юноши словно спустили невидимую тетиву, до того натянутую до звона, и боль стрелой ударила в его сердце. В горле затрепетало, горячие слезы заволокли глаза и полились по щекам, Эли зарылся лицом в шелковую рубашку брата, прижимая ребенка к себе, и, стискивая маленькое теплое тельце все сильнее, задрожал в судорожных беззвучных рыданиях.

Так не хотелось умирать, особенно, когда за окном в буйстве свежей листвы и гомоне птиц торжествовала весна, наполняя все вокруг перехватывающим дух предвкушением счастья. Что если отказаться от престола на празднике совершеннолетия, объявить во всеуслышание, что он не желает ничего, только жить? Но Эли обещал отцу на смертном одре, что станет хорошим королем.

Как был тогда полон сил и надежд юный принц, думал ли, что его единственной мечтой станет узкая прореха в жидком стекле рубежа, за которым целый мир. Он увидел ее накануне ночью за мгновение до пробуждения, и лишь эта мысль согревала его теперь. Эта мысль и брат, которого он сжимал в отчаянных объятиях.

Ошеломленный мальчик с трудом отпрянул, взял лицо Эли в ладони, пытаясь стереть со щек юноши ручейки соленой влаги, и тоже заплакал, тихо поскуливая. Чуткое сердце братишка унаследовал от их общего отца.

***

Эли приземлился недалеко от рубежа и лег, подогнув лапы под живот, чтобы набраться сил перед рывком. Ночь была теплой и тихой, в ясном небе, сияющем мириадами звезд, светила полная луна. Легкий ветер раскачивал еще низкую траву, отчего по горному лугу проносилась рябь, подобная волнению морской глади. От близкой реки тянуло сыростью и прохладой.

Эли вздохнул, прикрывая на пару мгновений глаза, и сорвался ввысь. Он запомнил место, где увидел истончение плоти рубежа — первый солнечный луч преломился на изъяне таинственной преграды, в темноте казавшейся идеальной и несокрушимой, и Эли успел заметить ее прежде, чем упал на мраморный пол покоев. Сейчас он, не мешкая, устремился туда, со свистом разрубая воздух мощными крыльями. Взмах, еще взмах, и дракон достиг стены из жидкого стекла, отыскав место истончения, и нырнул в вязкую трясину прозрачной стены.

Он бился, словно в болотной топи, до полного изнеможения, карабкался в глубину и снова откатывался назад. Из пасти дракона раздался не то рык, не то вой обессиленного зверя, когда из-за перевала блеснуло солнце. Сделав еще пару отчаянных взмахов едва двигающимися от непреодолимой усталости крыльями, Эли рухнул на камень, неловко подвернув под себя плечо. Утро пришло.

От резкой боли в руке он зажмурился, застонал и замер, прислушиваясь. Треньканье крохотной птички где-то недалеко, ей вторит вторая, уже дальше, и шепот листвы. Сейчас хлопнет дверь, и эхо отразится от высокого забора, увитого вечнозеленым плющом. Обычное утро.

Но вместо этого Эли услышал журчанье воды на перекатах. Что это? Он открыл глаза, и в них брызнул солнечный свет, а следом пришло осознание, что мир вокруг иной. Его окружала обширная долина, усеянная первоцветами, в кольце синих гор с розоватыми в утренней заре пятнами ледников. Эли чувствовал себя так, словно он, наконец, вернулся в давно утраченный дом. Он вскочил на лапы, расправляя крылья, отливающие золотом.

Он преодолел рубеж!

Он был драконом, теперь уже навсегда. Набрав кристального воздуха в легкие, Эли взметнулся в голубеющее на глазах небо, и жаркий солнечный луч впервые заиграл на его чешуе и остром спинном гребне.