Звонкий колокольчик все не успокаивается, впуская новых посетителей кофейни близ одного из университетских корпусов. Десяток круглых столиков ютятся в маленьком помещении цвета какао. Оживленные разговоры и чей-то смех на фоне мешаются с расслабляющей музыкой, создавая особенную атмосферу. Занять голову переплетающимися нитями разнообразных звуков, отвлечься на запах только испеченных булочек с марципаном и очередного стакана латте, сдерживать себя от рвущегося наружу заливистого смеха. Феликс почти сдается, смешно жмурится, а из горла выходят странные звуки, теряющиеся на фоне покрасневшего лица и слез Тана.

— Наш Хёки опять, — сквозь хриплые смешинки Тан утирает очередную слезинку. — С тебя стирка, друг.

— С чего это? Я тут пострадавший! По твоей вине, между прочим, — возмущается Хёк, кидая в бумажный стакан еще одну мокрую салфетку. — Если бы не твои дурацкие шуточки, я бы не задел сок и твои штаны не попали бы под апельсиновый водопад.

— Теперь к столу ладони липнут, — чуть успокоившись, Феликс проверяет пострадавшую поверхность. — Так и на чем мы остановились?

— Не-не, я тебе потом продолжение расскажу, иначе он, — Тан шмыгает носом, стараясь снова не сорваться на смех от злобного взгляда Хёка, что ползает где-то внизу вытирая пол и изредка выглядывает из-под стола, чтобы выкинуть влажные салфетки. — Лучше расскажи как тебе так с практикой повезло?

— Да, точно, — заинтересованный темой Хёк возвращается на свое место. — Я слышал, что студентам с нашего мелкого вуза почти невозможно попасть в центральную больницу.

— А, это… — Феликс мнется и уводит взгляд. «Почти невозможно» необычайным образом перетекло в «очень даже может» буквально две недели назад, когда Чанбин, наведавшись к ним с Чаном на чай с предусмотрительно купленным карамельным тортом, предложил продолжить вечер в каком-нибудь боулинг-клубе и закончить — в пабе (желательно с чем покрепче чая). Чан, конечно же, недолго думая, идею поддержал. С постоянной работой, которая порой не дает даже спокойно вздохнуть и разорвать осточертевшую цепочку работа-дом, он стал забывать о том, что ему отнюдь не четвертый десяток, а всего чуть более двадцати.

На компании Феликса не настаивали. Чан знал о его нежелании находиться в обществе нового знакомого. Хоть о причинах он все еще мог только догадываться, но заставлять не собирался. Чанбин же не хотел показаться навязчивым.

Феликс вполне мог выпроводить их и пойти спать. Но все то время, что они сидели на их кухне, а после — на диване в зале, потому что стулья чуть позже показались слишком неудобными, Феликс наблюдал картину, которая сгустила в нем все краски. Чану было легко. Он непринужденно шутил и открыто смеялся над шутками Чанбина. Ему было комфортно рядом с ним. Он не выстраивал границы, не заморачивался с подбором слов. Чан просто был собой. Просто потому что Чанбин.

Нет, Феликс не ощутил укол ревности. Даже близко ничего такого. Мысль о том, что Чану хорошо и спокойно с человеком, который потрошит людей, торгуя их внутренностями, да еще и до кучи в не самые запоздалые сроки должен унаследовать Желтую мафию, его не то что пугала, она бросала в свирепый холод. А тот факт, что он никак не мог повлиять на ситуацию и прекратить их общение, угнетал и сеял где-то внутри семена паники.

Беспомощность в последнее время стала его ближайшей подругой. И все, что оставалось Феликсу, сопроводить Чана и лично убедиться в его сохранности.

Тяжелые, отполированные до блеска шары то и дело проносились по длинным дорожкам, выбивая желанные страйки, пока очередь не доходила до Чана, которому жутко не везло. Он заговаривал шар, менял позы, но тот все равно улетал с дорожки. Отвлекаясь от поддержки неудачливого друга, Чанбин иногда заговаривал с Феликсом, который был довольно тихим в тот вечер. Бросив попытки выбить как можно больше, Чан присоединился к уже отдыхающим. Ходя вокруг да около повседневных дел, Чан вскользь упомянул, что Феликс учится в медицинском и в скором времени должен выйти на практику, как раз место ищет. Чанбин, как хороший друг, предложил пройти практику в его больнице. Растерянный, чуть побледневший от неожиданного предложения Феликс вызвал только отвратительную улыбку на лице Чанбина. Разом лучшие условия и худший человек свалились на него.

— Профессор Кан зарекомендовал, — жмет плечами и припадает губами к стаканчику с манговым соком, чувствуя себя неловко от небольшой лжи. Но рассказать о своих «связях» с председателем центральной больницы равносильно вырыть себе могилу — Хек и Тан не отцепятся, пока не выведают все подробности. Феликсу для счастья только излишних разговоров о Чанбине и не хватает.

— Может, мне тоже стоило посещать его курсы? — Хек мечтательно вздыхает. Тан незамедлительно срывается на смех, из-за чего моментально получает тычок под ребра острым локтем. — Да что!

— Хеки, — Тан с доброй улыбкой на лице сгребает сопротивляющегося Хека в объятия и щипает за щеку, сюсюкая как маленького. — Тебе бы программу вуза осилить. — Хек недовольно сопит и шлепает его по руке.

— Тебе бы программу вуза осилить, — передразнивает, нарочито искажая тон голоса. Хек демонстративно поднимается с места и с грохотом перетаскивает свой стул подальше от Тана, усаживаясь рядом с хихикающим Феликсом. — Подскажи, как занести номер в контактах в черный список, — обращается к нему и достает свой телефон.

***

Направляясь на практику в центральную больницу, Феликс окончательно принял тот факт, что ему придется сталкиваться с Чанбином как минимум на подписании документов. Плюсы в виде хорошего наставника и больших возможностей пока были способны занять большую часть его мыслей, и он старался не думать о том, как свести общение с Чанбином к минимуму. Однако вся трудновыстроенная картина в щепки разлетается, стоит только переступить порог кабинета председателя.

— Ну что, подопечный, добро пожаловать, — улыбается Чанбин и предлагает присесть.

За легкой улыбкой этого человека следует одно короткое предложение, которое разбивает все надежды в пух и прах. «Я буду твоим куратором», — звучит как гром среди ясного неба и клетка захлопывается, Феликс остается один на один со зверем, чей цепкий взгляд пробирает до костей. В эти долгие несколько секунд Феликс особенно благодарен за последние несколько лет в Белой мафии, где он научился сохранять трезвость ума и оставаться беспристрастным. Пускай в голове все роится и жужжит, но он никому этого не покажет.

Чанбин дружелюбно предлагает что-нибудь выпить, и они останавливаются на приятно обжигающем горло зеленом чае. За чашечкой согревающего Чанбин вскользь спрашивает об учебе в целом и просматривает несколько вордовских страниц с планом практики. Цепляясь за отдельные пункты, он задумывается и что-то себе отмечает.

Некоторое затишье прерывается лишь редкими вопросами по плану и звонками, которые Чанбин скидывает. Феликс занимает себя представлениями о первом дне, где его познакомят с отделением и он возьмется за выполнение первого задания, но Чанбин привычно ломает эти представления, выключая компьютер и меняя белоснежный больничный халат на пиджак.

— Подопечный, на выход, — с привычной для него ухмылкой сообщает Чанбин, забирая со стола ключи от машины. — Начнем твой первый день.

Несколько сбитый с толку Феликс поднимается и поспешно подхватывает свои вещи, нагоняя Чанбина, который оказывается довольно быстрым. Они останавливаются у стойки регистрации, где Чанбин перекидывается парой слов с сидящей там девушкой, пока Феликс отчужденно дожидается его в стороне. Вопросов много, но ни один озвучивать не собирается. Вместо этого он рассматривает просторный холл, наконец понимая, что сегодняшнее посещение центральной больницы, на самом деле, его второе. Феликс про себя отмечает, что все здесь действительно… грандиозное. Высокие колонны, уходящие прямиком в десятиметровые потолки с лампочками, которые установлены по всему периметру с прослеживаемой хаотичностью, словно кто-то рассыпал горсть бисера на план проекта и решил следовать их расположению. По всему первому этажу разбросано несколько уютных кресел оттенка близкого к коричному, собранных в несколько небольших кучек и дополненных какими-то декоративными деревьями, названия которых Феликс не мог знать. Пол блистает красивым камнем. Всюду большие экраны, транслирующие в основном рекламу центра и главную информацию о нем. Несмотря на то, что в больнице всего три этажа и один цокольный, ради удобства установлено два лифта.

Если бы не снующий туда-сюда персонал в белых халатах и не пациенты в больничных одеждах и со штативами для капельниц, обычный человек, ничего не знающий об острове, случайно забредя сюда, вполне может спутать центральную больницу с каким-нибудь отелем класса «люкс».

Феликс чуть проходится вдоль холла и отмечает, как со второго этажа, к которому тянется не знающий покоя подъемник, свисают восхитительные кудри клеродендрума. Изящные белые цветы трогают своей незамысловатой красотой. Чистые и невинные. Насколько Феликс помнит, они символизируют вдохновение и веру. Как нельзя хорошо подходит для больницы.

Феликс горько усмехается.

Но никак не для места, где людей подобно скоту режут и против их воли вынимают внутренние органы.

Феликс слышал, что у белых цветов есть еще одно значение — траура. Что же, на нем, пожалуй, и следует остановиться.

Белоснежная Киа Соренто, покинув шумный центр, скользит по пустой дороге вот уже пол часа. Дорога в отдаленный район сопровождается редкими деревьями и одинокими домиками с цветастыми крышами. Напряженное молчание, разбавленное тихой музыкой, раздражает, но никто не рвется его прервать.

Чанбин расслабленно держит руль и еле заметно подпевает очередной песне, не обращая внимания на телефон, разрывающийся от сообщений. Круглое лицо, пухлые губы, что вечно растянуты в улыбке и искрящиеся глаза складываются в мягкую внешность, которая никак не вяжется с его сущностью. Клубки информации об этом человеке неосознанно разматываются где-то в голове, напоминая. Ремень безопасности, кажется, намертво вжимает его в сидение, не давая вздохнуть.

— Скоро будем на месте, — хрипит от долгого молчания Чанбин, кидая на растворившегося в своих мыслях Феликса очередной короткий взгляд.

Неплотно застроенный район, мелкие магазинчики и очередные десять минут по чистой дороге остаются позади. Большая, окруженная плотным забором территория встречает их пестрой осенней листвой и компанией детей, что радостно резвятся возле крыльца двухэтажного здания.

— Это… — начинает Феликс, но прерывается, засматриваясь на маленького мальчика; он бежит к своей подруге и поскальзывается на сырой листве, разбивая коленку об асфальт.

— Детский дом, — отвечает Чанбин, отстегивая ремень безопасности. — Сегодня мы должны провести медосмотр. Думаю, ничего не случится, если ты немного отступишь от своего плана практики.

Феликс коротко кивает и молча выходит из машины. Чанбин выходит следом, забрав с соседних сидений кожаный дипломат, которого ранее у него не наблюдалось. Вероятно, там документы, необходимые для проведения медосмотра.

Они минуют пункт охраны, который представляет из себя небольшую будку, оборудованную всем необходимым, где мужчина, одетый по форме, проводит быстрый осмотр — Феликс бы его за такой осмотр «на глаз» уволил, учитывая то, что тот отвечает за безопасность детей — и записывает их данные. Феликс неприязненно морщится, когда ему удается поближе разглядеть обветшалое здание, целесообразно окруженное размашистыми деревьями. С его детским домом — небо и земля. Краска унылого серого цвета облезла не один десяток лет назад, на крыше местами сорвана черепица, которая благополучно валяется кусками возле стремительно разрушающегося фундамента. Когда они оказываются внутри, отвратительное впечатление ничуть не отступает — виду предстают стены, выкрашенные утратившей своей белизну известкой, а под ногами скрипят хлипенькие половицы, прикрытые замусоленными коврами, на которые не то что смотреть, на них наступать неприятно. И тем не менее приходится — женщина, не самым радушным образом встретившая их, настоятельно просит снять обувь, после чего ведет их в местный медпункт.

Кабинет, размерами чуть больше кладовки, встречает противным затхлым запахом, что моментально ударяет в нос и неприятным осадком остается на одежде и волосах. Пока ленивый голос женщины повествует об их «хорошем» оснащении, а на худощавом бледном лице ни отражается ни одной эмоции, Феликс осматривает пространство. Зеленоватые стены прячутся за шкафами, холодильниками и непривычно массивной раковиной. Рядом с облезлым столом неустойчиво из-за прогнувшейся половицы стоят весы, а по соседству — ростомер, шкала которого истерлась от долгого использования. Выслушав всю необходимую информацию, они провожают женщину и просят немного дополнительного времени на проветривание кабинета. Она хмурится, порывается сказать что-то еще, но не найдя нужных слов, кивает в знак согласия и оставляет их.

Убивая время, они осматривают территорию из окна в коридоре. Тот самый мальчик со своей подругой носится по двору и пинает кучи листьев, ища мести за свое падение.

— Не так ты себе это представлял, да? — нарушает затянувшуюся тишину Чанбин.

Феликс прячет руки в карманы халата, который ему удалось найти в одном из шкафов, и пару раз перекатывается с пяток на носки.

— Совру, если скажу, что нет. Я сам… — замолкает в сомнениях, но подумав, что в этом нет никакой важной информации, продолжает: — Я сам из детского дома. Не думал, что где-то может быть настолько…

— Паршиво, — подсказывает ему Чанбин.

— Именно, — соглашается с ним Феликс. Впервые за весь период их знакомства, следует заметить. — Мне до ужасного мерзко от мысли, что детям, таким маленьким и предельно беззащитным, приходится начинать свой путь в месте, подобном этому. Боже, да здесь даже воды нормальной нет. — Он раздраженно вздыхает, вспоминая, как минутой ранее хотел вымыть руки, но из крана полилась ржавая вода.

— Этот детский дом когда-то был частным, — начинает чуть погодя Чанбин. — Владелец спутался с мафией. Мне история в целом не особо известна, но по итогу его сдали полиции, повесив пару-тройку особо тяжких. Следствие шло долгое, вину никак не могли доказать, но когда мы говорим о мафии, ничего невозможного нет. Своевременная фальсификация улик, и он за решеткой. Пятнадцать лет лишения свободы, на которую ему уже не было суждено попасть: смерть в стенах тюрьмы, прикрытая сердечным приступом. Его детский дом отошел государству. — Чанбин прерывается и отходит от окна. Он присаживается на железный стул и с нечитаемым выражением лица снова осматривает помещение. Феликс не торопит его с продолжением, которое он, по правде говоря, не пылает желанием услышать. Просто настроение и без того уже ни к черту. — Поначалу, как и положено, деньги на содержание отчислялись регулярно. Но с каждым годом бюджет урезался, и, собственно, вот, к чему все пришло. Теперь это богом забытое место, которое держится только благодаря небезразличным людям. Но таких крайне мало. — Чанбин недовольно дергает уголком губ, словно сам относится к числу тех сердобольных и упрекает ими не являющихся.

Возможно, Феликс слишком расчувствовался, потому что это место его действительно угнетает и по чайной ложке выедает все хорошее. В нем поднимается ураган эмоций: внезапная тоска по детству, которое уже не вернуть и не исправить, по родителям, Чану. Его захлестывает чувство несправедливости, обиды на весь мир и невыносимая злость на Чанбина, который бессовестно сидит перед ним и давит из себя сочувствие к детям, когда он здесь — Феликс готов поклясться — для того, чтобы присмотреть пригодный и, что самое главное, легкодоступный для продажи биоматериал.

Он подавляет в себе порыв выплюнуть какую-нибудь колкость и вместо этого подлетает к шкафам, чтобы достать оттуда одноразовые простыни для кушеток и разложить их — занять себя делом.

Чанбин только закрывает второе окно, как в кабинете появляется все та же женщина, что впереди себя подталкивает мальчишку с улицы. Бесполезные атаки на мокрые листья свернулись, стоило ей только заметить маленьких нарушителей, устроивших беспорядок на территории. Она зло поглядывает на грязную разодранную штанину и просит начать сегодняшний осмотр с него, желательно еще дать какую-нибудь горькую витаминку для сдерживания излишней энергии. Мальчишка утирает текущий нос рукавом, размазывая остатки земли по маленькому лицу, чем еще больше выводит из себя женщину.

— Ну что, герой, — Чанбин присаживается на корточки возле довольно шмыгающего ребенка. — Хвастайся боевыми ранениями.

Заливисто смеющийся от пощипывающей коленку зеленки, которой Феликс осторожно обрабатывает ссадину под закатанной тканью, мальчишка представляется Марком и гордо сообщает, что через четыре дня ему будет семь. Он сидит на кушетке, болтая свободной ногой в воздухе, стараясь не задеть Феликса. Шумно вздыхает и жалуется на «воспитку», потому что опять будет кричать на него за порванную одежду, но переживать не о чем, Марта, с которой он успел подружиться за эти два месяца, что он здесь находится, немного криво, но умеет зашивать носки, а значит и со штанами сможет помочь. Иногда делая перерывы в своем увлекательном рассказе, Марк продолжает вытирать нос и закашливаться. Феликс заканчивает с раной и Марк довольно осматривает результат феликсовой работы, говорит, что будет представлять себя зараженным от укуса зомби. Чанбин не может сдержать улыбки, но при очередном приступе кашля надевает стетоскоп и просит поднять кофту. Мальчик неловко оглядывается по сторонам и неуверенно тянет тонкий слой синтетики наверх, обнажая худое тело, покрытое сине-зелеными синяками, справа под ребром багровеет совсем свежий.

— Один из старших сказал, что мои будущие друзья пока еще не привыкли ко мне и пытаются подружиться, — Феликс в ужасе смотрит на уродливые гематомы и с трудом сдерживает эмоции. — Марта сказала, что с ней также было. Мы иногда прячемся в кладовке, чтобы нас не нашли. Спать неудобно, болит.

Чанбин безмолвно опускается перед Марком на колени и оттягивает ткань вниз, прикрывая тело, и спокойно улыбается.

— Как насчет того, чтобы отправиться в небольшое путешествие? — заговорщически шепчет.

— В путешествие? — восторженно восклицает, но сразу же смущенно прячет взгляд: за выход за территорию детского дома наказывают по всей строгости. Это Марк прекрасно помнит еще с прошлой недели, когда он перебрался через вырытую старшими ребятами ямку под ограждением на заднем дворе, чтобы отдать свой обед бездомным котикам. Шерстка у них была хоть и пыльная, но мягкая. И мурлыкали они очень мило. Благодарно. Марк бы с ними весь день просидел, играясь удлиненной травинкой с колосистой пушистостью на конце. Но его слишком быстро обнаружил дядя охранник и, яростно приговаривая о том, какой он негодник, утащил обратно за ухо, которое для таких нагрузок, вообще-то, не предназначено. Все еще беспокоит, кстати. Марк не силен в цифрах, он в свои почти семь, на самом деле, знает числа два, но в кабинете директрисы он провел, кажется, целую вечность. Тогда он очень много плакал. Навзрыд. Это очень хорошо запомнилось.

— Я поговорю с воспитательницей, ладно? — Чанбин верно подмечает перемену в настроении мальчика, который косится на него сомнительно и вертит верхнюю пуговицу на его рубашке. — Тебе не о чем беспокоиться.

— А там будут конфеты? — выдыхает и наконец решается заглянуть в глаза, а затем неуверенно добавляет: — Я шоколадные люблю… Меня однажды ими угощали. Очень понравилось.

Чанбин улыбается шире и гладит по голове.

— Будут. Но должен предупредить, что и без невкусных лекарств там тоже не обойдётся.

Марк удрученно вздыхает, но все же соглашается:

— Ради конфет я потерплю.

— Тогда договорились? — Чанбин поднимается и протягивает ему кулачок, который мальчик радостно отбивает. — Побудь пока с ним, я сейчас вернусь, — обращается к Феликсу и выходит из медпункта.

За несколько минут его отсутствия Марк восхищенно рассказывает об их с подругой секретном укрытии, о котором пока никто не прознал, но он уверен, что будет очень плохо, если кто-то из ребят его найдет; они точно отберут пластмассового динозавра без хвоста и редкую баночку белой гуаши, с помощью которой Марта обещала нарисовать ёлки в снегу, в подарок на новый год для учительницы Суён, которая раз в неделю рисует с ними деревья и тайком делится сладкими яблоками.

Взгляд больших жемчужно-серых глаз пробирает насквозь. Чужой страх вперемешку с непривычной открытостью тяжелым комом сваливаются на Феликса. Где-то в груди начинает больно скрестись. Он сидит напротив этого маленького человека и растворяется в его фантазиях, пока на белые кроссовки не попадают маленькие капли крови. Мальчик тихо ойкает и извиняется. Увлекшись разговором с добрым доктором забылся и расчесал старую ранку на руке. Секундная печаль исчезает с появлением клевых пластырей в руках Феликса. Марк по-детски серьезен в выборе и долго не может выбрать между зеленым с щенками и красным с трансформером. Где-то в середине мыслительного процесса возвращается Чанбин. Растерянный ребяческий взгляд мечется между ними, в итоге останавливаясь на красном и, чуть погодя, он просит дать ему еще зеленый, чтобы подарить подруге.

После Марка в маленьком кабинете поочередно появляются: Даниэль, Миён, Генри, Дженни, София, Райан, Джису. Громкие и тихие, улыбчивые и потускневшие, грубые и дружелюбно-милые, с побледневшей кожей и россыпью родинок вокруг покрасневших следов. Каждый из них приходит со своей историей, отображенной на теле. В сегодняшнем списке числятся еще пару десятков, а голова уже сдает.

— Я выйду ненадолго, — оповещает Феликс после очередного осмотренного.

В коридоре мрачно, на душе, пожалуй, еще мрачнее. Он стоит пару минут, прижавшись к стенке, и прилагает все усилия, чтобы унять вьющиеся мысли. Феликс не припоминает, чтобы располагал чрезмерной эмпатией, но на глаза настырно просятся слезы. Каждый синяк на детском теле чувствуется как свой собственный. Мозг наотрез отказывается принимать реальность, в которой некто столь хрупкий получает столько насильственного и поистине унизительного отношения.

Феликс судорожно вздыхает и идет по коридору к мужскому туалету. Он споласкивает свое посеревшее лицо и решает выйти на воздух. Скрипящий под ногами пол сменяется на твердую землю, легкие наполняются свежестью. Проветрить бы еще внутри, чтобы вывести все плохое. Он прикрывает глаза, концентрируясь на редком шуме проезжающих вдалеке машин, щебечущих птиц и играющегося с опавшей листвой ветра. Рука тянется к телефону в острой необходимости услышать родной голос Чана, но его отвлекают внезапные детские крики. Не помощи, совсем нет. Эти — радостные и восхищенные. Любопытство пробирает Феликса, и он следует за ними.

На заднем дворе, скрытом за красно-желтыми кленами, между высокой горкой и в зебру выкрашенными качелями, почти задевая сметенные кучи, стайка звонких попрыгунчиков окружает тоненькую девушку в мятном платье и распахнутом пальто. Молодая совсем, немногим старше самих проказников, что тянут её за руки в разные стороны, крича наперебой. Девчушка с пышным русым хвостиком нападает сзади, повисая на спине. Друзья ее — разбойники, берут в плотное кольцо, угрожая щекоткой. Пальцы расползаются по всему телу, а девушка смеется, особо не пытаясь избавиться от тяжелого груза. Выкручивается, снимая с себя маленького цепкого котенка и кружит. Локоны развеваются на ветру, звучный колокольчик громко хохочет, оглушает, распространяя эндорфины.

Теплая атмосфера, согреваемая проступающими сквозь кроны деревьев лучами осеннего солнца, приятно отзывается в груди, действует, как зеленый пластырь с щеночками. Феликс минует полную жизни и веселья компанию, останавливая свой взгляд на единственной в этой части двора скамейке, уже занятой молодым человеком примерно его возраста.

— Добрый день. Вы не против, если я…

— Да, конечно, — незнакомец забирает свою сумку, освобождая место на небольшой поверхности, живо улыбается, демонстрируя глаза-щелочки. Щелк. Симпатичное лицо с яркой улыбкой, круглыми глазами и приятный голос отпечатывается в голове. — Знаете, есть некоторое очарование в этих ярких кучах, — нарушает он недолгую тишину. — Вчерашний дождь, промочивший их насквозь, только усилил этот характерный осенний запах.

— И правда. Дышится здесь хорошо, — соглашается Феликс не сдерживая улыбки. — Они, — обращает свой взгляд на детвору в очереди на качели, достающие до неба, не без помощи красавицы. — так ярко это ощущают. Надеюсь погода еще побалует.

— В парке, совсем рядом с моим домом, пушистые беличьи хвосты все мелькают и мелькают. Желуди таскают. Да так много. Недавно в интернете вычитал, что они так к суровой зиме готовятся. — закидывает ногу на ногу, устраиваясь удобнее, все также не сводя глаз с шумной компании.

— Что ж… Будем морозить носы и в центральном парке рассекать коньками поверхность Вайтаки, если замерзнет, — Феликс прикрывает глаза, представляя суматошную снежную зиму и катание с высокой горы в парке на санках, которые занимают половину их маленького балкончика. Чан будет заботливо завязывать теплый шарф на его шее, ворчать из-за забытых перчаток и пихать руки в свои большие карманы, пока они стоят в очереди за какао с тающими розовыми зефирками в виде сердечек.

— Должна замерзнуть, — мягкий голос возвращает Феликса в реальность, где все еще осень и первый день практики. — Я верю белочкам и их запасам.

Феликс улыбается, умиляясь. И в этот момент девочка лет пяти, что присоединилась к толпе играющих ребят во время их разговора, гневно толкает мальчика чуть младше. Он падает на землю и обиженно завывает. Видимо, испугавшись — то ли громкого звука, то ли разом всех подорвавшихся к ним, — девочка присоединяется к нему. Оба рыдают, растирая слезы по раскрасневшимся щекам. Феликс вытягивается, готовый ринуться на помощь, но собеседник притупляет его порыв.

— Думаю, это уже третий раз за сегодня, — заговаривает он. — Эту кроху привезли сюда буквально вчера. Мать самолично привела за руку и, поставив пару подписей, навсегда исчезла из ее жизни. Ее можно понять, — парень кивает подбородком на девочку, которую его знакомая уже взяла на руки, чуть раскачиваясь из стороны в сторону. — Человек, которого она любила и считала самым близким на свете, просто взял и выкинул за ненадобностью.

Феликс угнетенно молчит. Он никогда не оказывался в такой ситуации — ему не понять боль от предательства того самого важного человека. Но ему определенно знакомы чувства, испытываемые совсем юной девочкой, когда весь мир кажется холодным и враждебно настроенным. Феликс прекрасно помнит одиночество, от которого никак не скрыться. Бесконечное сражение, которое ты ведешь тайно ото всех и вместе с тем против всех.

— Гнусно настолько, что скулы сводит, однако мне вот что интересно, — продолжает. — Как должны были сложиться обстоятельства, при которых родитель отказался бы от своего ребенка? Существуют же всякие эмоциональные привязанности. Что они сами чувствуют в момент, когда отпускают маленькую руку, прощаясь с концами?

Феликс устремляет взгляд вдаль, ни на чем не фокусируясь.

— Не думаю, что могу дать ответ на этот вопрос, — он понуро опускает голову, потирая костяшки пальцев. — Все смешивается воедино: предательство от неоправданных надежд, возможно, вина за совершенное, раскаяние и, наконец, одиночество. Приятного мало. Если оно вообще есть.

Парень, глубоко задумавшись, кивает и скрещивает руки на груди.

— Как бы то ни было, я надеюсь, эта девочка наберется сил справиться с этим и однажды снова откроется людям.

— О, кажется мне пора, — дергается парень, подхватывая сумку. — Рад был пообщаться, надеюсь, мы еще встретимся, — дарит очередную ослепительную улыбку и не спеша удаляется в сторону шумной детской компании.

Разновозрастные птенцы втягивают в свою пеструю стайку, общаясь прикосновениями и смехом. Он треплет макушки, очень много говорит, играя своим голосом и вызывая еще больше восхищения у десятка пар очаровательных глаз. Бодро машет небольшими ладонями, прощаясь и, сплетая в замке пальцы с девушкой в мятном платье, скрывается за дверьми детского дома.

Феликс носком белого кроссовка играется с гранитным камушком, приводя мысли в порядок. Впереди кривая лужа с отражающимися золотыми пятнами и набегающей серой тучей. Опять дождь пойдет. А может, повезет, и она быстрым ветром пронесется, проливаясь где-нибудь ближе к центру, чтобы потом дороги блестели. Если повезет, ночью будет тихо барабанить по подоконнику, убаюкивая.

— Нашел, — Чанбин появляется словно из ниоткуда и присаживается рядом, разминая затекшую шею. — Надолго же ты пропал.

— Прошу прощения, — пристыженно говорит Феликс. Он достает телефон и смотрит на время, счет которому потерял. Что ж, отсутствовал он действительно долго. — Я осмотрю оставшихся, — поднимается.

— Присядь, на сегодня все.

Феликс возвращается на место и неловко молчит. Он чувствует себя обязанным — Чанбин, получается, выполнил как минимум половину его работы. Дискомфортно. Но сам Чанбин, похоже, не собирается никак попрекать его за это.

— Скольких пришлось госпитализировать? — спрашивает Феликс.

— Семерых, — незамедлительно отвечает Чанбин.

Феликс вспоминает Марка, за которого он ощущает беспокойства больше, чем, кажется, положено, и, особо не раздумывая, просит:

— Могу я заняться их лечением?

На самом деле, страшно, что после дети вернутся в этот убогий приют, но что поистине пугает — перспектива отдать их в руки Желтой мафии. В какой-то степени это неизбежно, но Феликс считает себя должным отсрочить этот день на как можно дольше.

— Феликс, извини, но ты все еще не дипломированный специалист, только практикант. Я не могу отдать тебе пациентов.

Феликс досадно поджимает губы. Немного поразмышляв, Чанбин добавляет:

— Но, знаешь… ты можешь присоединиться к их врачу и принять участие в лечении под его руководством. Такой вариант тебе подойдет?

— Да, вполне. Спасибо.

— Отлично, — довольно тянет Чанбин и, хлопнув себя по коленкам, поднимается. — Думаю, нам пора. Устал как черт.

Феликс соглашается с ним второй раз. Наверное, пора прекращать.

***

Минхо меланхолично осматривает салон бронированного майбаха, пока его люди снаружи проверяют территорию — Феликса сегодня с ним нет, поэтому в вопросах собственной безопасности он особенно щепетилен. Когда дверь с его стороны открывается, Минхо выходит. На плечи сразу же ложится кашемировое черное пальто, а над головой появляется зонтик, защищающий от дождевых каплей. Воздух влажный, холодный. Кажется, даже до костей пробирает. Но Минхо не спешит спрятаться от него в теплом помещении. Он взглядом оценивает здоровенный ангар площадью в полторы тысячи квадратных метров, окруженный пачками сгнивших пиломатериалов. Зрелище так себе — снаружи весь ржавый как его детский велосипед, давно оставленный в гараже. Но зато с мощным металлокаркасом высотой двенадцать метров, мало кому известным местоположением и удобным подъездом. Если не придираться, идеальное место для производственного предприятия.

— Там сейчас есть кто-то? — интересуется у рядом стоящего Гилберта.

— Только главный химик, господин. Остальных попросили освободить помещение.

— Отлично.

Со входа по глазам сразу же ударяет яркое свечение ламп. Виду открывается множество гигантских металлических колб, через которые прогоняют реактивы. Минхо, словно пригвожденный, долго не двигается с места, наблюдая за цельным механизмом. Двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю беспрерывного производства наркотиков. Эйфория тут же сносит голову, стоит перевести килограммы белого вещества в денежный эквивалент и хотя бы примерно подсчитать итоги.

Минхо проходит в самый центр ангара, где брошены паллеты с плотными черными пакетами, напичканными синтетикой. Он вскрывает один, перетирает порошок меж пальцев и удовлетворенно ухмыляется. Вот он, результат его работы. Неподдельно чистый, превозносящий и вместе с тем убийственный. Изумительное сочетание.

Со второго этажа к ним спускается молодой парень в белом халате. С ним недолго переговаривает Гилберт, и после они все вместе отправляются проверять оборудование на наличие и качество. Оставшись довольным имеющимся и распорядившись докупить необходимое, Минхо занимает кабинет этого самого паренька.

«Собачья будка», — приходит на ум сравнение. Даже плюнуть негде.

Через пять минут ожидания деревянная дверь, держащаяся на одном честном слове, неприятно поскрипывает и впускает его.

Лакированный начищенный ботинок ступает по бетонному полу. Минхо отходит от окна с облезшей деревянной рамой и сдержанно улыбается.

— Ты припозднился.

— Виноват, — Лоэ ослабляет галстук и присаживается на маленький диванчик. — Уже осмотрелся?

— Да. — Минхо проходит за рабочий стол и опускается в кресло. — Уже нашли посредника для доставки порошка в порт?

— Да. На днях я взял под крышу одного логиста, так что с этим никаких проблем. Уже завтра в восемь утра перевезем первую партию.

Минхо откидывается на спинку, сцепляет на животе пальцы в замок и задумчиво кивает.

В дверь пару раз коротко стучат. В помещении показывается высокий парень с небольшим кейсом в стальном цвете и передает его Лоэ. Мужчина отпускает своего подчиненного и, пройдя к Минхо, кидает кейс на стол.

Минхо пару секунд смотрит на него и поднимает взгляд, тронутый легким замешательством, на улыбающегося Лоэ.

— Не хочешь открыть? — предлагает.

— Что там?

— Документы на право собственности, — поясняет, поднимая крышку. Минхо берет в руки бумаги, изучая. — Я выкупил два прилегающих к этому земельных участка. Так что мы сможем расширить производство. Мой маленький подарок в честь нашего успешного сотрудничества.

Минхо отрывает глаза от черных строчек и ловит взгляд напротив. На губы просится ухмылка.

— Мне думается, что нам стоит это как-то отметить. Что скажешь? — Лоэ лукаво приподнимает бровь.

— Пожалуй, — Минхо усмехается и возвращает документы в кейс. — Угощаешь?

— Обижаешь, — посмеивается Лоэ.

***

Обжигая язык жаркими каплями кофе, Лоэ терпит боль, что вытесняет скопившиеся мысли о налипших проблемах. Тяжелые капли дождя продолжают громко стучать по окнам. Пасмурная погода и повышенная влажность давят на голову целый день, хочется закинуть очередную порцию таблеток и уснуть часов на двенадцать. Ночные кошмары кажутся лучшей компанией на фоне всех, с кем приходится контактировать в последнее время. «Просто подожди немного и все усилия будут оправданы», — убеждает он себя.

— Так не пойдет, — лениво тянет Лоэ вслух и убирает опустевшую чашку на столик.

Опустившись обратно на скрипящий кожаный диван, он откупоривает новенькую бутылку ирландского виски, привезенного с последнего курортного выезда его жены.

— Котик, позитивное мышление — лучшее расслабление, а алкоголь — средство для развязывания языков наших гостей, — передразнивает Лоэ жену. — Ничего, Элис, к тридцати твое мышление изменится.

Он оказывается мягче шотландского и преснее. Гостям такое стыдно подавать, поэтому вся бутылка в его распоряжении. Потягивая горькие капли янтарного виски, Лоэ расслабляется под фоновый шум новостей. Яркие языки искусственного пламени большого электрокамина захватывают внимание, унося все тревожное как можно дальше.

Стрела настенных часов медленно проползает несколько кругов, приближаясь к одиннадцати. Сквозь большое количество маленьких шумов выбивается мелодичный звонок в дверь и через пару минут двери в гостиную пропускают дворецкого.

— Господин, к вам…

— Я никого не жду, — прерывает Лоэ. — Передай ему, что всех желающих я приму завтра.

Незнакомец уверенно проходит в комнату и небрежно приземляется на соседнее кресло.

— Тогда вы рискуете упустить одну очень заманчивую вещь, — сообщает он странным образом. — которая способна избавить вас от головной боли.