Тихонько пиликает входная дверь, и Лея, задремавшая в бесформенном кресле-мешке под тонкозвучные мотивы индиктроники, дёргается. Вытягивает ноги, стряхивая морозное оцепенение, накрывшее её вдруг (и уже привычно), и прислушивается. Сквозь рок-балладу о невозвращении из пустоты до неё долетают обрывки родительских разговоров. С кем-то. Но слушать теперь их уже не так интересно, как в детстве: они всё об одном.

— Она не разговаривает!

Когда мама с отчаянной яростью озвучивает это уже в который (сотый? тысячный? — Лея сбилась со счёту ещё во время пребывания в реабилитационном центре на территории бывшей Швейцарии) раз, Лея закатывает глаза, легонько стукаясь макушкой о металлическую стенку, чуть более плотную, чем тонкие, как из жести, перегородки в клинике. 

— Она не разговаривает с нами, а не совсем не говорит, Ханна. Это немного разные вещи. Кроме того, доброго утра, как минимум, она нам желает.

— Ты повторяешься. Придумай что-нибудь поудачней.

Не нужно выходить в кухню, чтобы видеть, как мама, маленькая, худенькая, выворачивается из-под жёсткой отцовской руки и, обняв себя за локти, пристраивается у кофеварки. А отец, растерянно сжав в кулаке воздух, с мягкой улыбкой делает шаг навстречу:

— Я тебя люблю…

В голосе отца столько же горечи, сколько терпения. В квартире на мгновение воцаряется умиротворяющая тишина. Она совпадает с дрожащим позвякиванием электроксилофона, и мигрень, уже будто забившая уши ватой, ударяет в виски. Лея кривится и утомлённо массирует их прохладными пальцами. Головная боль не проходит вот уже полтора месяца. 

А ведь её убеждали, что импланты нового поколения, L3, не имеют побочек.

И точно не закоротят.

— Она не совсем не разговаривает, Дэвид. Просто отмалчивается, когда мы её спрашиваем о планах.

Это отец объясняет уже гостю, но его хрипловатый густой голос, как всегда спокойный, глохнет в грохоте кофеварки. Едва различимый ванильно-молочный аромат соевого кофе соблазнительно щекочет обоняние.

Её даже не пытаются позвать: знают — не выйдет. Потому что чтобы выйти, нужно собраться с силами, духом и совестью, улыбнуться и сказать, что будет дальше: завтра, послезавтра, потом… 

Но Лея всё ещё существует в плотном коконе беззвучия и капельниц палаты с видом на горы, где не было никакого завтра — только сегодня. Каждый день — одинаковое: бегство от зубастого червя. Так обзывал их сеансы Николас Шнейдер, когда Леиному голосу, плачу, стону, удалось наконец пробиться сквозь немоту. 

Лея тускло усмехается и думает, что от зубастого червя не убежать, если он устроил себе уютное гнёздышко среди множества песчинок мыслей и даже не знает, что от него кто-то бежит.

— Поговори, может, ты с ней? — выдыхает отец, когда кофеварка выстреливает щелчком.

— Я?

— Да, ты! — вдруг оживляется мать и даже, кажется, начинает хлопать дверцами шкафчиков в поисках чего-нибудь повкусней. — Мы родители. А ты… Друг. К тому же, наша вина, мы не всегда были рядом, пока она росла. А теперь наше присутствие её тяготит.

Мама зрит в корень — и от этого становится жарко до пятен на коже. Родители и вправду теперь никогда не выходят на дежурство вместе — только по очереди. Как будто боятся, что Лея станет слоняться по пустой квартире, постукивая в тонкие переборки, что ночами станет заваривать крепкий отцовский чай и, кутаясь в одеяло, воробушком восседать на барном стуле и глядеть в окно на человейник очередной станции. Такой же, как все остальные.

Боятся, что Лея останется в квартире одна. 

А она ведь, на секундочку, лейтенант первого ранга, офицер Альянса…

Была им.

В полуприкрытую дверь стучат едва слышно, тихо ровно настолько, чтобы привлечь внимание Леи, но не потревожить мигрень.

— Разрешите, лейтенант первого ранга Шепард?

Теперь-то Лея узнаёт этот бодрый гулкий голос без труда и, едва ли не подпрыгнув на месте до лёгкого головокружения, поднимается открыть. Пульт искать нет ни желания, ни времени, ни смысла (всё равно потеряется, и ей придётся вставать до двери и обратно). Когда дверь пиликает от лёгкого касания и отъезжает вправо, Лея пятится к кровати, пропуская Дэвида Андерсона в комнату.  

— Андерсон!

На расстёгнутом не по уставу воротнике синей форменной рубашки золотисто поблескивает широкая полоса, и Лея впервые за долгое время улыбается без усилий. Андерсон приподнимает уголки в ответ, чуть склонив голову, и лучики морщинок разбегаются в разные стороны от уголков его глаз — теперь все улыбаются, когда Лея зовёт их по имени — и с плохо скрываемой неловкостью потирает обритые почти под ноль тёмные волосы. 

— Проходи.

Кивком головы Лея приглашает его или бухнуться в кресло-мешок, или присесть на кресло за рабочим столом, заранее предполагая, что он выберет. Угадывает. И пока Андерсон поудобнее разваливается в кресле-мешке, вытягивая ноги, Лея усаживается на кровать в позу лотоса и украдкой разглядывает его. 

На самом деле, Дэвид Андерсон мало изменился с тех пор, как навещал её во время реабилитации, но выглядит совсем по-другому. Не то свет, не то стены дома, не то торжественно поблескивающие золотые петлички, ещё не покоцанные службой, не то взгляд, спокойный, без преувеличенной тревоги и сожаления, каким на неё смотрят многие — но Дэвид кажется роднее. 

Роднее всех родных, как бы кощунственно это ни звучало, сейчас в мучительном ожидании потягивающих тревожно чашку за чашкой на маленькой кухне.

От этой мысли становится не по себе, и Лея опускает голову, рассеянно пощёлкивая чехлом от наушников. 

Андерсон с поскрипыванием усаживается в кресло поглубже и постукивает кончиками пальцев по полу. Ему в руку попадается наушник, маленькая чёрная раковинка, и он, хмыкнув, подбирает его. Андресон хмурится, вслушиваясь в приглушённые пульсации, прежде чем Лее удаётся отключить музыку на инструметроне. Она вскидывает голову, придушивая в себе испуганный вздох, но Андресон не глядит осуждающе. Просто качает головой и подбрасывает наушник в руке.

— Вас можно поздравить с новым званием, капитан Андерсон? – с дружелюбной усмешкой бросает Лея как бы между прочим, выкручивая фаланги пальцев. 

— Спасибо, — кротким кивком отзывается Андерсон. — Ходят слухи, тебя тоже скоро можно будет поздравлять с повышением.

Лея раздражённо – и уже привычно – фыркает и на едва приподнятые брови Андерсона коротко мотает головой. Несмелый взгляд, брошенный из-под бровей, снова опускается на пальцы. Подушечки теперь гладкие, ногти практически ровные, если не считать давнего изгиба на когда-то отбитом указательном — ни песчинки под кожей, ни зарубцевавшейся царапинки, ни пятна от чистки оружия, ни затёршейся мозоли. 

Ни отпечатка кровавого песка и белого солнца Акузы. 

Ни следа тяжёлой службы — той, за какую положено награждать. 

Лея Шепард наград не заслужила: она это знает. Ни ордена, подобного тому, какой стыдливо прятал в самом тёмном и пыльном углу своего шкафчика Джеймс, ни внеочередного звания, которое ей обещал Стивен Хакетт, едва навещал её после пересадки имплантов, ни программы повышения квалификации, приглашение на которую висело непрочитанным в почтовике вот уже вторую неделю.

Награждают не тех, кто остался в живых благодаря настоящему герою, не тех, из-за кого осиротели почти пятьдесят семей. 

Лея ведь никогда не хотела держать в руках оружие, не училась стрелять из штурмовой винтовки — она должна была защищать. Вот только не справилась даже с этим. Поэтому теперь матери, жёны, сёстры, отцы, мужья, братья и дети всех тех, кто остался на Акузе, проклинают её. 

Пускай Лея не слышит этих проклятий, она их ощущает, и это травит хуже яда молотильщика. Тот разъедал кожу до самых костей, этот — душу до опустошения.

— Шепард, эй!

Андерсон кидает наушник ей точно в руки, Лея выпадает из оцепенения. 

— Не надо, — сипит она, сжимая руки в кулаки.

— Поздравлять?

— Звания. Звания не надо.

Андерсон с притворным разочарованием поджимает губы и покачивает головой:

— Штаб-лейтенанта тебе в любом случае дадут.

 — За что?

Впервые за долгие месяцы находится смелость и слова, чтобы говорить о новой должности. Пускай и сквозь плотно сжатые, как в попытке сдержать рвущуюся прочь боль, зубы, но Лея всё-таки повторяет то, что так долго копилось внутри:

— За что? За то, что я там всех угробила?

На последнем слове голос предательски срывается в сип. Андерсон тяжело вздыхает, и Лея, испуганно потерев шею, поднимает на него помутнившийся вмиг взгляд. Она почти не моргает: расплакаться сейчас совершенно ни к чему. А Андерсон, вопреки ожиданиям, остаётся спокойным. Он не кидается её утешать, не просит прекратить, не умоляет не думать о себе так, не торопится разубеждать. Сперва он внимательно рассматривает её, а потом запрокидывает голову и тускло усмехается собственному размытому отражению в тёмном металле перегородки. 

— Я тебе так скажу: пока дослужился до капитана, успел понять многое о нашей службе. В том числе и то, что в таких ситуациях не бывает виноватых

— Я там была, Андерсон, — вскидывает голову Лея, проглатывая всхлип. — Я. Там. Была.

— Прости. Хотел выразиться по-другому: если бы ты была виновна, разве тебя бы наградили?

Лея протяжно (и на удивление ровно) вздыхает. Этот вопрос мучает её без малого полгода — и теперь кажется таким же философски-вечным, как «быть или не быть», «кто управляет случайностями» и «бесконечна ли Вселенная».

— Не знаю, — признаётся она, и голос почти не дрожит. — Не… Я уже ничего не знаю, Дэвид. Мне… Говорили, что моей вины нет. Но я там была. Я знаю, что всё… Могло сложиться по-другому. Я могла сделать больше. Кто бы что ни говорил. Я ведь почему-то жива, а другие — нет.

— Ты никогда не найдёшь на этот вопрос ответа.

— Мне это тоже говорили, — угрюмо кивает Лея, — просто… Я не хочу. Не хочу это переживать, не хочу это помнить.

— Я знаю. Знаю так же, что ты не сможешь спрятаться вечно.

— Почему нет? — Лея неловко спускает ноги с кровати и, растерев ладонями лицо, взмахивает руками. — Смогу. Уйду в лабораторию, как изначально и планировала. Буду анализировать, вести расчёты, строить алгоритмы… Не знаю… Исследовать природу молотильщиков!

Андерсон заинтересованно подаётся вперёд, многозначительно поднимая палец:

— Вот именно. Ты не знаешь. Ты уже попробовала эту жизнь, Лея. Ты по-другому не сумеешь.

— Но почему бы не попытаться? 

Лея пожимает плечами, но уверенность тает в воздухе, слабеет, как запах кофе, который нервно допивают родители в кухне. В затылке, там, где этот проклятый имплант нового поколения, назойливо зудит признание правоты Андерсона. В которую Лее не хочется верить.

Но правда в том, что она — биотик. А на них на гражданке всегда будут смотреть с подозрением, всегда будут сторониться.

Правда в том, что она — биотик, единственный выживший в кровавой бане в песках Акузы, где планируют поставить мемориал. Как только там станет безопасно, разумеется.

Правда в том, что она — биотик, импланты которого посчитали закоротившими в момент катастрофы.

И все, с кем она будет работать, начнут задавать вопросы. Не вслух, скорее всего, но хуже — про себя: «Не закоротят ли её импланты в неподходящий момент? И закоротило ли их в самом деле, или она просто опьянела от силы и уничтожила всех?» Даже если им сверху прикажут забыть обо всём и действовать, не забудут, не станут действовать.

Лее Шепард из Альянса уже не выйти.

Лея подтягивает колени к груди, а Андерсон понимающе — как будто прочитал мысли! — посмеивается:

— Думаю, ты и сама понимаешь, почему… С этого не соскочить, думаешь, я не пытался? Не пытался устроить себе нормальную, человеческую жизнь?

— И что вышло?

Лея знает ответ. Мама сотни, а то и тысячи раз рассказывала, что им с отцом повезло встретить друг друга в Альянсе, потому что люди с гражданки и люди с Альянса живут на разных планетах. Зачастую, к сожалению, в прямом смысле этого слова. Лея знает, что Андерсону сочувствие не нужно, уже — нет: прошло слишком много лет с его развода. Поэтому, приподняв брови, посмеивается, когда Андерсон немногословно хлопает по новеньким погонам на плечах.

— Так что вперёд, без-пяти-минут-штаб-лейтенант Шепард! 

Звание рядом с фамилией, как биотика с взрывчатым веществом, не сочетаются — оглушают Лею на мгновение, огненным ливнем окатывают с головы до пят. 

— Надеюсь, тебя не послали они? — с подозрением щурится Лея и ныряет в инструментрон.

Помеченное непрочитанным, на незакрытой корпоративной почте всё ещё висит письмо с тремя восклицательными знаками — его бы посчитать за спам. Но сине-белая эмблема Альянса не позволяет. Лея растягивает письмо на голо-экране и разворачивает к Андерсону. Белые буквы едва заметны в голубоватом свете комнаты.

— Что это? — морщится Андерсон, вчитываясь.

— Приглашение, — коротко фыркает Лея и сворачивает письмо. — На программу. Ты знаешь, какую.

— Понятия не имею…

— Эн-семь.

С протяжным вздохом Андресон откидывается в кресле назад, упираясь затылком в переборку. «Не знал», — понимает Лея. Озябшие пальцы ныряют в карманы спортивных штанов.

— Звучит плохо, — наконец констатирует она, когда молчание начинает затягиваться.

Голос неуверенно сипит.

— Думаю, ты заслужила, — выдыхает наконец Андерсон, но подниматься не торопится.

Лея скептически вскидывает бровь. Она знает об этой программе больше, чем может полагать Дэвид Андерсон: не только потому что после получения письма она облазила все форумы в сети и даркнете и выяснила, что участники программы дают подписку о неразглашении, но и потому что Джеймс Шепард, “Первый”, герой Элизиума, участник Скиллианского блица, мечтал попасть в программу N7 и стать универсальным бойцом, но его первое резюме завернули.

Второе отправить он не успел.

Лея рассерженно растёрла ладонью налившийся тяжестью кончик носа и поморщилась. 

Джеймс Шепард не смог попасть на N7, а её, случайную выжившую на Акузе, приглашают туда.

Это нелепость.

— Всё очень даже логично, — отзывается Андерсон, ёрзая в кресле. Кажется, Лея озвучила свои сомнения вслух. — Суть программы N7 — в выживании.

Внутри Леи в момент обрывается что-то, бьётся на тысячи осколков и звенит-звенит-звенит: звенит сиреной, звенит спасательным сигналом, звенит приборами в клинике, звенит выстрелами на похоронах, звенит обвинениями осиротевших семей. Лея торопится заткнуть уши космическими перезвонами ксилофона. 

— Они издеваются? — голос предательски дрожит и Лея хватает ртом воздух. — Издеваются, да?

— Лея…

Лея не слышит Андерсона — она в полумиге от того, чтобы не зарыдать — но заставляет себя проглотить тугой ком, перекрывший дыхание, и продолжить слушать, подняв голову. По губам Андерсона пробегает несмелая улыбка, которую он торопится спрятать, сдвигая брови к переносице.

— Такое предложение делается однажды в жизни, Лея. Я не буду говорить, что ты пожалеешь, если не воспользуешься шансом — это смешно, да и неправдоподобно. Но я точно знаю, что я не стал бы тем, кем я стал, без N7. 

— Отличным бойцом и надёжным другом? — шмыгнув носом, усмехается Лея.

— И это тоже. 

— Но… Выживать?..

— N7 — это непросто объяснить. Я… Рос в этом. Тогда идея этой программы только-только обкатывалась и, возможно, была не той, что сейчас. Но я могу сказать, что N7…

— Можешь? — ловит его на слове Лея и со смешком заговорщицки подаётся вперёд: — А как же подписка о неразглашении?

— А ты, я смотрю, времени даром не теряла. Значит, что-то тебя зацепило, да?

— Ты хотел рассказать, о чём программа эн-семь.

— О борьбе. 

Лея закатывает глаза, а Дэвид Андерсон раскатисто смеётся, так что его эхо его гогота дрожью прокатывается по переборкам. Где-то на кухне подрываются с места мать с отцом.

— N7 — программа, суть которой одним словом можно описать именно так. Борьба. Преодоление. Мне пришлось изрядно потаскать свой организм и психику, чтобы запомниться Джону Гриссому. Но в конце концов, каждая капля пота себя оправдала.

Лея с деланной брезгливостью морщит нос, и Андерсон снова смеётся, а она — вместе с ним. Отсмеявшись, Лея откашливается, поправляет воротник топа и качает головой:

— И всё-таки с меня хватит… Выживать.

Андерсон? уперевшись руками в колени, поднимается и спокойно пожимает плечами. Как пожелаешь, Шепард, — его вечный ответ, потому что он ей не командир и не родитель. Надёжный друг семьи, который исполняет свои обязанности безукоризненно. Пожалуй, он даже представить себе не может, насколько Лея ему благодарна…

— Андресон! — окликает она его у самой двери, за мгновение до прикосновения к центру управления; он оборачивается, едва приподняв брови. — Спасибо…

— Не за что, Шепард, — Андерсон растерянно приглаживает обритую голову (Лея без труда воображает, как волоски щекочут ладонь) и дёргает уголком губ: — И всё-таки ты подумай, Лея… В конце концов, некоторые говорят, что лучшее средство от сожалений — запах пороха.

Панель управления откликается тонким пиликаньем, дверь с шипением сдвигается в сторону — Лея укоризненно вздыхает:

— Нельзя чинить менталку, пока перебираешь ствол.

— Думаю, половина Альянса с тобой не согласится. 

— А другая?..

— А другая продолжит молча сходить с ума под свист оружия, — Дэвид Андерсон подмигивает ей, придерживая дверь, чтобы не захлопнулась. — На службе не найти нормальных, Лея. Как ни старайся. Война или служба, смерти или рутинный долг так или иначе отпечатываются на человеке. И там, где на гражданке от него могут шарахаться, в Альянсе ему протянут руку. 

— Ты так веришь в Альянс… 

Лея снова усаживается на кровати в позу лотоса, Андерсон обречённо покачивает головой:

— Я верю в то, что быть частью Альянса — иметь возможность хоть что-нибудь изменить. Выздоравливай, Лея.

Стоит двери за Андерсоном плотно закрыться, Лея падает на кровать, раскинув руки и ноги в стороны, и долго смотрит в мутный потолок. Так много она не разговаривала давно, и впервые по телу проносится физическое утомление, как после хорошего кардио. Даже мышцы приятно ломит.

Мама коварно подсылает отца позвать Лею к ужину, и Лея — о чудо! — соглашается. Она с наслаждением по маленьким кусочкам жуёт наспех приготовленную мамой запеканку и смотрит на родителей. Счастливых, спокойных, уверенных друг в друге и в завтрашнем дне родителей. За плечами у каждого — не одна операция, на груди у каждого — не одна медаль. Может быть, Андерсон прав и ей в самом деле место здесь, в Альянсе? 

В конце концов, её воспитали военные; в конце концов, её баюкали корабли…

В конце концов, ей снова и снова снится космос, бескрайний, манящий, неисследованный — голубовато-чёрный космос… И форма в тон ему. 

Лея Шепард подскакивает посреди ночи на кровати, сон слетает в сторону. Неоновые угловатые цифры инструментрона сообщают, что сейчас два часа ночи по местному времени. Что ж — пожимает плечами Лея, вводя код-пароль, — самое время дать ответ Альянсу.

Над формулировками Лея не думает долго: в Альянсе ценят действия, не слова.

Просто коротко пишет: «Согласна, какие документы предоставить?»

Письмо улетает, а Лея падает обратно на кровать и удовлетворённо прикрывает глаза.

Может быть, Андерсон прав и она пожалеет о своём решении, а может быть, это то, что сделать должно.

Во всяком случае, Джеймс Шепард хотел оказаться в N7…