Труд утомил, не упомнить, как начатый:

Глазу приелись на шляпке цветы,

И неестественно выгнутых пальчиков

Гложет явленье больной красоты.

Будто живые глаза — ну не чудо ли? —

Так любознательно смотрят на мир,

Но в кружевах и оборках причудливых

Прячется хитрый на бедрах шарнир.

Стало кошмаром, что делал он сказкою:

Кукла, чуть голову набок склонив,

Ждёт изъявления воли неласковой,

Ужасы горя чужого забыв.

Нету свободы, но есть осознание,

Будто спокойствие, только тоска:

Кукла живёт нездоровым вниманием

От человека, что куклу создал.

Так раздражает, до бешенной ярости,

Мертвых глазёнок скучающий взгляд:

Страсти могила, насмешка над старостью,

Напоминанье, что все было зря.

Так и забылся, и памяти мнимые

Счастья мгновенья блеснули в глазах,

Куклу позвал по чужому по имени

И покатилась по коже слеза.

Ручки шарнирной движенье неловкое

Легким касаньем толкает во мрак,

Взгляд исподлобья, как будто с издёвкою…

Слишком похоже и слишком не так.

Только моргнул, её тело — не верится! —

Ломаной массой лежит подле ног,

Белыми кожи осколками щерится

Криво изрезанный бархат чулок.

Призрака горечь, годами томимая,

Травит как яд, никого не щадит:

Мучает мастера боль нестерпимая

В точно таком же расколе в груди.

Знал, что с него за настойчивость станется,

Боги жестокие внемлют мольбам —

Тех, кто погибших забыть не пытается,

Смертью души покарает судьба.