Ты в любом цветнике - словно диво всем птахам,
Твои перья окрашены кровью и прахом.
Год 2016
Чанбин и Хенджин едут в машине в гробовой тишине. Оба не соображают, какие сейчас число и час, ведь похмелье жуткое. Единственная бутылка воды, уже противно теплая, кочует из рук в руки, и никто не возникает, что приходится пить из одного горла. Сушняк сильнее брезгливости. После ночного откровенного разговора между ними стало на порядок меньше стен. Казалось бы, и неловкости быть не должно. Но вот они сидят рядом и старательно не пересекаются взглядами.
Всему виной сегодняшнее утро. Чанбин проснулся от смертельной жары и долго не мог понять, где лежит и почему ему так тесно. Продрав как следует глаза, он с ужасом обнаружил, что Хенджин прижимается к нему всеми конечностями, будто каракатица. Напарник сладко спал, пуская слюни на подушку, и ни о чем не беспокоился до того момента, пока Чанбин не начал психовать. Два взрослых мужика в одной кровати обнимаются словно голубки, какого хрена? Лицо Хенджина покраснело, но не из-за сыпи, а потому что эта ситуация его тоже смутила. Он резонно заметил, что Чанбин мог взять такси и уехать домой.
“К тому же, никто не заставлял тебя спать на моей кровати!”.
“Но лапать-то меня зачем?!”.
“Можно подумать, тебе не понравилось!”.
Чанбин в ответ лишь устало закатил глаза. Они ещё немного поругались - просто из вредности - и принялись собираться на работу.
В допросной их ждет человек, чьи показания могут пролить свет на дело Хан Джисона, так что ситуацию с алкоголем стоит убрать на дальний план.
Нотариус Ким Сонхён, одетый в стильный темно-синий костюм, приветствует полицейских вежливым рукопожатием. Его седые волосы уложены на одну сторону, а щёки гладко выбриты. Сразу видно, как ему важно быть располагающим в глазах клиентов. Но самое главное во внешности нотариуса это взгляд. Так смотрят люди, которые проработали в своей сфере достаточно долго, чтобы считать себя профессионалами. Так что, не удивительно, что голос Ким Сонхёна отчасти заносчивый:
- Мой секретарь сразу оповестила меня о вашем звонке. Пришлось отложить несколько встреч, чтобы явиться сюда, ведь я законопослушный гражданин и никогда не пренебрегаю требованиями полиции. Что вы хотели узнать?
Хёнджин кладёт на стол фотографию Хан Джисона и спрашивает без лишних прелюдий:
- Этот человек пользовался услугами вашего агентства?
- А, юноша, которого убили в лесу?
Чанбин кивает:
- Верно, Хан Джисон. В его блокноте мы обнаружили запись с вашим номером и список документов. Припоминаете что-нибудь?
Нотариус внимательно изучает скан страниц блокнота. По его сдвинутым к переносице бровям и бегающим глазам ясно, что он колеблется. Хенджин поторапливает:
- Ваши слова могут внести серьезный вклад в раскрытие убийства. Возможно, сейчас преступник ищет новую жертву, которой вполне может стать кто-то из ваших родных и близких. Стоят ли сомнения такого риска?
Ким Сонхён всё ещё не уверен, но находит это убедительным:
- Признаться, патовая ситуация. Эти документы нужны, чтобы принять наследство. Это, конечно, не весь список.
Чанбин уточняет:
- Джисон хотел наследовать коттедж своего деда Хан Хонхвана, верно? Поэтому по вашей рекомендации собирал необходимый пакет документов?
- С этим коттеджем всё очень не просто. Документы, конечно, пункт важный, но без суда здесь однозначно не обошлось бы. Имущество Хан Хонхвана выморочное.
Хенджин задумчиво откидывается на спинку стула:
- Наследство становится таковым, когда нет наследников. Но кто тогда Джисон?
Ким Сонхён качает головой и говорит назидательным тоном:
- Признание имущества выморочным возможно по многим причинам. Например, потенциальные наследники есть, но не приняли наследство в срок.
- Значит, с помощью вашего агентства Джисон пытался восстановить свои права? Расскажите, как проходила процедура. Препятствовал ли вам кто-нибудь?
- Препятствовал? - Сонхён хохочет, - Вам стоит узнать всё с самых истоков, чтобы понять, что этот случай сам по себе препятствие. Я был знаком с Хван Хонхваном лично, поэтому в курсе всех его… скажем так, семейных проблем. Изначально дом должен был перейти его старшему сыну, но они сильно рассорились, так что Хонхван сделал приоритетным наследником младшего сына. Все документы переоформлял именно я.
- И спустя некоторое время Хан Чонман умирает от рук убийцы, - Чанбин дотошен в своих подозрениях, - Какие взаимоотношения были между братьями? Мог Хан Бусок таить обиду на Чонмана из-за наследства?
- Насколько я знаю, ему было плевать. Он не присутствовал на похоронах брата и, когда Хонхван повесился, тоже не явился. Так что коттедж закономерно перешёл муниципалитету. Затем муниципалитет сдал жилплощадь в долгосрочную аренду одному важному коммерсанту, имя которого уже не вспомню. Мне выпала удача заверить их договор, к тому моменту я уже обзавелся отличной репутацией.
- Вы довольно хваткий человек, - Хенджин льстиво улыбается, - Конечно же, вы в курсе, что для подтверждения ваших слов все необходимые документы будут изъяты из нотариальной конторы.
Ким Сонхён покрывается нервными пятнами, когда отвечает:
- Если суд даст разрешение.
Информация о коммерсанте наталкивает Чанбина на догадку:
- Получается, после долгосрочной аренды дом был полностью выкуплен у муниципалитета.
- Да. Этот коммерсант вложил большие деньги, чтобы превратить старую лачугу в настоящий дворец. Неудивительно, что нашлись люди, заинтересованные в покупке этого участка.
- Теперешний собственник дома - Ли Минхо, - Хенджин показывает нотариусу фотографию красивого мужчины, - Что вы о нём знаете?
- То, что Хан Джисон всерьёз был настроен против него, - отлично, подозрения Хенджина подтверждаются, - Но так как он долго не мог начать судебные тяжбы, ему приходилось говорить с ним лично. Если я не ошибаюсь, договориться не получалось.
- В связи с чем он откладывал иск?
Сонхён смотрит на полицейских исподлобья:
- Я имею право не говорить об этом. Это конфиденциально и к убийству не имеет никакого отношения.
Чанбин наклоняется корпусом вперед. Они почти на финишной прямой и обязаны стоять до самого победного. Его голос звучит низко, с нарочитым безразличием:
- А мы имеем право отправить запрос в нотариальную палату. Вам это надо?
- На каком основании нотариальная палата будет содействовать вам? Я добросовестный специалист с огромным опытом.
Хенджин щедро сдабривает свой голос мёдом:
- Судя по тому, как вы тут на пот исходите, с документаций бюро “Стандарт Сервис” не всё так радужно. Согласитесь, лишиться лицензии на пике своей деятельности, очень обидно и неприятно.
- Домыслы и только!
Чанбин пожимает плечами и, встав из-за стола, берет в руки телефон:
- Вот и проверим. Наши как раз лясы точат, - он якобы ищет в телефонной книге нужный номер, затем прикладывает телефон к уху, - Пускай забегут к вашей милой секретарше в гости.
Сонхён начинает пугливо верещать:
- Хорошо! Хорошо! Я расскажу! Не звоните никуда!
Хенджин тоже встаёт с места:
- Мы вас слушаем, господин Ким. Говорите.
Теперь две фигуры возвышаются над Ким Сонхёном, причем у одной из фигур всё ещё наготове телефон. Нотариус теряет всю свою спесь под этими требовательными взглядами.
- Понимаете, это ведь фактически не нарушение, - частит он, - сроки готовности некоторых бумаг могут длиться месяцами и нужные юристы не всегда выходят на контакт во время. Тот же суд! Знаете, сколько у них подобных тяжб? Куча! Пока дождешься даты слушания, десять раз поседеешь.
- А то и видно, как терпеливо вы ждали, - Хенджин насмешливо цыкает, - Хватит юлить. Вы намеренно тянули время и самостоятельно откладывали сроки?
- Да! То есть нет! Ничего критического в этом нет! Я не нарушал закон. Кто же знал, что дело так затянется? Правильно, никто! Я действовал строго в рамках своих полномочий.
Чанбин угрожающе качает телефоном:
- Отвечайте по существу. Вам кто-то заплатил за это?
Сонхён падает лицом в ладони.
- Господи, я же знал, чем всё закончится. Господи… - он громко бьёт кулаками по столу, - Но у меня не было выбора! Моя мать живёт с пересаженной почкой, ей нужны дорогие заграничные препараты, но моей зарплаты не всегда хватает. Мне перевели восемь миллионов вон за то, чтобы я сделал юридически невозможным возвращение выморочного имущества.
У Хенджина загораются глаза. Он думает о том же, о чем Чанбин. Только одному человеку выгодна подобная ситуация.
- Ли Минхо дал вам денег?
- Кто? Нет, - Сонхён качает головой, - Это был Хан Бусок-щи.
Вязкое недоумение, возникшее в допросной, можно потрогать руками. Хенджин отшатывается от стола, его лицо максимально загружено.
- Почему вы так уверены, что это был Хан Бусок? - в голосе Чанбина теплится крошечная надежда, что нотариус что-то перепутал.
- Он назвал своё имя, мы говорили по телефону. Я знаю его голос, ведь пару раз приходил к Хонхвану домой.
- Он объяснил причину… своего поступка? - Хенджин не может поверить, что их идеальная версия про Ли Минхо трещит по швам. - Восемь миллионов вон - серьёзная сумма. У него был конфликт с сыном?
Сонхён качает головой:
- Про это я ничего не знаю. Бусок каким-то образом вышел на меня, предложил сделку. Мне хватило ума не расспрашивать его.
- А где был ваш ум, когда вы согласились? - Чанбин со скрипом отодвигает стул, чтобы тяжело в него плюхнуться. - Уважаемый господин Ким, поздравляю, теперь вы по уши в дерьме.
Весьма предсказуемо, что нотариус выходит из допросной в состоянии нервного срыва.
Чанбин чувствует, что сам вот-вот начнёт рвать свои волосы, потому что ничего, АБСОЛЮТНО ничего не понимает. Хенджин приносит для них кофе из автомата, и в мрачной тишине кабинета они думают о том, в каком месте свернули не туда.
Если Хан Бусок подкупил нотариуса, значит он был заинтересован, чтобы Джисон не получил дом. Но почему? Это имущество его семьи, и без разницы считается оно бесхозным или нет, вернуть его можно через суд. Может быть, у Ли Минхо и Бусока есть некая договоренность? Может тот коммерсант, о котором говорил нотариус, не какой-то рандомный хер с горы, а подставное лицо? Что, если Бусок получал от него определенный процент за пользование имуществом? Тогда выходит, что дом не выморочный, муниципалитет его не получал, и Джисон доказывал права на то, что и так ему принадлежит?
- Бля-я-ятство, - Чанбин чувствует, как его мысли сворачиваются в клубок, который трудно распутать. - Вдруг Джисон вообще умер из-за другой причины? Наследство здесь не причем, он просто пришел на лесопильный завод и лёг под пилораму.
Хенджин не весело хохочет:
- Ага, затем встал, отправился в лес и сам себя закопал. А его голова отрастила ноги и убежала путешествовать по миру. - Он отпивает немного кофе и возвращает себе серьёзность: - Мне всё сильнее кажется, что никакого убийства не было. Джисон жив-здоров, а я на грани смерти лежу в какой-нибудь больнице, а всё происходящее - мой последний сон, в котором я удовлетворяю свою глубинную потребность доказать людям, что я чего-то стою.
- По твоей версии выходит, что я выдуманный персонаж, - Хенджин в ответ кивает, - Значит, то, как ты меня обнимал с похмелья, это тоже твоя глубинная потребность? - Чанбин не упускает возможности хитро добавить: - Не знал, что я настолько тебя привлекаю.
У Хенджина краснеют скулы и уголки губ. Он растягивает рот в едкой улыбочке:
- От твоих изысканных манер я едва не рыгаю, о чем ты?
Разговор мог бы и дальше продолжится в игриво-оскорбительном ключе, но в этот момент дверь в кабинет резко отворяется. Чон Джэён, возникший на пороге, выглядит таким обезумевшим, будто только что вернулся с войны.
- Какого хрена вы здесь торчите? - у начальника голос на грани злости. Чанбина начинает мутить, когда он слышит следующие слова: - Быстро в машину! У нас ещё один труп.
***
Этим ранним утром Тэбэк затягивает густым туманом. Чан дышит на свои руки, чтобы согреться, и видит облачки пара. Чем ближе осень, тем более промозглая погода. Для прогулки по лесу пришлось одеться как капуста и одолжить сапоги-вездеходы у Минхо. Тот сложил в рюкзак Чана термос с горячим чаем, несколько сэндвичей и мини-аптечку. В карманы его куртки Минхо запихал кухонный нож, чтобы срезать грибы, компас и карту. Они ласково поцеловали друг друга, перед тем как Чан вышел за порог.
Сынмин ждёт у подножья леса в знакомом ярко-жёлтом дождевике. Мона сидит на его плече и чистит перья. Чан невольно возвращается мыслями к словам Феликса:
“При любом человеке, практикующем магию, обязано быть животное-компаньон. Обычно это птицы, они легче всех переживают магическую отдачу”.
Так ли это бредово звучит сейчас, когда всё внутри сжимается от первобытного страха, ведь лицо Сынмина выглядит нарочито равнодушно, а ворона смотрит прямо как человек…?
Чан отмахивается от необоснованных подозрений, в конце концов, он уже решил, что Феликс его разыграл. Не к чему зазря напрягать голову, которой и без того приходится не сладко. Сынмин ведет его змеистыми тропами в самую глубь; туман будто специально расступается перед ним. Мона время от времени каркает где-то наверху, давая понять хозяину, что она никуда не делась.
- Так, то, что нужно! - Сынмин останавливается около мшистого гнилого дерева, - Гляди, вот это добро срезаешь снизу, оставляешь снаружи небольшую часть ножки. Ты взял, чем резать?
Чан своим ножом достаёт гриб именно так, как ему велели. Шляпка у гриба желто-оранжевая, а от ножки вверх растут продольные пластинки. Сынмин, довольный находкой, кладет ее в корзину. Было решено, что весь сегодняшний улов он заберет себе, потому что Чан пошел с ним только из спортивного интереса.
- Собирай всё, что считаешь съедобным. Я потом выкину ядовитые, не переживай.
- Заранее извиняюсь, если ни одного съедобного у меня не будет, - Чан смущённо усмехается. - Постараюсь быть полезным и поищу ягод.
- Хорошая идея, - Сынмин кивает, - Только в рот не пихай, пока я не посмотрю. Сейчас туман, далеко не уходи. Мона периодически будет каркать, чтоб ты не отставал.
Чан старательно ищет грибы, карабкаясь сквозь сухие ветки и колючие кусты. В основном многочисленные шляпки торчат из гнилых пеньков и опавших деревьев. Ему хватает сообразительности не срезать подозрительные штуки, напоминающие поганку или мухомор. Он искренне верит, что не совсем безнадёжен в подобном деле, ведь когда-то давно ходил с родителями в лес собирать каштаны. Подспорье так себе, но хотя бы есть представление о том, что делать нельзя, если на тропинке объявится змея.
Сынмин мелькает где-то в стороне; как хорошо, что его жёлтый дождевик виден сквозь туман. Чан был бы рад ходить за ним хвостиком, но новый знакомый довольно шустрый и явно предпочитает одиночество. Странный он. Сам позвал, а теперь избегает. Наверное, это издержки его опытности. Минхо говорил, Сынмин родился в этих краях и лес знает как свои пять пальцев.
“А, если это он убил Джисона?”.
Чан испуганно трясёт головой. О таком в дикой чаще думать не стоит. Сумбурный разговор с Феликсом ещё не забылся, вот нервы и шалят.
“Предположим, убийца он. Значит, следующей жертвой могу стать я?”.
Зачем-то ведь Сынмин позвал его на прогулку. Сбор дикоросов - хороший повод, но не причина. Места здесь глухие, связь не ловит, и даже опытные грибники порой теряются.
“Вполне возможно, что те архивные материалы он показал мне только затем, чтобы заманить сюда”.
Чан озирается по сторонам. Огрызки тумана расплываются вдоль тропок. Не слышно ни хруста веток, ни вороньего карканья. Сынмин обнаруживается не сразу. Он стоит далеко впереди и не двигается. Его голова, скрытая капюшоном, опущена. Это странное поведение наводит на Чана жути, ему чудится, что Сынмин вот-вот вытащит нож и кинется на него, словно какая-то чудовищная хренотень из хоррора.
Вопреки иррациональному страху он шагает Сынмину навстречу, чтобы выяснить, что происходит. Оказывается, тот замер на месте по вполне весомой причине.
- Вот же… - Чан смотрит на мертвое тело какой-то крупной птицы, распластанное на мху.
Размах крыльев у этой штуки явно больше двух метров, когти острые, похожие на серпы. Никогда ещё Чан не видел настолько крупную птицу.
- Это что, орёл? Не знал, что они у нас водятся.
- Беркут, - Сынмин опускается на корточки, чтобы с любовной нежностью погладить птичьи перья, - По правде говоря, люди мало что знают. Степные кочевники приручали беркутов для охоты. Это благородное и священное создание.
- Жаль её. Наверное, села на провода. Птицы часто умирают именно так.
- Ты видишь здесь ЛЭП? - Сынмин поднимает лицо кверху. На Чана смотрят глаза, полные гнева и боли. - Я вот - нет.
- Окей. И что же случилось по-твоему?
Резкая смена чужого настроения влияет на Чана не очень хорошо. Пассивное осуждение в его сторону - будто он лично эту птицу убил - отбивает всякое желание дальше шататься по лесу.
Сынмин, видимо, понимает, что переборщил с тоном, поэтому спешит реабилитироваться и теперь отвечает с равнодушным спокойствием:
- Не знаю. Беркуты частенько промышляют тем, что тащат с ферм всякую мелкую живность. Может, кто-то ранил птицу дробью, и она, не долетев до гнезда, рухнула здесь. А может причина в другом. Ладно, идём.
Они покидают этот участок леса, углубляясь вперёд. Чан собирает грибы и ягоды без прежнего энтузиазма; вид у него откровенно скучающий, но ныть о том, как ему хочется наружу, он конечно же не станет. Сынмин максимально загружен своими мыслями и лезть к нему с разговорами сейчас - это как дёргать тигра за хвост. Однако Чан не Чан, если не попытается сгладить ситуацию:
- Почему ты так расстроился из-за птицы?
Сынмин - о чудо! - отвечает, как вменяемый человек:
- Потому что беркутов осталось очень мало. Та самка была совсем молодой, ей бы ещё жить и жить.
- Стало быть, помимо дикоросов, в твоём списке увлечений есть орнитология?
- Я люблю птиц больше, чем людей. Они - то единственное, ради чего я живу.
Чан ни разу не задумывался о семье Сынмина: кто его отец и мать, есть ли братья и сестры. Он по умолчанию считал, что, если Сынмин так приспособлен к лесу, значит кто-то из родных обучил его. Возможно, всё наоборот: он одинок и учился жизни сам. Чан не хочет казаться бесчувственным, поэтому предлагает:
- Может тогда вернемся обратно? Как-то странно, что птица лежит где попало. Похороним её.
- Не к чему. Лес сам похоронит, - Сынмин умолкает на пару мгновений и вдруг спрашивает: - Какие отношения между тобой и Минхо?
Чан аж теряется от такой прямоты:
- В смысле?
Наверху в густом тумане Мона во-вороньи хохочет.
- Вы соседи? Приятели? Друзья? - Сынмин останавливается, чтобы заглянуть Чану в лицо, - Или любовники?
Чан готов поспорить, что видит в чужих глазах желтый отблеск, словно там внутри сияют кусочки сусального золота. Таинственный мираж исчезает, когда Сынмин моргает.
- Это тебя не касается, ты так не считаешь?
- Я считаю, что, всё, что касается Минхо, касается и меня. Поэтому отвечай.
Чан чувствует внутри себя набухающую злость:
- Собственнические замашки оставь при себе. Минхо - самостоятельная личность, он ничего тебе не должен.
Сынмин так громко смеётся, что на этот звук откликаются вороны. Голос Моны теряется в безобразном птичьем гвалте. Возникает подозрительная мысль, что Сынмин уже не заинтересован ни в грибах, ни в ягодах и попросту заводит Чана неизвестно куда.
- Я сказал что-то смешное?
Тот вытирает выступившие слёзы и отвечает охрипшим голосом:
- Не питай никаких надежд насчёт Минхо. Он живёт только благодаря мне. Ты - эпизодический персонаж.
Значит, Чан был прав, когда думал о том, что именно дружба с Сынмином это причина, почему Минхо однажды не вскрылся. Откровенные манипуляции, трансляция чувств вины и долга через паразитическое отношение - тот клей, что эту дружбу держит. Минхо скован по рукам и ногам, что-то весомое мешает ему разорвать цепи и выкинуть Сынмина из своей жизни.
- Хан Джисон тоже был эпизодическим персонажем? - Чан не боится озвучить свои подозрения напрямую, потому как терять уже нечего.
Сынмин смотрит на него, как на безнадежного кретина.
- Я не тот, кому стоит задавать этот вопрос, - он трёт лоб ладонью и устало вздыхает, - Достаточно погуляли.
- Верно. Мне надоело торчать в глуши и наблюдать, как ты весь на дерьмо исходишь от ревности, - Чан разворачивается в обратную сторону, - Выводи меня наружу.
- А кто сказал, что я отпущу тебя?
Когда собственная голова резко поворачивается на голос Сынмина, сердце стучит так, что отдает в виски. Перед глазами плывёт белый туман, в котором тонут еловые ветки. Впереди нет никого.
Только следы подошв на мхе подтверждают, что Сынмин стоял здесь мгновение назад.
Его речь доносится откуда-то сверху, будто он умудрился за это время вскарабкаться на дерево:
- ТЫ ОСТАНЕШЬСЯ ЗДЕСЬ, ПОКА МИНХО НЕ СОИЗВОЛИТ ЯВИТЬСЯ, - это звучит по-звериному низко, щёлкающе; Чан уверен, что слышит галлюцинацию, - МНЕ НАДОЕЛО ЖДАТЬ. Я ХОЧУ ЕСТЬ.
Чан срывается с места. Ноги тонут во мхе, запинаются об упавшие ветки. Он падает, но сразу же поднимается и бежит дальше, выискивая нужные тропы. Невыносимо громкий птичий крик разносится по лесу на много километров вперед. Слышно, как с жалобным треском ломаются макушки елей, словно кто-то давит их своей тяжестью. В настолько густых чащах не должно быть сильного ветра, но сейчас он есть, и дует так, что от свиста закладывает уши.
Туман исчезает, открывая обзор на дорогу. Чтобы ни гналось позади - галлюцинация или нет - Чан вот-вот умрёт от разрыва сердца. Он боится оборачиваться, боится не успеть добежать, боится, что больше не увидит ни Соён, ни Чонина, ни Минхо. От мысли о том, что впереди нет ни одной живой души, нет даже заброшенной сторожки егеря, все внутренности словно леденеют. Его никто не спасёт, никто не найдёт.
Лес накрывает то тенью, то светом; облака не могут с такой скоростью наплывать на солнце, это что-то другое.
Чан глохнет от адского треска переломанных деревьев. Сильный порыв ветра врезается в его спину, швыряет тело на землю, будто оно ничего не весит. Чан кубарем летит с обрыва - ветки хлещут по глазам и щекам - и падает на какую-то колючую упругую штуку, что рвётся с металлическим звоном. Очухавшись, он обнаруживает, что запутался в оградительной проволоке, а вокруг него раскинулось Воронье Поле.
Лесная глушь, что смотрит на него бездонными межствольными щелями, содрогается. Вороны черной тучей поднимаются над Полем и с боевым криком пикируют на Чана. Он тщетно пытается выпутаться, но лишь сильнее ранит руки. В момент, когда вороны должны были врезаться в него клювами, они, точно по чьему-то приказу, резко взлетают вверх.
Чан поднимается на колени и, наконец, видит Его.
Эта птица настолько огромна, что всё вблизи ходит ходуном, когда её тяжелые лапы касаются земли. Крылья раскрыты точно два веера, полны пёстрых перьев, и закрывают собой небосвод. Золотой клюв перекусит человеческий череп запросто, как орешек, а серповидные когти выпотрошат брюхо на раз-два. У глаз зрачок - черный маслянистый круг, а радужка - желтый агат. Чан узнаёт в птице подобие орла, но потом понимает, что это беркут. Исполинский разозленный беркут, птичий король, который сейчас сожрёт Чана заживо.
Птица громко щёлкает клювом, её горло издаёт клокочущие звуки вперемешку с яростным визгом. Она делает выпад вперёд, и Чан чувствует, как собственные штаны намокают от мочи. Он закрывает глаза и опускает голову, приготовившись к смерти.
Вдруг со стороны чащи доносится человеческий голос. Кто-то зовёт кого-то по имени и истошно кричит. Не сразу до Чана доходит, что это его имя. Он резко, чтобы не успеть испугаться, распахивает веки. Гигантской птицы как не бывало.
- ТВОЮ МАТЬ, ЧАН! - какой-то юноша в желтой одежде бежит к нему сквозь порванное ограждение, - ТЫ В СВОЁМ УМЕ? Где ты шлялся?
Чан пялится на чужое лицо, с трудом узнавая в нем черты Сынмина.
Убей его!
Убей его!
- Я тебе сейчас морду начищу! - Сынмин с усилием выпутывает его ноги из проволоки. Ему хватает тактичности не заметить мокрые штаны, - Сказал же! Доступным языком! Далеко не уходи, везде туман!
- Почему ты тут? - Чан растерянно озирается по сторонам. Вороны тоже исчезли, - А где тот, большой…
- Кто? Ты походу голову стряхнул. - Сынмин трогает его виски горячими пальцами, - Обопрись на меня, пошли. По пути всё расскажешь.
Убей его!
Убей!
Чан переносит вес на чужое плечо, а в свободную руку прячет нож.
- Как ты меня нашёл? Я совсем не помню, как потерялся.
Ответная речь звучит с нотками возмущения:
- Ты просто взял и испарился. Я тебя кричал, материл на чём свет стоит, и хоть бы что! У меня чуть сердце в пятки не ушло: тут же связь не ловит, а вы, городские, без геолокации жить-то не можете. Если бы не Мона, ты бы плутал тут незнамо сколько.
Взгляд невольно замечает сломанные верхушки сосен. Тишина стоит странная, будто весь лес замер в ожидании чего-то.
- Я тебе много неприятных вещей наговорил, но ты меня не бросил. Спасибо тебе.
- Каких вещей? - Сынмин не смотрит ему в лицо, - Ты о чем?
- Разговор о Минхо, помнишь?
Тот натянуто смеётся:
- Не помню. Какие-то странные вещи ты говоришь.
Сынмин поднимает глаза на одно короткое мгновение, и этого мгновения хватает, чтобы понять, что он дурачит Чану голову. В чужих радужках искрятся золотые крапинки. Всё было по настоящему, ему ничего не привиделось. Его без жалости изматывают, играются с ним, как с мышью, чтобы в конце обезглавить, как Хан Джисона.
УБЕЙ!
УБЕЙ!
Чан резко одергивает жёлтый капюшон и, не дав Сынмину среагировать, точным ударом вгоняет нож ему в сонную артерию. Тот хватается за шею, пятится назад. Сквозь бульканье крови слышен хриплый голос:
- Н-неблагодарный вы-выблядок. Проклятая д-дрянь.
Вместе со злым карканьем поднимается шелест множества черных крыльев. Вороны кружат над головой, готовые атаковать. Мона чуть не уродует Чану лицо, но тот с поразительной ловкостью ловит её одной рукой. Ему кажется, что его действиями руководит не он сам, а кто-то иной.
Один взмах ножа, и птица лишается глаза. Второй взмах лишил бы её жизни, но ей удаётся высвободиться из кулака и потеряться в куче других птиц.
Чан заглядывает в лицо Сынмина, чтобы убедиться, что тот мёртв. Не обращая внимания на лужи крови, он с холодной методичностью принимается отделять голову от тела.