Ноги легко перебирают белые ступени, перепрыгивают булыжники в сочной зеленой траве, которая щекочет оголенные щиколотки. Тропинка плавной дугой идет вверх, еще не до конца выложенная плоским камнем. И заканчивается облагороженной площадкой на холме, где сейчас стоят двое. Суровый мужчина, под свободной рубахой которого видна плотная перевязь бинтов, и красивая женщина в перехваченном широким поясом платье. Светлые волосы сияют нежным золотом в ярком дневном свете, вьются мягкими волнами, укрывая плечи.

— Красиво ты устроила, — говорит он, окидывая взглядом сияющий храмовый комплекс. Жмурится от яркого света. Здесь, на окраине Парсина, в храмах светлого бога преобладает сквозящая легкость, они строятся на холмах, просторные, тянущиеся больше вширь, нежели в высоту. Перемежаются с клумбами цветов, висящими горшками благоухающих соцветий. И в этом есть своя особая красота, от которой даже у воина что-то сладко и болезненно-нежно трепещет в груди. Теплый простор, обдуваемый мягким ветром, хочется запомнить, вобрать в себя, чтобы иметь возможность вновь его вспомнить и раскрыть как бутон в суровые зимы или мрачные ночи.

— Спасибо. Впрочем, я лишь восстановила было величие этого места. Когда король даровал мне эти земли, здесь было печальное запустение.

— Это люди, Аврора. Храм прекрасен, когда в нем есть жизнь. Это гораздо больше, чем стены и алтари. Вот, за что мы сражаемся.

И они смотрят на маленькие фигурки послушников, на детей, которые нашли здесь себе новый дом. Они обучатся письму и чтению у священников, усвоят множество других знаний и покинут эти стены, готовые найти в огромном мире свое место.

Война? — думает воин. Мелкие склоки феодалов, набеги нежити и монстров, уничтожающие беззащитные поселения королевства. Вспышки старой жадности до земли, делёжка границ и рек из жажды былого величия. Мир недовольно ворочается, словно заспавшийся щенок, гоняет сонные видения, пока над ним, истекая слюной, высится голодный волк. До настоящей войны еще далеко. И они к ней совершенно не готовы.

— Это бежит Сарина, — тихо говорит Аврора, заметив приближение воспитанницы. Юная девушка совсем не устала от этой пробежки. Замирают шлепки сандалий на сухой почве. В руках у нее небольшая дощечка, на поясе воин замечает бурдюк с водой и мешочек в меловой пыли.

Девочка сияет открытой, радостной улыбкой. Медные волосы собраны в легкую прическу. Ей нельзя дать больше шестнадцати лет. Еще нескладная, долговязая, но уже сейчас можно угадать, что вырастет она крепкой и поджарой.

— Здравствуй, Сарина, наслышан о твоей храбрости.

Она кивает и поднимает дощечку с заранее написанным приветствием для обоих собеседников. Вынимает из кармашка влажную тряпочку и стирает, чтобы написать другое.

— Сарина очень помогает мне при храме. Так ловко управляется с бумагами и хозяйством. И остальным нравится, как она хозяйничает. Помимо храма мне приходится следить за землями. Поселения — самое сложное, я бы предпочла снова отправиться в путь, — Аврора чуть морщит нос.

— Я рад, что у тебя в этой глуши такие бравые помощники, баронесса, — воин позволяет себе улыбку. Аврора потупилась и смутилась, легонько хлопнула тыльной стороной ладони по его предплечью. Будучи дочерью торговца, которого и без того смутно помнит, потому что из-за дара была отдана в обучение магам, Аврора не знакома с лоском титулов, да и навыков, которыми иные феодалы владея с детства, не спешат развивать и применять, ей негде было набраться. С соседями приходится сложно, с богатыми жителями этих мест не легче. Громкая слава привела ее сюда, в земли увядшего рода, королевская милость оказалась тяжёлой ношей, тянущей за собой горечь совсем иных сожалений. Впрочем, простые люди, которые оказались в ее власти, считают совсем иначе.

Девушка поднимает дощечку, глядя поверх нее на воина увлеченными голубыми глазами. Он внимательно читает то, что написано аккуратным почерком.

— Зачем тебе сражаться мечом? В сражениях нет ничего хорошего. Это боль и жестокость. Храни свет иначе. Аврора говорит, ты в этом хороша.

Она открывает рот, широко вздыхает без всякого звука и снова принимается стирать и писать.

— Нет, правда. Посмотри на меня, разве тебя не пугает возможность подобной участи? — он не ждет, когда девушка допишет, указывает на свои раны, скрытые бинтами. Аврора тоже посмотрела на бинты, и на лице ее отразились сочувствие и жалость.

«Даже мой голос сражается. Я тоже хочу, как он». — гласит белесая надпись.

— Уступи ей, — вдруг вмешивается волшебница, — Подумай, не спеши с ответом.

Мужчина хмурится, его лицо стало твердым и суровым. Густые брови, и без того устрашающие, совсем забрали ясность взгляда. И весь он высокий и сильный, высится над ней молчаливой горой. Но девушка не пугается.

— Может быть не меч… что-нибудь другое, — тянет он с некоторой неохотой, выбирая более подходящий вариант. — Копье страшное оружие в умелых руках. Да и лучше против более сильного врага. Пока я здесь, уделю этому время.

Сарина безмолвно подпрыгнула на месте, совершенно счастливая. Наспех стерев старое, она размашисто пишет «спасибо», слышно только ее шумное дыхание, словно от радостного смеха. Но из горла не доносится даже случайного звука. Голубой взгляд сверкает, словно две искорки, от наставницы к воину и обратно. Подскочив, девушка крепко обнимает сначала его, охнувшего от неожиданности и боли под бинтами, а потом Аврору, пригладившую сверкающие жесткие волосы. Сразу после этого, словно белесый кролик, она мчится прочь, пару раз оглянувшись. Только легкое платье треплется от ветра и бега.

— Как твои раны?

— Лучше, чем было, — он помедлил, погладил ребра слева. Мягкая вспышка жаркой боли улеглась. — Было лучше. Последнее сражение сильно меня потрепало, если быть честным. Рассчитываю на местных целителей.

— Ох, конечно. Почему не сказал сразу?

— Знаешь, неприятно начинать долгожданную встречу с того, что мучает меня уже как год. Лучше скажи, почему поддакнула девочке, — он перевел тему как можно скорее, чтобы не видеть в лице Авроры того, от чего прячется сам. Где это видано, чтобы он, лучший из мечников королевства, занимался прежним делом только вполсилы в такое время. Собственная слабость угнетает. Ему не нравится снисхождение, не нравится, что целители не могут убрать эту червоточину с корнем. Поэтому он страшно желает отвлечься.

— Дело в том, Валлем, — начала она медленно, как говорят виноватые подчинённые, жены или дети, — Что меч, он. Он утерян.

— Что? — серый взгляд метнулся на мага. — В каком это смысле? — он старается не кричать, чтобы никто не услышал. Но от напряжения вздуваются вены на шее. — Где этот недоносок?!

— Вал.

— Он здесь?! Прибился обратно побитой псиной?

— Валлем, послушай.

— Не вздумай меня успокаивать своей магией! — он погрозил ей пальцем. — Я имею право злиться! Как можно выронить меч! Он должен был сдохнуть, сжимая его рукоять! Или он сдох и я ошибаюсь?!

— Валлем, — Аврора то протягивает к нему руки, то прижимает их к груди, словно перед ней взбесившееся пламя или зверь. Мечник в ярости, его кулаки судорожно сжимаются до хруста и напряжёнными кручками разжимаются вновь. Он мечется по площадке, в голове один за другим вырисовываются звенья последствий. Эти сосунки, о! Как он мог видеть в них — себя и своих товарищей. Разве похож этот мечник на него? Разве похож этот долговязый маг на Аврору? У этих безбашенных идиотов нет мудрого лидера — и здесь он осекся, напоровшись на собственные раны прошлого. Мысль вернулась к мечу. Он видел его. Красивый клинок, сравнимый с древними реликвиями. Реликвия нового времени.

— Девочка, — он перешел на напряжённый шепот, приблизившись к Авроре и ткнув в сторону комплекса, — Отдала свой дар. Свой голос ради этого клинка. Я не говорю о том, какой силы это оружие. И кому оно, раздери меня гром, досталось! Ты хоть осознаешь, кому! оно досталось?!

— Я знаю! Знаю! Знаю! И вижу ее каждый день, Валлем. Но Райнкор не хотел бежать.

— Однако сделал это!

— Его маг толкнул в портал. Белоокие поспешили. Все пошло не по плану. Он осознает, что допустил этот промах. Маг спасал выживших.

— Осознавать мало! Где они?!

— Направились к светлым эльфам. Их соратница, Альна, была убита. Они сочли необходимым рассказать Белому королю лично. Здесь только Во.

— Пустое дело, — тихо ответил Валлем. — Он уже знает. Эльфийка вернулась в древо. Едва ли этот путь имеет смысл. Эльфы не оценят этого жеста, потому что для них нет неизвестности смерти. Нужно вернуть меч. Нужно… — он снова поглаживает рану, — Нужно… позвать Арависку.

Рана болит так, что мутится в голове. Он останавливается, дышит осторожно и сосредоточенно, но не обрывает свою мысль.

— Я направлюсь в столицу. Попробую разыскать его там. Может, возьмёт отряд бойцов с легкой руки короля. Треклятое проклятье, — он крепко сжал зубы, пережидая особенно сильный приступ боли.

Было бы проще, не порождай это ужасное ранение жгучую смесь страха и злобы, которые затмевают его собственные эмоции. Мрачная сила задевает какой-то звериный угол его души, пробуждает то, чего воин никогда не посмел бы проявить. И всё же каждый раз он оказывается тверже того, что упорно точит разум и тело. Боль перехватывает дыхание, перед внутренним взором встает ужасная сцена в храме Истэна, как прежде чувствуется озадаченная окаменелость тела, ощущающего смертельный удар словно посредственный толчок.

— Пойдем к целителям, — тихо попросила маг. Воин не возражает, неспешно направляется в нужную сторону, только отмахивается от помощи, предпочитая идти самостоятельно.

— Ненавижу его. За всё, что он сотворил с нами и теми, кто в него верил. Однажды я лично с ним поквитаюсь. Припомню предательскую рану длинноухой падали.

«Даже мой голос сражается» — вспомнились ему слова.

«Этим голосом и убью» — подумал он следом — «Сделаю,

наконец, то, о чем не смел помыслить в самый нужный час».

Валлем плотнее прижимает ладонь к открывшейся ране.