И он любил сестру. Он просто не мог заставить себя заплакать, он не мог заставить себя разозлиться на убийцу, он не мог заставить себя испытывать те эмоции, что испытывали персонажи плаксивых мелодрам и плохо написанных романов.

Но теперь Наоки был уверен — он просто по-своему по ней тосковал. Храня её вещи, закрываясь от всего мира, пропуская учёбу, отмалчиваясь ото всех вокруг — ведь никто, как он думал, о Саки не помнил. Но, скорее всего, все просто делали вид, и Наоки хотелось верить в это, что все на самом деле просто пытаются обмануть себя и людей вокруг — что никто на самом деле и не умирал, так легче пережить, так легче продолжить свой темп жизни. Так легче свыкнуться…игнорированием.

И Ханамура тосковал по-своему, так же отличаясь от всех тех «правильных героев», ведь Ёске не изменился, Ёске всё тот же Ёске, просто теперь у него появилась слегка пугающая цель, и это всё влияние произошедшего с Саки.

<i>Она была значимой.</i> И произошедшее с ней тоже значимо, и парню пора было перестать в глубине души ожидать старшую сестру с работы вечером, или покупать профитроли, с надеждой на то, что на следующее утро они снова пропадут из холодильника.

Ведь Саки Кониси — мертва. По-настоящему мертва, и все эти месяца не один большой кошмар, от которого Наоки всё томительно желает проснуться. И он продолжает жить… И он до сих пор существует. И он должен вернуться к учёбе, к их семейному магазину, к своему интересу в книгах в местной библиотеке, ведь Саки не хотела бы, чтобы её брат ставил на себе крест.

Он должен наслаждаться за них обоих, и веселиться за все страшные и горестные месяца в жизни Саки, чтобы показать ей — всё могло быть по-другому!

«Ты заслуживала намного большего» — подумал Наоки, рассматривая себя в зеркале. В отражении он заметил поблёскивающие на щеках слёзы и слабо улыбнулся, понимая, что дело, возможно, было вовсе не в способности себя заставить.

Парень решил прибраться на столе сестры, но как только взял в руки мусорный мешок и в который раз размял скомканный тетрадный лист сестры, ему стало невероятно душно. Он положил всё на свои места, кладя мешок под стол, он обязательно этим займётся. Через некоторое время, постепенно, но сейчас ему становилось физически больно от одной только мысли о том, что можно вот так просто избавиться от её вещей.

— Наоки, — в комнату постучались, но как всегда дверь открывать не стали, — ужин готов.

Парень слабо кивнул, оставляя тем самым человека без ответа. Удаляющиеся шаги, Наоки робко смотрел в дверь, чувствуя подступающий к горлу ком: недосказанности, страха, непонимания, обиды, вины, жалости, всего-всего-всего.

И если он и решил сделать над собой самое большое усилие — продолжать жить — он должен был объясниться перед людьми, что больше всех затронула смерть сестры — их родителей. Он должен был поговорить с ними, он должен был высказать все те мысли, что преследовали его последний месяц. Всю ту обиду на их попытки проигнорировать и двигаться дальше так, будто Саки никогда и не существовало.

Парень приоткрыл дверь, внезапно останавливаемый совершенно другими мыслями: что, если их родители были только рады тому, что Саки умерла? Что теперь больше некому больше «позорить семью» и «поступать себя как последний человек»?

Наоки покачал головой, вспоминая, благодаря кому именно он хочет попробовать. И если же родители и вправду отреагируют таким образом, Наоки, скорее всего, лишь строже будет защищать память о сестре и навсегда потеряет какую либо привязанность к этому месту.

В голове внезапно всплыл Ханамура, что как бы подбадривал юношу, уверяя его, что всё он делает правильно. Наоки оставалось только…

— Нам нужно поговорить, — произнёс слегка дрожащий голос, вошедший в гостиную.

<i>«Всё могло быть иначе» — и Наоки хотел увидеть то, чего уже не могла увидеть Саки. </i>