Отсвет рыжих языков пламени тонул в черноте волос и плескался в прозрачных сиреневых глазах, словно согревая их. Он был совсем юн, но ему с самого детства этого тепла не хватало. И, возможно, оно было нужно лишь для того, чтобы он мог подарить частичку света окружающим. Такое по-детски трогательное, сияющее изнутри желание… но он ловко раз за разом справлялся. Глядя на него, невозможно было скрыть своего удивления — внезапное и странное заявление интриговало. Его хотелось оставить здесь, не позволить ввязаться в передрягу, которая замаячила на горизонте, но он был достаточно умен, чтобы ему можно было довериться. Пожалуй, даже знал то, чего не могли постигнуть другие люди.

      — Он нередко приходит, — негромко, но уверенно произнес он. — Пока им никто не заинтересовался, я хочу помочь.

      — Живые люди — не игрушки. Ты ведь это понимаешь?

      — Я хочу помочь, — он повторил с нажимом, чтобы желание спорить отпало, и в его взгляде скользнула холодная строгость. — Люди слабые и глупые создания, они верят, что Бог им поможет. Но они глубоко заблуждаются, и моя задача направить их по нужному пути. А он…

      — …он нуждается в большем внимании. Не замечал раньше в тебе желания основательно посвящать себя кому-то. Что такого ты в нем нашел? Должна же быть еще какая-то причина.

      Он замолчал. Взгляд от камина быстро мелькнул в сторону, прячась.

      — Причина одна, и ты о ней знаешь. Не вижу смысла копаться во мне. Главное, что этот мальчишка уникален.

      — В городе и так много местных дураков. Чего же ты за них браться не хочешь?

      — Потому что только он одержим демоном.

***

«Тебе больно идти, тебе трудно дышать,

У тебя вместо сердца — открытая рана,

Но ты все-таки делаешь еще один шаг

Сквозь полынь и терновник к небесам долгожданным»

Fleur — Для того, кто умел верить

      Церковь можно было посетить практически в любое время, но чаще всего Осаму приходил туда под вечер, когда людей не было. В такие часы там обычно тихо, и приятный полумрак, создаваемый свечами, не раздражает. Нет посторонних глаз, и до ушей не доносятся слухи, пропитанные ядовитыми домыслами горожан. Каждый день, когда Осаму оставался наедине с собой, произносимые шепотом молитвы слетали с бледных губ и разносились по пустой церкви, утопали в ее стенах, замолкая. Каждый день одно и то же, выученное еще в детстве наизусть, но такое убаюкивающее душу.

      Осаму зажмурился всего на секунду. Только бы эта душа у него до сих пор была, только бы ее можно было спасти этими молитвами — постоянные мысли, которые временами казались бесполезными. Сколько бы лет он не ходил в это место, ничего не менялось, и жизнь становилась только хуже. В какой момент все эти молитвы перестали иметь вес? Когда черные когтистые руки сжали сердце, не пуская к нему ни капли света, что так настойчиво бился извне с каждой молитвой?

      В этом мире не было Бога — только злые духи, называемые бесами. В их существовании Осаму не сомневался никогда, потому что их тихий шепот слышал за своей спиной, слышал и крики, что яростно заполняли разум, лишая свободы воли. Страшно и больно, но только сказать об этом никому нельзя. Они с ним давно, он с ними на ты с самого детства, он уже почти один из них. Станет после смерти. Осаму мог бы принять свой дар видеть потустороннее, если бы оно не пугало его до дрожи в коленях — в детстве темные духи, зависающие между ветвями деревьев, истошно кричали при каждой новой луне, обращая к ней уродливые зубастые пасти; они будили по ночам, когда хватались маленькими холодными лапками за руки — будто бы цепкие жуки впивались в кожу, и стряхнуть их не получалось; они дышали в спину, переговаривались на своем языке, выбивали из легких воздух и донимали, донимали, донимали…

      Среди них был тот, который ластился словно домашний кот, спал под боком и безмолвно напоминал, что людям верить нельзя. Он негласно пообещал покой и защиту, обволакивал своей темной сущностью голову, заглушал других, и однажды Осаму протянул ему руку, пуская в свое сердце.

      Только он забыл, что темные духи намного страшнее и не честнее людей.

      Мать всегда говорила молиться. А еще она говорила, что такой бесполезный ребенок их семье не нужен и лучше бы его сожрали в младенчестве крысы, как это случилось с ее первенцем, или свела в могилу чума. У Осаму было трое старших братьев и сестра погодка, которую давно отдали замуж, но от них очевидно было больше толку, даже если они пропадали до утра в пабах. Потому что они нормальные, а он — нет. В семье ткача все занимались делом, и Осаму в этом что-то понимал — в детстве даже помогал матери продавать излишки после заказов. А теперь предпочитал находить разовую работу в городе, чтобы потом либо пропить заработок, либо отдать все семье. Однако даже такой образ жизни нельзя было держать в стабильности — случались моменты, когда сила духа падала, и тогда демоны снова наполняли его ночи кошмарами, а тот, что обосновался внутри, брал все под свой контроль. Он твердил, что знает, как будет лучше.

      Трус. Лучше бы убил ее.

      Осаму зажмурился, не видя дороги. На темной улице уже никого не было, и голос звучал ясно, заполняя собой все сознание. От него пробило на холодный пот. Ссора с матерью едва не обернулась трагедией — нож глухо вонзился в деревянный пол, выпав из дрожащих холодных рук, а вспышка застилающего разум гнева моментом погасла. Нужно было бежать. Быстро, далеко, туда, где демон заснет и не заставит навредить.

      Сколько ты собираешься это терпеть? Либо убей эту суку, либо сдохни сам. Тебе нужно лишь дать мне больше свободы.

      Ноги заплетались, спотыкались о крупную брусчатку, и Осаму хватался за грязные стены домов или заборы, обдирая кожу о неровные шершавые поверхности. Он знал город хорошо, но сейчас улицы превратились в непроглядный лабиринт, со всех сторон напирающий, давящий и отражающий от себя эхом неразборчивые голоса демонов, которые ругались наперебой. Они были недовольны, они хотели, чтобы Осаму вернулся — взял нож и покончил со всем, — они вошли в азарт и преследовали его мрачными тенями, но он знал, куда им за ним не пробраться. Сердце бешено и больно стучало, за всем этим гулом Осаму его не слышал.

      Он боялся, что если не убежит, то потеряет контроль, и утром очнется с кровью на руках. Если очнется.

      Заявиться в церковь в таком состоянии казалось ему безумной, но спасительной идеей. Страшнее было поддаться демону, чем подвергнуться сеансу экзорцизма. Осаму свалился на колени и ударился о каменный пол, не чувствуя боли, попытался отдышаться. В огромном помещении горела только одна свеча, этого было слишком мало, но видеть даже его, выбравшись из кромешной тьмы, было спасением. Осаму сложил грязные руки в молитве, не поднимая головы, хмурясь от нарастающей головной боли. С каждой минутой становилось тише, дыхание постепенно выравнивалось, но страх все еще сковывал. Осаму приоткрыл глаза. Сколько времени он слонялся по улице и сколько просидел тут — было не ясно. Те минуты сейчас вспоминались с трудом, и возникли сомнения в том, что это происходило на самом деле. Только помутнения были не редкостью и случатся еще раз, стоит только расслабиться. Ему хотелось верить, что тут ему помогут, но только в горле стоял ком, не позволяющий попросить о помощи вслух.

      Осаму поднял голову и вздрогнул от неожиданности, увидев перед собой человека. Он то уже начал думать поскорее уйти отсюда, раз остался незамеченным, но теперь было поздно.

      — Я могу тебе помочь?

      Осаму прищурился, присматриваясь. Голос был молодой, как и его обладатель, но рассмотреть лицо в полутьме едва получалось. Священник.

      — Вряд ли мне можно помочь.

      — За этим сюда и приходят, а тебя давно не было, — священник, кажется, улыбнулся на этих словах. — Я выслушаю, у нас много времени. Пойдем.

      Он развернулся, и Осаму помедлил, прежде чем подняться на ноги. Чаще всего здешние священники ругались за ночные визиты, но этот оказался спокойным и не выглядел сонным. Осаму показалось, что он и не спал.

      Скамейка, на которой устроился священник, находилась у окна, где стояла свеча. У Осаму ноги стали ватными, когда он сделал пару шагов, и руки мелко задрожали от внезапного волнения, граничащего со страхом. Никогда и никому ему не приходилось рассказывать о своих переживаниях, даже сейчас мысль развернуться и сбежать отчаянно билась о черепную коробку. Голова ужасно болела. Его никогда и не спрашивали о беспокойствах, поэтому Осаму слабо представлял, как будет объясняться. Но он хотел этого всем сердцем. Если молитвы не способны спасти его, то за возможность хотя бы на время облегчить свои страдания было нельзя не ухватиться. Он сел на другой конец скамьи, тут же жмурясь и потирая лицо ладонями, чтобы собраться. Счет времени снова сбился. Это молчание длилось одновременно долго и быстро, а замеревшие стены церкви и ночная темнота не отвечали на этот вопрос. Лишь тонкая свеча заметно сгорела.

      — Я не знаю, с чего начать, — Осаму опустил руки и уставился на кисти, усыпанные ссадинами. Кровь на пальцах уже засохла и смешалась с пылью. — Кажется, все проблемы начались в тот день, когда я родился. У меня даже друзей никогда не было, потому что…

      Он запнулся. Оказалось, что соскребание с пальцев крови и грязи немного успокаивает. Священник ничего не говорил, ожидая. Осаму ощущал на себе его взгляд и чувствовал себя неуютно от этой тишины между ними. О чем рассказать дальше? Как он сломал руку сестре или как местные дети гонялись за ним с палками и смеялись? Или о том, как он обожал издеваться над животными, находя в этом выход для злости? Может быть, важность имеет тот день, когда первая попытка повеситься обернулась полным провалом. Или стоит рассказать о том, что преследует его чаще всего — кошмары, от которых он просыпается с криком и мокрыми от слез щеками. Осаму мог поведать и о том, как впервые молчаливый демон, захвативший его душу, заговорил с ним. Тогда было страшно и больно, запах собственной крови бил в нос так, что от него выворачивало наизнанку. В тот момент Осаму казалось, что он выблевывает не только содержимое желудка, но и сам желудок, что весь рот вымазан в крови и на языке лишь ее соленый вкус. Он снова пытался убить себя, но вот неизвестный голос, прозвучавший прямо в голове и перебивший все мысли, строго и холодно приказал не умирать. Демон приказывал убивать других.

      — Потому что злой дух преследует меня.

      — На всех нас нападают злые духи, — негромким успокаивающим голосом ответил священник. — Мы не должны поддаваться искушению, это одно из божьих испытаний.

      Осаму отрицательно покачал головой. Он слышал это не один раз и всегда злился.

      — Это другое, святой отец. Совсем другое. Я слышу его, он почти всегда со мной. Есть еще другие, но я не всегда разбираю слова. Они иногда говорят то, чего я никогда не слышал, они говорят непонятные вещи и часто будят по ночам, — речь Осаму становилась быстрее, но тише, а руки дрожали сильнее. — Мне страшно, потому что я забываю некоторые дни из жизни, как будто тогда был кем-то другим. Я делал ужасные вещи, я говорил отвратительные слова и думал о смерти. Я молюсь каждый день, но это бесполезно.

      Он наконец замолчал, сделал глубокий вдох, переводя дыхание, и сел ровно. Блики свечи плясали на изображениях святых и каменных холодных стенах, отражались от посеребренного креста и пожирались непроглядной ночной тьмой.

      — Я знаю, что церковь делает в таких случаях, — наконец произнес Осаму.

      Стало спокойнее от этих слов, будто они уже решили его судьбу, с которой он давно смирился. Обряды экзорцизма никогда не заканчивались успешно, но и сам Осаму ненавидел демона внутри себя настолько, что готов был ко всему. Он устал и был сломлен, и если это единственный способ, то к нему не страшно прибегнуть.

      — Мы не те, кто имеет право лишать людей жизни, — голос священника стал ощутимо холоднее. — Дай мне немного времени.

      — Зачем?

      Осаму впервые скосил взгляд на собеседника и теперь при свече рассмотрел его лицо намного лучше. Слишком молодой для священника, но явно уже не дьякон. И красивый — с черными-черными волосами до плеч, но светлыми глазами — их оттенок определить было сложно. Кажется, Осаму уже видел его издалека, если случалось заглянуть в церковь в дневное время. Но это было всего пару раз, и сейчас даже не получалось вспомнить, когда это было в первый раз. Да и остальные разы начинали казаться коварной иллюзией демона — ведь играть с воспоминаниями слабых людей несомненно весело.

      — Затем, чтобы я смог понять, как спасти тебя.

      — Я должен молиться чаще?

      Священник поднялся и легко дотронулся до его макушки, словно благословляя, но это не было похоже на то, что обычно делали служители церкви в таких случаях.

      — Только если хочешь. И, пожалуйста, обращайся ко мне просто по имени.

      Осаму нахмурился — мотивы этого человека представлялись ему смутно. Разве так должен был поступить священнослужитель?

***

      Жизнь никогда не была к нему благосклонна, как и люди, поэтому желание постороннего человека помочь не вызывало никакого доверия. Пусть это желание и было продиктовано высокими целями давать помощь каждому, кто в ней нуждался. Осаму знал, где живет Фёдор, и дал себе обещание не беспокоить его по пустякам. Тот и так попросил называть себя по имени и разрешил приходить к нему, если что-то случится или просто станет крайне тоскливо. В этот раз Осаму долго не мог понять, можно ли считать многочисленные кровоточащие полосы на спине весомым поводом заявиться в дом священника, но когда руки перестали слушаться от пробивающей тело дрожи, все аргументы против испарились.

      На дорогу ушло около двух часов в его состоянии, но Осаму даже не заметил этого времени. Весь взъерошенный и грязный, он буквально ввалился в дом, когда ему открыли. Фёдор сразу поймал его, помогая устоять на ногах. И рассказывать ему о произошедшем даже не пришлось.

      Через полчаса Осаму сидел в теплой деревянной ванне, обнимая себя за плечи, и тихо шипел, пока Фёдор смывал с него кровь. Это успокаивало не хуже выпивки, но избавиться от паршивого осадка не получалось. Сейчас хотя бы можно было почувствовать себя в безопасности — демоны никогда не подберутся к нему, пока рядом находится священник. Осаму приоткрыл глаза и взглянул на мутную от крови воду. К горлу подступила тошнота, и он тут же зажал рот рукой, делая глубокий вздох.

      — За что тебя выпороли?

      Вопрос на пару минут завис в воздухе. Осаму постарался яснее вспомнить детали последней ссоры.

      — Я отказался молиться, — тихо произнес он, жмурясь уже от собственных слов. — Отец воспринял это со злостью. Но я не хочу этого больше делать. Даже если бы он убил меня, было бы лучше.

      Фёдор добавил в ванну еще немного горячей воды, прежде чем ответить.

      — Почему ты никогда не думал уйти от них?

      — Никто не хочет брать в подмастерье местного «дурачка», — Осаму скривился, пока его лица было не видно собеседнику. — А долго мучительно умирать от голода я не хочу.

      — Поэтому пытаешься убить себя сам.

      Осаму опустил руки и взглянул на несколько бордовых длинных шрамов, идущих по предплечьям уродливыми рваными линиями.

      — Это разные вещи. Я хочу быстрой и безболезненной смерти. Почему ты не можешь сразу покончить со всем этим?

      Фёдор забрал мокрыми пальцами его волосы и на этом замер.

      — Потому что твой случай заинтересовал меня. Я слышал много историй об одержимости, и мое мнение об этом отличается от всеобщего, поэтому мне хотелось столкнуться с подобным лично. Я тем более не хочу, чтобы тебя подвергли варварскими пытками, и лучше ты будешь находиться подле меня, потому что мое мнение будет учитываться в случае, если об одержимости узнают горожане и попытаются сдать тебя Ордену. Надеюсь, что до того не дойдет.

      Осаму подтянул колени к груди, обнял. Горожане и вправду не любили его, но никому и в голову не могла прийти мысль повесить странное поведение юноши на бесов. Лишь родители между собой и в разгаре ссор орали об этом, но боялись общественного осуждения. Так вышло сегодня: они полагали, что сын спасется благодаря молитвам, но если он отказывался от церкви и молитв, то за это следовало наказание. За всю свою жизнь Осаму успел привыкнуть, про себя радуясь, что им неизвестно о том, что он не просто отличается непослушным, порой упертым, вспыльчивым или странным характером, а не прочь побеседовать скучной ночью с тварями Ада или позволить им захватить свое тело в минуты сильного отчаяния и духовной слабости. Осаму молчал, но и Фёдор ничего не говорил, продолжая омывать теплой водой ссадины на плечах, и тогда он с тихой усмешкой спросил:

      — Я — предмет для наблюдения?

      — Ты человек, а не предмет, — Фёдор аккуратно перешел к шее, мягко касаясь теплыми пальцами, а его голос зазвучал немного тише. — Не хочу, чтобы тебя забрал на растерзание Орден экзорцистов.

      Осаму тихо хихикнул, что вырвалось совершенно случайно, но потом все-таки озвучил свою мысль:

      — Это прелестно с твоей стороны.

      — Это твой демон так сказал?

      Осаму развернулся к нему лицом и сам не ожидал, что Фёдор окажется так близко, но от этого он не отпрянул, а только растянул губы в улыбке, глядя прямо в необычные фиолетовые глаза.

      — Нет. Это я так подумал.

      На лице Фёдора отразилась смесь удивления и легкого недовольства. Кажется, эти слова его смутили. Осаму взялся за бортик, чтобы придвинуться поближе, но в этот раз Фёдор отстранился и встал на ноги.

      — Я обработаю твою спину, и ты сможешь вернуться домой.

      — Домой?

      — Ты не можешь оставаться у меня надолго. Скоро будет светать, значит, вернешься уже засветло.

      Осаму едва заметно поежился, но все-таки согласился с ним.

      В доме Фёдора два этажа, но там было немного комнат — внизу только кухня, где они сейчас находились, и большой зал, служивший как гостиной, так и рабочим местом, где часто оставались посетители. Но этот дом полностью заполняли запахи трав и дров, тлеющих в большой печи, у которой сидел Осаму. Несколько свечей освещали помещение плохо, но было видно, что именно здесь и сушились некоторые растения — в полумраке виднелись разноцветные букеты, подвешенные на тонкой веревке, а также один стоял в глиняной вазе на обеденном столе, но он был свежим, и можно было даже почувствовать его мягкий аромат. Стол для готовки же казался в этом полумраке неубранным, но Осаму смог разглядеть на нем лишь пару кувшинов, один из которых был закупорен, и банок с чем-то сыпучим, скорее всего с крупами. Окна в небольшой кухне сейчас были завешаны плотными шторами, но Осаму знал, что они выходят во внутренний маленький дворик. Тишина и тепло усыпляли. Осаму удивленно моргнул, когда ему в руки дали большую глиняную кружку. Что-то горячее, налитое в нее, ароматно пахло сладковатыми цветами. Чаи Осаму пил редко, но все равно знал, что они пахнут не так.

      — Спасибо. Я умру от этого?

      — Нет.

      Осаму вздохнул, но попробовал отвар, который на вкус оказался не таким уж мерзким, как ожидалось.

      — Сложно было учиться врачеванию?

      Фёдор сел рядом с ним и зябко повел плечами.

      — Я до сих пор учусь. Знаю пока не слишком много, но достаточно, чтобы ты не умер от заражения крови.

      Клонило в сон, голос Фёдора в какой-то момент показался ужасно усыпляющим. Он рассказывал о способах обеззараживания, и Осаму едва мог понять половину из сказанного. Интересно, но малопонятно. Или, возможно, это можно было бы усвоить, будь Осаму не таким уставшим. А ведь рано утром нужно было возвращаться домой…

      Огонь в печи уменьшился, и языки пламени стали совсем жалкими — словно плачущие люди, потерявшие всякую надежду на вознесение и обреченные дотлевать свои минуты в удушающем пекле. Над ними дрожал воздух, в котором мелькали раскрытые пасти призрачных чертей, жаждущих укусить бедные души. И пронзительные их глаза-искры устремились на Осаму — именно такие, какими он видит их в темноте ночи, и вызывающие нестерпимое желание бешено кинуться к ним, выколоть — настолько они выводили своими постоянными нападками. Беги, не беги, а эти глаза все равно рядом, пронизывают остатки души, и загнанному в угол зверю остается только атаковать или лишить себя жизни в попытке избавиться от них. Осаму бросало из крайности в крайность, и он привык настолько, что и не замечал. Но сейчас опьяняющее состояние не давало ему дернуться с места — укол ярости быстро затонул в волнах бессилия. На задворках сознания мелькнула и расплылась мысль о том, что спина давно уже не болит. И тело тоже не болит. Осаму слышал треск огня и тишину небольшого дома. Здесь никого быть не могло — кроме Фёдора, хотя и его было не видно, но он определенно никуда не уходил.

      Утро настало незаметно. Фёдор сказал, что Осаму задремал, но тот этого никак не ощущал и не мог вспомнить, когда именно закрыл глаза. Все равно после этого небольшого отдыха стало хорошо, а перед уходом Осаму долго всматривался в усталое лицо Фёдора, осознавая, что желание привязать его к себе становится все крепче. Необъяснимо, до мелкой нервирующей дрожи хочется остаться с этим красивым и добрым человеком не только еще на одну ночь, но и на всю жизнь.

***

      — Нас же могут увидеть, прекрати!

      Вода в реке оказалась прохладной, но Осаму закрыл на это глаза, продолжая тащить за собой Фёдора.

      — Не увидят, мы далеко ушли!

      Тот на секунду прекратил упираться, и тогда Осаму, пользуясь этим, сжал тонкое запястье чуть сильнее, и в следующую секунду вода была обоим по пояс. В спокойную погоду течение было совсем медленным, порой даже казалось, что вода безмятежно стоит. От нарушителей этого спокойствия было много брызг и волн, не осталось следа от прозрачности — ил взбаламутился и сделал воду у берега мутной.

      В воскресенье было привычно солнечно и тепло для поздней весны, поэтому Осаму вместо работы улизнул на встречу с Фёдором. Он чувствовал себя маленьким ребенком, который крадет на ярмарке фрукты и рискует попасться в лапы суровых торговцев. Давно подобные эмоции не захлестывали его, но сейчас не совсем удавалось понять, почему эти ситуации кажутся похожими. Настроение от этого только поднималось, даже заживающая, но все еще иногда болевшая спина не портила его. Осаму намеревался растормошить и Фёдора, который ни разу на его памяти не выглядел веселым.

      — Ты ведешь себя, как малое дитя.

      — И тебе разрешаю, — Осаму рассмеялся, отходя подальше, чтобы обрызгать его водой.

      Фёдор вздрогнул и попытался закрыться руками, но это не спасло — нижняя рубашка промокла до нитки, а волосы превратились в длинные сосульки, с которых ручьем стекала вода. Почти сразу он заметно задрожал от холода, однако рассчитаться вознамерился прямо сейчас и не дал Осаму как следует отсмеяться, брызгая водой в ответ. Потом ему самому стало весело — несносный юноша забавно отплевывался от воды и пытался убрать с лица чуть завивающиеся волосы. Когда ему наконец удалось это сделать, он увидел Фёдора, который искренне смеялся с него. И, судя по всему, ему уже было не так холодно. Мысленно можно было поставить галочку напротив одного из пунктов скудного списка дел на сегодня и наслаждаться беззаботным обществом.

      Когда небольшая водяная битва начала утомлять, Осаму обнаружил себя не так далеко от Фёдора. У того тяжело вздымалась грудь и даже щеки немного покраснели. Он как будто был другим человеком, больше похожим на обыкновенного мальчишку, чем на сурового священнослужителя. А еще он был слишком красив, и дышать от этой мысли стало вдруг тяжелее. Осаму поймал на себе его взгляд, мгновенно возвращаясь к реальности, и улыбнулся в ответ.

      — Разве служителям церкви запрещено смеяться?

      Осаму положил руки на его бедра и притянул к себе, прижимая, на что Фёдор не стал возражать, но на секунду замер и сбился с мыслей, слегка краснея уже не от дурачеств. И ответ ему в голову пришел не сразу — Осаму успел насладиться слегка смущенным выражением лица и дрогнувшим дыханием.

      — Ерунда. Нет, конечно. Просто причины не находятся.

      — Может быть, тогда им и это разрешено?

      — Что ты делаешь? — на этот раз Фёдор уперся руками в его плечи, не давая приблизиться к своему лицу, и нахмурился. — Не смей даже думать о таких вещах. Это мерзко.

      — Я даже чувствую, насколько мерзко.

      Для убедительности Осаму слабо двинул бедрами вперед, немного потираясь о полувставший член, а Фёдор тихо шикнул от этого. Еще несколько недель назад и в голову бы не пришло, что на самом деле соблазнить юношу, выросшего в церкви, будет настолько просто.

      — Мы никому об этом не расскажем, — Осаму понизил голос и снова наклонился к нему.

      — Не в этом дело, — отпираться Фёдор перестал, но постарался отвернуться от его лица. — Если ты не научишься бороться с искушением, то мне будет труднее тебе помочь.

      Осаму замер, рассматривая юное лицо, покрывшееся румянцем. Дыхание сбилось, и он уткнулся лбом в чужое плечо.

      — Ты странный.

      — Моя голова здоровее твоей будет.

      — А ты думаешь, я ничего не понимаю? Не понимаю, что на эшафот вместе пойдем? Понимаю. Но я все равно хочу, чтобы ты принадлежал мне.

      Фёдор медленно убрал от себя его руки, едва заметно улыбаясь. Потом растер плечи, когда Осаму ощутимо дрогнул от прохлады.

      — Мы должны быть выше этого, чтобы ничего не испортить. Потому что если перейдем черту, может стать только труднее.

      Осаму поджал губы, злясь от этих слов, и ничего не сказал. Эмоции быстро превратились в смерч, поглощающий все здравые мысли, и разум от них туманился так, что все вокруг теряло очертания. Невозможность получить желаемое приводило в ярость, жгло все внутри, просилось вырваться наружу. И никакие доводы Фёдора сейчас не казались достаточно весомыми.

      Ты ожидал чего-то иного? Наивный.

      — Осаму, вылезай из воды!

      Он вздрогнул и обнаружил, что Фёдор уже на берегу. Момент, когда тот успел выпутаться из объятий, был упущен. По телу снова прошла волна зябкой дрожи, и Осаму, чуть тряхнув мокрыми волосами, тоже пошел к берегу. Палящее полуденное солнце грело макушку и так же быстро согрело нос и пальцы. Улегшись на траву, Осаму раскинул руки в стороны, подставляя лицо теплым лучам. Жгучее желание обиженно уйти постепенно исчезло. Он снова почувствовал себя маленьким ребенком, которого отчитали за капризность.

      Ты сам по себе жалок, и твои чувства неправильные. Даже он это понимает.

      Под ребрами болезненно заныло, и глубокий вдох, который казался необходимым, дался с трудом. Осаму бы сжался в клубок, если бы находился один. Солнце перестало печь лицо и голову, а потом он почувствовал, как согретые пальцы коснулись его лба, убирая лохматые влажные волосы назад.

      — Как ты?

      Осаму открыл глаза. Фёдор сидел рядом с ним, чуть наклонившись вперед, и закрыл собою яркое солнце.

      — Мое сердце разбито, — от собственных слов кольнуло внутри и разошлось болезненными волнами по телу, но губы сами по себе растянулись в улыбке.

      Фёдор задержал руку в его волосах и покачал головой.

      А еще ты всегда все портишь. Мне даже стараться не приходится.

      Осаму не сдержался и шикнул, от чего получил в свой адрес удивленный взгляд. Объясняться не хотелось — как-то глупо эти объяснения прозвучат. Он приподнялся, дотянулся до Фёдора и уложил на траву, обнял, пряча лицо в теплом боку.

      — Не обращай внимания, — тихо попросил Осаму, — просто побудь рядом еще немного.

      Чужие пальцы зарылись в его волосы, успокаивающе массируя голову. Тепло. Такое светлое и доброе, которого обычно отчаянно недоставало. В Фёдоре точно есть что-то святое. И ему нужно верить.

***

      У Осаму болели пальцы — сломанные ногти и содранная кожа доставляли много неудобств. Он не мог припомнить, чем занимался накануне и сейчас решил, что это не имеет никакого значения. Всего лишь очередное помутнение, каких бывало бесчисленное множество. Какой смысл выяснять причину, если последствия на лицо, и лучше бы сосредоточиться на том, чтобы обработать раны. Перед ним сидел Фёдор, который аккуратно стирал с его рук засохшую кровь и дул на них, если Осаму хмурился. Это вызывало легкое волнение, как и едва ощутимые, случайные соприкосновения с чужой кожей. Если бы пальцы сгибались не с такой болью, Осаму бы перехватил аккуратные ладони Фёдора, несмотря на то, что того бы это наверняка смутило.

      — Я хочу остаться.

      Фёдор взглянул на него, на секунду остановившись.

      — Пожалуйста, — продолжил Осаму, — ты такой заботливый, я не могу устоять.

      — Будь серьезнее.

      — Я могу обещать тебе, что все будет в порядке.

      Признай, что тебе просто страшно уходить.

      — Неправда, — дрогнувшим от внезапного беспокойства голосом проговорил Осаму.

      Фёдор снова замер, с интересом наблюдая за ним, и Осаму заметил это не сразу. Кто говорил с ним сейчас? Грань между реальностью и демонической иллюзией стала настолько тонкой, что он на пару секунд засомневался, что действительно сидит сейчас в доме Фёдора. Вокруг все тот же зал, высокие полки с книгами во всю стену, занавешенные как и обычно окна, несколько кованных подсвечников, что озаряют все мягким светом, и в носу стоит уже привычный запах трав и ладана.

      — Оставайся. Но тебе придется спать со мной.

      Смысл слов дошел не сразу, но потом Осаму улыбнулся как можно беззаботнее и ответил:

      — Я только рад.

      Отложив инструменты, Фёдор стал неторопливо перебинтовывать его пальцы, и боль постепенно начала стихать. Теперь она хотя бы не будет донимать ночью, и у Осаму появится возможность выспаться.

      Фёдор и вправду уложил Осаму рядом с собой, и тот невольно отметил, что тот чересчур добр сегодня. Спальня располагалась на втором этаже, но оказалась совсем небольшой, и мебели там тоже было маловато. Зато целый шкаф и стол, заваленные рукописями. Ожидаемо тепло и даже уютно, а окна наполовину не скрыты шторами и пропускали тусклый уличный свет. Фёдор спал близко, и не смотреть на него было крайне тяжело. Хрупкий и тонкий, совсем юный. Одновременно нападало желание коснуться чуть острых скул или век, сквозь бледную кожу которых просвечивались тонкие сосуды, и приходил абсурдный страх сломать эту умиротворенную красоту. Наверное, Фёдор и вправду младше Осаму, но умнее в некоторых вещах. До самого утра бы смотреть на его бледное лицо, черные длинные волосы и слушать дыхание — дыхание живого человека, а не бестелесного демона. Губы Фёдора были чуть приоткрыты — красноватые, обветренные, слегка припухлые и наверняка приятно теплые.

      Поцелуй его.

      Осаму нахмурился, помотал головой и чуть наклонился вперед. Нельзя целовать его, пока он не дал на то согласие. Будет куда лучше, когда Фёдор сам решится на это. С другой стороны он даже не узнает, если его мягко поцеловать. Едва ощутимо, быстро. Мысли об этом крутились в голове не первый раз и подкреплялись стойкой уверенностью в том, что этот человек, хоть и не позволяет, но хочет и даже готов простить подобную шалость.

      Фёдор чуть зажмурился во сне, сладко поджал губы и уткнулся носом в подушку. Не подлезть поближе, обнимая теплое тело, было невозможно. Осаму зарылся носом в его волосы, вдохнул запах трав и сам закрыл глаза, после поцеловал в макушку. Спокойно и хорошо. Намного лучше, чем было бы сейчас дома. Он бы остался жить здесь, чтобы вместе проводить ночи и долго целовать чуть обветренные губы, оглаживать впалый живот, худые бедра и чувствовать заботливые прикосновения длинных пальцев. Чтобы получить защиту, и чтобы дарить ее в ответ. Чтобы греться в объятиях и никогда не отпускать. Обыденная симпатия незаметно стремительно переросла в привязанность, и мысли о том, что все может закончиться, пробуждали в душе не только грусть, но и злость — ни за что нельзя позволить этому человеку достаться кому-то другому.

      Он зарылся в чужие волосы, пропустил между пальцами, помассировал голову. От этого Фёдор довольно промычал сквозь сон и приоткрыл глаза.

      — Осаму…

      — Извини, — Осаму убрал руку и приобнял его за плечи, — не мог удержаться.

      — Все хорошо.

      Голос Фёдора был совсем тихим, сонным, но звучал осознанно и уверенно. Раз все хорошо, то можно обнять покрепче, вновь коснуться носом мягкой макушки.

      — Почему это неправильно? — прошептал Осаму. — Потому что ты не чувствуешь того же, что и я? Или потому, что общество этого не одобряет?

      Фёдор молчал, а потом обвил Осаму худыми руками, касаясь теплыми пальцами поясницы. По телу пошли мурашки, вызывающие смешанное с желанием чувство блаженства.

      — Я хочу, чтобы мы оставались в здравом уме, не поддаваясь чувствам, но и не хочу ранить тебя этим. Не только тебе приходится прилагать усилия, и моя сегодняшняя уступка — небольшое проявление слабости.

      Он подозрительно откровенен с тобой.

      Мысленно Осаму кивнул, но и на долю спокойнее от этих слов ему стало. Он все понимал, но принимать не хотел. Словно все это — отговорка, нежелание привязываться и сближаться с таким странным человеком, как Осаму.

      — Постарайся поспать, — прошептал Фёдор. — Тебе нужна энергия.

      — Не могу спать, когда рядом со мной такой красивый парень. Но, может быть, за один поцелуй я подумаю, — Осаму ответил спокойно, но его сердце забилось быстрее, отдаваясь в ушах.

      Однако реакции не последовало, поэтому он сам наклонился к нему, только не успел ничего сделать — Фёдор отточенным движением закрыл его рот ладонью. Осаму разочарованно выдохнул, чуть хмурясь. Опять. Кольнуло легким раздражением, которое едва удалось удержать в себе, — он как капризный ребенок, не получивший желаемое. А Фёдор неосознанно дразнит.

      — Я и так иду тебе на уступки, и ты держи себя в руках.

      Все тело как напряженная пружина, ее трудно удержать — одно лишнее движение, и она сорвется. Раньше Осаму казалось, что все под контролем, но с каждым разом Фёдор становится соблазнительнее, от его близости сбивается дыхание, сбиваются мысли, и остается лишь нетерпеливое желание, если вовремя не одернуть себя.

      Сколько еще ты собираешься терпеть это? Он уже перешел грань, нет смысла слушать его.

      Осаму закрыл глаза и ощутил, как Фёдор поцеловал тыльную сторону своей ладони, прежде чем убрать руку. Фёдор лучше знает, нужно слушаться его. Так будет правильнее. Осаму отвернулся, стараясь игнорировать неприятный осадок, и сосредоточился на иных мыслях, чтобы заснуть.