Жить в разлуке с ним - смерть. Восемь райских садов
Будут хуже, чем ад и его семь кругов.
Год 1995. Осень
Багажник закрывается, и высокая женщина в белом пальто суетливо садит маленького мальчика на заднее сидение новенького серебряного хёндай. Мальчик в любопытстве хлопает глазами и решительно не понимает, почему его мама так взвинчена, почему курит уже третью по счёту сигарету и не отрывает яростного взгляда от деревянного крыльца. Что мальчик понимает, так это то, что в дедушкин коттедж он, кажется, больше не вернется. Его маленькое тельце теснится рядом с сумками, картонными коробками и мягкими игрушками, которые папа специально достал для мальчика из кучи вещей, чтобы в пути не было скучно.
- Оппа! – У женщины низкий приказной голос, и весь её вид даёт понять, что ждать больше она не намерена.
Отец мальчика тоже курит. Это видно через открытую входную дверь. Он стоит у проёма и не решается пройти дальше по коридору.
- Ты что, до сих пор не поговорил? – женщина не унимается. Она показательно бьёт пальцем по наручным часам.
- Помолчи, будь добра. Без тебя знаю.
- Если знаешь, то пошевеливайся. Мы и так потратили на сборы слишком много времени!
- Не указывай мне! – мужчина зло притаптывает окурок прямо на пороге. – Я похож на мальчика на побегушках? Кому угодно так указывай, но не мужу. За сыном следи, не сотрясай воздух.
Он заходит внутрь дома, и его плечи невольно опускаются от предстоящего разговора. Бусок – так зовут мужчину – вот-вот покинет городок и родительский дом. У жены в столице своя недвижимость, а тесть держит автомастерскую. Сыну нужен достойный детский сад, достойная школа, достойный университет. Бусок планировал переехать, едва жена забеременела, и всё это время держался за родной городок в ожидании, когда младшему брату исполнится восемнадцать, ведь оставлять отца на попечение несовершеннолетнего пацана – настоящий бред. Чонман лишён амбиций, предел его мечтаний – местный техникум. Бусок уверен, что на брата можно положиться.
Отец сейчас на заднем дворе, скорее всего, занят розами. После суицида мамы Бусок не единожды замечал, как часто отец уходил от людей и всех забот в сад, чтобы отдохнуть среди цветов, которые так любила мама. Розовые кусты скрывают за собой щупленькое тело пожилого человека. С ним Чонман. Бусок тяжело вздыхает и направляется к ним с тяжелым грузом вины на сердце. Нужно поскорее попрощаться.
У серебряного хёндай женщина в белом пальто ходит кругами. Её мама обещала по телефону, что к их приезду накроет семейный ужин, а для внука приготовит домашний торт. В их отдельной квартире уже обустроили всё для сына: купили кровать в форме машинки, зимний пуховичок и пару штанишек; а соседи подарили столько игрушек, что девать некуда. Отсюда до Сеула четыре часа по трассе, и они уже опоздали. У женщины есть свои принципы – она исполнительна и ненавидит опаздывать. Муж – её полная противоположность, и сейчас, честное слово, она готова сесть за руль сама и бросить его здесь. О чём можно так долго говорить с этим безумным стариком? Тот ясно дал понять, что, если Бусок уедет, коттедж в наследство не получит. Прощание с жадным зубоскалом – пустая трата времени.
- Мама! Посмотри, нужно починить, - сынишка протягивает через опущенное стекло плюшевого кота с оторванным глазом.
- Джисон, не вертись, все вещи повалишь. – Женщина забирает испорченную игрушку, чтобы спрятать её в самую дальнюю сумку. – Как дома будем, зашью.
- Не понимаю. – Джисон тычет коротким пальчиком в сторону крыльца. – Это ведь тоже наш дом.
Она чувствует что-то неприятное, будто чуть выше поясницы чешется кожа. Затем поворачивает голову и видит, что из окна соседского дома на неё смотрит мальчуган лет четырнадцати, светло-русый с маленьким девчоночьим лицом. Он – глазастый любитель всё вынюхивать; нарочито кроткий колясочник, которого жалостливый Чонман частенько выгуливает.
Мать Джисона резко отворачивается, ненавидя этот пристальный взгляд.
- Этот дом тебе надо забыть. – Её тон резкий и полный раздражительности.
Год 2016
Асфальт от дождя стал похож на амальгаму. Желтый свет фар отражается вдоль разметочных полос. Крупные капли хлещут по лобовому стеклу со всей силы, и толку от дворников почти никакого. Чан смотрит на навигатор – до города Тэбэк осталось совсем ничего. Он не планировал там останавливаться, но машину неплохо бы заправить, и дождь обещает идти до утра. Ночевать в салоне для него не впервые, однако одна мысль о тёплой постели в мотеле даёт его затёкшей спине надежду на лучшее.
- Почему не спишь? – он временами поглядывает на экран телефона. Связь для фейстайма никудышная, и лицо Чонина по ту сторону расплывается на пиксели.
- Смотрел прохождение «Персоны», пока ты не позвонил. Мама достала уже, говорит, я должен о девочках думать, а не о летсплеях. – Громкий вздох. – Я нашёл много прикольных видюшек, чтобы вместе посмотреть. Когда ты приедешь?
- Ты уже большой парень. Врать не буду. – Чан усиленно смотрит на мокрую дорогу, чтобы не столкнуться с какой-нибудь фурой, или ещё страшнее - с грустным взглядом сына. – Мы с мамой договорились, что я буду звонить тебе время от времени. Встретимся… не знаю когда.
Чонин расстроено поджимает губы и смотрит в угол экрана слишком внимательно, наверное, запоминает лицо Чана получше. Бедный, не обласканный ребёнок. Он ни в чём не виноват, просто ему не повезло с родителями. А родителям не повезло разойтись спустя четырнадцать лет совместной жизни. Врач-стоматолог и неудавшийся писатель. Всё предвещало развод, и даже общий ребёнок не повлиял на лучшее, только оттянул неизбежное.
- Ты едешь по работе? – Сын пытается разглядеть окно за отцовым лицом, но там нет ничего кроме ночи и дождя. – Чем будешь занят?
- Да… нужно решить некоторые очень важные дела с редактором. Тебе будет неинтересно слушать про папину работу. Расскажи, как в школе? Мама вчера пожаловалась, что ты получил 54% по математике. Хулиганишь?
Чонин рассказывает о том, как терпеть не может многочлены и вредного математика, а Чан чувствует укол совести, ведь для сына он вечно занятой, вечно работающий, но по факту Чан не работал по-настоящему по меньшей мере четыре года, с периода, как его карьера продаваемого писателя скатилась ниже дна. На сегодняшний день она не поднялась ни на йоту, и все его потуги в продуктивность привели только к затяжной депрессии. Редактор давно перестал обсуждать с ним проекты, а издательства не хотят иметь ничего общего с курицей, которая больше не несёт золотые яйца.
Своим взлётом Чан дал семье отличный старт, а своим падением – её разрушил. Его ментальные проблемы после многочисленных провальных книг Соён предпочитала не обсуждать, не хотела даже заикаться про них, и её понять можно: если убедить себя, что проблемы нет, жизнь видится не такой безнадёжной.
«Я тоже страдаю. Медицина сжирает меня без остатка, но я нахожу в себе силы, не расклеиваюсь. Слабый муж, готовый упасть от малейшего дуновения ветра, никому не нужен. Что может дать подрастающему сыну отец-размазня?» - так она сказала перед тем, как решение о разводе было принято.
- Хэй, пап? – Чонин непонимающе смотрит в камеру телефона. Чан не заметил, как погрузился в самокопание с головой, и пропустил всё, о чем говорил сын. «Одна из причин, почему из меня такой херовый отец». – Так что скажешь?
- По поводу? Прости, можешь повторить?
***
Зеленый щит с белой надписью «Добро пожаловать в Тэбэк» подсвечивается фонарями. Чан въезжает в город ровно в два часа ночи. Деревья по бокам трассы тяжелые от дождя; листва угрюмо свешивается, оголяя крючковатые, словно пальцы упыря, ветки.
Местная заправка забита машинами под завязку: куча фур, микроавтобусов, минивэнов. Чан промокает до нитки, высунувшись на кассу. Он оплачивает бензин, кофе с хот-догом и комнатку в мотеле. Девушка в корпоративной кепочке даёт ему вместе с чеком магнитный ключ.
Припарковавшись, Чан невольно обращает внимание на то, как плотно облеплены стены у входной двери его номера различными объявлениями работы, религиозными листовками и рекламными буклетами. Поверх всего этого хаотичного безобразия прикреплён огромный лист с фотографией молодого парня со светлыми волосами. Надпись над фотографией кричит красным:
«ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА.
Хан Джисон, учитель биологии в школе №8, 1991-го года рождения. Рост 169 см, худощавого телосложения. Особые приметы: на задней стороне шеи татуировка в форме кленового листа, родинка на левой щеке, слегка неровный передний резец.
6-го августа около 16:00 вышел из здания школы №8 в сторону Вороньего Поля. В настоящий момент об его местонахождении неизвестно…»
Чан отрывает объявление и складывает в рюкзак. Что-то ему подсказывает, что эта ориентировка ему еще пригодится. «Воронье Поле» - занятное название, веет чем-то хэллоуинским и мистическим, наверное, там местный фермер выращивает тыквы и ставит уродливые пугала. Чан заходит в номер с мыслью, что съездит к Вороньему Полю на обратном пути. Не исключено, что то, что он ищет в путешествии, найдет своё начало в этом городке.
Телефон тренькает входящим сообщением.
Соён:
«Пожалуйста, будь добр не звонить сыну так поздно. В это время он должен спать, но он провертелся в кровати до часу ночи и не переставал говорить о тебе. Это не моя прихоть, так надо, не обижайся. Спокойной ночи».
Должно быть, она недавно пришла со смены и застала Чонина с телефоном в руках. Соён очень требовательный начальник, так что ожидает беспрекословного послушания не только на работе. Мать из неё строгая, но хорошая, по скромному мнению, Чана. А жена – ещё лучше. Он солжёт себе, если скажет, что не скучает по ней.
Он выключает лампы на потолке и оставляет светильник у кровати, чтобы направить своё нежелание спать в полезное русло. Последние полгода его мысли занимает идея детектива, и только за счёт неё он живёт и дышит, потому как очень давно не чувствовал такой всеобъемлющей нужды работать с текстом. В душе теплится надежда, что его рвение обязательно окупится, что эта искра вдохновения не потухнет как все предыдущие искры, и ему удастся, наконец, создать полноценную книгу, как в старые-добрые. Жанр детектива – не что-то привычное для него, но бытность журналистом Чан работал и с криминальными хрониками тоже.
Быстрый стук по клавиатуре мешается со звуком дождя за окном; свет от экрана ноутбука отражается от стёкол очков. Проходит чуть больше часа размеренной работы, затем раздаётся странный шум. Чан прекращает печатать, прислушиваясь.
Дождь уже не такой сильный и льётся тонкой струйкой с желоба. Вода разбрызгивается по асфальту, и сквозь плеск доносится царапающий звук, словно кто-то водит по стеклу ногтем. Рука рывком отбрасывает шторы, и Чан немало удивляется, встретившись глазами с черной мокрой вороной, сидящей на отливе. Ворона стучит клювом совсем тихонько, будто бы опасаясь делать много шума.
- Здравствуй. – Чан открывает ей окно, и птица шустро заскакивает внутрь. – И откуда такая красавица явилась?
Мокрая гостья вдруг открывает клюв, и каркающий говор заполняет тихий номер:
- Явилась! Явилась!
- Ох, так ты ручная. – Он хочет погладить её по голове, но черный клюв не больно хватает его за палец. – Ты потеряла хозяина?
Ворона прыгает на кровать и топчется по белым простыням грязными лапками.
- Хозяин! Хозяин! – Чан готов поспорить, что слышит в птичьем голосе нотки возмущения.
Он предусмотрительно закрывает ноутбук, чтобы любопытная особа не выбила клювом клавиши. Та скачет по подушкам, выковыривая перья, хулиганит на тумбочке, разбрасывая гигиенические принадлежности, пока не находит исследование рюкзака Чана более занятным увлечением. Вначале её клюв то и дело хватает блестящий язычок замка и так сильно тянет в попытке оторвать, что рюкзак переезжает из угла комнаты на середину. Затем маленькая ушлая головка заглядывает внутрь, и Чан не успевает подбежать, когда ворона вытаскивает все его бумаги наружу. На полу оказывается и объявление о пропавшем Хан Джисоне.
Она долго стоит перед листком с фотографией и просто смотрит разумными глазами-бусинками. Чан решает воспользоваться этой заминкой и прибрать весь бардак, как вдруг:
- Голова! Голова! Голова!
Год 1320. Город Та́на
Вокруг много мужских голосов и зубастых улыбчивых ртов. Итальянская речь частая, неразборчивая, мешается со смехом и песнями. Пахнет выпивкой, но не такой, как в обычных кабаках. В глотки льётся что-то заморское и более дорогое. Пиалы, украшенные серебряными цветами, держат чьи-то грубые волосатые руки. Яства на столе не по карману обычным солдатам: слишком много, слишком вычурно. Здесь сидят люди, действующие с солдатнёй на одном поле, и руки их чистые, а кошельки полны денег; эти деньги не иссякают, покуда верно инвестируются.
Одна из множества инвестиций находится у их ног, привязанная цепью к полу. Мальчику на вид не больше десяти лет. У него черные жесткие волосы и миловидное монгольское лицо. Он цепляется худыми руками за обручи оков в попытке освободится, и этим потешает пьяных мужчин за столом. Речь у мальчика отрывистая и непонятная, словно у малыша, что только-только учится говорить. Язык родных земель для него лишь отчасти понятен, а из итальянского он знает не больше двух слов. Дикий ребёнок, необученный и необузданный, никому ненужный и купленный всего за пятьдесят дирхем. Столько не стоит даже лошадь. Старик, что получил за него деньги, сказал, что у мальчишки нет имени, есть только прозвище – Пича́н*.
*Пичан, бичен, пицен – дух – хозяин леса в мифологии сибирских татар.
Пьетро, прыщавый торгаш, и тот, что компании выпивающих самый молодой и самый пьяный, протягивает маленькому невольнику жирное куриное крылышко.
- Будешь? Открой рот, убогий, и скажи: «А-а-а».
Пичан напротив: пятится подальше. Незадолго до того, как прийти в едальню, Пьетро хорошенько его поколотил за попытку бегства, а Пичан в отместку прокусил тому палец.
- Что, не хочешь есть? Мелкий, а какой гордец, будто мясо жрёт три раза на дню.
Мальчик отсаживается на длину цепи и смотрит из-под отросшей челки, не моргая. Пьетро неудачно упирается рукой в стол, затем неуклюже кренится в бок, отчего под ноги опрокидываются пустые тарелки и туда же выскальзывает куриное крылышко. Он со злой досадой пинает еду сапогом и с пьяной беспомощностью падает спиной на стену.
- Раз с руки брезгуешь, бери с пола.
Рука мальчика, как быстрая змея, одним броском хватает мясо и подносит ко рту. Друг Пьетро, тучный флорентинец Витторио, разодетый в красные одежды, с аристократичной небрежностью поправляет шляпу и смеется, аккуратно прикрыв рот на манер женщины.
- Дитя дремучее, понимает только силу. Подобно бездомной псине, будет съедать всё, что подкинут, даже дерьмо. Но смотри, аккуратнее, как бы у него кишки не завернулись. Помрёт – нового искать?
- Привыкнет, никуда не денется. – Пьетро кивает на стройную девушку с черной косой, что направляет в их сторону, держа в руках поднос с запеченным поросёнком. – Изабелла же не померла.
- Изабелла и стоила поболе. – В разговор вклинивает еще один мужчина. Седовласый Сильвио, облаченный в одежду довольно бедную для человека его рода деятельности. А всё потому, что Сильвио скуп и жаден; деньги любит копить и вкладывать во что-то более весомое, чем собственный гардероб. И по этой причине в их компании он негласный лидер и казначей. – Её девственность напрочь опустошила мой кошелёк. Зато её послушание всё окупило. Иначе и быть не могло. Вижу, с этим, - он кивает на мальчика, что голодно грызет косточки, - будет много проблем. За неимением лучшего, работаем с тем, что есть.
- Та сисястая потаскуха их Чертальдо могла заплатить и побольше. – Пьетро закрывает глаза, готовый уснуть прямо на лавке посреди всеобщего кутежа. – Если учесть, как мы рискуем, её плата – жалкие гроши. Мы не обязаны возиться с её товаром. Из мальчонки надо выбить всю дурь – вот пусть сама этим и занимается.
Девушка Изабелла ставит поросёнка перед хозяевами и убирает пустую посуду. Несмотря на имя, её внешность неитальянская: есть что-то от татаров и что-то от русов. Сильвио купил её здесь же, в Тане, три года назад. Заставил забыть прошлое имя, прошлую себя; дал имя, удобным его слуху, и одел в платья, удобные его взгляду.
- Сисястая потаскуха? – Витторио делает нарочито оскорбленный вид. – Какая грязь. Беатриче Барди – замечательная певица и поэтесса! Сама невинность! Ангел во плоти! Её голос чист, как весенняя капель, а глаза сияют нежным блеском, как роса по утру. Даже наша любимейшая Изабелла не сравнится с ней по красоте и тонкости ума, уж не в обиду тебе, Сильвио.
Пьетро чувствует прилив сил от предстоящего спора, и его сонливость как рукой снимает:
- Куртизанка, которая не единожды тебе, ряженому скомороху, давала. Cortigiane di lume!
Витторио от гнева покрывается краснотой и становится таким же ярким, как его одежды.
Сильвио лениво отпивает из пиалы и подзывает Изабеллу поближе:
- Эти два недоумка вот-вот начнут громить здесь всё на потеху остальным. Отведи мальца наверх, дай ему воды и супа, но немного – у него желудок с ноготок. И как следует его разговори. Плевать, что не по-нашенски, но пусть хоть что-то говорит. Поняла меня?
Изабелла отвечает на ломанном итальянском, что всё сделает.
Год 1995. Осень
Чонман слышит, как жалобно поскрипывает инвалидное кресло, когда катится по ямкам. На лесной дороге лужи, и влажная листва липнет к колёсам. Феликс может самостоятельно кататься только в сухую погоду. После дождя воздух в лесу свежий, и это полезно для общего самочувствия, но есть маленькая неприятность: даже в перчатках руки Феликса мараются в мокрой земле; так и заразу подцепить несложно. Поэтому в пасмурные дни Чонман всегда составляет Феликсу компанию.
- Брат утром уехал. Он однажды обещал оставить Джисон-и с нами на месяц, пока будет обустраиваться в Сеуле, но, похоже, его жена давно всё решила. Теперь я с папой один на один остался.
- Твой отец так громко ругался, что было слышно даже у меня в комнате. – Феликс держит в руках букет из желто-красных кленовых листьев, который Чонман специально для него собрал. – Моя няня сказала мне закрыть уши, а то нахватаюсь плохих слов.
- И ты закрыл? – Чонман улыбается и нежно треплет друга по волосам.
- Ещё чего! Просто слегка прикрыл. Твой отец никогда не повторяется. Это как новая серия ситкома.
Их общий смех звучит точно нестройная мелодия в одиноком сыром лесу. У Феликса есть забавное увлечение: он коллекционирует разнообразные ругательства отца Чонмана с такой же прытью, с какой ребятишки собирают конфетные фантики. Каждый день в его дневнике начинается с грязных оборотов, доносящихся с соседнего двора. Чонман надеется, что Феликс тщательно прячет этот матерный словарик, ведь его няня – монахиня при местном монастыре – ничего страшнее «блин» не произносила.
Они знают друг друга чуть больше девяти месяцев, но Чонман временами думает, что был знаком с Феликсом ещё в прошлой жизни. Разница в четыре года совсем не ощущается, потому что Феликс рассудителен не по возрасту, а Чонман не привык чувствовать себя старшим.
Многие не одобряют его дружбу с «малолетним инвалидом», а жена Бусока как-то сказала, что жалость – это не то, на что стоит тратить столько времени. Чонман не согласен с тем, что его дружба с Феликсом строится на жалости; если по-честному, то между ними столько общих интересов и увлекательных бесед, что инвалидное кресло уже давно не воспринимается им как атрибут физической неполноценности. Да, Феликс не может ходить. Да, с этим не помогут даже лучшие врачи. Но стоит ли каждый раз обращать на это внимание и делать другу больно?
Совсем рядом каркают вороны. Лесная дорога выводит к жухлому полю, огороженному колючей проволокой с приколоченной табличкой «СТОП! ВХОД ЗАПРЕЩЁН! ОПАСНАЯ ЗОНА!». Старожилы говорят, когда-то давно здесь проводили военные учения; это место заброшено, и никто в ясном уме не полезет через ограждения. Мало ли, что спрятано в этой земле: может звериные норы, а может не обезвреженные мины. Вороны летают здесь плотно, так, будто им есть чем поживиться, будто это свалка или скотобойня. Жуткое зрелище.
Инвалидное кресло снова поскрипывает. Чонман катит Феликса быстрее обычного, потому что чувствует иррациональный страх перед черными каркающими птицами.
- Только никому не говори. – Чонман опасливо смотрит по сторонам. – Я часто думаю о том, как завидую Бусок-хёну. В плане… он нашёл в себе силы уехать, и угрозы папы его не испугали.
- Ты… хочешь уехать, как и он? – Феликс поворачивается лицом. Взгляд его поровну растерянный и испуганный.
- Не совсем. – Чонман хмурится и вслух не уточняет, что имеет в виду. – Не переживай, я никуда от тебя не денусь. Я не настолько решительный, как мой хён, чтобы куда-то уехать.
- И стоит ли? Ты сам сказал, твой отец завещает тебе коттедж. Это же здорово.
Чонман ничего не отвечает. Ему нестерпимо больно от одной мысли, что в давящих стенах коттеджа придётся жить до кончины родителя. Но, как известно, злые люди не лягут в гроб, пока не доведут Смерть до истерии. Плохо думать так, совсем не по-сыновьи. Должно быть, маму посещали похожие мысли до того, как она решила перерезать себе вены. Чтобы существовать с отцом под одной крышей, нужно иметь стальной панцирь, которого у ласковой мамы не было. Даже сильный, внешне всегда собранный Бусок-хён не выдержал и сбежал. Теперь стараниями старшего брата на юных плечах Чонмана громоздится обязанность заботится о престарелом отце-тиране.
Единственный выход из этого кошмара: поскорее найти работу, чтобы накопить на съём жилья. Чонман уже присмотрел несколько вариантов в другом конце города. Чтобы всё получилось, нельзя говорить об этом плане никому, даже Феликсу.
Год 2016
Ворона сидит в машине спокойно, время от времени издаёт низкие звуки, которые Чан принимает за своеобразный птичий бубнёж. Она увязалась за ним со вчерашней дождливой ночи, ни в какую не хочет отлетать далеко, а в салон забралась с видом таким, будто пассажирское сиденье только её и ничьё больше. Чан поначалу переживал, ведь эта наглая птица имеет хозяина, и будет нехорошо, если она уедет вместе с ним прочь из города. Он даже внимательно проверил ее лапки и шею, в надежде найти какой-нибудь жетончик с адресом владельца, но безуспешно.
Машина едет по неровной дороге, поднимая брызги луж. Лес вокруг густой и усталый, пахнет прелыми листьями и мхом. Чан смотрит на бумажную импровизированную карту, начерканную быстрой рукой местного жителя. Скоро должно появиться поваленное дерево, и дорога по левую сторону от него упрётся в Воронье Поле. Судя по тому, с какой неохотой Чану объясняли, где объехать и куда завернуть, с этим местечком явно что-то нечисто. Тот факт, что где-то рядом бесследно пропал учитель биологии Хан Джисон внушает в местных суеверную настороженность.
Ворона на сиденье неожиданно начинает каркать. Чан вздрагивает и видит впереди забор из колючей сетки. Поле огорожено по всему периметру, и на первый взгляд нет ни малейшей бреши, чтобы пролезть внутрь. Когда Чан высовывается из машины, сразу становится понятно, откуда у этого места такое название. Стая ворон кружит за ограждением, то опускаясь в самую траву, то поднимаясь до верхушек деревьев.
- Не хочешь поздороваться со своей роднёй? – рука открывает дверцу машины специально пошире, чтобы пернатая гостья выпорхнула наружу, но увы, в ответ раздаётся лишь оскорблённое «Кар!».
Нет на поле ни тыкв, ни уродливых пугал. Есть только громкие птицы, густая трава и странный терпкий запах. Пучки зелено-фиолетовых росточков выглядывают то тут, то там, и Чан отрывает один стебелёк, просунув руку между колючек. Знания в ботанике в него нулевые, и по первому впечатлению эта пахучая штука похожа на сорняк. Впрочем, все растения, в которых Чан не разбирается, похожи на сорняк. Затвор камеры телефона негромко щёлкает.
Вы:
/фото прикреплено/
«Привет, извини за беспокойство, я знаю, что ты работаешь. Когда будет свободное время, подскажи мне, что это такое. Что-то похожее было на нашей кухне? Тимьян? Шалфей?».
Связь здесь очень слабая, и сообщение загружается достаточно долго. Он пока ещё не понял, зачем ему эта информация, но уверен, что все сегодняшние детали, возможно в будущем хорошо скажутся на его книге. Проще писать то, с чем имел дело напрямую, а для передачи нужной атмосферы личный опыт – отличное подспорье.
Возвращаясь обратно по ухабистой дороге, Чан не может отделаться от ощущения, что лес – не лес вовсе, а необъятное хвойное нечто, наблюдающее за ним глазами птиц, белок и прочих мелких зверей. Опавшее дерево долго не появляется впереди, и уже нет сомнений, что Чан заплутал. Карта на телефоне глючит, и связь окончательно пропадает, оставляя в углу дисплея безнадежный красный крестик. Снова начинает накрапывать дождь, и необъяснимое уныние сковывает нутро неприятными щупальцами.
- Что ж такое-то, а. – Чан вытирает свободной рукой глаза и чувствует, что плачет.
Машина резко останавливается посреди луж. Дышать выходит обрывками и со слезливыми всхлипами, совсем нехарактерными для взрослого мужчины. Панические атаки для него не что-то новое, однако за последние месяцы Чана еще ни разу не размазывало. Он мог бы объяснить теперешний приступ общей усталостью, но его деятельность не настолько изматывающая. Соён сказала бы, что ему просто нечем заняться.
Ворона открывает клюв и издаёт частые клокочущие звуки, похожие на смех.
- Умолкни. – Будь у Чана силы и бездушие, он сломал бы птице шею. – Убирайся. Ты понимаешь меня. Убирайся.
Стекло дверцы съезжает вниз, впуская внутрь капельки дождя и прохладный воздух. Ворона смотрит наружу, куда-то вглубь чащи, не прекращая своё издевательское «кха-кха-кха», и всё сидит, не трогается с места.
- Пошла вон! – Чан несдержанно хлопает в ладоши, чтобы напугать пернатую нахалку.
- Хозяин! – это резкое осознанное слово пускает холодную дрожь по позвоночнику. – Хозяин!
Раздаётся сочный хруст веток. Из гущи стволов выбирается некто в бесформенном желтом дождевике. Ворона с третьим противно громким «Хозяин!» отталкивается от края окошка и, сделав пару взмахов крыльями, опускается на плечо неизвестной фигуры.