Осаму судорожно вздохнул и запустил руки глубже. Сжал пальцы, наслаждаясь хлюпающим звуком скольких остывающих органов под ними. Только устроившиеся в кудрявой грязной шерсти мухи роем взлетели и облепили окровавленные руки. Сердце громко стучало в ушах, и боль обручем сжала голову, отчего Осаму зажмурился на секунду, стиснул зубы и проглотил рвущийся наружу смех. Ягненок давно мертв. Осаму тоже будет мертв, а его демон также раздербанит когтистыми руками все нутро. Он уже готов — сидит за спиной, клацает зубами, истекает слюной в предвкушении.

      Осаму слышал его дыхание и видел тень в отражении утренней росы.

      Громкий вопль на секунду оглушил Осаму, и он замер, глядя невидящим взглядом, как холодная кровь просачивается между пальцами. А когда обернулся, увидел за своей спиной бледную мать. Осаму склонил голову на бок, провел пальцем по нижней губе, пробуя отвратительно пахнущую разложением кровь.

      — Монстр!

      Она не знала, что делать, и только кричала. Осаму даже не вслушивался, потому что не понимал ни единого слова. Понял только, что она хочет ударить его, но боится. Когда он потянулся к ней грязной рукой, отшатнулась назад и убежала в дом, чтобы позвать мужа. Осаму тихо засмеялся и повернулся, взглянув на черную безликую фигуру, что стояла среди тумана и словно окрашивала его в черный. Вот кто его точно не боится и принимает. Вот, кому можно вдоволь высказывать свой детский восторг! Фигура приблизилась к нему, бесшумно опустилась рядом с трупом и под раззадоренный смех Осаму запустила черные лапы в разверзанное брюхо. С мерзким влажным звуком он впился когтями в бледную кишку, извлекая ее наружу, и набросил на свою шею, будто это было блистательное украшение.

      — Ты для этого убил его? Тебе это к лицу. Кто же будет следующим? Может, я?

      Демон не отвечал, но Осаму казалось, что будь у него в этот раз лицо, он бы одобрительно улыбнулся, являя острые клыки. Не успела эта картина возникнуть в воображении, как кто-то резко схватил Осаму за волосы. Было больно от любой попытки вырваться, не удавалось также принять устойчивое положение. Где-то рядом снова вопила мать, но ее голос для Осаму оборвался — отец приложил его чем-то тяжелым, оглушая, и сознание пошатнулось. Переполняющая злоба не находила выхода — тело ослабло, не слушалось хозяина, и ему оставалось лишь истошно закричать во весь голос, пока хотя бы на это были силы. Вскоре сквозь помутнение начало доноситься ощущение удушливости, от которого Осаму рефлекторно схватился за шею, и его пальцы вцепились во что-то отвратительно мягкое.

      Изящное украшение, вытащенное им самим из нутра мертвого животного.

      Уже много раз Осаму запирали в подвале, и он мог ориентироваться по нему в темноте, а также приловчился отодвигать задвижку через щель, чтобы открыть небольшую дверцу и вылезти. Но сейчас он сидел тихо и не шевелился. Не мог — его сковало так, что даже вдохи и выдохи давались с трудом, были едва уловимы. Наверху ругались родители, громко топали. Осаму слышал, как в истерике мать орет на отца, и как тот со звоном бьет ее по лицу в попытке вразумить. Взгляд бегал в темноте вслед за шагами людей наверху, а тело и разум переполняла пустота. В носу стоял трупный запах, ощущался даже на языке и вызывал легкую тошноту, а пыль и грязь драли легкие, стоило только сделать вдох глубже. Руки и волосы до сих пор были перемазаны кровью, и Осаму даже не пытался стереть ее. Он затаился и ждал, словно голодный зверь, ловящий момент для атаки. И чем дольше длилось ожидание, тем быстрее росли холодная ярость и нетерпение. Зудящее желание хотелось поскорее выплеснуть, и попытки удержаться вызывали нервную дрожь во всем теле.

      Спорящие родители так о нем и думали — не говорили, но Осаму ощущал их страх каждой клеткой своего тела. Боятся, что однажды они окажутся на месте распотрошенного скота, а их кишки развесят на голых сухих деревьях в качестве украшения, что со всей округи слетятся вороны, чтобы полакомиться гниющей плотью и растащить по гнездам косточки. Осаму облизал губы, даже не морщась от попавшей в рот крови и грязи. Он ненавидит их всей своей гнилой душонкой, до скрежета зубов и зуда в руках — так бы и вцепился ногтями в лица, выцарапывая глаза и раздирая рты. И слушал бы оглушительные визги, переходящие в хлюпающие звуки крови в глотке.

      Эта мать хочет позвать экзорциста, а отец предлагает сразу забить сына топором, как скотину.

      Туман в голове медленно рассеивался от этого шума, и вскоре Осаму почувствовал очередную волну тошноты. Безразличие сменилось вспышкой страха, сдавившего все внутренние органы. Осаму зажал рот рукой, сдерживая рвоту, а потом отплевался и вытер губы от грязи. Голова раскалывалась и была готова вот-вот лопнуть. Стоило голосам затихнуть, а двери хлопнуть, как Осаму беззвучно взобрался по лестнице, с трудом удерживая равновесие, и открыл засов трясущимися руками. В доме действительно никого не оказалось. Недолго думая, он выскользнул на улицу, где, к его радости, уже стемнело. У него оставалось около двух часов, чтобы добраться до Фёдора.

      В городе было как-то оживленно. Пришлось старательно выбирать путь через самые темные и безлюдные улочки. Невольно вспоминался первый раз, когда Осаму вот так добирался до нужного дома, но с тех пор немало изменилось, несмотря на то, что прошло всего около трех месяцев. В этот раз на его теле не было ни одной свежей раны, но холодный страх доставлял ему не меньше боли. Осаму едва ли мог вспомнить, что происходило в тот момент, когда демон овладел им, но это помутнение отличалось от остальных — он был готов убить не себя, а других.

      Фёдор оказался на вечерней службе, но заявляться в церковь было нельзя. Оставалось сидеть на крыльце, пытаясь закутаться поплотнее в теплую мантию, чтобы почувствовать себя хоть чуть-чуть в безопасности. Теперь ему нельзя возвращаться домой, да и Фёдор вряд ли оставит его у себя надолго. Придется очень усердно его упрашивать и, возможно, применить парочку грязных приемов, забыв обо всем уважении. Пока эти мысли лихорадочными вспышками плавили разум, прошло не так мало времени, а когда на небе зажглись почти все звезды, над Осаму возник человек в длинных одеждах и пустил в дом.

      — Если бы я предложил, ты бы умер вместе со мной?

      Прошептал Осаму, едва шевеля губами, пока Фёдор растапливал печь.

      — Нет. И тебе бы умереть не дал, — последовал ответ без раздумий.

      — А что, если я сам тебя…

      Он запнулся и закрыл глаза. Мысли об этом навязчиво лезли в голову, как бы сильно Осаму не пытался от них уйти. Этого ему хотелось бы меньше всего. Он не заметил, как Фёдор опустился на корточки напротив него, и приоткрыл глаза, когда прохладные пальцы коснулись щеки — мягко и невесомо, словно лепестки цветка.

      — Не нужно никого убивать, — шепот раздался где-то у виска. — Все произошедшее — лишь игра твоего разума, Осаму. Нет в этом мире ничего, что могло бы сыграть шутку страшнее. Я тебя никуда не отпущу и не позволю остаться наедине с твоим личным кошмаром.

      Осаму только выдохнул, позволяя обнять себя и пряча лицо свободных черных одеждах, пропахших ладаном и сухими травами. Его гладили по спине и голове, мягко перебирали волосы, что-то шептали успокаивающее. Иллюзия спокойствия и защищенности вправду возникла. За ней даже не удавалось в полной мере осознать сказанные Фёдором слова.

      — Ты любишь меня?

      Он и не ожидал, что тихий дрожащий голос дойдет до кого-то, потому как и сам не понял, произнес этот вопрос вслух или мысленно, однако почти сразу раздался голос Фёдора:

      — Люблю, Осаму, конечно же люблю. Нас больше некому любить.

      Осаму молча обнял его. В голове образовалась необычайная пустота — он на время даже забыл, как звучит скрипучий голос демона, не смог воспроизвести его в памяти.

      В мешочке для денег, что висел на поясе, лежала маленькая закупоренная склянка с маслянистой жидкостью и грела израненную душу.

***

      Фёдор разрешил жить у него, но поставил несколько условий, с некоторыми из которых Осаму соглашался с неохотой. На его плечи повесили уборку, стирку, заботу о лошади и обязанность топить печь. Дома ему редко приходилось заниматься этим, но сейчас не было выбора — Фёдор много времени проводил в церкви, посещал городские мероприятия и даже не всегда возвращался ночью домой. В такие дни Осаму бывало особенно неспокойно, но возражать он не решался. Однако, готовкой занимался Фёдор, не допуская нового сожителя к этому делу. Осаму был только за.

      Еще одним условием был запрет на выход в город, обусловленный тем, что встреча с семьей может обернуться плохо. Нельзя было допустить и того, чтобы пошли слухи, узнай кто из горожан, что священник кого-то у себя приютил. Осаму мог выходить в небольшой дворик, окруженный высоким плетеным забором, чтобы принести воды из колодца, порубить дрова или просто подышать свежим воздухом. Помимо колодца, конюшни и отхожего места, в этом дворе было несколько плодовых деревьев — Осаму удалось распознать среди них лишь одну яблоню и две вишни. Он знал, что Фёдору наверняка некогда заниматься уходом за садом, поэтому негласно взял и это дело на себя. Его занимала и отвлекала работа на свежем воздухе, а спустя пару недель стала любимой.

      Осаму, не привыкший сидеть дома, потому что часто не имел такой возможности, первое время вдоволь наслаждался спокойствием, отдыхая. Он изучал многочисленные книги, что были в домашней библиотеке, и даже стал лучше читать, а временами садился переписывать разные рукописи, которые дал ему Фёдор для тренировки. У Осаму не было образования — всего пару лет в школе, из которой он вылетел, и попытки одного из старших братьев заниматься с ним, пока одиннадцатилетнему Осаму не надоело. Теперь у него были возможность и желание продолжить учиться письму, тренироваться читать. Самообразование ему понравилось, особенно, когда рядом был тот, кто наставлял и давал советы. Все это не давало ему соскучиться в одиночестве и давало возможность как следует отдохнуть от людей, которые раньше часто были главной причиной его переживаний. Даже слыша шаги демона и ощущая его невидимое присутствие в доме, Осаму не всегда начинал переживать и чаще реагировал спокойно. А если Фёдор был рядом, то тогда эти ощущения моментально улетучивались. В голове не оставалось ничего, кроме его, Осаму, мыслей.

      Сначала осознание того, что он угодил под крыло к священнику, который не верит в Бога, вызывало у него нервный смех, но потом, когда эта мысль стала привычной, Осаму вздохнул с облегчением — это вселяло надежду, что его демона на самом деле не существует.

      Однажды вечером, когда Фёдор вернулся раньше, они готовились ко сну вместе. За окном уже почти стемнело, но из-за летней духоты пришлось раскрыть одно из окон. В спальню проникал ветерок, приносивший запах свежести и отдаленные звуки — лай собак, шум деревьев, стрекот сверчков и редкие крики птиц. Никаких звуков человеческого быта поблизости. Осаму сидел на постели, скрестив ноги, и держал на коленях открытую книгу, в которую почти не смотрел. Больше всего его привлекал Фёдор. Он уже надел ночную рубашку, что закрывала ноги до середины бедра, и расчесывал отросшие волосы. Иногда кривил тонкие губы, если гребень натыкался на спутанные места, хмурил брови, но продолжал, а когда поймал в отражении зеркала чужой взгляд, остановился.

      Между ними возникло напряжение.

      Обычно оно исходило от Фёдора, стоило только Осаму засмотреться, и переходило на самого Осаму, когда дыхание перехватывало от собственных мыслей. Он старался держаться, пока ему не дадут разрешение получить желанное тело, но самому Фёдору от этого спокойнее не было.

      Только блуждать по лабиринту своих сомнений последний, очевидно, уже устал.

      Отложив гребень, Фёдор поднялся из-за стола и пересел к Осаму. В комнате догорала последняя свеча, и света становилось все меньше. Оба ждали, когда он пропадет совсем, чтобы слиться в мягком, долгом и невинном поцелуе. Засыпать вместе им доводилось редко — кто-то обязательно сидел допоздна — скорее всего, специально. Порой даже случалось заснуть до утра в зале. Вместе они не просыпались никогда — утром Фёдор вставал совсем рано и предпочитал не будить Осаму.

      — Ты мне не доверяешь? — сбивчивый шепот опалил губы Фёдора, стоило поцелую прерваться.

      Осаму ждал ответа, но получал лишь неуверенное молчание, поэтому решился снова нарушить тишину, но не успел, потому что Фёдор начал раньше:

      — У меня было много времени подумать, поэтому продолжай. Только, пожалуйста, аккуратнее.

      — Как пожелаешь, — Осаму попутно взял его за плечи, укладывая на спину. — Мальчики в церковном приюте учились подобным вещам друг на друге или стыдливо краснели каждый раз, когда просыпались с желанием?

      Когда он наклонился к нему, уперевшись руками в постель, Фёдор томно выдохнул в самые губы:

      — Я не всегда был послушным ребенком.

      Продолжить этот разговор не дал чувственный настойчивый поцелуй, от которого у Осаму перехватило дыхание. Он держал в голове просьбу быть аккуратным, да и сам боялся что-то сделать не так, но был уверен, что все будет в порядке. В конце концов ему так давно хотелось обласкать желанное тело, наблюдая за реакцией обычно сдержанного Фёдора, что в голове и мыслей не было накидываться на него, как сорвавшийся с цепи пес. Осаму устроился на его бедрах и сначала задрал длинную рубаху, после вовсе снял ее и сразу провел дорожку поцелуев по шее, скользнул языком по ключицам. Над головой он услышал шумный выдох, после которого в теле появилось напряжение. Осаму усмехнулся про себя, но тут же вернулся к губам, в очередной раз целуя глубоко, медленно.

      Прикрыв глаза, Фёдор рассматривал его лицо, и их взгляды иногда пересекались, но ненадолго — он жмурился, когда горячие руки приятно оглаживали грудь. Также неторопливо, изучая каждый сантиметр. Осаму поерзал на бедрах и поймал очередной рваный выдох, от которого самообладание затрещало по швам. Плохо, но до чертиков приятно. Напоследок смазано поцеловав уголок губ, он снова опустился вниз, возвращаясь к тяжело вздымающейся груди. Несколько ярких засосов у ключиц, пару мягких покусываний твердеющего соска, поцелуев под ребрами — и Осаму уже закинул на свое плечо худую ногу, чтобы прикоснуться влажными губами ко внутренней стороне бедра.

      Подняв взгляд, он с удовольствием отметил, что обычно бледные щеки и уши Фёдора раскраснелись, да и весь его вид постепенно перестал говорить о сдержанности. Только легкое напряжение в теле чувствовалось каждый раз, стоило только перейти к новым ласкам. Но он быстро привыкал и получал от них удовольствие, о котором говорили покусанные губы, глубокое дыхание и постепенно твердеющий член. Осаму совершенно не стыдился мыслей о том, что покушается на чужую невинность, еще и получает отдельное наслаждение от того, как быстро заводится это юное тело. Слегка прикусив чувствительную кожу на внутренней стороне бедра, он взял в руку член и большим пальцем помассировал краснеющую головку, после чего обвел ее языком, надавил кончиком на уретру и обхватил губами. После первых движений Осаму краем глаза заметил, как Фёдор занес руку и, видимо, собирался оттянуть его, но потерялся в ощущениях и с рваным стоном вцепился пальцами в одеяло.

      Наблюдение за ним было бы одним удовольствием, если бы не накаляло желание до нестерпимого.

      Осаму вскоре приподнялся и прошел быстрыми поцелуями по животу к груди, припал к губам, не давая полноценно вздохнуть. Долгий поцелуй сопровождался ерзаньем на чужих бедрах, потом Фёдор глухо простонал и удивленно открыл глаза. Он судорожно выдохнул, а Осаму едва слышно усмехнулся, наблюдая за этим, и до конца опустился на его член.

      — Тебе не о чем беспокоиться, — тихий голос Осаму прозвучал плавно, но тот приложил усилия, чтобы он оставался ровным.

      — Разве… тебе не больно?

      Осаму мягко погладил ладонями его плечи и грудь, снова двинул бедрами, когда более-менее привык к ощущениям, прикусил нижнюю губу. Не слишком приятно, но и не больно, в нужное русло он пустил часть своего свободного времени, когда оставался один, но стоило все же поискать в запасах Фёдора какое-нибудь более-менее подходящее масло. Только Осаму в них не разбирался совсем и решил опустить этот момент, расплачиваясь сейчас не слишком приятными, но допустимыми ощущениями.

      — Не больно, — горячо прошептал Осаму, продолжив двигать бедрами.

      Он никак не ожидал, что Фёдор сядет и крепко возьмет его за ягодицы, но это не помешало — Осаму усмехнулся, поборов желание прокомментировать это. Фёдор не был похож на человека, который на самом деле может позволить себе подобное в первый раз. Но от его хватки по бедрам прошла приятная дрожь, Осаму невольно ахнул в чужую шею, чувствуя, как пылает все лицо.

      Фёдор только целовал его шею, плечи и порой покусывал, но мягко и легко, вызывая у Осаму желание двигаться быстрее — тот терялся в своих ощущениях, и в его голове не осталось никаких мыслей. Ему хотелось наслаждаться лишь прикосновениями влажных губ к своим плечам, глубокими вздохами и сдержанными стонами. Думать только о том, что отдается Фёдору и доставляет ему удовольствие, наконец получая то, чего давно хотел. Осаму слегка выгнулся и тут же на выдохе простонал, но не потерял самообладание, продолжая держать вид коварного соблазнителя, однако Фёдор это заметил. Он покрепче взялся за бедра, чтобы не дать сменить угол, и сам резким движением опустил его на свой член. В ответ раздался очередной стон.

      Осаму чувствовал, что еще несколько таких движений доведут его до разрядки, и он вцепился одной рукой острое плечо партнера, а вторую сунул между ними, сжимая пальцами свою плоть и опять выдыхая на грани со стоном. Тоже самое испытывал и Фёдор, с глухими стонами покусывающий его шею посильнее и оставляющий на месте этих укусов поцелуи. От близости было жарко и мокро, даже приоткрытое окно не спасало, из-за чего оба хватали воздух до саднящего ощущения. Однако несмотря на это, Осаму не отстранился после того, как кончил, да и Фёдор после этого не торопился разрушать их близость — он горячо дышал в чужое плечо и перебирал влажные на затылке волосы. Потом, немного придя в себя, не удержавшись, Осаму поймал поцелуем его губы, подключил язык и уложил обратно на спину. Он усмехнулся в очередной раз, когда понял, что Фёдор не против повторить снова прямо сейчас.

      — Значит, в твоей голове куда больше пошлых желаний, чем я предполагал?

      Едва сошедший с щек румянец возник опять, а Осаму не отказал себе в удовольствии легко прикусить краснеющую от стыда кожу. В довершении он поерзал на чужом члене, убеждаясь в том, что тот и вправду снова твердеет.

      — Все дело в теле, а не мыслях…

      Попытки Фёдора оправдаться оказались прерваны новым поцелуем. Не важно, что он там скажет, Осаму намеревался как можно больше получить сегодня ночью и не упустить возможность немного развратить этого святошу.

***

      Фёдор заверил, что вернется до заката, однако когда солнце скрылось, и небо окрасилось в блеклый синий, он не вернулся. Осаму сидел у печи, закутавшись в одеяло из овечьей шерсти, и сосредоточенно читал книгу, что лежала на коленях. Теплый свет плясал по серой бумаге и чернильным буквам, поэтому иногда создавалось ощущение, что слова не хотят ровно сидеть на строчках. Это отвлекало и вызывало раздражение.

      Злишься на него?

      Осаму сжал зубы, упорно молча, пока голос не раздался снова.

      Он не сдержал свое обещание. Похоже, после вчерашнего будет избегать тебя еще усерднее.

      Прислушиваться к демону Фёдор запрещал — настойчиво утверждал, что говорить нужно с реальными людьми и полагаться на себя. Или на него. И где он сейчас? Хочет, чтобы Осаму ему верил, но сам где-то пропадает и не всегда желает быть откровенным. Это выводило из себя куда больше, чем очередная попытка демона все испортить. Осаму резко закрыл книгу и почти сразу вздрогнул, когда следом услышал, как хлопнула входная дверь.

      Убрав одеяло и книгу на стол, Осаму вышел к нему.

      — Ты говорил, что будешь раньше.

      — Возникли дела, — ответил Фёдор, попутно снимая верхнюю одежду и вешая ее.

      — Они возникают слишком часто, хотя ты каждый раз говоришь, что постараешься не брать столько дел, — Осаму хоть и старался держаться, но все равно нахмурил брови, злясь от спокойного тона Фёдора. — Или, может, ты до сих пор избегаешь меня?

      — Мне незачем тебя избегать.

      — Однако избегаешь и не хочешь быть откровенным. Ты должен быть рядом со мной, я хочу знать, о чем ты думаешь. Не все твои обязанности в церкви настолько важны, чтобы ставить их выше меня, — Осаму неосознанно повысил голос, но зато заметил сдерживаемый холодный блеск в глазах Фёдора. Тот тоже начинал злиться.

      — Я стараюсь помочь, а если тебе не нравится, то можешь уйти.

      Он говорил тихо, сдержанно, у Осаму только закипала кровь от раздражения. Руки мелко подрагивали, и их пришлось сжать в кулаки. Слова впились в сознание, а смысл отравляющим ядом разъедал каждую клетку, вызывая смесь страха, злости и отчаяния. Осаму не хотел слышать этого.

      — Именно поэтому я не хотел переходить черту в наших отношениях, — продолжил Фёдор. — Ты превращаешься в избалованного ребенка, который только и может что-то требовать, забывая о том, что у меня есть и другие обязанности. Ты так и должен был остаться частью моей работы, но я поверил тебе, посчитал, что будет лучше, если мы будем вместе. Если тебе кажется, что мое терпение безгранично, то ты ошибаешься.

      — Замолчи.

      Фёдор, пропустив это мимо ушей, хотел было продолжить, однако не смог произнести ни звука — Осаму мертвой хваткой вцепился в его шею, приложив головой о стену.

      — Не смей говорить подобное, — голос внезапно сел, от гнева превратившись в негромкое шипение. — Это ты захотел, чтобы я жил. Ты виноват в том, что я сейчас стою перед тобой, что я до сих пор дышу, и ты продолжаешь причинять мне боль. Это бесчеловечно.

      Мысли, что вертелись в голове, так просто слетали с уст, только легче от этого не становилось. Осаму чувствовал себя вещью, идеальным объектом для наблюдений, и его пальцы только сильнее давили на чужое горло. Шея у Фёдора была тонкой, если приложить побольше усилий, то Осаму может сломать ее. Все, к чему он прикасался, когда-то рушилось. Хотелось, чтобы этот человек телом и душой принадлежал только ему одному, особенно после того, как сам же и обещал никогда не уходить. Было нестерпимо больно, словно все это было обманом, глупым сном или демонической иллюзией. Теперь же Осаму не замечал, как его пытаются оттолкнуть, не слышал удушливых хрипов. Он видел только синеющие губы, что беззвучно пытались что-то донести, и чувствовал холод злых слез на собственных щеках.

      Пальцы наконец разомкнулись от пробившей все тело дрожи, и человек перед ним обессиленно упал на колени, пытаясь наконец вздохнуть.

      Утренние лучи согревали деревянный пол, и ступать по нему босыми ногами было до жути приятно. Первым делом Осаму открыл окно в спальне, впуская свежий после дождя воздух в комнату, а затем наскоро оделся, спустился вниз и проделал тоже самое. День должен был пройти как обычно, однако под вечер Осаму начал испытывать тоску, которая уже давно не нападала на него. Он походил по гостиной, а через полчаса накинул на себя одну из мантий Фёдора и вышел на улицу.

      Солнце уже садилось. Мягкий свет окутывал собой деревья, высокую траву и дорогу, согревал унылые каменные стены городских домов. Осаму даже сквозь темно-серую грубую ткань чувствовал легкое тепло и по пути иногда поднимал голову, чтобы взглянуть из-под капюшона на кучерявые облака. Близилась осень, день заметно сократился, и сейчас остроконечный полумесяц стал ярче. Осаму всегда чувствовал себя хуже, когда зима и лето сменяли друг друга — за частыми дождями и в длинных ночах ему становилось труднее рассмотреть шипящих адских созданий, чем те с радостью пользовались. Они подвывали ветру, нестройным хором плакали сквозь шум ливней и бередили опавшие листья. Об этом не хотелось вспоминать.

      Совсем скоро Осаму оказался на оживленной улице. Торопящиеся по делам горожане вызывали ностальгию, но она была неприятной — он бы не хотел быть частью этого общества. Однако бесцельно бродить по городу Осаму не собирался и успел в церковь как раз к началу службы.

      Заняв последний ряд, он все равно не стал снимать капюшон, однако видел почти всех, кто пришел. Только его внимание привлекал лишь Фёдор. Они не разговаривали после ссоры пару дней и почти не виделись, и Осаму начал невыносимо скучать по нему. Нужно было терпеливо отсидеть до конца, и тогда можно будет наконец-то подойти, чтобы поговорить. План действий в его голове выглядел идеально.

      Когда церковь практически опустела, Осаму поднялся и как можно быстрее проскользнул в заднее помещение. Раньше ему не доводилось там бывать, но он не обратил особого внимания на обстановку — лишь зацепился краем глаза за окно, отмечая, что на улице почти стемнело. Фёдор был занят уборкой рукописей, но отложил их в сторону, когда заметил посетителя.

      — Тебе нельзя здесь находиться.

      — Мне все равно, — Осаму присел полубоком на край стола, что стоял у самого окна, и не без улыбки заметил сухую алую розу в узком стеклянном стаканчике. — У тебя ведь есть вино? Я хочу выпить.

      Не успел он повернуться, как рядом с ним поставили бутылку, а по бокам появились чужие руки. Фёдор поймал его взгляд, всматриваясь внимательно и долго, потом мягко поцеловал в лоб.

      — Осаму, что ты хотел?

      — Соскучился по тебе страшно. Я вел себя непростительно, — шепотом ответил Осаму, беря бутылку. — Тебя часто нет рядом, и мне правда было плохо из-за этого. Извини.

      Фёдор молча перехватил его руки и помог открыть вино. Терпкий аромат был ярким, только от него уже становилось хорошо. Осаму не сомневался, что здесь нет плохого вина.

      — И я всю жизнь проявлял терпение, — продолжил он, — но есть ли в нем смысл? Я опасен для окружающих. Опасен для тебя.

      Фёдор молчал, а в его взгляде не проскальзывало ни одной лишней эмоции. Он думал. Осаму радовало то, что тот все еще не выгнал его, а значит шанс есть, но эта тишина начинала угнетать. Даже демон внутри него напряженно молчал. Чтобы хоть немного прервать эту тишину, Осаму робко попросил:

      — Может, достанешь еще бокалы?

      В ответ Фёдор кивнул и вернулся все к тем же полкам, где стояла всякая утварь. Осаму не спускал глаз с его спины, попутно выуживая из мешочка на поясе маленькую бутылочку. Все ее бледно-голубое содержимое в мгновение ока растворилось в вине.

      — Я позволил себе слабость, — вдруг произнес Фёдор, возвращаясь к нему. — То, что я наговорил… В последнее время мне тяжело.

      — Прости.

      Осаму вложил все силы в то, чтобы подавить дрожь предвкушения и выразить на лице все свое сожаление. Он и вправду уже давно не злился и чувствовал укол вины, потому что не смог удержать эмоции, но теперь на душе было так пусто… Фёдор сам налил вино и мягко потрепал Осаму по волосам. Это прощение? Мысленно оставалось только горько усмехнуться.

      — Я правда очень хочу, чтобы ты был только моим, — Осаму опустил взгляд в серебряный бокал и чуть взболтал вино, прежде чем легонько чокнуться в знак примирения. — Я думаю об этом постоянно и только недавно понял, что это невозможно.

      Но сделав глубокий вздох, он не смог подавить кривую улыбку, когда чужие губы коснулись бокала, и тихо добавил:

      — Но, думаю, я могу успокоиться, если мы умрем вместе. Тогда ты не достанешься никому.

      Осаму сам сделал большой глоток, жмурясь, и не увидел, как глаза напротив в ужасе распахнулись, но зато почувствовал, как Фёдор быстрым движением выбил бокал из его руки. За звоном упавшего серебра последовал легкий, чистый смех, сквозь который Осаму едва проговорил:

      — Может, поцелуешь меня перед смертью?

      На тонких губах Фёдора виднелись алые капли, и Осаму сам потянулся к нему, чтобы слизнуть их, однако руки уже переставали слушаться, а разум с каждой секундой все с большим трудом цеплялся за реальность.

***

      Проснувшись, Осаму не сразу открыл глаза. Под теплым пышным одеялом было очень уютно, а из звуков слышался лишь шелест деревьев. Кожу опаляла приятная прохлада, и запах казался очень знакомым. Осаму показалось, что он до сих пор спит. Ладонь, легшая на щеку, абсолютно точно принадлежала человеку и была реальна — она мягкая и теплая, приятная при ознобе. Пальцы, словно легкие перья, немного щекотливо погладили щеку, а затем ощутимее — волосы. Что-то было не так, только Осаму не мог сосредоточиться — после произошедшего ему не хотелось ни о чем думать, а организм все еще был слаб.

      Снова помутнение, и снова Фёдор вырвал его из костлявых рук смерти, пусть и не обошлось без небольших осложнений.

      Он приоткрыл глаза, и руку с его головы с недолгим промедлением убрали. Светлую комнату Осаму не узнал, но тот, кто сидел рядом, был знаком — белые длинные волосы светились солнечным светом, а на лице было умиротворенное спокойствие, только глаза чуть покраснели, и под ними залегли тени.

      — Фёдор уехал в город, как только привез тебя.

      — Как он? Он узнал? Злится на тебя?

      Тацухико не стал отвечать на эти вопросы и в лице не изменился, но к Осаму тут же закралось тревожное подозрение, что все именно так. Он с небольшим трудом сделал глубокий вдох.

      — Доза, которая в тебя попала, была не смертельной, я ее нейтрализовал. Хорошо, что ты добавил яд в вино… Но если почувствуешь себя плохо, скажи мне, — Тацухико поднялся и, прежде чем выйти, добавил: — Чистая одежда на столе, вода в ванне еще теплая.

      Осаму устало закрыл глаза. После долгого сна он чувствовал себя намного лучше, чем накануне. События прошлого дня плохо отпечатались в памяти и всплывали урывками. После того, как яд начал действовать, разум помутился совсем. У Осаму почти получилось, и сейчас он не знал, радоваться этому или нет. Кроме того, что они оба все еще были живы, он испортил их отношения, к тому же втянул Тацухико. Что будет теперь, думать было страшно.

      Через час Осаму все-таки нашел в себе силы и смелость спуститься вниз. Солнце уже садилось, и дом окунулся в рыжие лучи. Тацухико сидел за круглым столиком в кухне. Свет проходил через кружевную белоснежную занавеску и рассыпался пятнами по всем поверхностям. Осаму замер в арке, рассматривая чужое усталое лицо, но когда его заметили, прошел и сел напротив.

      — Хочешь есть?

      Осаму отрицательно покачал головой, но Тацухико все равно встал, когда вернулся, поставил на стол небольшую деревянную коробочку. В ней среди тонкой желтоватой бумаги что-то лежало. Стало быть, предлагалось вытащить оттуда содержимое, Осаму был не уверен и на всякий случай посмотрел на Тацухико, но не получил возражений. Тогда он запустил туда руку и вытащил на свет круглое плоское… стеклышко? Оно было полупрозрачным и напоминало красноватую смолу. Края были неровными, но гладкими. «Стеклышко» немного прилипало к коже и приятно пахло, отдавая чем-то цветочным. Вероятно, это можно было есть.

      — Это медовые леденцы. Ты никогда не ел сладкое? — с легкой улыбкой спросил Тацухико, и Осаму почему-то стало неловко.

      — Нет.

      — Думаю, тебе понравится.

      Немного подумав, Осаму сначала попробовал лакомство кончиком языка и только потом положил в рот. Оно и вправду было съедобным. В их краях почти не встречались фрукты без кислинок, а мед вообще было трудно достать из-за его редкости и высокой цены. За всю жизнь Осаму довольствовался лишь яблоками, которые могли бы сравниться по вкусу с этим, но даже от них рот так не наполнялся слюной. Леденец размером с монету вскоре растворился совсем, и Осаму взял еще один. Ему нечего было сказать, да и Тацухико вскоре перестал наблюдать за ним — перевел взгляд на окно. Они молчали какое-то время, слушая, как щебечут птицы на улице и трещат угли в зале.

      — Значит, теперь я под твоим надзором? — Осаму скорее констатировал факт, чем задавал вопрос.

      — Временно, пока ты совсем не оправишься. Я ведь выполнил твою просьбу, верно? Значит, теперь могу рассчитывать на твое доверие и на то, что ты не станешь мне противиться.

      — Не стану.

      — Через пару дней ты можешь быть свободен на все четыре стороны. Фёдор сказал, что тоже не собирается удерживать тебя.

      — Это неправильно, — выпалил Осаму едва слышно, чувствуя, как к горлу подступает ком. — Он же знает, что я хочу быть рядом с ним…

      Он вздрогнул всем телом, когда Тацухико мягко положил руку на его макушку, и поднял голову. Прищурился из-за солнечных лучей, упавших на глаза. Не было причин не доверять этому человеку — Осаму не испытывал тех чувств, что возникли в нем при их знакомстве.

      — Это тяжело. Фёдор загнал себя в ловушку еще тогда, когда решил помочь тебе из симпатии и интереса. Не думаю, что он в тот момент признавал свои чувства, и поэтому потом они сыграли против него. Он разочаровался в вере и решил, что сам может стать спасением для других, что мне никогда не нравилось. Это слишком самоуверенно, ведь Фёдор не всезнающий и не всесильный, он еще совсем юн, не во всем опытен и тоже совершает ошибки. Я не думаю, что Фёдор станет намеренно причинять боль тому, кого любит.

      Осаму с трудом сделал вздох, снова опустил голову, и чужая рука пропала. Ему нечего было ответить, да и казалось, что каждое слово физически будет даваться с огромным трудом. По всей видимости, они оба те еще глупцы, достойные друг друга. Осаму сложил руки перед собой и положил на них голову. Все тело пронизывала тупая боль, сжимала сердце и легкие, не давая полноценно вздохнуть. Осаму впервые за долгое время не испытывал злости или раздражения — сейчас его тяготило только невыносимое сожаление. Ему хотелось сидеть в ногах Фёдора и просить у него прощение до тех пор, пока не сядет и не пропадет голос, пока силы не иссякнут. Может быть, хотя бы тогда Осаму перестанет чувствовать все это.

      — Оставайся сколько хочешь, — тихим, успокаивающим голосом произнес Тацухико, снова поднимаясь из-за стола. — Я тебя не выгоню.

      Осаму чувствовал себя ненужным зверьком, которого передавали из рук в руки, несмотря на то, что порой он больно кусался.

***

      Теплым вечером Осаму сидел на скамье в саду и бездумно смотрел сквозь листву на кусочки неба. В голове было пусто, а во рту все еще чувствовался опьяняющий запах табака, смешивающийся с ароматом осенних цветов. Все чувства и эмоции были притуплены, чем Осаму вдоволь наслаждался. Он находился совершенно один, в чем был полностью уверен, поэтому насторожился, когда краем глаза заметил шевеление в листве. Кругом царила тишина, даже ветра не было. Осаму опустил голову и замер.

      Среди листвы сидело утонченное существо, похожее на человека. Только кожа его имела серый оттенок и кое-где была усыпана мелкими белыми пятнышками, напоминающими веснушки, а на голове громоздились ветвистые тонкие рога. В них застряли сухие листья и паук сплел тонкую изящную паутину, которая поблескивала на солнце. Существо сверкнуло желтыми глазами, когда заметило на себе чужой взгляд, и дернуло головой в сторону, отворачиваясь. Копна черных длинных волос взметнулась и рассыпалась по худым плечам. Костлявая грудь едва заметно вздымалась, но от существа так и исходила живость — можно было даже поверить, что оно действительно попало сюда из другого мира.

      Осаму вздрогнул всем телом, услышав, как с криком взлетают в небо вороны, что были неподалеку. Оцепенение мигом прошло, и рогатое существо исчезло в листве, словно его и не было вовсе. Секунду спустя Осаму подорвался с места, но так и не нашел его, обежав весь сад. Сердце трепетало не от страха, а от волнения и предвкушения. В этот раз он не чувствовал никакой опасности, но и не до конца понимал происходящее. Немного посомневавшись, Осаму направился в дом.

      Почти за несколько недель он свыкся с мыслью о том, что демон — плод его больного разума, и потому игнорировать хриплый голос стало легче. Однако теперь, стоило ему осознать это, прежние демоны постепенно приобрели иные формы — будто расплывчатые образы начали становиться детальнее и на самом деле оказались не страшными монстрами, а скорее причудливыми существами. В большей степени разобраться с этим помог Тацухико, да и жить с ним оказалось не так плохо — у него был спокойный характер, и он, в отличие от Фёдора, ничего не запрещал, а еще любил много разговаривать. Осаму часто рассказывал ему о том, что видит, и это помогало отделить реальность от иллюзий.

      Поднявшись в библиотеку, он застал Тацухико у открытого окна. На его плече сидел ворон, а в руке было свернутое письмо, принесенное птицей. Осаму в нерешительности замер. По полу причудливо плясали солнечные лучи, казались яркими и волшебными, а беловолосый Тацухико среди них с угольно-черным вороном напоминал колдуна.

      — Святой отец решил почтить нас своим визитом. Видимо, наконец-то смог разобраться в своей голове.

      Осаму легко улыбнулся и прошел в библиотеку, взял из рук Тацухико кусочек мяса и отдал ворону.

      — Осталось и мне разобраться в своей.

      Он погладил птицу по макушке, затем снял с плеча хозяина и выпустил на улицу, чтобы закрыть окно.

      Тацухико не возражал.

      Следующее утро было прохладным, но оставаться долго в постели не получалось. Все внутри трепетало от предвкушения, и найти себе места не получалось, а нормально позавтракать тем более. Осаму выскочил из дома прямо босиком, в одной рубашке и засученных по колено штанах, хотя на улице уже было прохладно. Солнце только недавно поднялось и едва пригревало, а трава все еще блестела от росы. Ноги быстро стали мокрыми, но холодно не было совсем — Осаму был слишком разгорячен. Он бежал по тропе, не обращая ни на что внимание, и бросился на шею Фёдора, только успевшего привязать лошадь.

      Они оба упали в высокую траву. Осаму было все равно, ведь он наконец смог заключить в объятия любимого человека, с которым не виделся почти три недели.

      Три недели, переполненные переживаниями и тоской, и скрашенные лишь отвлекающими беседами с Тацухико.

      Казалось, Фёдор несколько не ожидал такой встречи, и тихо охнул, оказавшись в траве. Ему и возразить не дали — настойчивый поцелуй в губы выбил из головы все мысли.

      — Прости меня, — первое, что прошептал Осаму, отстранившись. — Я не могу тебе ничего обещать на будущее, но мне очень жаль, что причинил тебе вред. Чтобы я ни натворил, мои истинные чувства к тебе самые светлые. Я… не имел права так поступать с тобой.

      Он боялся быть отвергнутым и ненужным после всего, что натворил, но не увидел в фиолетовых глазах никакого презрения. Фёдор наоборот мягко улыбнулся ему. Поцеловал в лоб.

      — Я рад, что с тобой все хорошо, — так же шепотом произнес он. — Мне не хватало тебя.

      Услышав это, Осаму прижался к его груди. Как он мог попытаться причинить боль этому человеку? С ним хотелось слиться, полностью впитать в себя, чтобы спрятать от мира и, главное, лично не навредить. После всего произошедшего Фёдор все равно любит его — эта мысль вызывала у Осаму теплую радость, совсем немного приправленную виной.

      — Осаму, — Фёдор мягко потрепал его по волосам, — ты снова простудишься, если мы не встанем. Холодно.

      Осаму тут же отстранился и встал на ноги, протянул руку и помог ему подняться. Теперь Фёдор выглядел растрепанным и явно начал замерзать.

      В доме горел камин, поэтому в гостиной было особенно тепло и сухо. Кажется, Тацухико даже не обратил внимание на их возвращение, но Осаму заметил, как Фёдор посмотрел на него. От этого взгляда кому угодно стало бы не по себе. Но только не им. Как бы Осаму не хотелось отпускать руку Фёдора, он решил, что стоит оставить их наедине, поэтому ушел к себе, чтобы заодно переодеться. Все-таки в этом году осень началась с ранних холодов.

      Ночью того же дня за окном мерно шумел дождь, а в комнате было тихо, уютно и, главное, тепло. Осаму прижался щекой к чужой спине, слушая спокойное дыхание. Но он знал, что Фёдор не спит. Слишком сильно не хватало таких ночей и этой приятной близости живого человека.

      — Скажи, разве мог я, будучи совсем ребенком, породить в своем сознании чудовище? Разве это не означает, что сам я и есть чудовище?

      Фёдор пошевелился, услышав вопрос, но не обернулся.

      — Если бы испуганный запутавшийся в своих чувствах ребенок не получил осуждение и не подвергся насилию, затаил бы в сердце злобу, породившую это существо? — прошептал он в ответ. — В этом нет твоей вины. И тех людей тоже бессмысленно обвинять. Они стали одной из причин, но в этом мире вообще мало справедливости, тебе ли не знать об этом… Когда мне было пять, я потерял всю семью за каких-то полгода во время эпидемии чумы, хотя каждую ночь все свое детство молился за здравие своих родных. Это было несправедливо, и я… чувствовал себя потерянным, ненужным даже ему. Если все это было лишь испытанием, то чем мои родные заслужили такой смерти? Моей младшей сестре было всего три, она не сотворила в этой жизни ничего: ни плохого, ни хорошего. Тогда я не понимал этого и терзался размышлениями каждый день. Потом меня подобрали, привели в церковный приют, и я его возненавидел.

      Осаму положил руку на его плечо и погладил большим пальцем, оставил поцелуй на лопатке, где проступали шрамы от розг. У него самого были такие же, и он знал, как это неприятно. Особенно, если ты ребенок, еще не привыкший к такой боли.

      — И тогда ты решил, что желаешь облегчить долю тех, кто столкнется с той же несправедливостью…

      — Да. Это было по-детски, но я слишком загорелся этой мыслью, и она вселяла в меня воодушевление, силы стерпеть тот этап своей жизни.

      Медленным движением Осаму запустил руку под чужое плечо, обнимая и прижимая к себе. Становилось теплее, но в сон еще не клонило, и Фёдор явно был встревожен своими воспоминаниями — его сердце билось сильно и чуть учащенно, Осаму чувствовал.

      — Мне тяжело принять это…

      — Ты одержим мной.

      — Я понимаю.

      Осаму начинал осознавать, к чему он клонит, и только спрятал лицо в чужой спине, а после шепотом добавил:

      — Прости. Я… так люблю тебя, и мне страшно, что ты уйдешь…

      Он почувствовал, как Фёдор накрыл его руку своей, но ответа не было. От мягкого нежного поглаживания почти до боли щемило сердце. Осаму осознавал, что не может ограничивать Фёдора, что он уйдет, если захочет, и что было бы очень неправильно держать его насильно. Разум заполняли смешанные мысли, в сердце рождались противоречивые чувства, но все это разбивалось о бессилие — выбор все равно будет стоять за Фёдором, потому что так правильно.

      — А я боюсь, что твои эмоции и чувства снова выйдут из-под контроля. Ты и сам не знаешь, когда охладеешь ко мне и решишь, что я не так необходим тебе. Любовь была знакома мне лишь тогда, когда была жива моя семья, а те чувства, которые я испытываю к тебе, до этого и вовсе были для меня непостижимы. И, возможно, они тоже угаснут со временем. Но для чего думать об этом сейчас, пока мы можем делать жизнь друг друга светлее? — после недолгой паузы он добавил все тем же тихим успокаивающим голосом, хотя его сердце билось только быстрее: — Мы должны принять друг друга, и ты сделаешь меня абсолютно счастливым, если будешь гордиться мной и тем, что я делаю.

      Осаму приподнялся на локте и отпустил его, давая возможность развернуться к себе лицом, а после коротко поцеловал Фёдора в кончик носа.

      — Ты удивительный. Разве можно не гордиться тобой?

      Трудно было согласиться с ним, однако Осаму был благодарен за все, что он для него сделал, и хотел дать что-то взамен. Хотел, чтобы Фёдор был счастлив. Хотел, чтобы им было спокойно друг с другом, чтобы не было страха и недоверия. Осаму сделал глубокий вдох, пряча лицо в плече Фёдора.

      Конечно, он готов бороться и работать над собой ради того, чтобы они оба были счастливы.

      Внезапно Осаму поднял голову. Фёдор смотрел на него удивленно, но терпеливо ждал, рассматривая оживленное лицо — мягко дотронулся пальцами до щеки, чтобы подбодрить. Из-за этого вдруг стало неловко.

      — Я хотел попросить… не мог бы ты спеть для меня?

      — Что ты хочешь? — Фёдор ласково улыбнулся, и Осаму все-таки снова спрятал лицо в его плече.

      — Я хочу, — шепотом начал он, — услышать тот рождественский гимн, который пели дети в тот день, когда мы впервые увидели друг друга.

      Мерный шум дождя дополнился тихим плавным пением. До боли знакомый мотив и слова, которые Осаму не слышал уже очень давно и едва не забыл, когда разум смешал воспоминания с бредовой иллюзией. Сейчас, в исполнении Фёдора, она дарила ему только спокойствие и уносила в безмятежный сон, где не было терзающего жара и пугающих образов.

***

      — Тацухико, найди ему какую-нибудь работу, — бросил Фёдор между делом, ища на книжных полках необходимую литературу.

      Неожиданно поднятая тема вынудила Осаму оторваться от чтения и взволнованно взглянуть на Тацухико, который расположился с длинной трубкой у окна. Дым тонкой струйкой поднимался вверх и растворялся у самого потолка, разнося по библиотеке легкий табачный аромат. Ожидать от него ответа было томительно тяжело, но Фёдор правильно сделал, что начал это, ведь сам Осаму еще долго бы не решался.

      — А он хочет остаться здесь?

      — Я бы хотел стать твоим учеником, — тут же заговорил Осаму серьезным тоном, беря разговор о себе в свои же руки. — На данный момент я не имею никаких навыков, не имею дома. Мне нечего предложить этому миру и некуда вернуться. Я буду очень благодарен, если ты согласишься наставлять меня. Я стану лучшим учеником, чем был бы Фёдор…

      Фёдор почти незаметно улыбнулся из-за этих слов. Он был даже рад решению Осаму стать учеником Тацухико и идти по его стопам. Это наилучшее решение, раз эти двое смогли понять друг друга.

      — Вот как?

      — Я пойму, если ты откажешь мне.

      — Не откажу.

      Осаму едва ли не подскочил на месте, но постарался скрыть свою детскую радость и сохранить прежнюю серьезность. Ему искренне хотелось стать кем-то в этой жизни, а сейчас, когда у него появилась такая возможность, он воодушевился еще больше. Возможно, это даже поможет понять Фёдора в каком-то смысле.

      — Спасибо.

      — Вас обоих ненадежно оставлять одних, — вздохнул Фёдор и вернулся за стол, устраиваясь напротив Осаму.

      — Это еще почему? — тот положил книгу перед собой с видом глубокого возмущения. — Из нас троих ты самый младший.

      — Из нас троих я самый ответственный. Мне стоило оставить вас на пару недель, а Тацухико уже успел разбаловать тебя сладким.

      — Тебе не стоит ревновать, святой отец.

      — Я не ревную.

      Осаму подпер голову одной рукой, вторую положил перед собой, постукивая пальцами по столу и улыбаясь. Он выжидающе смотрел в сиреневые глаза, пока Фёдор не сдался и не закатил их. На его лице сменялись различные эмоции, едва сдерживаемое возмущение, и наблюдать за этим было особенно приятно — мало когда можно было увидеть такую картину. Редкие моменты откровения и те, когда Фёдор показывал свои истинные чувства, были особенно ценны, потому что давали Осаму понять, правильно ли поступил, и осознать — перед ним живой человек, которого он любит всем своим израненным сердцем. Выражайся Фёдор своим обычным строгим тоном, это бы не несло такого эффекта.

      — Ревнивость — это плохое качество, — назидательно добавил Осаму. — Святой отец, разве вы не знали?

      Он ожидал всего, чего угодно, но не того, что в него тут же прилетят брызги чернил с пера, нарочно сильно встряхнутого Фёдором.

      — Вы оба те еще дети, — меланхолично вздохнул Тацухико, переводя взгляд на вид за окном.

      Задорный и чистый смех Осаму стал заразительным для Фёдора.