Утро выдалось добрым, и, быть может, потому, подумал Ларвис, что оно не столько утро, сколько самый разгар дня.

Обнаружив себя в приличной кровати, Ларвис огляделся. Спальни у дворфов маленькие, чем-то напоминают норы, округлые, вопреки остальным явлениям архитектуры. Полы всегда устланы шкурами или коврами, даже в бедных домах пол будет покрыт тем, что хозяевам по средствам. Окна же маленькие, и любая такая комната располагается рядом с печью или камином.

Все тепло и забота, на которые способны суровые горные карлики, видны на богатых столах, в верном слове и — в убранстве спален.

Ларвис готов поставить последний медяк, что дворфы как никто знают толк в этой жизни. В общем, проснулся Плут там, где проснуться после знатной гулянки рассчитывать, как правило, не приходится.

Крепко потягиваясь, он голой ногой упирается в спинку кровати, поднимается над ней, слишком короткой для его роста. Секундное недоумение — верхняя одежда обнаруживается аккуратно сложенной на тумбе. Сразу вспоминается Мава. И снова расслабившись, падает в скопище маленьких подушек и кутается в тонкое летнее одеяло с головой. Ткань свежая и чистая, приятно пахнет какими-то травами. Давно у него не случалось возможности так отдохнуть.

«Ночным стражем?» — думает он, и представляет теплый кров, мягкие зимы, проводимые в ночных обходах и отдыхе у огня. Уважение и честь, чувство превосходства над теми чужаками, кто смотрит недоверчиво и настороженно, видя у власти маэрийское лицо. Вылазки в пограничные земли на охоту за тварями. Жизнь, в которой нет места непредвиденным событиям, пока сам не устроишь интригу. Празднества в кругу своих. Безразличие ко всему остальному миру, который может хоть трижды перекроить свои земли.

Но дворфы тоже строят стены. Без спешки и разговоров. Никто не подумает, что их толкает на это не развитие приграничных городов и твари в восточных лесах, а смута на остальном континенте. Идеальная возможность прожить ближайшие двести лет в блаженном неведении: спрятать меч или уничтожить на Пылающих Берегах, чтобы он не достался никому.

Перед глазами встают яркие картинки такого будущего. Однотипные, долгие…

Чем лучше там, где давлеет власть Риашара?

Плут не позволяет себе лежать долго, как и думать о пустом.

И потому заботливо оставленный кувшин быстро оказывается осушен, а снаряжение надето и перепроверено.

В жилой части дома он находит только Маву, любезно пригласившую его к столу. Она объяснила, что Горнд ушел к Бору, а значит, Ларвис проснулся очень удачно — друг в любой момент может вернуться, и тогда придется покинуть Огненные земли.

Вот только ожидание затягивается неимоверно. Без возможности покинуть дом, он скитается по нему словно неприкаянный дух до самого момента, как Кафар начинает тревожно заливаться багрянцем. Самое досадное для Ларвиса оказывается то, что если здесь есть маэриты, то есть и какой-нибудь храм Ламмах, который можно было бы посетить. Сами дворфы безучастны к богам. Они чтут творящую силу огня и Духа горных троп. Ларвис поглядывает в окно, стараясь не допустить в себе пустого беспокойства.

Горнд возвращается до заката, как раз тогда, когда беспокойство Ларвиса уже подмывает пойти на поиски — меньше всего ему хочется доставить неприятности другу.

Кузнец без проволочек проходит в свою кузню, закрывает дверь за эльфом. Его крепкие ладони упираются в стол, Ларвис стоит напротив.

— Выглядишь чересчур сурово, — нарушает Плут неприятную тишину.

— Я узнал имя того, кто заказал меч. Более того, как он был сделан: в Сердечной кузне Старой горы, с помощью магического свитка. Бор сказал, что он был пропет. А спутница заказчицы после этого потеряла голос. И выкован он из металла, который был принесен. Сама же заказчица тоже не проста, она колдовала над клинком вместе с онемевшей. Аврора. Певчая волшебница.

— Громогласная из Нарея. Певчая Птица Истэна.

На лице дворфа отражается удивление, эльф же становится непроницаем, интерес сникает, будто его и не было. Странная реакция — подумал кузнец.

— Ты знаешь ее?

— Я был с ней под Нареем, я из тех, кто переломил события в Кемо.

— Провались я под землю! И ты молчал?! Ларвис! Даже здесь барды поют о них свои песни! Не знал, что ты водишь дружбу с избранными Света. О тебе в песнях не было. Значит, и работаешь ты на кого-то с ними связанным?

«Тем и хорош, что нет меня в песнях», — подумал Плут, но не озвучил. Он поднял ладонь, уже зная, что кузнец потребует от него этой истории.

— Это в прошлом, Горнд. Услышь меня. Сейчас я не хочу лишний раз произносить ни одно из тех имён.

— В прошлом? Я думал мгновение назад, что мои вести всё же хорошие! Если ты знаешь Аврору, то и сам без риска сможешь вызнать все и даже меч вернуть ей! Никаких хитросплетений! — дворф разводит руками, словно бы мысль эта лежит на открытых ладонях.

Ларвис горько усмехается, усаживаясь на низкий стол, протирая лицо руками. Хитросплетения только начинаются. Нужна минутка подумать.

«Аврора»

Нет, он ожидал услышать самое невероятное, пусть бы круг магов делал этот меч или какой-нибудь светлый паладин по поручению самого верховного наместника великого храма Света. Всё было бы лучше. Что теперь ему делать? Достать свиток, чтобы разгадать силу меча? Куда делся голос онемевшей помощницы? Навестить Аврору открыто? Убить ее? Не побывать у нее и вернуться в замок он точно не может. С того момента, как он примкнул к риаитам, прошло около года. И он почти не бывал в тех краях. Быть может, еще никто и не понял, куда делся Ларвис Плут. После визита, конечно, это изменится. И первым делом в кругах старых знакомых.

А он, дурак, наивно думал, что останется сухим и чистым. Оставит эту главу, как оставлял банды многих людей. Впрочем, следом подумал он, убить ее не так уж сложно, в конце концов, сердце екает не столько от возможной нужды в убийстве бывшей соратницы, сколько от того, что ничего в его разбойном мире нет, кроме слова. А между теми, кого сейчас зовут избранными, их сказано достаточно. Как минимум, так Ларвис хочет понимать то чувство пустого шока, которое им овладело. Он привык, что люди забывают свои общения быстрее эльфов, потому что так устроен человек. И разворачивающаяся перспектива больно бьет по его чести и самолюбию. Все, кому он давал слово, умирали раньше, чем приходилось о сказанном слове пожалеть.

— Ларвис, — дворф обходит стол, кладя руку на колено эльфа. В лице его тревоги больше, чем когда кузнец считал, что дни его сочтены. Он никогда не был трусом, но хорошо выучил разницу между честным боем, от которого кипит кровь, и опасными играми сильнейших этого мира. Давно известно, что Аврора своими заслугами добилась высокого положения. И меч, попавший в руки наемника, не мог подвернуться случайно. Не такой и не сейчас. Он не скрывает тревоги. — Ларвис, кому ты служишь?

И убийца отвечает, не поднимая головы, разглядывая свои пальцы.

— Мой дом теперь — Мертвые пустоши древней войны. Непобедимый замок на границе живых полей, могильник великих воинов. Дом Безымянного.

Белесые глаза посмотрели на дворфа. Без раскаяния или тоски. Но выражающие смирение, если старый друг откажется от Плута.

Дворфам нет дела до богов, но слава о темных дурная, а такое здесь не в почете. Именно поэтому менестрели здесь так бойко поют о светлых, и так тепло встречаются местными в тавернах и на площадях.

— Пепел мне в бороду. Ты служишь одному из темных рыцарей?

Он не отвечает. Горнд растерянно моргает, прикидывая мысленно места на карте, припоминая все, что слышал он об остальном мире за последнее время, а слышал он не так много. В кузне полная тишина, словно только что с грохотом утих уроненный металл. Крепкие пальцы оглаживают бороду.

— Слушай, — Ларвис поднимается с места, чтобы попрощаться. Неловкий и почти извиняющийся. Ладонь опускается на плечо кузнеца. — Я благодарен за помощь, Горнд. И не прошу принять мой выбор. Мне пора уходить.

— А ну, стой, лис, — Горнд оживился, в карих глазах видна живая мысль. — Я не для того спросил, чтоб ты побитой собакой убегал отсюда. Ты хороший эльф, Ларвис. Я никогда не считал, что в праве тебя судить. У меня всегда был дом, было ясное будущее. И не знаю, что было бы со мной, окажись я на твоем месте. Я считаю, что не творить зло там, где есть возможность от него отказаться, это большее, чем могут многие другие, как и сотворить добро там, где можно малодушно уйти. И я знаю, что ты это умеешь. Просто скажи мне: почему? Как так вышло?

— Не знаю.

И он действительно не знает. Столько раз перед глазами вставала та пылающая пожарами ночь, столько раз он сравнивал того, кто своей волей едва не погубив — спас, с тем, кого знает сейчас.

— Я думал, что тогда у меня нет выбора, что нельзя отказаться от подобного предложения.

— А сейчас?

— Понимаю, что он не лгал. И, наверное, никогда не лжет.

Ларвис вспомнил разговор в храме. Надежда снова болезненно шевельнулась, что-то задевая своим движением в душе. И он спешит увести себя от этой мысли, довериться которой так страшно. Признать, что это давно уже свершилось — невозможно.

Друзья умолкли. Ответ эльфа не внес никакой ясности.

Резко Горнд проходит к одному из своих столов, берет холщовую ткань и кладет тяжелый свёрток рядом с Плутом. Края ткани аккуратно им развернуты. Перед Ларвисом предстало три клинка в черных ножнах. Два длинных, очень похожих на те, что он носит. Третий — отличный охотничий нож. Без лишних украшений, суровое и строгое оружие, созданное не красоваться, но убивать.

Ларвис охнул, словно зачарованный:

— Когда ты успел их сделать?

Дворф довольно усмехнулся.

— Я ведь обещал тебе подарок.

— Прекраснее только Лук Ламмах в сезон охоты, — тихо отвечает Ларвис, голос едва слушается. — Горнд, я не могу. Это же целое состояние.

Горнд хмурится и цыкает, мол, Плуту придется взять подарок, чтобы не обидеть. Но под густой бородой остаётся страшно довольным такой оценкой.

Дворф наблюдает, как маэрит пробует клинки. Вынув один, Ларвис убеждается: та же длина. Чуть иная форма — лучше, легче. Рукоять льнет к ладони, словно бы эльф родился с этим клинком, и он является естественным продолжением руки. Пространство теплой кузницы большое, позволяет развернуться. Движется убийца неуловимо, красуясь и позволяя себе то, что в жестком бою было бы излишком. Сверкает сталь. Клинки поют в его руках, и это лучшее, что может увидеть кузнец.

«Для кого как ни для детей богини-охотницы творить лучшие вещи?» — подумал дворф.

— Я буду с ними спать, — признается Плут.

Кузнец глянул в лицо эльфа, совершенно искренне выражающее то самое чувство, когда одинаковы становятся получившее самый желанный подарок и дети, и взрослые, и звучно рассмеялся, борода его трясется, дрожит, словно пламя. И смех не унимается. Ларвис тоже улыбается, снимая с пояса старые ножны.

— Ох, охо, хох-хо, ну насмешил.

— Это бесценный подарок, Горнд.

— И долговечный! Припомни мои слова — они затупятся не раньше, чем у тебя отрастет борода.

Под шутки и смех был извлечен из-под камня меч Райнкора, а его место заняли старые клинки Плута. «Когда вернешься в другой раз, сделаю тебе из этого железа какую-нибудь безделицу», — обещает Горнд. И Ларвис обещает вернуться.

Когда приходит время прощаться, уже заметно темнеет. Но что маэриту ночь, как ни вода для рыбы? Они стоят у дверей, уже не доносится звон металл из кузни. И через час другой будут закрыты неприступные ворота, останется маленькая калитка под пристальным взором стражей. Уже хлопнули ладони в крепком рукопожатии, и вот-вот будут произнесены последние слова.

Горнд в полумраке показался Ларвису старше. Глаза его прищурились, как бывает, когда старики припоминают что-то давнее и смотрят на это совсем иначе.

— Меня поразил один твой ответ, когда мы встретились впервые. Ты сказал, что у тебя нет дома. Сейчас же назвал себе домом древний замок. Пусть он и не такой, о каком принято мечтать. Я подумал, быть может, на самом деле ты знаешь ответ на те вопросы, что тяготят твою голову.

Ларвис смотрит на кузнеца, и в голове его было пусто, а в груди до щемящего странно. Пятнадцать лет — для кого-то это целая жизнь. Для него — едва ли мгновение. И все же не зная нужных слов, Плут чувствует в сказанном какую-то мудрость, до которой ему самому предстоит прожить гораздо больше, чем пятнадцать лет.