Где-то в центре города

- У каждой вещи, - Сынён поднимает верхнее веко Минхо, чтобы посмотреть зрачок, - есть свой срок службы. А у каждой техники – свой ресурс. То, что ты снялся с поводка, ещё не значит, что ты резко стал человеком. Ты так не считаешь?

- Где Хан Джисон? – Минхо ворочается на кушетке, и Сынён жалеет, что не привязал его.

- Не беспокойся, вы скоро встретитесь, - «На том свете». – Теперь, открой рот и покажи мне язык.

- Мне нужно его увидеть. Я не успею. – Он поднимается на локтях, но с легкостью удаётся уложить его обратно. Похоже своим крошечным мозгом он всё же понимает, что вот-вот отойдет в мир иной. Сынён ему сочувствует, но самую малость, чтобы не перебить жажду наживы.

Учёный делает еще пару записей в свой отчет, несколько фотографий с проклюнувшейся щетиной на щеке симбионта, потом отворачивает рукав и фотографирует пунктиры волос на руке… почти как человек, надо же. Родильные Комплексы делают свою работу идеально. Если бы не удаленный микроконтроллер, можно было бы раздобыть генетическую карту подопытного: интересно, чью семенную жидкость использовали? Ли Минхо 6РК-78У-292 очень красив и правильно сложен; Сынён готов поспорить, что в нем нет ни капли от гайдзин. Когда он отключится, надо его раздеть и осмотреть досконально. Досадно, конечно, что это не женская особь. 

Сынён достаёт ампулу с препаратом и набирает в шприц на четыре меры. Многовато, но время уже поджимает. Вколоть последнюю дозу нужно было еще позавчера, когда Хан Джисон позвонил и сам позволил Сынёну забрать Минхо. 

Он-то думал, здесь его игрушке станет лучше, под присмотром компетентного человека. Ученый ни за что в жизни не поверит, что Хан дорожит симбионтом, как личностью. Да, он заботится о нем, но с таким же рвением мог бы носиться с дворовым щенком. Все эти псевдочувства исчезнут, когда он наиграется вдоволь.

- Ты не понимаешь, что ты заводской брак. – Сынён сбрызгивает лишнее и протыкает чужую вену иглой. – Что я говорю – тоже не понимаешь. Я делаю тебе одолжение.

Роботизированный голос из громкоговорителя доносится из приоткрытого окна: «Внимание! Разыскивается идеологический преступник – бывший офицер Вооруженных Сил Содружества Хан Джисон. Член запрещенной организации «Желтые Хризантемы». Главный исполнитесь подрыва Шестого Таможенного Пункта Нового Суи. Вооружен и опасен! Владеет незаконно присвоенной интеллектуальной собственностью Корпорации – симбионтом тактического назначения. Осторожно! Поведение симбионта нестабильное! Всех неравнодушных просим сообщить о любых подозрительных личностях. За помощь в поимке преступника полагается достойное денежное вознаграждение. Внимание! Разыскивается идеологический преступник…».  

Резкий удар приходится в глаза. Сынён вскрикивает, и кровь течет по щекам, как слезы. Минхо вынимает шприц и топчет его ботинком. Содержимое не успело попасть в кровь. Его голова так болит, что ломит зубы, и перед глазами пульсируют разноцветные пятна.

Сынён ползет наощупь в ванну и не перестаёт выть. Симбионты натасканы убивать врага, и даже в последнюю минуту жизни способны открыть в себе второе дыхание. Сынён читал об этом во многих книгах, но Минхо был беспомощен, и он на это купился. 

- К-как…? – А ещё ученый читал, что мозги симбионта не могут воспринимать контекст, и многие слова (кроме приказа) для них – просто слова. Их цель – исполнять, а не думать. 

Минхо позволял Сынёну колоть себя много раз и не выказывал агрессии. Но сейчас, как только громкоговоритель упомянул Хан Джисона, у него сорвало башню.

Сынён чудом находит кейс и среди кучи наличности нащупывает подарок Ян Чонина - пистолет. Как пользоваться этой штукой, он знает только в теории. Сынён вслепую жмет на курок, не переставая. Пули летят в разные стороны, застревают в стенах, бьют по лампам и разбивают окно. Но вот парочка пустых «щёлк-щёлк», и стрелять больше нечем. Тишина. Может Минхо покинул эту комнату, а может умер… в конце концов, препарат ослабил его тело. Подумав об этом, Сынён начинает надеяться, что угроза миновала, что сейчас он встанет на ноги и вылечит себе глаза, а, сделав это, уберется отсюда как можно дальше.

Сзади раздаётся скрип ботинок о кафель. Ученый делает один испуганный вдох, и белые руки ломают его шею.

Минхо хочет сразу же уйти, но распахнутый кейс привлекает его внимание. 

Джисон застает его сидящим рядом с мертвецом и собирающим деньги с пола. Поднявшись, он протягивает несколько пачек, перемотанной бечёвкой. 

- Ты говорил, нам они нужны…

Всё это – их общий заработок, их свобода. Путешествия к морю и горам и беззаботная жизнь вдвоём, которой не суждено исполниться. 

- К черту сраные деньги! – Джисон не сдерживает дрожи в голосе. Сынён смотрит на него стеклянными глазами. – У нас мало времени, уходим!

Окраина города, складская территория

Искра ярости, вспыхнувшая в Минхо в жилище Сынёна, быстро тухнет, и вместе с этим возвращается прежняя слабость. Они прячутся по подворотням, по безлюдным улочкам, и Джисон придерживает Минхо, закинув его руку себе на плечо. Тот едва волочет ноги, его глаза то блестят, то мутнеют, а губы сухие с кровавыми трещинами. Ориентировки на них распространены по всему Суи, и спасения ждать не от кого. Рано или поздно их загонят в угол и пристрелят, как раненных зверей. 

Всё шло к такому концу. Джисон невольно думает о том, как всё связанно: он поднимает медальон смерти, оброненный Профессором Баном; затем отдаёт его не владельцу, а бывшему полевому врачу Со Чанбину; Доктор Со в благодарность даёт наводку на «Желтый Феникс». 

А ещё раньше: Джисон встречается с Минхо в курилке Академии. Почему Минхо торчал там так поздно? А следующая их встреча? Тоже в курилке! Симбионты избавлены от человеческих зависимостей: они не пьют, не принимают вещества и не курят.

- Послушай. – Джисон даёт им обоим отдышаться у огромных мусорных контейнеров. – Помнишь, перед моим выпуском мы слегка повздорили, когда я попросил тебя прикрыть меня перед старшиной? Ты еще меня прирезать хотел. – Минхо кивает, но в его взгляде читается непонимание. – Потом… это было рано утром… ты был на том же месте, будто ждал меня. Мы еще про зоопарк говорили, помнишь? – И снова кивок. – Тебе кто-то приказал быть там?

- Майор Бан. 

Джисон силится что-то сказать, но слова застревают в глотке. В голове сразу возникает картина, как одетый в военную форму Бан Чан стоит посреди митинга и смотрит ровно в прицел винтовки. Это всё похоже на какой-то бред. Зачем Профессору Бану…

- Он говорил тебе что-то конкретное?

Минхо жмурится и открывает глаза. Видно, как ему непросто работать с памятью.

- Говорил, что всё будет хорошо. Что будет не страшно. Больше я ничего не помню.

«Мне не страшно» - видимо, это… кодовая фраза среди симбионтов? Как «mayday» у людей? Той девушке с белыми волосами, из-за которой убили его отца, было почти тридцать. Минхо исполнится тридцать через полтора месяца. И они оба говорили эту фразу, оба спрашивали Джисона: «Сколько мне лет?». Это не похоже на совпадение. 

Кажется, голова сейчас лопнет.

- Когда ты прибыл с Профессором Баном на Гисс, твоя инъекция… ты принимал ее исправно, без задержек? Может однажды что-то случилось, и ты принял меньше, чем нужно?

Минхо был в тот день неподобающе любопытен: ни один симбионт, если он «исправен», не будет интересоваться ни зоопарком, ни чем-то ещё. Значит, дело в инъекции.

- Ничего не случилось. Не знаю. Это было давно. Почему ты спрашиваешь?

- Я думаю… либо нас с тобой кто-то намеренно свёл, либо я перенервничал, и у меня едет крыша. 

- Ясно. Мы достаточно отдохнули. Идем. – Минхо отлипает от стены. Вид у него такой же измученный, но чуточку получше.

Он прав, сейчас не время думать о какой-то фантастической хрени, когда лицо Джисона известно каждому в Суи, а на хвосте торчат и краты, и «Хризантемы». Если им всё же удастся удрать в Квартал Семи Лун, они более подробно разберутся со всем.

Разломанная пополам табличка «Резиденция» отваливается и падает у порога, когда они грузно вваливаются внутрь заброшенного дома. Люди, что жили здесь когда-то, оставили всё в относительном порядке: мебель под белыми чехлами; картины и другие украшательства стен аккуратно сложены в угол между книжным шкафом и стеной; мелкие предметы на полках и столах не тронуты; что-то сложено в ящиках и коробках для сохранности. Джисон задаётся вопросом, почему ничего из этого не растащили домушники, и ответ приходит мгновенно. 

- Добр№%*;%ый вечер, Господин Хван. – Механический голос звучит где-то под потолком. Виртуальные дворецкие были популярны лет сто назад. – Вы наконец-то верну;?*№%:*?лись.

Эта сборка до сих пор работоспособна, но от старости путает хозяина дома с незнакомым человеком. Перед тем как покинуть Резиденцию, виртуальную систему никто не отключил, и та на протяжении многих лет исправно выполняла свои обязанности: защищала то немногое имущество, что осталось. Из-за отсутствия обслуживания речевой модуль зарос грязью, и механический голос местами звучит, как зажеванная кассета.

- Мне извес№*%?:%№*тить ваших ро… р;:?*№%»!;?одителей?

Джисон обшаривает все стены в поисках панели управления и отключает виртуальную систему от греха подальше. Чокнутый ИИ вправду мог бы позвонить неизвестно кому.

Когда Минхо тяжело ложится на кровать, в воздух поднимается облако пыли, а на потолке появляется тусклая голограмма красно-оранжевых карпов. Ненастоящие рыбки плавают в ненастоящей воде и красиво изгибают хвосты. 

Джисон копается в чужих тумбочках: может быть где-то здесь есть медицинские принадлежности. На таможне его кое-где продырявило, и боли до этого момента он не чувствовал. В мыслях появляются обугленные тела людей, разорванные на куски, зажаренные в машинах как в печке, карабкающиеся по асфальту без нижних конечностей… Джисон – жестокий убийца и его место в аду. Если бы Небеса дали ему шанс всё исправить и отправили в прошлое, он бы всё равно работал доставщиком смерти по приказу Янов, всё равно бы выстрелил в тот несчастный грузовик на митинге, всё равно бы подорвал таможню… лишь бы быть с Минхо.  

В тумбочках и шкафах нет ничего, кроме пыли. В столе Джисон находит пожелтевшие чертежи, какие-то зарисовки и быстрые заметки, а на самом дне – вздувшуюся от сырости фотографию. 

Портрет мужчины и женщины. Оба в традиционных костюмах нежных оттенков, волосы красиво убраны, а в их руках свисающая гирлянда из цветов. Женщина очень красивая, с сердцевидным лицом и румянцем на щеках. А мужчина… Джисон уверен, что уже где-то видел его. На обороте подпись фотографа: «Молодожены Хван Шихён и Хван Хёнджин, 14 июня 4137 г».

Хенджин. Это имя ужасно знакомое. 

«Где я мог его слышать?».

С кровати доносится тихий стон. Джисон перестаёт зазря копаться и возвращается к Минхо.

- Боль никак не проходит. – Тот лежит на боку, прижав колени к груди. Его глаза влажно блестят. – Как ты себя чувствуешь?

- Более-менее. – Рука сама тянется поправить чужие взлохмаченные волосы. В животе больно шевелится осколок, когда Джисон садится ближе. – Главное, мы выбрались. Отдохнем здесь и придумаем, что делать дальше, идет?

Не так далеко от Резиденции слышится роботизированный голос из громкоговорителя кратов: «…идеологический преступник… член запрещенной организации «Желтые Хризантемы»… вооружен... интеллектуальной собственностью Корпорации… просим сообщить о любых… достойное денежное вознаграждение». 

Следующую неделю, а может и месяц, это сообщение будет звучать из каждого утюга. Джисон не знает, продержатся ли они вдвоем хотя бы три дня.

Минхо тихонько берёт его за рукав.

- Всё будет хорошо. Я с тобой. А ты со мной. Да?

Джисон наклоняется вперёд, и Минхо сам льнёт к его губам. Поцелуй недостаточно долгий, потому что голову простреливает внезапной мыслью:

- Я уверен, что Со Чанбин знал, куда нас посылал. Это была не благодарность за жетон Майора Бана… он просто решил убрать меня. 

«Скажи, может быть, ты знаешь о Бан Чане что-то, что знать не должен?» - так он спросил в тот день. Но опять же… что ему мешало убить Джисона еще в Семи Лунах, скажем, в том отеле? Зачем идти таким сложным путём? А может быть всё дело в жетоне? Фотография внутри. Кто на самом деле тот мальчик с веснушками? 

- Устал думать. – Джисон беспомощно поджимает рот. - Мы с тобой по краю ходим, а я всё ищу причины, будто в этом есть какой-то толк.

Видно, что Минхо ничего из сказанного не понимает. Он говорит то, отчего Джисону становится не по себе:

- Я ничего не успеваю. У каждой вещи есть срок службы, у каждой техники – свой ресурс, да?

- Довольно. Ты – не вещь, не робот. Черт, почему ты не можешь в это поверить даже сейчас?

Когда из глаз Минхо начинают течь слёзы, Джисон жалеет, что не сдержал раздражения в своём голосе. Слезы Минхо – это слёзы отчаяния: так плакала девушка с белыми волосами, рухнувшая с неба на ферму семьи Хан. Так она плакала, когда умирала.

- Я сказал только, что у меня не осталось времени. Я знаю, сколько денег вложено в меня, но не знаю, что плакать надо, когда грустно, а смеяться – когда весело. Быть человеком так трудно.

- Тебе грустно сейчас?

- Да.

- Значит, ты всё делаешь правильно. Поплачь – станет легче.

Джисон гладит его по плечу. Комнату наполняет едва слышимое прерывистое дыхание. У потолка кружат красно-оранжевые карпы, и бросают зайчики света на влажные скулы Минхо. Джисон со всех сил давит в себе комок уныния, потому что в тот день, когда он взял на себя ответственность за чужую жизнь, он обязал себя быть крепким, как гранитная стена. Если гранит станет бесполезным шлаком, чего же тогда стоят все его обещания? 

Минхо касается его запястья.

- Можешь поцеловать меня ещё раз?

Они лежат в обнимку, и кажется, что их убежище никому никогда не найти. Проходит секунда, час, месяц, год, целый век… Они – хрупкие насекомые, застывшие в янтаре Вселенной. Джисон наблюдает, как пыль блестит в луче оконного света, и видит в ней звезды: красные и синие, большие и маленькие, мертвые и живые. Всё сущее родилось из звездной пыли, и всё возвращается туда, откуда пришло. Джисон тянет ладонь к сияющим завихрениям: возможно, сейчас он касается чьей-то жизни; возможно, даже, что своей собственной.

- Совсем спятил. – Он беспомощно опускает руку на грудь Минхо. – Представляешь, я думаю о каком-то пространственно-временном бреде, будто я под кайфом.

Джисон ждёт, когда Минхо спросит, что такое кайф, но тот молчит. 

– Это, когда… тебе так хорошо, что ты не понимаешь, где реальность, а где выдумка. Эйфория на грани безумия. 

Но в ответ всё та же тишина. Страшно поднять голову и увидеть то, что рано или поздно должно было случиться.

- Ты спишь?

Джисон неотрывно смотрит на пуговицы на черной одежде. Грудь Минхо не поднимается. Его руки холодные, словно недавно он сжимал в пальцах снег, а тело – мягкое и податливое, полностью расслабленное. Джисон закрывает глаза, чтобы посчитать до десяти – чем выше число, тем выше смелость – затем поднимает голову.  

Минхо умиротворенный и красивый, как святые с картин. Веки закрытые, тень от ресниц не дрожит. Красные потрескавшиеся губы плотно склеены слюной и самую малость приподняты в уголках. Джисон поправляет его волосы, разбросанные по подушке. Затем ведет пальцами ниже по виску, по острой скуле, гладит нежную щеку и колючий подбородок, поднимается к выступающей верхней губе, затем к симпатичной петельке над ней, оглаживает правильной формы нос и возвращается рукой обратно – в черную густоту волос. Минхо никак не реагирует.

- Спи. – Джисон сжимается в комочек у него под боком и чувствует себя таким, каким ещё никогда не чувствовал – бесполезным и хрупким, как фарфоровая статуэтка.

Его будит рассветный луч, бьющий в глаза. В доме светло, и карпов над кроватью почти не видно. Наверное, сейчас около пяти утра. Поза Минхо такая же, какой была до. Пульс на его запястье очень слабый, а дыхание едва чувствуется. Жизни в нем осталось ровно столько, чтобы держать на самой грани.

«Симбионт не должен быть гнилым…» .

Джисон понимает, что плачет, когда слезы попадают в рот. Понимает, что его всего трясёт, когда хочет погладить Минхо по голове и видит, как дёргаются собственные пальцы. Он целует и целует потрескавшиеся губы. Грубо, быстро, в надежде на чудо и не получает ответа.

Всё внутри искромсано в клочья, болит сильнее, чем клятый осколок, застрявший в животе. Перед глазами мутно и влажно, никак не просыхает, напротив: топит сильнее. Мать в свое время отучила его плакать, не скупясь на оплеухи и подзатыльники, и теперь эти бесконечные невыплаканные слёзы рвутся наружу и душат горло, словно чья-то злая рука.

Чон Сынён отобрал у них нечто намного большее, чем те заоблачные суммы. Полтора месяца, обещанные Минхо по возрасту. Полтора месяца, которые Джисон так хотел растянуть хотя бы на год. Тяжело выносить мир, когда знаешь, что скоро твой близкий человек должен умереть, а еще тяжелее приходится, когда он умирает раньше срока. То оставшееся время, которое Джисон мог бы провести с Минхо, ему никто не вернет.

Ненависть, смешанная с горем, поднимается новой волной, когда он снова слышит эту мерзкую сводку: «…идеологический преступник… член запрещенной организации «Желтые Хризантемы»… вооружен... интеллектуальной собственностью Корпорации… просим сообщить о любых… достойное денежное вознаграждение». 

В такую рань и ещё так близко! Времени почти не осталось. И тут до Джисона доходит, что бежать куда-то уже нет смысла.

Минхо лежит на спине скорее мёртвый, чем живой. Ни за что на свете нельзя допустить, чтобы люди из Дворца Нравственности забрали его тело. Он почти всю жизнь прожил как бесправная кукла и не заслуживает конца, обещанного всем симбионтам. Джисон позаботится, чтобы Минхо встретил смерть, как человек.

Слёзы ещё текут по щекам, но удаётся взять себя в узду и начать действовать. Из одежды вынимается всё содержимое: визуалка, ствол, складной нож, жучок отслеживания, авторучка. Джисон берет в руку ствол и проверяет пули: на два выстрела хватит. Он кладёт Минхо удобно, складывает его безвольные руки на животе и выравнивает ноги. Равнодушная сталь оружия прижимается к белому лбу. Главное, найти в себе силы, не сдрейфить в самый последний момент. 

Джисон часто дышит, его живот пульсирует от боли – рана уже давно гноится. Рука влажная от пота, и палец на спуске скользкий. Сердце в груди бьётся мелко и быстро, словно у трусливого зайца.

«А если мрази из Корпорации не посмотрят на то, что тело Минхо разлагается, и всё равно осквернят его?».

Он понимает, что отчасти просто даёт себе отсрочку, но эти мысли не лишены смысла. 

На кровати рядом со складным ножом лежит авторучка с колпачком, которым люди обычно щёлкают, когда хотят успокоить нервы, однако внутри нет выдвижного стержня. Это не пишущая принадлежность, а опасная штука, превращающая всё живое в пыль. Не будет ни следов, ни улик. Во всяком случае, на этом настаивал Ян Чонин.

«Остаётся надеяться, что хотя бы здесь он меня не наебал».

Несколькими нажатиями на визуалке включается камера. Джисон хочет не только дать Минхо нормальную смерть, но избавить его от тошнотного статуса «интеллектуальной собственности Корпорации». Он превратится из объекта в личность, когда Джисон расскажет их общую историю.

В этом визуальном гаджете данные хранятся в высокопрочной кристальной оболочке, и производитель утверждает, что данным не страшны ни давление, ни влага, ни сверхвысокие температуры. 

«Если это действительно так, мою предсмертную исповедь кто-нибудь да найдет. А если это маркетинговое враньё, что ж, я хотя бы выговорюсь».

С этими мыслями Джисон жмет на кнопку ЗАПИСЬ.