There’s a rainbow in the sky all the time don’t be blind.

Ziggy Marley — Rainbow In The Sky

      Где не будут искать мертвеца? Там, где он когда-то умер.

      Он вернулся туда, где за выбитыми воротами, на опустевшей территории пели райские птицы.

      Открыл дверь в большой ангар. И стоял там, среди потухших неоновых ламп, под эхом белого шума неработающих телевизоров. Улыбнулся, рассматривая солнечные блики, играющие на крыше. Это было здорово — вернуться.

      Здесь было много наркоты. Оружия. Каких-то мелких безделушек. Удивительно, что местные не растащили. Наверное, суеверия и всё такое.

      Всё выглядит так, словно все ненадолго вышли, но вот-вот вернутся. К нагревшимся бутылкам выдохшегося пива. К недокуренному косячку. К рассыпанным по земле монетам.

      Он здесь, вдохновлённый не меньшим, чем концепцией спасения, был исключением из правил.

      Джейсон забрался на импровизированную сцену с шестом. Оглянулся по сторонам, как будто надеялся услышать голоса, шёпот призраков. Но шумел только ветер в деревьях и джунгли, обступающие лагерь. Со временем, наверное, собирающиеся сделать его своим. Как и всё остальное.

      И всё же чего-то не хватало.

      Кого-то.

      Он глубоко вдохнул прогретый воздух, почувствовал, как тепло ложится на кожу. Сжал кулаки, чувствуя дрожь в пальцах.

      Здесь был пройденный этап. Очередная линия, подводящая итог. Какая разница, была ли она настоящей? Было ли всё это настоящим? Если, в конце концов, он всё же нашёл здесь себя.

      Установить на место снесённые ворота — стоит ему большого труда. Так, что руки болят от усилий. Это не в зале тяжести тягать.

      Протоптанная дорога от ворот приводит его на полузатопленный пирс. Подтачиваемые волнами доски прогнили, а в будке, среди перевёрнутых ящиков с сачками и выцветшими наживками для рыбы, шипела кем-то забытая рация. Он выключил приём и оставил её рядом с разбитой бутылкой, на дне которой был виден поплавок.

      Шум волн и трель какой-то птицы, спрятавшейся в тени пальм, действуют на него умиротворяюще. Производят терапевтический эффект.

      Если бы только этого было достаточно.

      Он ещё раз оглядывается назад, но отсюда можно разглядеть только башню лагеря. Всё остальное надёжно скрывают джунгли. Прячут.

      Моторка нехотя заводится со второй попытки. Носом вспарывает волны, набирая скорость.

      В ранних сумерках с воды он может видеть, как на большом острове мелькают огни. Понятные тёплого жёлтого цвета в окнах домов и чуждые бледно-зелёные на фоне чёрных джунглей. Как будто ночные призраки вышли на охоту.

      Должно быть, это светлячки. Ему хочется в это верить.

      Он берёт курс в сторону бухты у скалы, где каменная голова, всё, что осталось от ещё одной святыни, всегда смотрит за горизонтом.

      Там есть домик прямо на песчаном пляже. С маленьким пирсом, где раньше сушили рыбу на широких пальмовых листьях. И где в проржавевшем стальном ящике можно найти аптечку.

      Там можно было укрыться. Там можно было дождаться, пока раны начнут затягиваться.

      Он был уверен, что найдёт его там. Ведь желания Джейсона Броди сбываются.

      Ему нравится думать, что он ждал.

      За последние пару месяцев, проведённых в ЛА, в Санта-Монике, он выжег остатки нервов. И к тому моменту, когда толкнул дверь хлипкого домика, в нём не осталось страха.

      Ведь как можно бояться собственных желаний?

      «Избегайте эмоциональных потрясений».

      Это не прыжок с парашютом — это суицидальный бросок на камни. Прямо с высоты собственных заблуждений.

      Монтенегро поворачивает голову к нему, роняя из рук что бы то ни было.

      Джейсон видит только его глаза. Широко раскрытые, с покрасневшими белками.

      И бросается вперёд.

      В том, что они сцепились — некого винить. В этом нет ничего поэтичного или красивого, в этом нет притворства.

      Они сцепились, как звери. Готовые разодрать друг другу глотки, рвать руками, вгрызаться зубами. Они окажутся в аду вместе, сцепленные, вплавленные друг в друга.

      Джейсон не сочувствует его прошлому.

      Ваасу всё равно, что происходило в жизни Броди «до».

      Они живут друг другом здесь и сейчас.

      Катаются по полу, сшибая всё, что попадается на пути.

      Плечи жжёт от царапин.

      В какой момент в его руке оказывается камень, он даже объяснить не может. Только сдавливает одной рукой шею извивающегося под ним Вааса, сжимает бёдрами бока. Хрипит, сжимая камень сильнее, так что острые края впиваются в пальцы, и замахивается.

      Но не бьёт.

      Они оба замирают.

      Ваас держит его лицо в ладонях. Не пытаясь выдавить глаза или задушить, а почти бережно. И смотрит так, словно гордится им в этот момент.

      Размазанная по его лицу кровь кажется почти чёрной. Как краска. Стекающая прямо с рук Джейсона. Прямо из его вен.

      Он тяжело дышит и слизывает кровь с губ.

      — Броди, вот какого хуя?

      Его голос сиплый, но сочащийся довольством. Как будто он рад. Действительно рад видеть его здесь.

      Потому что теперь не один.

      Джейсон отбросил камень и поднялся, пошатываясь. И протянул ему руку. Конечно.

      — Как там, Броди, в аду? Или ты и в огне не горишь, и в дерьме не тонешь?

      Хватка крепкая, попробуй отпусти.

      Он смотрит так, как будто знает. Хотя откуда бы ему?

      Ваас выглядит хуже, чем в последний раз, когда Джейсон убивал его.

      Жёсткая щетина. Кожа посерела. Последние полгода он употреблял кокс и алкоголь три раза в день: на завтрак, обед и ужин.

      Ваас взвыл от тоски, если бы не кокс.

      Сдох бы без кокаина и рома. На отходняке вынес бы себе мозги.

      Джейсон улыбается собственным мыслям. Это нихера не смешно. Этот ад был предназначен для него. Самое время прочитать молитву и сдохнуть. Поэтому скулы сводит от улыбки.

      Монтенегро поднимает перевёрнутый стул и садится, опираясь руками на спинку, глядя на него снизу вверх.

      — Зачем вернулся?

      Он так хочет откровений. Всех. И даже денег с этого белого мальчика не сдерёт.

      — У меня есть план.

      Джейсону даже гадать не нужно — он видит, как глаза бывшего пирата загораются предвкушением.

      Он думает, что Ваас ждал его так сильно. Нуждался в нём.

      — И? Давай, Джейсон, рассказывай. Не томи, блять.

      — Я хочу уничтожить храм. Стереть в порошок. Камня на камне не оставить.

      — Храм?

      — Сердце острова.

      «Твоё сердце».

      Ваас трёт щетину и прихлопывает комара на плече.

      — Я знаю, где можно достать взрывчатку.

      О, да он в деле.

      Джейсон ухмыляется и качает головой. На этом острове разжиться взрывчаткой можно просто дойдя до ближайшего аванпоста. А при желании и в траве найти лук, стрелы и пяток гранат. Только под ноги смотри.

      Ему нравится, что у Вааса не возникает вопросов. Вроде «что этот белый парень себе позволяет? Этим строениям больше тысячи лет, и они ещё столько крови не видели».

      Нет. Ваасу всего лишь хочется движения. Развлечения.

      Джейсона тянет спросить — почему он сам не сделал этого. Заложил бы мощный заряд С4 и… Но он вовремя прикусывает язык. Цитра — всё, что у него осталось. Та связь с прежней жизнью. Он просто не смог её убить.

      Не значит, что не хотел. Но не смог.

      «И я не смог».

      Не убил друзей. Они тоже остались связью с прошлой жизнью. Они были его спасением.

      Потому что без них он бы потерялся окончательно.

      А так, всего лишь слегка двинулся.

      Это оказалось просто — признать своё безумие.

      — Броди, больной ты ублюдок. Мужик, нельзя быть таким шизанутым, — посмеивается Ваас. — Но мой дом — твой дом. Давай попробуем дожить до утра, а?

      Джейсон кивает.

      Хороший план.

      Здесь только один матрас, но для двоих места более чем достаточно. Спина к спине.

      Это только его вторая ночь на Рук, но он думает о том, как много их ещё будет. И засыпает, крепко сжимая рукоять мачете.

      Он ожидал проснуться от выстрела, от ноющей боли или хотя бы громкого окрика пирата.

      Джейсон не боялся. С тех пор как в него стреляли, резали, топили. Своя кровь на проверку оказалась вполне обычной. Чтобы перевязать раны и двигаться дальше. Выживать.

      Но ожидание боли, удара, окрика — бьёт по нервам сильнее. Он ненавидел ждать.

      И всё же. Ни-че-го.

      Шум волн, предрассветное серо-розовое небо, видневшееся клочком из окна. Замолкающий стрекот ночных насекомых. Идиллия.

      Только кровью несёт от рук.

      Ваас сидит за столом, спиной к нему, и вставляет патроны в магазин. Так, как будто готовится к будущей вылазке.

      На столе, довольно далеко, чтобы схватить сразу, лежит пистолет. М-1911. Ваас демонстративно на него не смотрит.

      Это даже не что-то вроде «схвати и выстрели, попробуй», скорее одно маленькое допущение. Ведь убивать друг друга — это тоже уже пройденный этап. Так ведь?

      Теперь следует действовать вместе. Заодно.

      — Почему я должен доверять тебе?

      Ваас даже не оборачивается, продолжая щёлкать.

      — Это только твой прокол, мудила, если ты мне доверяешь.

      — Ты не убил меня в первую ночь.

      — Ничто не мешает мне прирезать тебя сегодня. Но у тебя очень интересный план. Я хочу понаблюдать за его исполнением.

      Как будто без того отчаяние забивало глотку. А Джейсон сошёл на него спасением. Божественным откровением. Шальной пулей.

      Ваас, на самом деле, ждал его так долго. Чуть ли не целую жизнь.

      И никогда не сдавался.

      Должен был он ждать дольше? Тянуть время?

      — Достаточно ли быстро я вернулся?

      Монтенегро оборачивается к нему, перекатывая пулю между пальцами. Смотрит в глаза.

      — Я думаю, ты подобрал нужный момент. Иначе и быть не могло.

      «Меньшего я от тебя не ожидал», — слышит Джейсон.

      Да, ведь будучи столько раз убитым — он просто не мог перестать возвращаться. Его как магнитом тянуло…

      И всё же это не даёт ему покоя.

      — Ты ненавидишь меня?

      — Так же, как и ты меня.

      — Из-за того, что я убил Цитру?

      Ваас улыбается.

      — Из-за того, что ты — это ты.

      Он не продолжает, но Джейсон знает, что он хочет сказать. Я — это ты, ты — это я. Я ненавижу тебя, потому что ненавижу себя. И ненавижу себя, потому что ненавижу тебя.

      Это их общее. Это… они?

      — Взрывчатка около дока для подлодок. Там рядом есть сухой склад. Этого будет достаточно для любой операции.

      Да, операция на сердце.

      — Там кто-нибудь есть? — Джейсон поднимается, зевая.

      — Там нечего и некому охранять, — Ваас кивает ему на запотевшую бутылку ледяной воды. — Как и в храме.

      — Нужен будет транспорт, — он делает несколько жадных глотков, прежде чем его губы начинают неметь от холода.

      — Тут недалеко припаркован грузовик.

      Не придётся продираться через джунгли. Прекрасно.

      — Тогда я сполоснусь, и можно выдвигаться.

      Он стаскивает через голову футболку и берётся за пряжку ремня. Ваас возвращается к магазину и патронам.

      Как будто это самое естественное для него — ждать.

      Не торопиться. Не выкрикивать своё дохера важное мнение. Ждать.

      Чтобы потом сорваться и раз за разом стрелять в тех, кому бы ещё жить и жить.

      Джейсону хочется спросить, каково это — стрелять в чужих братьев? Но ведь он сам стрелял в отцов и сыновей. Не особо задумываясь, чью кровь проливает. И для чего.

      Поэтому он выходит на пирс и с разбегу прыгает в ещё не прогретую воду. Выплывает на поверхность, широкими гребками отплывая подальше от берега, ложится на спину. Позволяет волнам качать его, а маленьким цветным рыбкам — бесстрашно проплывать рядом.

      Его одежда, его оружие, даже брошенная вчера спортивная сумка — всё остаётся ровно там, где он их оставил.

      Ваас же валяется на матрасе и лениво переводит взгляд на него, когда Джейсон возвращается, капая солёной водой на пол.

      Он ожидает увидеть шприц или хотя бы бутылку крепкого алкоголя, но Монтенегро не выглядит так, словно ловит кайф. В нём слишком много неестественного спокойствия.

      Только глаза… Джейсон даже себе не может объяснить, почему это так его напрягает.

      — Скажи мне, что ты готов.

      Броди только кивает и закидывает спортивную сумку на плечо. Одежда липнет к мокрой коже.

      От побережья и шелестящих волн они выходят на широкую тропу, в которой просматривалась дорога для грузового транспорта. Там, где ещё не успела прорасти трава, угадываются следы шин.

      Грузовик с прорезанным в нескольких местах тентом ещё не успел обрасти. Хотя сваленные внутри кузова листья дают представление о том, как долго он здесь стоит.

      Ваас без лишних слов забирается на пассажирское сиденье, и Джейсону остаётся только надеяться, что он помнит дорогу и они доедут до нужного места.

      Машина заводится не с первого раза, хотя, казалось бы, здесь всё всегда готово к ещё одной миссии. К ещё одной дозе смертельных приключений.

      Грузовик довольно неповоротливый — и выжать из него хоть что-то похожее на скорость не выходит.

      Ваас насвистывает какую-то мелодию, но Джейсон не может вспомнить, где её слышал.

      Знакомое. Название крутится на языке. Не хватает таблеток Эрнхардта для погружения в самые отдалённые закоулки памяти.

      Остались ли цветные колёса в той пещере? Или Олли их тогда взял с собой?

      Дорога долгая, но до самого склада им никто не попадается. Может, потому что это отдалённая часть острова и здесь нечем поживиться. Или сюда ещё не добрались самые отчаянные.

      Они выезжают из тени джунглей на разогретый бетон. В знойном мареве видно, насколько это место заброшено. Никакого бриза, среди бетонных построек только душный воздух и запах тины. Джейсон даже отсюда может разглядеть разъеденный ржавчиной остов подлодки в сухом доке.

      Но Ваас толкает его плечом, привлекая внимание, и кивает на один из двухэтажных складов, где на раздвижных воротах даже нет цепи.

      Внутри менее жарко и гораздо суше, чем снаружи. Возможно, потому что здесь нет окон и единственное отверстие для воздуховода тщательно забито какими-то тряпками.

      — Взрывчатка в тех ящиках. Проверь.

      Ваас указывает ему на деревянные коробки рядом с контейнерами. Некоторые из них открыты, и ему не нужно сильно присматриваться, чтобы разглядеть оружие или белые свёртки. Ничего интересного, по большому счёту.

      Возможно, когда-нибудь он за этим вернётся.

      Коробки полны С4. Он находит целых шесть. Проверяет, чтобы они точно были без повреждений. Было бы нездорово подорваться на этом. Совсем не здорово.

      На складе взрывчатки так много, что хватит на целый остров. Ну или на половину. Один маленький апокалипсис.

      Монтенегро говорит ему подогнать машину ближе, чтобы не таскать ящики под палящим солнцем.

      Джейсон соглашается.

      Это странно. По-хорошему странно. То, какое воодушевление его охватывает при мысли, что больше никто не будет в том храме проходить кровавым путём. Что древо сгорит. Что больше не будет святыни, на которой запечатлена история Ракьят. Их память.

      Возможно, это к лучшему. Он уверен в этом.

      Некоторые истории не должны быть рассказаны.

      Ради них не должна литься кровь. Ему ли об этом не знать.

      И Ваас Монтенегро вот здесь, помогает ему с воплощением этого плана.

      И это больше не разъедающее его противоречие, теперь это просто новая реальность.

      Одна на двоих.

      — Джейсон, ты там застрял?! Взрывчатка прогреется, пока ты там ходишь.

      О да, знакомые нотки нетерпения. Вторят тому, что творится в его душе при мысли о том, какой шикарный будет взрыв.

      Он разворачивает грузовик и, на сколько может, въезжает внутрь склада. В разбитом зеркале заднего вида Ваас машет ему, когда нужно остановиться.

      Как будто только этим и занимался, что помогал заблудшим воинам.

      Эта мысль отчего-то злит. Просто до чёртиков.

      Джейсон глушит двигатель и вылезает из душной кабины, с силой захлопнув дверь.

      — Тебя там казуар в задницу клюнул? — со смешком спрашивает Ваас. — Так ты лови чилл и бережно переноси ящики, чтобы не стать свежим фаршем.

      — То есть никакой помощи? Ты просто понаблюдаешь в стороне? — он складывает руки на груди.

      — Слов «пожалуйста» и «мне так нужна помощь, синьор» я всё ещё не услышал.

      Джейсон наклоняется вперёд.

      — Пожалуйста. Помоги. Мне. С. Ебучими. Ящиками.

      — Обожаю, когда ты вежливый, — улыбается Ваас и берётся за ближайшую коробку.

      К тому моменту, как они заканчивают, он весь мокрый от пота и у него ужасно болят руки. Как будто он таскал всё это в одиночку.

      Он вспоминает, что забыл утром о еде, но голода всё ещё не чувствует. Всё, что настойчивой мыслью бьётся в его голове, — скорее-скорее-скорее взорви этот храм. Взорви это всё к чёртовой матери!

      Торопится, как и всегда.

      — Это последний, — выдыхает Джейсон.

      — Всё хорошо?

      Это смешно. Единственный человек, который спрашивает его об этом, — Ваас. Так всё ли хорошо у Джейсона Броди, пока его снова не попытались убить?

      — Всё отлично.

      Ваас закатывает глаза.

      — Я про ящики. Не повредил?

      А. Ну да. Конечно.

      — Нормально всё с ними, — Джейсон накрывает их остатками изрезанного тента, на всякий случай. И забирается обратно в душную кабину, спугнув севшую на зеркало птицу.

      — Ну так поехали! Время фейерверков вот-вот наступит, а ещё взрывчатку раскладывать.

      Это было бы забавно. Украсившие небо огненные цветы салюта: красные, синие и розовые. Соперничающие яркостью со звёздами. Подсвечивающие облака. Оповещающие весь остров о том, что они свободны от старых легенд.

      Но дорога до храма — это тоже маленькое испытание, пусть за ними и не гонятся сумасшедшие пираты или разъярённые ракьят. Нагруженный грузовик увязает в песке, и им приходится приложить усилия, чтобы вытащить его на дорогу.

      Монтенегро вполголоса ругается на испанском.

      Джейсон отвлекается от своих мыслей, от вечной рефлексии, и бросает на него короткие взгляды, стараясь не отклоняться от курса особо коварной дороги.

      — Насмотреться не можешь, Белоснежка?

      — Не могу, — легко соглашается он. — Почему ты не уехал?

      — Зачем? Весь чёртов мир и так мой, — раскинув руки, говорит Ваас.

      Их подкидывает на кочке, несильно, но ящики в кузове слегка встряхивает.

      — Если только эти острова можно назвать всем миром.

      — Разница только в масштабах.

      Джейсон улыбается.

      Но мысли опять возвращаются к тому, где они оба остановились. Он — с занесённым ножом у горла Лизы, и Ваас… с пистолетом, прижатым к виску собственной сестры?

      — И никогда не хотелось убежать?

      Ваас смотрит на него. Не задумчиво, словно выбирая, что сказать. Смотрит так, словно ответ не требуется.

      — Как бы далеко я ни бежал, этого было бы всегда недостаточно. Потому что всё это, — он наклоняется и касается виска Броди двумя пальцами. — Здесь.

      Джейсон чувствует, как от этого прикосновения мурашки бегут по его коже. Он качает головой, сбрасывая скорость и стараясь вписаться в поворот. Когда он снова смотрит на Вааса, тот увлечён живописным видом сплошной зелёной стены за окном.

      — И?

      — Нужно встретиться с этим лицом к лицу.

      — Тебе этого так и не удалось, — осторожно говорит Джейсон.

      Дорога сворачивает к храму. Ему приходится замедлиться ещё сильнее, остатки камней, раньше плотно подогнанных друг к другу, кажутся достаточно опасными, когда за плечами куча взрывчатки.

      Он останавливает машину до того, как они наезжают на что-то, бывшее раньше ещё одной стеной. Или очередным украшением. Среди зелени не разобрать, чем это было изначально.

      Джейсон не может сказать, отчего у него так грохочет сердце в груди. До каменных дверей ещё нужно дойти, но уже сейчас его охватывает это тревожное и приятное чувство. Как перед прыжком из самолёта.

      Интересно, есть ли кто-нибудь внутри, чтобы открыть им ворота?

      И как они относятся к идее масштабных взрывных работ?

      «Ребята, как насчёт фейерверка? Мы можем пожарить кабана, пока всё будет гореть».

      Он с улыбкой оборачивается к своему спутнику.

      — Нет. Не удалось. Но, — говорит Ваас, словно они не прерывали диалог. — Я похоронил её. Наверное, это ебучая жизнь нас так разводит. Похоронил… Ну и ладно. Пошли, у нас много дел.

      Похоже, не у него одного есть вещи, с которыми остаётся только мириться.

      Или мечтать о высвобождении.

      Или двигаться к тому, чтобы наконец всё это отпустить.

      Пока Монтенегро возится с ящиками в кузове, он проходит через каменную арку. Внутри влажно и удушающе пахнет прелой зеленью.

      Лежащий на земле каменный дракон с оскалом наблюдает за ним. Или с укором?

      Из-за того, что здесь больше некому зажигать факелы, в сумраке каменных сводов ему приходится быть особо осторожным, чтобы не наступить на змею или ядовитую лягушку.

      Очищенные от листьев и зарослей каменные ступени всё также приводят его к каменным дверям. Которые не поддаются, очевидно приводимые в движение каким-то примитивным механизмом внутри храма.

      Он возвращается к машине.

      — Нет смысла взрывать дверь. Это привлечёт лишнее внимание. Надо обойти храм, чтобы посмотреть, как лучше забраться внутрь.

      — Слева есть небольшой холм. Если подогнать туда машину, можно забраться внутрь, — прикуривая сигарету, говорит Ваас.

      — Я знаю, что внутрь можно попасть по каменному мосту. Но не с грузом. А с воды нельзя подойти?

      — Там каменные выступы. Сможешь по ним забраться — хорошо. Ящики так наверх точно не доставить.

      — Значит, делаем, как ты сказал.

      Ему везёт, что вокруг храма не так много деревьев и много пространства для манёвра. Наверное, время от времени здесь расчищали место, чтобы джунгли не разрушили святыню.

      «Им просто стоило дождаться одного белого парня с любовью к разрушению».

      Низкие кустарники хрустят под шинами. Высунувшись из окна, он следит за тем, чтобы колёса не увязали, и поглядывает назад. Низко висящие ветви деревьев шуршат по тенту, как будто стараются не пустить их дальше.

      Но хер его кто удержит теперь.

      Когда он первым забирается на покатую каменную крышу, поросшую мхом, его нервы почти на пределе. Как бы ни казалось, что с волнением покончено. Оказаться снова там, где он почти… Это заставляет его ладони потеть, а горло — пересыхать.

      В свете солнца отлично видно, что внутри храма никого нет. Как будто все его оставили. Как будто крови наконец хватило, чтобы не возвращаться.

      Никто не ждёт, что святыня будет осквернена.

      Отсюда он даже может разглядеть так никем и не убранные верёвки с петлями, предназначенные для его друзей.

      «Ёбаные дикари!»

      Он со злостью сплёвывает.

      О да, принимать и выражать свои эмоции.

      Он с удовольствием посмотрит на то, как весь этот жертвенник взлетит на воздух.

      — Может быть, потом полюбуешься красотами?! — отвлекает его Ваас.

      Он ещё раз осматривается и указывает в сторону дальней стены.

      — Там! Дыра в стене. Мы можем пронести ящики там.

      — Ну так слезай, ещё грузовик толкать.

      Кто бы ни пробил здесь дыру в стене, похоже, это случилось относительно недавно. Глыбы обработанного камня ещё не успели покрыться растениями. И на них всё ещё были видны чёрные следы от огня.

      Он думает о Роджерсе. О том, что он мог попытаться. Но проникнуть внутрь, а не уничтожить. Подгоняемый виной и алкоголем.

      Был ли он убит Ракьят?

      Ждал ли он этого?

      Внутренний двор днём производит на него меньшее впечатление. Или дело в том, что больше нет жрицы, что готова пустить его на убой?

      Ваас осматривается по сторонам. Он выглядит удивительно чужеродно здесь. Как будто зашедший в клетку хищник. Поводит плечами, словно отгоняя призрачные руки, что норовят его обнять. И решительно направляется к маленькой каменной постройке у стены.

      Джейсон идёт за ним.

      Ему даже приглядываться особо не надо. В тени лиан на стене, где-то на уровне его груди, выбита наверняка ещё мальчишеской рукой, небольшая «V».

      Маленький след. Ещё один отпечаток прошлого.

      Джейсон улыбается.

      Наверное, Цитра не знала об этом. Иначе попыталась бы стереть, попыталась бы уничтожить.

      — Не на что тут смотреть, — бросает Ваас. — Давай заносить взрывчатку.

      — Думаешь, надо начать отсюда?

      — Есть более интересные варианты?

      — Да. От ворот и вокруг дерева, в первом дворе, потом от каменной площадки и перейдём сюда. Соединим всё это здесь и уже потом сможем убраться подальше.

      Ваас кивает.

      Вдвоём они без труда убирают деревянные двери, зачем-то прикрывающие оба выхода к исполинскому дереву. Джейсон приносит один ящик из грузовика, надеясь, что им в итоге хватит на двор.

      Серые брикеты он лепит на стены по две штуки каждые пять шагов. Скрепляет между собой проводами. Это не занимает много времени. И к тому моменту, когда он заканчивает здесь, похоже, будто они собираются что-то праздновать. Ярко-красные провода на зелёной листве. Смертельное торжественное украшение.

      Ваас расправляет вторую катушку с проводом, чтобы они могли протянуть его дальше.

      В каменном переходе между дворами, где сейчас в темноте на стенах нельзя разглядеть старые фрески, Джейсон всё ещё может это почувствовать. Запах возжигаемых трав. И вспомнить вкус густого напитка. Маслянистый и горький.

      Он залепляет куском пластичной взрывчатки щель между камнями, где, наверное, изображён воин, сносящий голову гиганту, и большим пальцем утапливает в нём провод.

      — Теперь к каменному мосту.

      Ваас молча следует за ним. Он вообще кажется каким-то слишком задумчивым. Как будто для него возвращение сюда, впервые за долгое время, такое… Как будто он тоже ожидал здесь увидеть нечто, столкнуться со своим страхом. Но здесь были лишь старые руины и ничего больше. Никаких мистических откровений.

      Джейсону остаётся только пройти мимо виселиц, вверх по ступеням, где, к его удивлению, ещё одна закрытая дверь.

      — Зачем они это делают? От кого закрывают?

      — Чтобы внутрь не проникли змеи, — Монтенегро помогает ему оторвать деревянную дверь. Не похоже, что её стремились приделать слишком плотно.

      Но выход на каменный мост перекрывает ещё и оцинкованная сетка. Которая легко выбивается с ноги.

      — Да тут всё серьёзно.

      Волны плещутся внизу под мостом. Зелень колышется от свежего бриза. Даже чайки не шумят, как будто гнездиться на этих скалах им совсем не хочется.

      Дорога заканчивается у алтаря, вокруг которого окончательно зарос каменный пруд.

      «Теперь некому наводить здесь порядок».

      Джейсон касается пальцами тёплого камня.

      — Она бы тебя убила. Здесь.

      Ваас останавливается позади него.

      — Ясно, — Броди говорит это так, что понятно — ему ни черта не ясно. Но расспрашивать он не будет.

      — Она не рассказала историю до конца, верно? Про великана. Давай, Джейсон, скажи «понятно. И в чём же концовка блядской истории?». А я тебе отвечу. Никого сильнее его уже не было. Но кровь имеет свойство разбавляться. И Ракьят стали слабее. Поэтому выбирали достойного воина, клёвое татау набивали, швыряли на сложные задания и испытывали. Пройдя пару кругов этого ада, он становился самым сильным в клане. И жрица вынашивала его детей, сильных Ракьят. Воина убивали на алтаре, само собой. Освобождали дух, чтобы он перешёл в новую плоть. Чтобы он продолжал жить.

      Пират смеётся. И от этого смеха у него мурашки бегут по коже.

      — А ещё, чтобы самый сильный воин не убил зарвавшуюся жрицу.

      Джейсон обводит подушечками пальцев края рисунка, выдолбленного на алтаре. Может быть, стёртого слишком большим количеством жертв, приносимых здесь. Он мог быть одной из них.

      Накачанный наркотиком. Добровольно ложащийся под нож под звуки барабанов и воинственные крики. Или нет? Таинство только для двоих? Залитое кровью языческое святилище. Пока первые лучи солнца не коснутся окоченевшего трупа.

      «Путь воина в один конец».

      Как же он избежал столь завидной участи?

      — Эй.

      Ваас бросил ему флягу.

      — Промазал, — Джейсон потёр предплечье и поднял её с земли. — Думаешь, стоит пролить здесь алкоголь вместо крови? Достойное осквернение?

      — Думаю, что ты нихера не понял. Не осквернение. И даже не акт устрашения, Джейсон. Они! — Ваас переходит на крик, показывая в сторону, где, должно быть, деревня Аманаки, далеко за непролазными джунглями. — Они нихера не знают! Они только и могут принимать легенды за правду! Они никогда не захотят выйти из этого цикла.

      — А мы, значит, санитары джунглей, получается? — Джейсон опирается на алтарь. Солнце знатно припекает, и, наверное, пить в такую жару — это последнее дело. Поэтому он делает несколько жадных глотков.

      Он забирается на камень с ногами и ложится. Примеряет на себя этот образ снова. Прикрывает рукой глаза от слепящего солнца. Ваас склоняется над ним.

      Его голос такой тихий, как и шелестящие где-то внизу волны. Разбиваются о камни. Дробятся на слова.

      — Они ничего не могут. Им кажется, что они вырвались из закрученной спирали. Но это не так. Потому что она замкнулась. И им нужен был кто-то, что смог бы выйти. Им нужен был кто-то, кто указал бы путь.

      Ваас затягивается сигаретой и наклоняется ниже.

      «Я вырвался», — хочет сказать Джейсон, но его выворачивает от удовольствия, и вместо слов он громко стонет.

      Ему бы испугаться, что во фляге был яд. Но он разучился бояться. Он разучился распознавать опасность. Татау на его руке горячая, как и залитый в неё добела раскалённый металл.

      Это прямо под его кожей, клубится вместе с дымом. Пульсирует с биением. Мажет пальмовыми листьями изнутри. Душит лианами, пробивающими грудную клетку. Оплетает его ноги. Онемевший язык не слушается.

      Ваас держит его лицо в ладонях, не отпускает его взгляд.

      — Если виноваты все… То никто из нас не виноват, брат. Никто.

      Он разглаживает пальцами морщины на лбу Броди и оставляет кровавые полосы.

      Глаза великана сияют золотом. Так, что смотреть больно и выступают слёзы. Текут по щекам.

      Облака проходят через его глазницы, плывут вместе с маревом, колышутся от дыхания.

      Сердце его бьётся неукротимо. Такое огромное. Каждым сокращением резонируя со всем вокруг: волнами, воздухом, кровью в его теле. Отзвуком далёкого грома.

      И должно остановиться.

      «На что будет похожа смерть?»

      Ты облажался, Джейсон.

      Губы великана касаются его лба.

      И он теряет сознание. Тонет. В этой синей бездне.

      А волны продолжают шелестеть где-то над ним, укрывают собой и шумят-шумят-шумят.

      Он открывает глаза, чувствуя, как раскалывается голова. Стонет, прижимая ладони ко лбу. Кожа горит под пальцами. Кажется, он обгорел.

      Солнце уже клонится к горизонту, и розовые облака постепенно становятся тёмно-фиолетовыми. Выцветают.

      От лежания на камне всё тело затекло.

      Он с трудом поднимается, чувствуя, как кровь снова приливает к рукам и ногам. Оглядывается по сторонам, пока не видит Вааса, сидящего неподалёку и смотрящего за волнами внизу.

      — Я правда на несколько часов вырубился?

      Монтенегро двумя пальцами отправляет сигарету в полёт и поднимается с обломка каменной колонны.

      — Готов?

      — С того самого момента, как приехал.

      — В этом вся разница, Джейсон, — Ваас вытаскивает из кобуры пистолет и оставляет на алтаре рядом с ним. — В том, как ты реагируешь. Бежишь плакаться или стреляешь и идёшь дальше.

      Пистолет холодный. Тяжёлый. Но так привычно лежит в руке.

      Джейсон смотрит на него долгим оценивающим взглядом. Безоружный Ваас странным образом нервирует его ещё больше. Безоружный и молчаливый.

      «Он даже на собственной казни не смолкал бы».

      — Если ты закончил философствовать, то пошли. Нужно вернуться до темноты.

      Куда вернуться, Джейсон?

      — Надо найти место повыше. Но в пределах радиуса устройства. Ты же ещё помнишь, как работают СВУ?

      — Пока ты спал, я заложил оставшуюся взрывчатку.

      — Я проверю провода.

      — Валяй. Буду ждать в машине.

      Сгущающийся серо-розовый сумрак мешает ему оценить работу Вааса по достоинству. Но он точно видит, что всё на месте. И сделано так, как он бы сделал сам. Довольно аккуратно.

      Кто знал, что у пирата есть эта важная, для работы со взрывчаткой, черта.

      Он остатками из фляги поливает корни дерева. И устанавливает детонатор с длинной антенной на один из брикетов, закреплённых на каменной стене.

      Зарево, должно быть, будет видно даже в самой деревне. Только они, конечно, не успеют.

      Он ещё раз осматривает двор. Сваленные посередине пустые деревянные ящики. Две пустые катушки от проводов. И примятую траву. Больше никаких следов деятельности людей.

      Маслянистый привкус у него во рту так и не исчезает.

      Грузовик, едва различимый на фоне тёмной зелени, без взрывного груза движется не намного быстрее. Джейсон умудряется разбить фару о ствол пальмы, пока выруливает обратно на дорогу. Несколько раз ему кажется, что они увязли. Он думает, что будет проще бросить машину здесь.

      Рука так и тянется к детонатору. Но ещё рано. Слишком рано.

      Куда теперь спешить?

      Ваас показывает ему в сторону холма. Похоже, оттуда будет отличный вид.

      Расстояние кажется ему слишком большим. Палец так и норовит соскользнуть на кнопку. Проверить.

      Рано. Ещё рано.

      — Здесь, — наконец говорит Ваас, снова закуривая.

      Он с облегчением давит на тормоз, чувствуя, как пот выступает на висках.

      «На закате. Какая ирония».

      Цитра опоила его зельем. Облака были такими же красными, как и добытый им трофей. Льющиеся прямо со светом в его руки.

      Они оба вылезают из машины и ещё какое-то время идут по узкой тропинке вверх, к небольшому плато.

      Пластик детонатора, нагретый в его руке, терпеливо ждёт. Он вытирает ладонь о штаны, прежде чем снова прижать большой палец к кнопке.

      Ваас равнодушно выдыхает дым, глядя на открывшуюся панораму.

      Кнопка прожимается мягко. До упора.

      Взрыв храма сотрясает землю. Каскад громких хлопков. Как гром, постепенно достигающий их.

      Даже отсюда он может видеть, как каменные брызги разлетаются в разные стороны, растревожив всех птиц и поднимая пыль. Как ярко вспыхивает вековое дерево, словно огромный факел.

      Джейсон напряжённо смотрит на поднимающиеся языки пламени. Он надеется, что почувствует сейчас. Сейчас.

      Это освобождение для них обоих.

      Только почему-то оно таковым не ощущается.

      Почему?

      Потому что никто не делал из него воина? Так же, как никто не делал из него монстра. Ведь это тоже выбор. И нет смысла перекладывать ответственность на кого-то другого.

      И чужие ритуалы больше не имеют над ним власти. Он сам волен выбирать то, что его определяет.

      — Что теперь, Броди?

      — Не знаю.

      — Нужно доводить дела до конца, мужик.

      — Ну ты-то ещё жив. Получается, что я где-то лажанулся.

      — Получается, что так, — легко соглашается Ваас и достает из кобуры пистолет.

      У Джейсона хорошая реакция, по-настоящему хорошая. Поэтому жест выходит идентичным.

      Ваас спокоен. В нём давно нет той ярости, что заставляла его метаться, словно в клетке.

      — Понимаешь, да? Мы связаны, Броди. Убьёшь меня — убьёшь себя.

      Да, нет сомнений, у него рука не дрогнет.

      Потому что у них гарантированное взаимное уничтожение.

      Кадмова победа.

      — Кадмова победа? — смеётся Ваас. — Откуда ты этого понабрался?

      — Ты будешь убивать меня каждый раз, а я буду возвращаться.

      — Я уже убил тебя, Джейсон. Ты. Просто. Не. Слушаешь!

      Верно.

      Убил его в себе — убил милосердие, жалость и сострадание.

      Давным-давно. Убил и похоронил так глубоко, что больше не смог отыскать. Потерянное в джунглях.

      «Убил. Уже. И теперь мой черёд. Я должен убить Вааса в себе».

      Так ведь это работает?

      И это то, в чём он лучше Вааса, — деструктивность на уровень выше. Потому что он умнее, образованнее и с помощью доктора хорошенько отрефлексировал всё.

      И может убивать себя быстрее, вернее, эффективнее.

      Он посмеивается оттого, как на самом деле глубоко копнул. С ума сойти.

      — Хороший был приход, Ваас. Но пора остановиться.

      — Да-да, мудила. Как будто ты сможешь притормозить. Оглянись вокруг!

      Джейсон оглядывается по сторонам, не убирая палец с курка и не отводя пистолет.

      Простирающиеся вокруг непролазные джунгли делают это место невидимым для всех остальных.

      Потревоженные звуком птицы кричат наперебой. Узкая дорога вдоль холма, на которую он свернул, чтобы было лучше видно взрыв, заканчивается рядом с покосившимся плетёным домом. Наверное, давно оставленным жителями. Со всех сторон затянутый толстыми побегами лиан.

      Джейсону кажется, что он видит что-то за обветшалыми стенами, покрытыми молодой порослью. Что-то ярко-красное.

      Если только потянуть на себя сколоченную из прогнивших досок дверь.

      Он хочет обернуться и спросить Монтенегро, почему они здесь на самом деле. Но отчего-то горло пережимает и он не может выдавить из себя ни слова.

      — Не паникуй, — позади него говорит Ваас. — Всё как надо.

      Неизбежное.

      Осознание всегда неизбежно. Разумеется, если открыть дверь.

      Но как же не хочется. Кто бы знал, как ему не хочется.

      Нет-нет-нет. Это не правда.

      Не. Открывай. Её.

      Правда не должна быть удобной тебе, а, эрмано? Она ведь убьёт тебя ещё быстрее.

      «Мы трижды его хоронили, но он каждый раз проедает себе путь наружу».

      Пробивается сквозь расползающуюся плоть. Вырывается на поверхность. Разламывает клетку костей.

      Нужно встретиться с этим лицом к лицу.

      Труп после стольких месяцев отвратителен. Как и запах.

      Джейсона выворачивает.

      А потом он истошно кричит. Люди так кричать не могут. Кричит, пока не заходится кашлем.

      Какая-то пелена перед глазами мешает рассмотреть всё в мельчайших подробностях. Но это и ни к чему.

      «Пожалуйста, скажи мне, что делать».

      Принять.

      Не жить в этой неопределённости.

      Найти опору.

      Точка равновесия между слепым следованием за кем-то и самостоятельным выбором пути.

      Но Ваас не может научить его ничему. Ваас мёртв.

      Больше никакого лекарства. Больше никакого излечения. Больше никакого избавления. Больше никакого возрождения.

      Всё, что осталось, — бесплодный поиск среди кусков изуродованной плоти.

      И вострубили ангелы над ним, и в свете сияющих врат грешник принял мету, склоняя голову с примирением и пониманием.

      Он оглядывается по сторонам. Он же знает. Он же был здесь!

      «Господи, ну где же ты?!»

      Джунгли вокруг него шумят, полные жизни. Единственно настоящей, единственно верной.

      А он так долго молился ложным богам.

      Не мог примириться с тем, что сделало его таким.

      Он не прошёл «становление», он проиграл. Он, может, и покончил с муками своего антагониста, но обрёк себя не на меньшее. В конце он остался один со своей совестью. Со своей неправотой. Со своим признанием. С жизнью, что больше ему не принадлежала. Её однажды унёс поток, а он не заметил этого.

      На самом деле, у него не было выбора с тех пор, как впервые убил на этом острове человека. И единственный настоящий выбор, что он может сделать теперь, — выйти из порочного круга, из череды бесконечных смертей. Единственный настоящий выбор.

      Ваас не был прав — он всегда мог покончить с этими муками.

      Всегда держал излечение в своих руках.

      Глубоко внутри он знал это. Никакого «долго и счастливо» до конца своих дней. Никаких рассветов и жарких часов на песке под шум прибоя. Никакого заживления раны.

      И Ваас.

      Он не получил своего освобождения. Потому что уже не мог. Ведь…

      Тот, кто умер, уже не изменится. Да, док?

      Трансформация мёртвых невозможна.

      Только они и не меняются.

      Только им этого и не нужно.

      А он наконец завершает свой круг. Стадия последняя. Принятие.

      Джейсон знал этот страх. И боялся этого не потому, что тот, кто был с ним всё это время, никогда не существовал. А потому, что тот, кого он видит, — плод его воображения. Значит, что «тёмное и страшное» — изнанка его собственного сознания. Его желаний.

      Воплотившихся, стоило ему лишь вернуться.

      Он не лучше Вааса. Готовый и способный убивать лишь потому, что вкусил крови и теперь знает простую дорогу решения всех конфликтов.

      На самом деле, это мог быть кто угодно. Это не было Судьбой. Это не было предназначением.

      Джейсон ошибочно называл это удачей. А себя считал не меньше чем сыном Фортуны.

      Всё это было лишь совпадением, но так вышло, что все вокруг упорно искали тайные знаки — доказывая неслучайность произошедшего.

      Труп, изрядно изуродованный местной фауной, тоже был лишь чем-то закономерным. И вовсе не божественным.

      Никаких чудес не бывает.

      И никто не возвращается из мёртвых ради последних наставлений.

      — Джейсон! — окликнул его Грант.

      — Иду, — он закинул рюкзак на плечо.

      Грант был мёртв. Конечно.

      Когда он оборачивается к зеленеющим джунглям, они снова молчат.

      Наверняка, кто-то из местных жителей окликнул другого, а он здесь, поглощённый своими видениями, услышал то, что захотел.

      Как и видел лишь то, что хотел видеть.

      Всё зависит от восприятия, верно?

      Джейсон закрыл дверь и двинулся к вершине холма, всматриваясь в небо. Звёзды разгорались всё ярче. Цикады стрекотали всё громче. Он шёл сквозь дыхание джунглей. Едва заметный. Как ещё один призрак. Не оставляющий по себе ничего, кроме разрушения и запаха крови.

      Один.

      Убивший единственного человека, который мог его понять. Который разделил бы с ним всё это.

      От рыночных отношений к простому бартеру.

      От сложных эмоций к простым.

      На самый низ пирамиды потребностей.

      Научившись ценить то, что было в самом начале. Куда теперь ему двигаться?

      И Джейсон не находит ничего лучше, чем остановиться. Никаких больше неразрешённых конфликтов. Ему этого достаточно. Он сделал, что хотел. И, возможно, у него всё получилось. Что-то получилось.

      Мелкие ветки и палая листва хрустят по его ногами. Ведут его к вершине, откуда такой прекрасный вид. Он в жизни ничего красивее не видел.

      Потому что всё здесь теперь такое умиротворяющее. Безмятежное.

      Ложащееся спокойствием на его плечи.

      Было ли это правильным?

      У него возникла острая потребность в ответах. Желание подвести итоги. Начертить линию на песке. Зацепиться за мысли, норовившие ускользнуть в другое русло.

      Услышать привычный голос, что был рядом всё это время.

      Хорошее время.

      — Но пора заканчивать.

      Да-да, как скажешь, мудила. Хрипло смеётся Ваас.

      Потому что у него есть антидот в обойме. Такое дешёвое лекарство.

      Так был ли он достаточно бесстрашен, чтобы принять его?

      Ведь ждал так долго.

      Ведь ждал этого почти всю свою жизнь.

      Сухого щелчка взведённого курка у своего виска.