Сознание вернулось быстрой вспышкой, и свет ослепил глаза, когда Осаму резко открыл их. Он не слышал ничего, кроме громкого стука своего сердца, и задыхался, откашливая окровавленную воду.

      Было холодно и мокро. Пахло утренней сыростью.

      Чужие руки развернули его, но не дали лечь спиной назад на мелкий щебень и крепко прижали к груди. Легкие жгло, и неприятное ощущение раздирало носоглотку так, что восстановить ровное дыхание не выходило, но и вода больше не откашливалась. Осаму закрыл глаза, силясь вспомнить, что было до того, как он отключился. Не выходило. Но рядом точно был Фёдор, который дрожащей рукой перебирал спутанные мокрые волосы.

      — Я пытался умереть? — хрипло прошептал Осаму первый, самый вероятный вариант.

      Фёдор помотал головой.

      — Я не знаю.

      Его голос слабо дрожал и был тих. Непривычно, пугающе. Фёдор раньше никогда не терял самообладание настолько. На второй вопрос Осаму не хватило — слабость во всем теле была такой ужасной, словно он бежал без остановки несколько часов.

      — Я едва успел, Осаму.

      — Ты мой ангел, спасибо, — он вяло улыбнулся и едва разлепил глаза, чтобы взглянуть на растрепанного спасителя, потом коснулся пальцами его щеки. — Или я все-таки умер и попал в Рай?

      — Глупый, прекрати, — едва разборчиво прошептал Фёдор.

      Он холодными губами поцеловал Осаму в лоб, жмурясь, но не остановился на этом, покрывая поцелуями все лицо. Ему до сих пор страшно, и за это стало стыдно. Фёдор делает для него слишком много, терпеливо заботится, а теперь ему пришлось доставать его из холодной реки. А мог бы и оставить, избавив обоих от проблем. Мог бы, но не оставил. Надеялся, что сможет вырвать Осаму из лап демона.

      — Не плачь.

      Осаму моргнул. Ресницы слиплись от влаги, а по щекам потекли обжигающие холодную кожу слезы. Черт. Горло сдавило спазмом, и он сделал судорожный вздох, пытаясь не задохнуться. Фёдор успокаивающе гладил его по лицу, хотя сам терялся, но от этого Осаму только всхлипнул, не в силах сдерживать плач.

      Накануне шел дождь, пропитывая свежестью и холодом зелень, шумел так, что собственные шаги были не слышны, но демон сидел на плече, свесив ноги.

      Он говорил нараспев, трепал черными пальцами спутанные волосы, а потом обнимал за шею. Осаму видел за стеной ливня длинные тени, мелькающие между деревьями. Они все здесь и хотят одного — его израненную, познавшую обжигающую боль душу.

      Фёдор поцеловал холодные губы, и Осаму почувствовал во рту соленый привкус своих слез, вымученно улыбнулся, задыхаясь от очередного потока рыданий. Ему что-то шептали в самые губы, убирали с лица волосы. В любой другой ситуации хотелось попасть именно в эти заботливые руки, но сейчас лучше бы оказаться на дне мутной реки, запутаться в водорослях и зарыться в грязный ил. Не существовать больше.

      Занимался рассвет, окрашивая открывшееся после дождя небо в нежно-персиковый цвет, но солнце еще не грело, и тело била крупная дрожь не только от плача, но и от холода. Даже мантия Фёдора, которая в какой-то момент оказалась на плечах, не согревала.

      — Поедешь со мной.

      Осаму понял смысл услышанного только тогда, когда его стали поднимать. Ноги едва держали, но Фёдор помогал не упасть, и когда он разлепил глаза, смог снова увидеть его лицо — обеспокоенное, однако уже сосредоточенное.

      Как они сели на лошадь и доехали до дома, Осаму едва ли помнил. Счет времени тоже потерялся. Сколько они сидели там, на берегу? Пару минут или пару часов?

      Живым приходится заботиться о таких вещах, мертвым — нет. Мертвые не переживают и о том, какие чувства пробуждают в других людях, не переживают за них и не испытывают пожирающую вину. Они не страдают от переполняющей каждую клетку боли. Они не существуют.

      Когда Осаму пришел в себя, его голова была тяжелой, а из горла сразу вырвался раздирающий кашель, но ему было тепло. Он приоткрыл глаза и обнаружил себя переодетым в сухую рубаху, в доме Фёдора, а сам хозяин спал на тафте у полукруглого витражного окна, от которого на полу горели разноцветные пятна. Вечер солнечный. Осаму зажмурился, потер руками лицо, и тело отозвалось ноющей болью.

      Вчера демон впился когтями в его шею, до боли, лишая кислорода. Вчера он прыгнул с моста в реку. Вчера особенно сильно хотелось умереть.

      — Ты святой, ей Богу, — хрипло проговорил Осаму, снова жмурясь от боли и не надеясь, что его услышат.

      — Вовсе нет.

      Раздались тихие шаги, а потом постель прогнулась под чужим весом, а на лоб легла теплая сухая ладонь. Послышался усталый вздох.

      — Скажи, я бы попал в Ад, если бы умер? Хотя мне кажется, что я всю жизнь там.

      — Ты не заслуживаешь Ада, — Фёдор убрал с его лица волосы.

      — Тогда еще два вопроса, — говорить было тяжело и больно, потому голос был совсем тих, но узнать ответы хотелось именно сейчас. Надежда, что они что-то изменят.

      Осаму открыл глаза и увидел, как Фёдор кивает. Решать, с какого начать, долго не пришлось.

      — Как ты меня нашел?

      — Твоя мать приходила на вечернюю службу, и я случайно услышал ее разговор о вашей ссоре. Она сказала, что ты выглядел дико.

      Ответ был тихим, словно Фёдору было неловко или неприятно говорить об этом. Он произнес последнее слово с неприязнью — явно цитата матери, не интерпретация Фёдора. Осаму почувствовал себя неуютно, но быстро справился с обидой на мать — теперь появятся новые слухи.

      — Я нашел тебя быстрее, чем ожидал. Как раз, когда ты перевалился через ограду.

      Все внутри содрогнулось от этих слов — Фёдор переживал за него. Именно Осаму пробудил в нем эти чувства, которые теперь отражались усталостью на лице и грустным голосом. Черт! Именно он стал причиной сбитых планов, распорядка дня и душевного спокойствия, это не то, что должно было произойти, потому что Фёдор и без того многое сделал.

      — Ты поцеловал меня? — Осаму улыбнулся, стараясь развеять темное беспокойство, возникшее между ними.

      — Да. Извини.

      Фёдор сознался быстро — видимо, просто не ожидал услышать подобный вопрос и ответил раньше, чем подумал. Не так это должно было произойти, и в груди легко всколыхнулась волна вины. Осаму сделал болезненный вздох — неожиданно горько — и умилительно улыбнулся.

      — Я хочу, чтобы ты повторил.

      Нет-нет-нет, это не то, что стоило просить — слишком много Осаму себе позволяет. Но в тоже время казалось, что это нечто необходимое, спасительное и исцеляющее. Хотя на самом деле всего лишь прихоть привязавшегося человека. Однако Фёдор возражать не стал — наклонился к нему и осторожно коснулся его губ своими. Сухие, леденящие, приятные. Осаму поцеловал в ответ, не встречая протеста, и продолжил изучающе мягко пробовать чужие губы. Он еще ни разу не целовался с мужчинами. Тем более, со священниками. Но эти мысли исчезли так же быстро, как и появились — куда сладостнее было думать о том, что происходящее реально. Отзывается болью во всем теле, душит и сжигает, но согревающиеся податливые и давно желанные губы того стоят. Кажется, Фёдор был согласен с ним и прерываться не собирался.

      После нужно было что-то сказать, но оба молчали, давая друг другу возможность собраться. Осаму наконец смог вздохнуть полной грудью — все еще неприятно, но нужно — и не сразу заметил, как Фёдор прилег рядом с ним. Заботливо коснулся лба, убрал волосы…

      — У тебя поднимается жар, — пробормотал он. — Это плохо.

      — Твой поцелуй разжег во мне огонь. Разве это плохо?

      — Давай оставим пожары до твоего выздоровления, — прошептал Фёдор, опаляя макушку едва теплым дыханием. — Я разбужу тебя немного позже, когда закончу с лекарствами.

      Осаму закрыл горящие глаза — не только ломота в теле и боль в горле не давали покоя. Сил никаких не было, но и проваливаться в сон меньше всего хотелось. Что если он проснется не здесь? Или не проснется вообще? Происходящее может сойти за жестокую игру демона с умирающим разумом или за посмертное видение. Невольно вспомнился стройный хор детских голосов, таких плавных, мягких, подходящих для исполнения последней песни.

      Детские голоса всегда вызывали у Осаму тревогу — воспоминания из детства не давали ему покоя. В сознание въелись едкие слова, крики и визги, смешались в неразборчивый вихрь, давящий на мозг и заставляющий вздрагивать до сих пор. Но в этот раз почему-то было иначе: голоса звучали слаженным хором и пели о тихой священной ночи. Они завораживали душу, и Осаму не мог оторвать взгляда от многочисленных свечей, греющих своим светом каменные стены церкви. И дети, такие чистые и сияющие, стояли ровными рядами, напоминали маленьких ангелов, что оказалось для Осаму странной ассоциацией. Но эта ассоциация была намного лучше, и он не жалел, что пришел в церковь в канун Рождества. Гимны отзывались в груди с большим теплом, чем заученные монотонные молитвы, поэтому Осаму испытывал тоску от того, что услышит их не так скоро.

      Дьякон, который присматривал за детьми, сам еще был совсем молод, и сейчас, пытаясь вспомнить его черты, Осаму испытывал лишь смутный диссонанс. Неправильность крылась лишь в том, что молодой человек вызвал тогда неуместную симпатию, от которой нужно было абстрагироваться. Непозволительно, но дурманяще приятно, легко и необходимо, потому как люди практически никогда не будили в нем подобные чувства. Тот день оставил в воспоминаниях лишь чистые синхронные голоса детей, словно в них крылось что-то действительно святое, и очертания образа, который было бы грешно держать в памяти. Сейчас Осаму с сомнением предположил, что именно тогда впервые увидел Фёдора. Тот мутный образ наверняка принадлежал ему. Потому что больше некому.

      Вспомнилось это совсем случайно, благодаря очередному полубредовому сну. Но, глядя на Фёдора, что лежал рядом, Осаму с каждой минутой начинал сомневаться в реальности своих воспоминаний. Хор точно был, но был ли на самом деле дьякон или стал обманчивым видением, вмешавшимся в сон. Осаму потер глаза и глубоко вздохнул. Реальность расплывалась как тонкая иллюзия, созданная демоном. Снова становилось жарко, и глаза слезились, будто их выжигает невидимый пожар разума.

      — Осаму, проснись.

      Он снова открыл глаза и снова увидел Фёдора, стоящего рядом с кроватью. У него в руках была миска с водой, которая тут же оказалась на круглом столике рядом. В комнате был успокаивающий полумрак, и определить время суток не получалось, как и понять, что из всего произошло во сне.

      — У тебя снова жар, — негромко сообщил Фёдор, убирая с его лба теплую марлю для того, чтобы смочить холодной водой. — Мучают бредовые сны?

      — Не то слово, — тихо отозвался Осаму, отмечая легкую хрипоту. Говорить трудно.

      — Не засыпай пока, тебе нужно кое-что выпить. Это поможет.

      На лоб легла охлаждающая ткань, и, кажется, от этого воспаленный разум начал медленно проясняться. Только из головы не выходили сомнения в подлинности собственных воспоминаний. Возможно, Фёдор бы помог разобраться, но снова что-то говорить было тяжело — боль в горле и ломота в теле мешали. Радовало лишь то, что благодаря ему же эта простуда пройдет быстро. Даже если это не простуда — Фёдор относится к нему бережнее, чем родная мать в детстве, и вылечит все что угодно. Осаму уверен в этом.

      Он готов стойко терпеть все последствия того дождливого вечера и обещает себе, что непременно отплатит чем-нибудь Фёдору за все это.

***

      Осаму ловким движением схватился за оконную раму и подтянулся. Перед ним сразу возник письменный стол, заваленный книгами и бумагой. Фёдор поднял немного удивленный взгляд и отвлекся от письма, на что Осаму очаровательно улыбнулся. Они должны были встретиться через несколько дней на городском празднике, а не сейчас. Безмолвный вопрос повис в воздухе, пока Осаму не протянул Фёдору розу. Большую, алую, но еще не распустившуюся. Самочувствие было намного лучше, пусть лечение и затянулось не на одну неделю, и теперь летним теплом в душе пригрелась наивная подростковая тяга к романтике.

      — Захотелось мельком увидеть тебя.

      Фёдор аккуратно отложил в сторону перо, чтобы не испачкать лист чернилами, и принял бутон. Как только освободились обе руки, Осаму подтянулся, залезая наполовину в окно и оказываясь в паре миллиметрах от Фёдора. Прежде чем ему успели возразить, он поцеловал его в губы. Быстро, мимолетно, будто совершая огромное преступление. Но все равно было приятно до искренней улыбки, до обжигающих ощущений на губах и в сердце. Пока разум светел, хочется любить и делать глупости.

      — Нас могли увидеть, — прошептал Фёдор, замерев на месте.

      — Никого нет, — для вида Осаму вынырнул на улицу и обернулся по сторонам. — Точно никого. Увидимся завтра.

      Чмокнув Фёдора в розовеющую щеку, Осаму спрыгнул на землю и быстро ушел в сторону дороги. Покидать его не хотелось, но и надолго задерживать тоже. Все же в коротких встречах тоже есть свое очарование. Они распаляют и вынуждают с трепетным нетерпением ожидать возможности встретиться снова, наконец остаться наедине, позволяя себе большее.

      Осаму думал лишь о том, какой красивой станет роза, когда распустится, и старательно игнорировал мутное, неприятное предвкушение чего-то неприятного. До очередной встречи оставалось всего пару дней.

      Языки огромного костра резво пытались слизнуть с черного неба маленькие звезды, становясь все больше и длиннее, а множество ярких искр взрывами взлетали вверх и растворялись во тьме. Осаму не мог оторвать от них глаз. Это пламя такое же горячее, как и то, которое ждет его в Аду за все грехи, но оно удивительно успокаивало. Для него весело танцующие вокруг горожане сейчас не принадлежали его миру. Или, скорее, это он не принадлежал их миру. Под очаровывающие звуки лютни стиралось ощущение реальности — именно поэтому Осаму с детства любил такую музыку. Он наслаждался спокойствием, пока убаюканный демон в нем спал.

      Осаму отвлекся от своих мыслей, когда рядом с ним сел человек в черной мантии. Несмотря на скрытое капюшоном лицо, он сразу узнал в нем Фёдора.

      — Привет, — Осаму слабо улыбнулся.

      Фёдор кивнул, осторожно рассматривая людей. Ему не стоило здесь находиться, но шанс привлечь внимание горожан, занятых праздником, был очень мал.

      — Я ненадолго.

      — Тогда уйдем вместе, — Осаму зажал ладони между коленями и немного наклонился назад, удерживая равновесие. — Я тут с заката сижу.

      — Сегодня без происшествий?

      Осаму утвердительно кивнул, хотя отчитываться о своем состоянии до сих пор было до жути странно и даже стыдно. Нужно было привыкать. После того случая он старался рассказывать Фёдору не слишком много, чтобы сильно не тревожить, и тот не настаивал на большем, но настоятельно просил о честности.

      — С нашей последней встречи демон не овладевал мной, — тихо пояснил Осаму, качаясь. — Но я боюсь, что это ненадолго.

      — Не расслабляйся, — с нотками строгости в голосе ответил Фёдор. — Духовно ты все еще слаб.

      — Духовно я весь твой, святой отец.

      — Прошу ради Бога, не обращайся ко мне так, — теперь он бормотал, кажется, чувствуя себя очень неловко. — Особенно здесь.

      — Тогда давай отойдем. Мне есть, что сказать.

      Он увидел, как Фёдор после недолгих раздумий встал и направился в сторону перелеска, который разделял поле и город. Через него проходила дорога, но окраины были совсем темные, до них едва ли добивал свет от костра. Там их точно никто не увидит и не услышит.

      Через пару минут после того, как ушел Фёдор, Осаму вскочил на ноги и быстро догнал его. Их окружала лишь ночная тьма, и никаких лишних глаз, поэтому он крепко взял Фёдора за холодную руку. Становилось теплее и легче на душе. Вырвать подходящий момент не всегда получалось — приходилось очень тщательно контролировать действия и вести себя так, будто Осаму всего лишь ищет спасение в молитвах и исповедях.

      Осаму не без удовольствия снял с головы Фёдора капюшон и всмотрелся в его лицо, прежде чем поцеловать в губы. Целоваться с ним было приятно и долго держаться за руки — тоже, как и просто быть рядом. Фёдор отвечал мягко и медленно, растягивая момент, и сам Осаму не торопился отстраняться. Он снова чувствовал себя ребенком, совершающим что-то запретное, но вместо адреналина испытывал ноющую тоску. Дыхание сбилось, когда Фёдор, забываясь, скользнул языком по его нижней губе, а потом позволил их языкам соприкоснуться. Поцелуй стал влажным и настойчивым. От него становилось тяжелее дышать и приятно сводило внизу живота. Осаму мысленно выругался и, собираясь с мыслями, прервал эту пытку.

      — Непростительно часто ты проявляешь слабость, — Осаму усмехнулся не без укора.

      Понять его было немного трудно. Так ли на самом деле предан Фёдор церкви, раз позволяет себе подобное и нарушает даже собственное слово? Мысленно Осаму ликовал — не так уж трудно оказалось добиться взаимности, только вот мысли Фёдора все равно были закрыты, и оттого возникали новые переживания. Фёдор прислонился спиной к дереву, возвел глаза к небу и что-то беззвучно произнес, чем вызвал у Осаму тихий смешок. Но изнутри все равно грызло желание, граничащее с раздражением. Игнорировать поток этих чувств оказалось не так просто.

      — Я знаю, — пробормотал уже яснее Фёдор. — Но ты ведь не против этого…

      — Раз так, то позволь мне маленькую шалость, — Осаму завел руку под его мантию, приобнимая сначала за талию, отметил, что на нем вместо повседневного облачения священника надета подпоясанная туника, и после запустил ладонь под нее, цепляясь пальцами за край штанов. — Уверен, у меня получится не хуже, чем у шлюхи.

      Фёдор мертвой хваткой вцепился в его плечи. В полутьме удавалось рассмотреть растерянное выражение лица — он не знал, куда спрятать взгляд и что именно сказать. Поняв, что Фёдор не злится, Осаму приблизился к нему, пытаясь поймать взгляд.

      — Не хочешь?

      — Ты собирался предложить мне это? — Фёдор все же позволил наладить зрительный контакт, и Осаму сразу уловил в нем прежнюю строгую уверенность.

      — Нет.

      Осаму расслабился, давая понять, что не намерен делать ничего непозволительного, а когда хватка исчезла, осторожно обвил руками чужую талию. Бережно устроил голову на плече, словно прося прощение, однако все еще не до конца смирился с очередным отказом. Ему вправду было что сказать, только выстроить мысли назад оказалось не так легко — где-то над их головами нависли любопытные тени, с нетерпением ожидая, когда Осаму отпустит священника. Им-то больше всего хотелось насладиться его бушующими эмоциями и растормошить уснувшую злость. Они только и ждут, что Осаму возьмет на свою душу очередной грех, поддавшись желанию.

      — Разве не должен я проходить через страдания, чтобы очиститься? Разве ты не должен направлять меня на нужный путь? — Осаму никак не мог скрыть отголоски тоски, да и не пытался, потому как привык воспринимать каждое откровение как исповедь. — В итоге мы оба начинаем идти ко дну.

      — Забудь об этом, — холодно отозвался Фёдор, — тебе это не поможет. На твою долю и без того выпало много тяжелых испытаний, и я хочу защитить тебя от людских предрассудков. Не думаю, что сейчас ты поймешь меня, если я попытаюсь объясниться подробнее. Мы поговорим об этом, когда ты будешь готов и выкинешь из головы ненужные мысли. Но, думаю, мы можем кое-куда съездить в ближайшие дни.

      Как бы Осаму был недоволен подобными сомнениями насчет его способностей здраво воспринимать информацию, спорить с Фёдором практически всегда бесполезно. В чем-то тот оставался строг и непреклонен. В его действиях была осторожность, но он еще ни разу не показывал страха перед Осаму, который читался в глазах окружающих, и это вызывало доверие. Вместе с тем, что Фёдор делал для него, к этому прибавлялась и вера. Вера в конкретного человека, а не в того, кто на протяжении всей жизни Осаму игнорировал его молитвы.

***

      Фёдор назначил встречу рано утром, когда еще даже самые ранние рабочие спали. Осаму не спал вообще — всю ночь глаз сомкнуть не мог от того, как навязчиво на душе скреблись кошки и как непривычно, пугающе тихо было в голове. И тем же утром Осаму с удивлением вспомнил, что Фёдор умеет ездить верхом. Кобыла была высокой, вороной, с волнистой красивой гривой и сливалась с еще не ушедшей тьмой ночи. Осаму вошел в азарт — эта вылазка казалась еще интереснее и опаснее их прошлых встреч, а еще он не знал, куда они собираются ехать, и был взбудоражен настолько, что Фёдору едва хватило терпения успокоить его, проигнорировав все вопросы, и усадить на лошадь.

      Они ехали через лес. Утренние птицы звонко пели, наполняя округу своими голосами. Осаму чуть откинул корпус назад, чтобы взглянуть на синее небо, проглядывающее через листву, и сам напел тихую песню, знакомую с детства. Собственный голос пронесся тихим эхо и застрял в голове, подхваченный чьим-то другим голосом. Повторяя заученный мотив, Осаму слышал, как ему отвечают в унисон, и слабо улыбался. Так хорошо и легко.

      Никто не любит тебя так, как люблю я.

      Осаму покачал головой. Фёдор рядом с ним — управляет лошадью, скрыв лицо черным капюшоном. Он живой, и с ним тепло. Не так страшно.

      — Мне все равно.

      Можешь врать мне, сколько угодно, но себя хотя бы не обманывай.

      Осаму тряхнул головой, стараясь избавиться от навязчивого демона.

      — Ты в порядке? — Фёдор поинтересовался спокойно, будто подобное поведение стало привычным.

      — Наверное, да, — Осаму улыбнулся, снова глядя в небо. — Уже светает.

      Фёдор тоже поднял голову.

      — И вправду…

      Казалось, путь через этот лес тянулся успокоительно долго.

      Через несколько минут после того, как они сошли с тропы, сквозь листву стали виднеться очертания высокого дома из темно-серого камня. Зеленый плющ на стенах, черная старая кровля и башенка в левом крыле напоминали Осаму дома, нарисованные в книжках с детскими сказками, которые когда-то приносил домой старший брат — обычно в таких жили колдуны или ведьмы, заманивающие к себе непослушных детей. Из трубы шла тонкая струйка дыма и растворялась в небе, которое медленно приобретало персиковый оттенок. Здесь не пахло городом — помоями и скотом, — воздух был наполнен влажностью, запахом земли и трав, отдаленно слышались нотки цветов и древесины. Утреннее умиротворение нарушали лишь птицы, перекликающиеся и снующие в листве. Никаких признаков людей — кроме мрачного дома, навевающего сон. Было в этом что-то успокаивающее.

      Фёдор спешился и взял лошадь за поводья, а Осаму с интересом поднял голову, внимательно рассматривая место. Утренний туман обволакивал высокую траву и скрывал из виду узкую тропу, по которой они шли. Когда Фёдор привязал лошадь к коновязи, пришлось спешиться и, как бы не хотелось, оставить все вопросы при себе. У двери висел кованый фонарь со стеклянными вставками. Огонек внутри был совсем тусклым, почти догорел. Фёдор взялся за железное кольцо и постучал в тяжелую деревянную дверь. Стук вышел глухим и коротким, но этого оказалось достаточно, чтобы его услышал хозяин дома.

      Дверь им открыл человек, немного ниже обоих ростом, с длинными белыми волосами, небрежно спадающими с плеч. В доме был полумрак, и рассмотреть лицо получше не получалось. Однако, Осаму увидел, как его спокойный взгляд стал встревоженным, стоило им взглянуть друг на друга.

      — Здравствуй, — негромко сказал Фёдор и снял с головы капюшон.

      — Здравствуй. Ждал вас позже.

      Хозяин дома открыл фонарь и затушил огонек, прежде чем впустить гостей.

      — Осаму, это Тацухико, — представил их Фёдор, снимая с себя мантию и зябко дергая плечами.

      Осаму снова переглянулся с новым человеком и кивнул.

      — Приятно познакомиться.

      Он жуткий.

      Осаму снова кивнул, соглашаясь теперь с невидимым собеседником. В доме было ощутимо теплее, но он обратил на это внимание только тогда, когда снял плащ.

      Через несколько минут Тацухико привык к присутствию постороннего, и теперь неуютно почувствовал себя Осаму — они с Фёдором обсуждали погоду и каких-то общих знакомых из города, что ему было непонятно и не слишком интересно.

      В кухне было много цветов, а высокие окна выходили на задний дворик, где был организован хаотичный сад — или огород, Осаму было не ясно. На круглом деревянном столе стояла пузатая глиняная ваза, в которой пышным букетом красовались полевые цветы, собранные, стало быть, накануне. Сначала Осаму зашел туда вместе с Фёдором и его другом, но остался, когда те ушли. Он провел рукой по столу и выглянул в сад — утренний туман еще не развеялся, и растения в клумбах были похожи на одинокие островки. Несколько арок, идущих коридором, с вьющимися растениями были старыми и располагались между фруктовыми деревьями, создавая ощущение крыши, и светлеющее небо за ними еле проглядывалось. Осаму увидел несколько крупных черных птиц, что прыгали с ветки на ветку, ныряли в туман и ворошили цветы. Хотелось выйти к ним.

      — Осаму, не хочешь присоединиться к нам?

      От неожиданности он отдернул руку от стеклянной двери и обернулся. Фёдор стоял рядом и, привлеча внимание, приобнял за плечи. Ладони у него уже согрелись.

      — Я приду. Просто здесь так красиво.

      Фёдор скользнул ладонями вниз и взял его за руку. Он был намного расслабленнее и спокойнее, чем обычно. Осаму от этого тоже становилось лучше.

      Видимо, они с Тацухико такие хорошие друзья, да?

      Осаму дернул плечами. Раздраженно нахмурился. Не в этом дело. Здесь, вдали от города, нет никого, от кого бы пришлось скрываться.

      — У тебя будет время осмотреться, — Фёдор мягко повел его за собой в теплую гостиную.

      Тацухико сидел в глубоком кресле рядом с камином, где дотлевали угли.

      — Тацухико мой наставник, — снова заговорил Фёдор, усаживая Осаму рядом с собой на софу, накрытую теплой овечьей шкурой. — Мы познакомились восемь лет назад, и он мне очень помог с азами врачевания. Не хочет только рассказывать, чей он ученик.

      Тацухико усмехнулся и негромко ответил:

      — Мой учитель имел дурную славу, я не хочу об этом распространяться.

      — Тем не менее, ты сам уже близок к тому, чтобы его превзойти, — Фёдор улыбнулся ему. — Если бы я не посвятил себя служению Богу, мог бы последовать за тобой.

      — Я буду рад, если ты решишь сменить свой путь.

      Теперь Осаму лучше рассмотрел Тацухико — у того были глаза винного цвета, кожа, бледнее чем у Фёдора, белоснежные ресницы и брови. Лицо у него более вытянутое, с острыми и утонченными чертами, в нем не было ни единой детской черты, которые проглядывались в Фёдоре.

      Прекрасно, если он бросит тебя и перестанет мешать мне.

      Осаму сжал пальцами жесткую овечью шерсть, стараясь игнорировать острую душевную боль. Но она никуда не ушла, и тогда он без стеснения обнял Фёдора за руку под слегка удивленный взгляд Тацухико. Раз, два, три, четыре, сердце бьется медленнее.

      Осаму, ты ведешь себя как маленький ревнивый ребенок.

      — Я не могу так поступить. По крайней мере, пока Осаму во мне нуждается.

      Тацухико отреагировал странно — его губы чуть дернулись, но он удержался от улыбки, глядя на Фёдора с ясным лишь им двоим пониманием. Осаму снова почувствовал себя лишним и сел ровно, однако передумал уходить, когда их диалог продолжился.

      — В том и дело, что он нуждается в тебе, но вряд ли верно понимает. Ты должен обо всем рассказать ему. Поступай так, как для него лучше.

      — Я знаю, что делаю, — с нажимом возразил Фёдор, — для меня ценно твое мнение, но в этом вопросе мне лучше известно, как будет правильнее.

      Он явно хотел добавить что-то еще, но воздержался. Между ними стало зарождаться напряжение, и Осаму его чувствовал. Также ясно ему становилось и то, что его компания сковывает их мысли. Если не уйти сейчас, эмоции снова вскипят до непозволительного.

      Уходи.

      — Прекрасно, — подал голос Осаму, вмешиваясь и обращаясь к Тацухико: — Не тебе решать, что для меня лучше. Или, если вам обоим так хочется обсудить меня, не боясь сболтнуть лишнего, могли бы делать это не в моем присутствии. Что за недомолвки и игры в гляделки? О, я бы прекрасно понял вас, если бы вы попросили меня удалиться.

      Он резко поднялся под их молчание и направился на выход из зала, радуясь, что не получает вслед никаких уговоров и оправданий — собеседники предпочли пристыженно промолчать. Осаму поднялся по лестнице под молчание, и только потом услышал отдаленные голоса, в которые и вслушиваться сейчас не желал. Чувства все еще разрывали, их нужно было утихомирить. Дом был непривычно большим. В конце коридора было длинное окно, через которое в помещение проникали первые солнечные лучи. Осаму прошелся до него, взглянул на сад, который был виден отсюда и, как оказалось, располагался между домом и небольшой круглой оранжереей, обрастающей травой и цепкими кустами.

      Тацухико очевидно жил один, но в доме было немало комнат и много света.

      Первая дверь, которую толкнул Осаму, оказалась открыта. Он вошел в небольшую библиотеку и осмотрелся, прежде чем осторожно пройти вдоль полок. На корешках большинства книг ничего не было, и Осаму вытащил одну из них. «Физиогномика» — ничего не говорящее название, однако написано красивыми буквами. Немного подумав, он вернул ее на место, пошел дальше. «История моих бедствий», псалтырь, толстая энциклопедия о птицах…

      Как будто другой мир.

      — Он кажется мне роднее, — тихо ответил Осаму, оставляя пальцами дорожки на пыльной полке. — Тут тихо.

      Это место не для тебя. Фёдор здесь как дома, а ты чужой. Смотри на вещи здраво: тебя будут гнать ото всюду, пока ты не дашь им понять, чего стоишь.

      — Так было всю мою жизнь, я знаю.

      Осаму остановился у окна, где стояла длинная тахта с бордовой обивкой, рядом — деревянный круглый столик с тяжелым подсвечником. Он присел полубоком и снова посмотрел на улицу. Вид открывался на тропу. Отсюда было видно и вороную лошадь, которая дремала у коновязи. Чуть поодаль Осаму заметил колодец и еще пару троп, ведущих в лес. Забора вокруг дома не было, однако обжитая часть земли хорошо различалась. Второй этаж располагался слишком низко и, чтобы хоть немного взглянуть поверх деревьев, нужно было подняться на мансарду, однако небо отсюда виднелось хорошо — оно постепенно приобретало голубой цвет. Погода была ясной, ни облачка.

      Бессонная ночь давала о себе знать, и прекрасный умиротворяющий вид из окна только располагал к отдыху.

      Вся желаемая безмятежность закончилась прикосновением теплых сухих пальцев — мягким, плавным, к щеке. Приятно. Чувствовать другого человека, живого, настоящего хорошо — не хватает этого. Особенно, если он любимый, к счастью или к сожалению. Осаму приоткрыл глаза: в библиотеке было намного светлее, и образ Фёдора расплывался, пока взгляд не сфокусировался. Он и не понял, в какой именно момент заснул, и теперь с задержкой осознал, что проснулся. Необычайная легкость во всем теле стала вторым приятным сюрпризом — дневной сон давно не оказывал подобного эффекта и не прибавлял ничего, кроме еще большей разбитости и томящейся в груди тревоги.

      — Уже почти четыре. Решил, что тебя стоит разбудить.

      Осаму повернул голову, сухо целуя его ладонь, а потом взялся за тонкое запястье.

      — Спасибо. Я немного выспался, — хрипловато ответил он.

      — Сколько ты не спал? — все также спокойно поинтересовался Фёдор, рассматривая его лицо.

      — Я не помню. Можешь спросить что-нибудь полегче?

      Осаму услышал тихий вздох и немного виновато улыбнулся, глядя на то, как солнечные лучи утопают в черноте волос Фёдора и слепят глаза, отчего он по-кошачьи щурится.

      — Ты все еще злишься?

      — Нет. Все хорошо.

      — Точно?

      Осаму утвердительно сонно кивнул. После пробуждения было удивительно спокойно. Возможно, это место навевает куда больше умиротворения, чем кажется на первый взгляд. Возможно, дело в присутствии и мягкости Фёдора. Вторую руку Осаму положил на его затылок и заставил наклониться ниже, чтобы поцеловать. Длинные волосы защекотали щеки, поэтому ему пришлось зарыться в них пальцами и зачесать назад. От этого он почувствовал сквозь поцелуй легкую улыбку и сам не смог от нее удержаться. Фёдор целовал медленно, но уверенно, и Осаму наслаждался этим, запоминая прикосновения губ и их тепло, потому что спокойно побыть наедине снова они смогут не скоро. Он мягко прихватил нижнюю губу Фёдора, чуть оттянул и прошелся по ней кончиком языка, безмолвно прося разрешения продолжить, и когда тот коснулся его языка в ответ, углубил поцелуй. Сердце забилось быстрее от легкого волнения и от того, насколько приятно было наконец расслабиться под поцелуями. Фёдор сам убрал за ухо прядь своих волос, прежде чем скользнуть чуть ниже, целуя теплыми влажными губами подбородок, затем щеку, переходя к шее и опаляя ее горячим дыханием. Он запечатлел мягкий поцелуй у самого уха, и Осаму обнял его обеими руками за шею, прижимаясь щекой к волосам. В этом месте ему слышалось лишь пение какой-то птицы за окном, шелест леса на ветру и немного сбитое дыхание. И хотелось, чтобы время встало.

      — Не уходи, — шепот раздался неожиданно четко.

      — Не уйду, — Фёдор сам прижался к нему, отвечая куда-то в шею. — Я уже не смогу уйти. Надеюсь, ты сможешь простить мне утреннюю бестактность.

      Осаму невольно улыбнулся. Непривычно было улыбаться от такой светлой невинной радости — облегчения, что кто-то готов быть рядом и защищать от кошмаров, которые обычно дарит одиночество.

      После ужина Осаму вышел через кухню в сад, ведущий к оранжерее. Тумана не было, и заходящее солнце скользило пылающими лучами по растениям. Голова приятно закружилась от легких цветочных ароматов, и Осаму провел ладонью по желтым макушкам вайды, поднял голову, стараясь разглядеть в просветах плюща клочки неба. Почти чистое, уже теплеющее под солнцем. Под ноги особо смотреть не пришлось — мелкая щебенка четко указывала пути, по которым можно было ходить. Выйдя из одного коридора плюща, Осаму пробежался взглядом по кустарникам и хаотичным клумбам, в которых росли разные растения, что создавало ощущение легкой неухоженности. Желтые цветы зверобоя чаще всего бросались в глаза среди этого беспорядка, как и высокий колючий чертополох, занимающий не меньше места, из общего вида выбивалась и клещевина, растущая в клумбе с какими-то красными цветами. Последнее растение Осаму видел всего раз, но помнил, насколько мучительна смерть от отравления, и это вызывало смешанные чувства — к Тацухико можно было прийти не только за букетом оберега, но и за ядом.

      Было видно, что сад старый, но его все равно пропитывало спокойствие, украшенное щебетом вечерних птиц. Осаму на секунду представил, как это место наполняется жужжанием насекомых в знойные дни, и какой сладкий хаос из запахов складывается в период цветения большинства растений. Или как шелестят листья на ветру, или как в дождливую погоду по зелени стучат крупные капли, а потом блестит под тонкими, пробивающимися сквозь черные тучи, лучами солнца и пахнет свежестью. Осаму прошел между зарослями высокого растения с нитевидными бледно-розовыми соцветиями, не удержался от того, чтобы сорвать один пучок, потом обошел невысокую белую акацию и остановился.

      У входа в оранжерею, под стеклянными стенами, тянусь круглые низкие кустарники с лиловыми цветами, и запах от них, перебивший все остальное, показался Осаму смутно знакомым. Кажется, Фёдор часто заваривал нечто подобное. Этот запах ассоциировался именно с ним, и его присутствие в этом саду вызвало смешанные эмоции. Осаму сделал глубокий вдох, стараясь прогнать легкую тревогу, и поднял глаза к высокому куполообразному потолку, к которому по толстым грубым веревкам ползли вьющиеся ярко-зеленые растения. Спустя пару секунд положил ладонь на изящную кованую ручку, но не открыл — за спиной послышался негромкий шорох листвы. Сердце громко застучало в ушах, и он тут же резко обернулся. В блеклой листве невысокого куста бузины прыгала крупная птица, но рассмотреть ее получилось не сразу. Сначала Осаму сомневался, но потом подошел ближе и удивленно выдохнул — ворон. Самый обычный, но не испугавшийся приближения человека.

      Вспомнился скрипучий вороний крик, неожиданно и пугающе нарушающий тишину после скотобойни. Их драки за остатки трупов, шорох крыльев и стук массивных клювов о кости.

      — Неправда ли удивительно умные птицы?

      Тихий меланхоличный голос сначала показался нереальным. Пока Осаму не увидел стоящего неподалеку Тацухико. Тот собрал волосы в высокий хвост, но тонкая косичка с несколькими аметистовыми бусинами выбивалась из него, и накинул на плечи черную жесткую мантию, в которой, видимо, обычно выходил из дома. Если солнечные лучи гасли в черноте волос Фёдора, то белые волосы Тацухико наполнялись ими, и выбивающиеся тонкие пряди обретали легкое свечение. Такой красивый в своем умиротворении и уюте, что даже… раздражает.

      — Вероятно, — Осаму снова взглянул на ворона. — Кажется, утром были еще…

      Тацухико подошел к ним и протянул руку, приглашая птицу к себе, на что та быстро согласилась. Он почесал ее под клювом, словно кошку, а потом угостил вытащенным из мешочка на поясе кусочком мяса.

      — У меня их трое. Двое прибились, а этого вороненком принес Фёдор, чтобы я его выходил. Он бывает чересчур добр.

      — Никогда не сомневался в добросердечности Фёдора, — Осаму неожиданно даже для себя ответил с долей сарказма и закатил глаза.

      Отчего-то Тацухико мягко улыбнулся, и это снова вызвало у Осаму волну неприятной ноющей тоски.

      — У меня нет никакой личной неприязни к тебе, — неожиданно начал Тацухико. — Ты не птичка, которую он подобрал из жалости, и точно не тот, кого он отдаст. Тебе это известно, я полагаю.

      С макушки акации спланировал еще один ворон. Сел на плечо хозяина, настойчиво требуя свое угощение, тут же получая его.

      — Тебе не понять, что я чувствую.

      — Не мою душу жрет болезнь, — Тацухико согласно кивнул и посадил одного ворона на его плечо, чтобы освободить руки, — я не испытывал и части того, что испытываешь ты. Однако, пусть и со стороны, но мне видно. Например, твоя ревность для меня очевидна.

      Осаму нахмурился и погладил ворона по макушке. Какие глупости. Нет причин ревновать — Осаму ведь и так знает, что и рядом не стоит с Тацухико. Никогда не встанет, и совершенно привычно, что люди выбирают тех, с кем легко и хорошо. С Осаму всегда трудно.

      Поэтому нужно стараться лучше.

      — Я был не в духе, — Осаму почесал черные мягкие перья и улыбнулся. — Мне ведь незачем ревновать?

      — То, что Фёдор мой друг, не обесценивает ваши отношения. И мне бы хотелось, чтобы мы с тобой поладили. Если ты тоже захочешь.

      — Ты говоришь со мной, как с ребенком.

      Ворон на плече Осаму взмахнул крыльями, с силой отталкиваясь, и скрылся в листве акации. Зашуршала листва, послышался негромкий треск ветвей, а потом все стихло. Осаму рассмотрел нечто темное и большое в глубине зелени — гнездо.

      — Я стараюсь быть честным.

      — Зачем тебе дружить со мной? — Осаму скептически сощурился, стараясь игнорировать раздражение.

      Тацухико отпустил ворона и взглянул на Осаму. На его лице не было и тени улыбки — спокойный и бледный, словно статуя под лучами заходящего солнца. Красивый, стоит признать это.

      — Люди, вынужденные бежать оттуда, где их не принимают, так и остаются одинокими. Я думаю, мы с тобой похожи и можем понять друг друга. Мы с Фёдором схожи в своих мыслях и взглядах на жизнь, но вряд ли ему удастся понять, каково быть изгоем общества.

      Осаму молча вперил взгляд на солнечные пятна, оставленные пробивающимися сквозь листву пронзительными лучами. Матовые маленькие камушки словно посыпали измельченным стеклом, которое сказочно блестело, если присмотреться. Вероятно, Тацухико прав. Он живет в этом уединенном месте уже давно, и, возможно, людей не приводит в восторг его необыкновенная внешность. Может быть, дело не только в этом, но по нему нельзя сказать, что подобный образ жизни его не устраивает.

      — Мне нравится здесь, — неожиданно даже для себя признался Осаму. — Намного лучше, чем в городе. И я не могу не согласиться с тобой.

      — Приезжай, когда захочешь. Не обязательно вместе с Фёдором.

      Осаму тихо фыркнул:

      — Вот же, какие вы оба добрые. Или ты тоже хочешь сказать, что я интересный случай?

      К его удивлению, Тацухико мягко рассмеялся. Негромко, приятно для слуха. И даже ворон к нему вернулся — спланировал на плечо и удивленно ткнул клювом в щеку, отчего тот аккуратно попытался его убрать.

      — Теперь точно понятно, зачем Фёдор на самом деле привез меня к тебе, — продолжил Осаму, совершенно не разделяя его радости.

      — Ты был бы прав, привези он тебя раньше, но сейчас все немного иначе.

      Осаму сжал руки в кулаки. Тацухико ходит вокруг да около, и только вышло успокоиться, как снова на задворках сознания тихим шепотом засел давно знакомый голос, с досадой заявляющий о бесполезности дальнейших расспросов.

      — Тацухико, мне нужен яд.

      Солнце скрылось за деревьями, и сад тут же потерял сияние, но вместо него обрел больше таинственного шарма. И лишь сейчас ощутилась вдруг вечерняя прохлада.

      — Что ты можешь мне предложить взамен?

      — Доверие?

      Он сразу заметил силуэт Фёдора на тропе, ведущей от дома, и моментально замолчал. Тацухико никак не изменил своего невозмутимого вида и обернулся, а неугомонный ворон с его плеча снова взлетел. Прерванный разговор повис в воздухе, и Осаму больше всего сейчас понадеялся, что Фёдор ничего не успел услышать.

      Настало время возвращаться домой. Обратно в тот ненавистный мир.