Снова бессонница.
Наоки Кониси замучено изучал потолок перед собой, ничего другого из интерьера комнаты видно не было. Всё это было словно чужим, как только сестры не оказалось — всё вокруг стало чужим. Он не трогал её вещи…точнее, он перебирал их в руках ежедневно, по несколько раз, бездумно, как на автомате, но он не трогал их. Не изменял ни их вида, ни их местоположения, они были точно как в то утро. Некоторые вещи неряшливо всё так же лежат на полу, изорванные страницы из многочисленных блокнотов всё так же смяты в одну большую массу. Всё как обычно… Всё как тогда.
Их родители не раз просили прибраться на столе у стены (никак не на столе Саки, они избегали упоминания о ней всеми способами, так легко, так незаметно). В какой-то момент парень просто перестал их пускать к ним в комнату. Возможно, прибраться бы да стоило, возможно, у него начинается силлогомания, потому как если рассуждать здраво — какой ему прок от небрежно оставленного хлама сестры, что точно куда-то торопилась, оставляя всё это в подобном виде.
Но память о ней и так стёрта на устах людей, что сводило Наоки с ума, и он боялся, что она может пропасть и материально. До безумного хотел сохранить каждое доказательство её существования. Она жила. Жила в этой комнате, пользовалась этой тушью, расписывала все задачи с работы себе в блокнот, перечитывала раз за разом одну единственную книгу, потому что ей нравились незамысловатые образы, в ней описанные… любила оставлять записки Наоки, выписывая глупые анекдоты с глупыми смайликами под каждым из них.
Парень снова обнаружил себя у стола, пустым взглядом рассматривающего каждое о ней воспоминание. Да ведь все эти записки — это <i>её</i> подчерк, где-то неряшливо волнистый, где-то по-деловому острый, ведь это писала <i>она</i>. И это <i>её</i> мысли, и это контакты <i>её</i> знакомых с работы — выписаны в ежедневнике.
Он несколько раз приносил её записи родителям. Они отмахивались, жалобно смотря на Наоки, будто он им назло пытается напомнить о потере.
«Моя сестра заслуживает, чтобы воспоминания о ней кружили хотя бы в кругу её собственной, чёртовой семьи!»
Парень почувствовал накапливающиеся в уголке глаз слёзы, но дальше, как всегда, дело не зашло. Он ни чем не лучше всех бесчувственных жителей Инабы, он даже заплакать не может, а вдруг он Саки даже и не…
Что, если в нём преобладала вовсе не любовь, а лишь злость на окружающих. В нём лишь неспособность понять, страх и злость… Он жалеет себя, он жалеет не неё, что если и он на самом деле…забыл.
Наоки приоткрыл дверь в тёмный коридор, не предпринимая попытки разглядеть что-либо в такой кромешной тьме. Сейчас, должно быть, три часа ночи. Может, пять часов утра. Может, только полуночи. Тут всегда…одинаково темно.
Интересно, было ли для неё в последнее время в этом доме так же? Он видел, как именно обращались к ней родители и он из-за всех сил старался показать сестре, что он её понимает, что он на её стороне. Но было ли ей так важно мнение занудного ученика средней школы в тот момент?
<b>Почему… </b>
Громкий звук — парень с грохотом падает на пол, теряя в пространстве всякий ориентир. Больно.
Но сил вставать у парня не было желания. Именно — желания, если он заснёт на твёрдом полу прямо перед спуском вниз по лестнице, может, родители обратят хоть какое-нибудь внимание на состояние их сына. В отличие от этих бодрых, живых, ни о чём не сожалеющих взрослых, у него не осталось сил на учёбу. Он даже не брал последние экзамены, он больше не состоит в студенческом совете, да и в их семейный магазин на смены ходить теперь было, честно говоря, трудно.
Очередной его протест? Скорее, навязчивые мысли, он невольно винил себя за то, что Саки заниматься всем этим.… Проживать жизнь больше не может, а он почему-то имеет на это право. Имеет даже обязанность.… Хотя, никаких обязанностей он больше не имел — все «понимающе входили в положение младшего брата погибшей девушки». Это всё, чем он являлся последнее время — младшим братом погибшей Саки Кониси…
«Той неугодной девицы, что пошла работать к соперникам собственной семьи?»
…Никто ничего от него больше не ждал, иногда он думал, что, если он повесит плакат с самыми вызывающими лозунгами прямо в кабинет директора? Что, если придёт в этот самый Джунес и разобьёт всю продающуюся там технику? Парень обнял себя за колени, мотая головой, нет, за это всё-таки ему дадут уголовное, правда, могут смягчить обвинение, в силу:
<i>«Потери рассудка после смерти сестры». </i>
— Да я ведь правда головой тронулся, — прошептал русоволосый, рассматривая уходящую вниз лестницу.
Иначе почему один он испытывает всю это поглощающую его каждую ночь бурю эмоций? Почему он один пребывает в таком тяжёлом состоянии, почему он один не в силах встать с холодного пола, окутанный пугающей его темнотой, от которой в обычное время он хотел бы сбежать. Он темноты <i>боится</i>. Но теперь он среди этой темноты словно <i>жил</i>.
«Ты очень похож на свою сестру, Наоки-кун. У вас похожий подбородок…нос, глаза, даже взгляд»
«Мне твоя сестра <i>нравилась</i>»
Ёске Ханамура… Навязчивый же паренёк.
— Но он о Саки помнит, — попробовал на вкус осознание собственных слов Наоки, — и он к ней так же, как я, привязан…
Парень поднялся на ноги, направляясь в ванную комнату по памяти: прямо, левая дверь.
Измотано выглядящий юноша включил у зеркала свет, рассматривая своё лицо. Мешки под глазами от хронического недосыпа, ещё более худощавое, чем обычно, лицо. Подбородок, нос, глаза…
Наоки болезненно вздохнул. Сотрудник сестры не ошибался, они могли быть почти близнецами, но именно поэтому в последнее время Наоки всего того, в чём мог бы увидеть собственное отражение, старался избегать, а зря, — его обычно идеальная причёска превратилась в просто неуклюже гуляющие кудри.
«Прямо как у Саки, когда она только высушивала волосы».
Парень, с лёгким в руке тремором дотянулся до выключателя. В последний раз посмотрел в глаза своему же отражению и сморщился от того, насколько же болезненно он выглядит.