До выхода на сцену оставалось около десяти минут. Дазай, не имевший привычки торопиться, вышел в коридор следом за гримером. Дойти до кулис — всего около трех минут. Это время можно было растянуть и даже прийти ровно к началу второго акта, где он должен был впервые появиться. Можно было даже задержаться у зеркала, чтобы оценить себя в полный рост — в костюме аристократа восемнадцатого века Дазай себе вполне нравился, хотя в нем было не слишком удобно и жарко — на легкую сорочку надевался камзол, а сверху жюстокор из плотной темно-синей ткани. Костюм был тщательно расшит, сидел плотно и не давал слишком свободно двигаться. В узких кюлотах, подчеркивающих бедра, тоже было не так уж комфортно. Дазай был благодарен костюмерам хотя бы за то, что на его обуви каблук был совсем маленьким.

      За своей спиной в отражении он видел коридор, ведущий к запасной лестнице, поэтому в нем было намного меньше света. Не сразу можно было заметить, как открывается обычно закрытая дверь. Но когда кто-то начал приближаться, Дазай сразу это понял и развернулся.

      Некто тут же рванул за угол и помчался в сторону сцены. Дазай даже не успел как следует его рассмотреть, но бросился за ним. А оказавшись у входа в закулисы, понял, что окончательно потерял незнакомца из виду. Сердце гулко билось, разгоняя по организму адреналин, а после — едкое беспокойство. Кем был тот парень и почему так резко начал убегать? Дазая водили за нос вполне умело. Его! Человека, привыкшего держать все в своих руках! Он перевел дыхание и тут же заметил боковым зрением Озаки. Она подошла к нему, строго нахмурилась.

      — Все в порядке?

      Дазай натянул на лицо беззаботную улыбку и прошептал в ответ:

      — Побоялся опоздать к своему выходу.

      Она окинула его еще одним взглядом, потом все-таки смягчилась.

      — Советую тебе взять несколько дней отгула. В последнее время ты очень много работаешь.

      — Благодарю за беспокойство, я в полном порядке, — Дазай поправил кружевные манжеты, надеясь, что жест не будет выглядеть слишком нервно.

      К его радости, Озаки предпочла не приставать и кивнула, прежде чем пойти дальше. Тогда Дазай переключил все внимание на сцену и постарался сосредоточиться на работе. Всего через пару реплик будет его выход, и он должен появиться перед зрителями во всей своей красе, запирая подальше от их глаз смесь тянущего беспокойства и раздражения, которое неприятно зудело в груди.

      Набрав в легкие воздуха, Дазай шагнул на сцену и моментально превратился в утонченного избалованного французского аристократа, которого совсем не волнуют заботы обычных людей и всего остального мира. Лишь прекрасная непреступная дама, которую он так отчаянно пытается получить — не из любви, а из желания доказать свое превосходство. Слова и жесты Дазая, выученные досконально и ставшие своими собственными, скрывали его интерес к аудитории, который загорелся еще ярче, стоило заметить на самом крайнем к выходу месте Достоевского.

      Чуть позже, оставленный остальными персонажами, юный аристократ начал свой монолог, обращающийся с риторическими вопросами к зрителям. Свет софита скрывал в темноте декорации за его спиной — оставалось видно одни тусклые огоньки подвешенных на тросы кованных фонарей. Откуда-то оттуда доносился едва уловимый запах керосина, вызывающий паранойю. На сцене использовались электрические фонари с имитацией огня внутри. Дазай едва не сбился от внезапного осознания, и его взгляд все чаще начал останавливаться на одном конкретном человеке, пока тот наконец не встал, чтобы покинуть зал.

      Дыхание смерти заставляло волоски на затылке шевелиться.

      Но вдруг это было всего лишь игрой его воображения, которое чересчур разыгралось под влиянием коварной паранойи? Дазай не мог поддаться и сорвать спектакль — он будет играть до самого конца, а если что-то пойдет не так — обязательно обыграет и это, превратив в часть спектакля.

      Тонкая убежденность в безосновательности собственного беспокойства моментально рухнула, когда из-за кулис сильным поставленным голосом донеслось импровизационное:

      — Monsieur, скорее, при дворе случилась беда!

      Дазай, прерванный на середине предложения, импульсивно прижал обе руки к груди, показывая свою обеспокоенность. Он и вправду растерялся на доли секунды, однако быстро отвесил зрителям поклон и скрылся со сцены.

      Внезапно раздался громкий лязг и фонари упали на деревянную сцену. Разлитый керосин моментально вспыхнул огнем, который быстро начал распространяться на занавесы и декорации. Дазай успел мельком обернуться, прежде чем Достоевский быстро схватил его за руку и поволок прочь. За спиной слышались крики и вой пожарной сигнализации. Всего за несколько секунд спектакль был сорван, и все вокруг захватил слепой хаос. Дым, стремительно наполнивший зал, начал проникать и в коридоры, мешая видимости. Сначала на пути часто попадались другие сотрудники театра, потом их стало меньше. Это напоминало блуждания по лабиринту, в котором с каждой минутой все сложнее ориентироваться. Все лестницы, на которые можно было выйти, уже были наполнены дымом. Его оказалось настолько много, что, вероятно, очагов было несколько. Дазай не успел произнести догадку вслух — Достоевский его опередил:

      — Он поджег запасные лестницы, но не все. Видимо, не успел.

      Поняв, куда его ведут, Дазай засопротивлялся.

      — Нам нужно поймать его, пока он не сбежал. Почему ты не сделал этого в тот момент, когда он начал обрывать тросы?

      — Я должен был в первую очередь предупредить тебя, — резко ответил Достоевский, сжимая руку сильнее. — Нам нужно уходить, полиция о нем позаботится.

      Дазай, раздраженно скрипя зубами, продолжил петлять с ним по узким коридорам, зажимая нос и рот рукавом. На мгновение его даже охватило мыслью о том, что Достоевский решил воспользоваться моментом и отомстить ему сейчас, но они забежали в грим-уборную по пути, чтобы забрать телефон и ключи. Дазай начал судорожно вспоминать планировку служебной части театра, пытаясь понять, каким образом зачинщик пожара может выбраться из здания незамеченным. Он был уверен в том, что этот человек прекрасно ориентируется здесь. Скорее всего, им уже не удастся найти его.

      Внезапно Дазай, осененный догадкой, торопливо сообщил:

      — Нам нужно выйти на крышу.

      Достоевский не стал задавать лишних вопросов, и уже совсем скоро они начали подниматься наверх. В здании театра было всего пять наземных этажей, поэтому путь до ближайшего выхода на крышу оказался совсем недолгим. На двери висел сломанный замок, потому выйти на улицу получилось сразу. Дазай тут же вдохнул свежий воздух и снял с себя неудобное верхнее платье, небрежно бросая его и попутно расстегивая камзол. Достоевский закашлялся и ухватился рукой за стену. Кругом раздавался шум пожара и вой машин скорой помощи. Пожарные тоже были на месте и во всю работали. Дазай осмотрелся, и его внимание привлекла вовсе не суматоха. Он искал другое.

      С одной стороны от театра располагалось высокое здание, почти в самый притык. Одно из его окон, ведущее в маленькое складское помещение, было красноречиво открыто. Дазай тут же рванул к нему, и Достоевский попытался его остановить, слабо хватая за руку. Этого оказалось достаточно, чтобы разум прояснился. Верно. Нет смысла продолжать эту погоню — поджигатель давно уже скрылся.

      Куда важнее на данный момент был Достоевский, который явно чувствовал себя дурно и никак не мог прийти в себя в отличие от Дазая. Его лицо было совсем бледным, и он едва стоял на ногах, потому Дазай на всякий случай закинул чужую руку на свои плечи и подхватил покрепче.

      — Я могу стоять, — Достоевский хотел добавить что-то еще, но тут же закашлялся.

      — Нам нужно добраться до передней части здания, чтобы нас заметили.

      Дазай решил не дожидаться ответа и повел его в сторону лестницы, ведущей на вторую половину крыши, что располагалась выше. Он надеялся, что Достоевский не так плох и сможет подняться. Ему самому было дурно, но останавливаться нельзя.

      Позже, сидя на скамейке возле машины скорой, Дазай смог облегченно выдохнуть. И Достоевский, которому тоже оказали помощь, находился под боком. Им повезло легко отделаться только потому, что он быстро среагировал. В помещении еще находились люди, пожар продолжал охватывать здание, и Дазаю хотелось как можно скорее покинуть это место. Не хватало еще, чтобы полиция решила прямо сейчас устроить допрос. Все было как в кошмарном сне или фильме-катастрофе, когда из здания начали выносить бессознательных или уже мертвых людей. Но в этот момент Дазаю было все равно — он наблюдал за происходящим, как за чем-то нереальным, и даже не думал о том, что будет, когда настанет осознание.

      — Я отвезу тебя домой.

      Достоевский, который тоже находился в задумчивости, отреагировал не сразу.

      — Нет. Ты явно не в состоянии ехать.

      — Я уже в порядке, — Дазай встал и подошел к фельдшеру, чтобы решить формальные вопросы.

      Боковым зрением он увидел Мори и даже услышал его ругань по телефону. Некоторые из коллег тоже находились там. Что случилось с остальными, Дазай старался не думать. Необходимо убраться отсюда и желательно вместе с не таким уж ненавистным Достоевским. Тот ведь ему сегодня спас жизнь.

***

      — Спасибо, что успел вовремя, — Дазай, помывшийся и переодетый в запасную одежду, что лежала у него в машине, устроился на угловом диване с кружкой кофе по-ирландски.

      Они приехали к Достоевскому и остались у него, потому что решили, что так будет безопаснее. К этому аргументу добавилось и заявление о том, что за состоянием Достоевского лучше присмотреть, как бы тот не отнекивался. Дазай даже не сразу понял, что со стороны выглядит как человек, усиленно пытающийся очистить свою совесть, поэтому поспешил заверить, что уедет едва Достоевский захочет. Потом постарался на этом не зацикливаться. Да, он очень виноват и теперь еще обязан жизнью, но в нем поселилось и искреннее беспокойство об этом человеке.

      — Было бы неприятно, если бы тебе разбили голову.

      Достоевский уже выглядел лучше, хоть и устало, поэтому даже чуть заметно улыбнулся. Или все дело было в том, что и в его кофе был добавлен виски. Дазай об этом даже не думал, наслаждаясь возможностью побыть в тишине и отдохнуть. Правда, их проблемы сами собой растворяться не собирались.

      — Особенно было бы неприятно мне, — Дазай отпил немного из кружки. — Зато теперь мы знаем, что кому-то хватает сил ненавидеть нас обоих так сильно.

      — Мне это даже немного льстит.

      — Если будешь так говорить, я решу, что соперничество со мной тебе не льстит, и начну ревновать.

      — Ты — это совсем другое дело, — Достоевский спрятал легкую улыбку за своей кружкой и признался: — Мне не особо хотелось бы, чтобы ты ненавидел меня или около того. Я хоть и испытывал всю жизнь проблемы с социализацией, сцена была для меня мечтой. Потому что именно там я мог надеть на себя образ кого-то другого и почувствовать себя смелее, скрываясь за ним. Наверное, это немного странная мотивация, но в итоге актерство помогло мне стать увереннее в себе и в обычной жизни. Люди на сцене всегда меня восхищали своей способностью умело менять маски и вызывать у публики различные эмоции, и я их всегда уважал. Даже таких зазнаек, как ты.

      — Поэтому ты лишь на словах пытался мне угрожать, — догадался Дазай, чувствуя себя ужасно глупо. — И весь твой образ холодного конкурента тоже был игрой.

      — Да, именно так.

      — Могу ли я поздравить тебя с мастерской игрой? Я ведь тебе поверил. Даже слишком.

      Достоевский мягко усмехнулся и кивнул ему в знак благодарности за похвалу. На душе Дазая стало немного светлее и легче не только от самого факта, что кто-то доверил ему свои чувства, — это откровение позволило окончательно отпустить негативные чувства по отношению к Достоевскому. Правда, это не отменяло всей отвратительности его прошлых мыслей и поступков.

      — Ты на самом деле не совсем потерян для этого общества, — заявил Достоевский, когда молчание между ними затянулось. — Я и вправду тебя не знал и не скажу, что узнал, но ты точно не самый ужасный человек в мире. С тобой даже можно иногда нормально поговорить.

      — Спасибо.

      — Но я все еще не простил тебя.

      Дазай наигранно закатил глаза и с такой же наигранной обидой продолжил пить кофе, делая вид, что не намерен больше разговаривать. Это продлилось совсем недолго, и вскоре разговор возобновился уже на совсем отвлеченную тему.

      Проговорить почти всю ночь с Достоевским оказалось приятно, да и днем у них была возможность выспаться. Никто так и не позвонил, и Дазай начал собираться домой ближе к вечеру. Все же, некоторые вопросы нужно было разрешить. Дазай благодарил вселенную хотя бы за то, что в тот день сильно опаздывал и забыл сумку с документами, наличкой и картами в машине.

      — Если он снова объявится, сразу сообщи, — попросил Дазай, когда уже выходил из квартиры.

      Достоевский остановился напротив него. Он о чем-то думал, и на его лице отражалась едва заметная взволнованность.

      — Конечно, ты тоже. И…

      Для Дазая стало потрясающей неожиданностью то, что Достоевский, наклонившись ближе, решительно поцеловал его в губы. Это было приятно и до дрожи волнующе, как будто раньше Дазая никто не целовал. Он даже не сразу сообразил ответить на это и, когда Достоевский отстранился, понял, что хотел бы продлить этот поцелуй. В нем было что-то особенное, заставляющее сердце радостно и мечтательно биться. Хотя, вроде как, Дазай все время невинно засматривался на мужчин, не переходя к чему-то большему. Возможно, причина волнения была именно в этом.

      — Скоро увидимся, — совсем тихо произнес Достоевский, отходя назад.

      Дазай нашел в себе силы на короткий кивок и поспешил спуститься вниз. Когда он оказался на свежем воздухе, сердце все еще волнительно билось, словно предвкушая что-то, и даже ветер не помогал унять эти чувства. Достоевский ведь до сих пор не простил ему свою сломанную лодыжку, их отношения едва наладились, и в мыслях Дазая совсем не укладывался поцелуй. Можно это считать капризным порывом, прощением или выражением чувств? Думал ли Достоевский о том, что Дазай мог отреагировать негативно? И было ли ему все равно?

      Они повели себя как пугливые и неуверенные в себе подростки, влюбившись первый раз, — один специально не оставил шансов для ответа, а другой и рад был поспешно сбежать.

      Желание вернуться обратно и все выяснить было сильным, и Дазай стремительно поборол его — ему нужно время, чтобы остыть, все обдумать. И, конечно, нельзя было забывать о делах, которые после пожара в театре навалились на них обоих с головой.

      Всю дорогу до дома Дазай прокручивал в голове поцелуй и вспоминал тепло чужих губ. Он думал, что у Достоевского они должны быть холодными, но этот человек все больше и больше начинал казаться ему мягким, по-своему уютным. Они знакомы так давно, а сейчас начали сближаться, и Дазай ни чуть не жалел об этом — ему нравилось происходящее. Даже слишком, что не очень вязалось с его нравом.

***

      В темном помещении приходилось напрягать глаза, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть, и тяжелое дыхание слышалось очень четко. Было неприятно душно, холодно. Влажно. Пахло тошнотворно — застоялой водой, пылью, и отдаленно доходило зловоние канализации. В этот подвал спускались исключительно рабочие, но так редко, что шанс нарваться на кого-нибудь стремился к нулю.

      Дазаю это шло на руку.

      Дубликат ключей у него был давно — сделанный втихую на всякий случай. Какой, Дазай тогда не предполагал, а теперь был благодарен себе из прошлого.

      Внезапно темноту разрезал свет от фонарика на телефоне и больно ударил по глазам неизвестного юноши. Дазай теперь, сорвав с него капюшон, мог спокойно рассматривать чужое лицо, находясь в тени. Раньше он видел этого человека пару раз — паренька выперли с актерского, потому ему пришлось устроиться в театр помощником по установке декораций. Ничего примечательного в нем не было — ни характера, ни отличительной внешности. Лишь нездоровый затравленный взгляд темно-карих глаз.

      — Зачем ты это начал? — Дазай оставался неподвижным, пригвождая парня к стене одним своим тоном — холодным и угрожающим.

      Тот и не мог никуда деться — его руки были крепко подвязаны к прочной трубе. Он вздрогнул и сжался. Взгляд судорожно забегал по темному помещению, потом попытался рассмотреть в темноте Дазая.

      — Я всего исполнитель, — парень облизал пересохшие губы и попытался дышать медленнее.

      — Рассказывай все.

      Дазай не испытывал ни капли жалости к этому человеку даже после такого заявления, ведь по его вине погибли люди, а за этим стояли и преследования, слежка. Поймать виновного тоже вышло лишь потому, что он снова показался — подкараулил Дазая у парковки и попытался напасть с ножом, но не ожидал, что тот окажется достаточно ловким и сильным. Теперь деваться ему было некуда. Совсем.

      — Это все ты виноват! — вдруг резко выкрикнул парень, дергаясь и натягивая веревки. — Ты даже не видишь, что происходит вокруг! Ко мне обратился человек, которого из-за тебя выперли. А потом, вместо того, чтобы вернуть обратно, взяли этого Достоевского.

      Понять, о ком идет речь, получилось не сразу. Дазай не утруждал себя запоминанием ненужных лиц и информации о них. Наконец в воспоминаниях замаячил бывший коллега, с которым были натянутые отношения. Тогда у них случился небольшой конфликт, повлекший увольнение. Дазай тогда сильно постарался, чтобы и его следом не отправили, поэтому для него все пошло гладко. Надо же! Он ведь и не подумал бы, что кто-то может оказаться таким злопамятным, чтобы не только ему отомстить, но и использовать для этого совершенно непричастного Достоевского.

      — Где он?

      Парень, находившийся на грани истерики, злобно улыбнулся. Можно было ожидать чего угодно, а не следующих слов:

      — Где? Он опустился на социальное дно и едва наскреб денег, чтобы заплатить мне, а несколько недель назад смертельно пострадал в пьяной драке.

      — Пожар — это твоя инициатива?

      — Я решил, что выполню свою работу, даже если он мертв, потому что ты — худшее, что могло произойти с театром. И твой Достоевский не лучше.

      Дазай поджал губы, успокаивая вспыхнувшую в груди ярость. И, когда казалось, снова достиг холодного спокойствия, наотмашь врезал парню в лицо. Когда звук удара стих, послышались тихие стуки капель крови о грязный бетонный пол. Да, Дазай не лучший человек и не тот, кому можно осуждать других. Он самый первый эгоист, но никогда бы не позволил себе пойти на убийства людей ради своей цели. И за последние месяцы его отношение к окружающим начало меняться под давлением совести.

      — Хорошо, что ты никогда не станешь актером, — процедил Дазай, выключая свет. — Теперь у тебя будет много времени, чтобы понять, почему. Отдыхай.

      Парень что-то остервенело кричал, тем не менее Дазай уже не обращал на него внимание, покидая подвал. Нужно было сделать анонимный звонок в полицию, а сначала — связаться с Достоевским.

***

      Со стороны трудно было сказать, что произошедшее повлияло на Дазая и его отношение к Достоевскому. Они перестали цеплять друг друга, но все их общение на работе ограничивалось дежурными фразами. Вроде как, многие видели, что именно Достоевский увел Дазая со сцены в тот день, и шептались исключительно об этом, ведь других поводов строить сплетни об их дружбе не было. Вообще говорить о них уже стало скучно.

      На самом деле все обстояло не сильно иначе — Дазай и Достоевский правда ограничивали общение работой после того, как поджигателя посадили за решетку, потому что оба не могли решиться на разговор. Это не могло не тяготить. Иногда даже отвлекало на репетициях — им приходилось проводить немало времени вместе из-за новой постановки, на главную роль в которой безоговорочно поставили Достоевского. На этот раз не было никаких обид и гонок за первое место — Дазаю наоборот нравилось наблюдать за его отдачей на репетициях и тем более стоять рядом. Но ему было тоскливо. Он даже не пытался этого отрицать, ведь тогда они значительно сблизились, а теперь вдруг… Может быть, тот поцелуй и стал недоразумением, но и без него рядом с Достоевским было хорошо. Ведь он единственный человек, который восхищал Дазая своей игрой и тем, каким оказался в обычной жизни. Спокойным, уютным, да даже добрым, а вовсе не холодным эгоистом.

      Вероятно, Дазай был недостоин находиться рядом с таким человеком. Раньше бы он не допустил подобных мыслей, а сейчас начал постепенно расклеиваться — все же к хорошему привыкают быстро и терять его из-за собственной глупости не хочется совсем. У Дазая-то и друзей нормальных не было никогда.

      Они случайно пересеклись на улице в конце дня. Лил сильный дождь, и Достоевский задержался на крыльце — не мог решить, как поступить, если нет зонта. Дазай только вышел из здания и не мог не обратить на него внимание.

      — Я могу тебя подвезти. До дома.

      Достоевский растерянно обернулся к нему. Сразу отказа не последовало, да и с согласием он не торопился. На улице, несмотря на середину августа, было довольно прохладно, поэтому не воспользоваться предложением было сложно.

      — Хорошо. Спасибо.

      В машине было намного теплее, а пока они ехали, дождь прекратился. Из-за туч за окном быстро темнело, и выходить куда-то уже не хотелось. Дазай всю дорогу ничего не говорил, краем глаза посматривая на Достоевского. Тот тоже не собирался начинать разговор, просто попрощался, когда машина остановилась недалеко от дома, и вышел.

      Недолго думая, Дазай выскочил следом и быстро догнал его. Хотя он даже не придумал, что будет говорить и делать. Со стороны, наверное, выглядел очень глупо — сначала хотел что-то сказать, потом закрыл рот и бессильно выдохнул, взлохматил волнистые от влажности волосы.

      — Что-то случилось? — Достоевский остановился перед ним и смерил участливым взглядом.

      — Ты знаешь. Мне надоело делать вид, что ничего не произошло.

      — А ты все еще не забыл об этом?

      Дазай старался сохранять ясность ума и выглядеть серьезно, но слова Достоевского задевали раскаленные волнением нервы и заставляли чувствовать отвратительную пустоту.

      — Я не смогу, даже если захочу. Ты о чем-то беспокоишься?

      На лице Достоевского отразилось слишком явное непонимание, и ответ последовал далеко не сразу. Поэтому они молча стояли, пряча глаза друг от друга, как люди, никогда в жизни не говорившие кому-то о своих чувствах.

      — Все эти годы я спокойно жил с этой странной влюбленностью, — Достоевский спрятал руки в карманы. — Просто ты вел себя так, будто я тоже тебе не безразличен, поэтому я не удержался. Это было глупо с моей стороны. Я не буду ничего требовать от тебя. Ты это хотел услышать?

      — Почему ты… так спокойно говоришь об этом?

      — Потому что иначе быть не должно.

      На душе было непривычно странно — разве Дазая когда-нибудь волновали чувства других людей? Волновало то, что он и сам к ним испытывает? Нет, а сейчас все шло совершенно не так. И то, с какой холодной отстраненностью и смирением звучали слова Достоевского, совсем не укладывалось в голове. Наверняка это очередная маска, которую Дазай захотел со всей яростью разбить, ведь однажды он уже увидел его истинную натуру — слишком ранимую и слабую.

      — Я не хочу больше доставлять тебе боль, — Дазай резко схватил Достоевского за руку, вытаскивая ее из кармана. — Я не лучший человек, но дай мне шанс.

      Пальцы Достоевского были холодными и, как оказалось, слегка дрожали. Дазай был уверен, что это вовсе не от холода, и чувственно сжал их. Он никогда не был откровенен с ним просто оттого, что не умел, и вместо этого с вниманием принимал все, чем делился с ним Достоевский.

      — Мне необходимо, чтобы ты был рядом, — Дазай подошел к нему почти вплотную и продолжил тихо говорить, едва касаясь носом виска: — Я действительно боялся, что ты обойдешь меня, потому что ты восхитительный актер. Я признаю это и рад, что могу работать рядом с тобой. У меня никогда не было близких людей, поэтому я веду себя как идиот. Мне понравилось проводить время с тобой, и ты тоже мне нравишься, поэтому…

      Дазай внезапно почувствовал, как на его плечо ложится чужая голова. Такая близость приятно дурманила — от нее становилось спокойно и тепло. И, наверное, это можно было принять за согласие? Спрашивать Дазай не решался, ведь и без того чувствовал себя неловко и глупо — все же, откровения это совсем не его.

      — Мне приятно это слышать, — наконец-то подал голос Достоевский, почти неслышно и продолжая скрывать свое лицо. — И, думаю, я могу простить тебе тот поступок.

      — Спасибо, — Дазай мигом просиял, и его сердце забилось еще быстрее. — Так ты… ну, согласен продолжить наше… общение?

      — Да.

      Не удержавшись, Дазай отпустил его руку и сразу же заключил в крепкие объятия, едва ли не отрывая от земли. Достоевский от такого явно опешил и попытался вырваться.

      — Эй, что ты…

      — Не мешай мне наслаждаться моментом, — Дазай все же успел приподнять его и даже сделать оборот вокруг своей оси.

      Достоевский напряженно вцепился в него, но как только снова оказался на земле, сделал маленький шаг назад, увиливая от попыток повторить эту шалость. Однако Дазай не спешил так быстро сдаваться — эмоций оказалось слишком много, и они требовали выражения.

      — Ты сам его испортишь, если не перестанешь.

      — Тогда, — Дазай обхватил лицо Достоевского руками, обездвиживая, и горящими взглядом посмотрел на него, — тогда прямо сейчас мы едем ужинать куда-нибудь. Нам о многом нужно поговорить.

      — Прямо сейчас?

      — Да, я ведь так и сказал.

      Достоевский постепенно оттаял и даже позволил отвести себя обратно в машину. Он немного замерз, и ему было в радость снова оказаться в теплом салоне. Вовремя, потому что на стекле снова начали появляться капли неприятно моросящего дождика. Дазай завел двигатель, однако прежде чем переключить передачу, мельком взглянул на Достоевского и осторожно взял его за руку. Как бы спрашивая, точно ли тот хочет поехать и все ли хорошо. В ответ почувствовал, как потеплевшие пальцы мягко сжали руку, и заметил на тонких губах едва заметную, но расслабленную улыбку.