в голове роится слишком много требуюших внимания, перебивающих друг друга мыслей. трюк со сном в тот вечер не выходит.

около двух часов сокджин спустил с кровати ногу и, как в первую ночь, собирался было выйти на крыльцо, однако кожу обожгло тянущим из-под двери стылым воздухом.

«кажется, сегодня вечер будет не такой тёплый,»

— воспроизвела память сказанные почти часов шесть назад слова юнги.

«надо будет протопить дом, чтобы ночью было не так холодно.»

даже не касаясь пола, кончиками пальцев на ногах сокджин ощущал, насколько похолодало на улице. по открытой щиколотке вверх по голени пробежала волна мурашек. сокджин спешно втащил ногу обратно, на постель, поплотнее прижал одеяло к плечам: от оконного стекла вдруг тоже повеяло прохладой.

по ту сторону стены даже птицы не голосили сегодня. и, наверняка, уже заявился туман, стелющий по тропинкам полы своего необъятного пальто стылой влаги — выходить наружу, чтобы захлебнуться в них, сидя на крыльце, было наименьшим, чего сейчас желал сокджин.

всё ещё различимое при желании тиканье часов в гостиной почти сливалось с тишиной. их ровный ритм одного на двоих дыхания нарушил приглушённый короткий стон.

первой мыслью было: «надеюсь, это не холли скулит от холода». юнги говорил, что соорудит для него импровизированную лежанку из тонкого куска шерсти, найденного в сарае. навороченная конструкция крепилась швейными булавками, которые вроде как не имели свойств раскрываться сами по себе, хотя были вполне способны, если кончик иглы не вставал в жёлоб до конца…

стон повторился, всё такой же слабый, но длился чуть дольше. и сокджин понял, что для звука, доносящегося из соседней комнаты, он слишком чёткий.

слева послышался шелест ткани. похожий на тот, с каким юнги закутывался, засыпая. и не обостри слепота его слух, сокджин бы не разобрал в нём тихое и отчаянное:

— полковник…

юнги уже целую вечность не обращался к нему по званию наедине. во сне же… во сне юнги не разговаривал. по крайней мере, до сегодняшнего дня сокджин не замечал за ним этого.

сердце пропустило удар, ожидая. следующего, как лавина за снежным обвалом, задушенного плача, или нового шороха простыней, или ещё одного зова, осмысленных слов, вопроса — чего угодно.

юнги хрипло вдохнул, перевернулся на другой бок, замолчал.

не проснулся.

также бесшумно, как и в предыдущие ночи, он продолжал спать.

с тех пор, как глаза залила непроглядная чернота, сокджин не мог жаловаться на недостаток звуков вокруг. они могли стереться до уровня фонового шума, могли внезапно обратиться в резкую какофонию. их постоянное присутствие стало успокаивающей константой.

но сейчас вдруг показалось, что следом за зрением сокджин лишился слуха: беззвучье проглотило тиканье часов, захватив с ним едва различимые скрип досок и свист ветра снаружи. исчезло даже глухое гудение крови в ушах. он больше не слышал ничего.

почти как в ту бесконечную секунду после того, как сабля рассекла воздух, смахнув с кромки лезвия тёмные капли.

ярко алое резко хлестнуло из разрезанной плоти, заливая воротник светлой куртки. рот раскрылся в немом крике, а карие глаза распахнулись широко, выражая скорее шок от неожиданности, чем агонию боли. сокджин оглох в ту первую секунду, когда осознал: юнги смертельно ранили.

горло сжалось в спазме. он знал, что выкрикнул что-то, но собственные слова были не более чем тишиной.

безрезультатно вырывался, не слыша, как пыхтели прямо над ухом послушные болванчики сумасшедшего псевдоучёного, хотя ощущал вес их навалившихся тел.

не слышал и того удара, с которым юнги позволили упасть. его пистолеты выпали из ослабевших пальцев, и сокджин знал, что с бетонным полом они должны встретиться с клацаньем. он не услышал ничего.

юнги снова лежит так тихо.

неконтролируемый страх захлестнул с головой, парализуя. как будто его самого вновь зажали в хватке безликие солдаты, не давая двигаться.

закатившиеся глаза. пустые. блёклые, словно в миг потемневшее зеркало. больше никогда они не будут расслабленно ловить отблески заходящего солнца, не спрячут в своей глубине ни мальчишескую хитринку, ни искры смеха, не обнажат стальную решимость, не посмотрят украдкой на сокджина, думая, будто он не замечает, и не вперятся упрямо куда-то за плечо вместо лица…

нетнетнетнетнет

— тарабанило сердце. оно так отчаянно пыталось достучаться, что, казалось, удары сотрясали всё тело. но он не слышал его.

лёгкие жгло. до сокджина медленно дошло, что, кажется, он задержал дыхание, пока разум снова играл с ним злую шутку, подсовывая картинки из Подвала, где за мертвецки бледным юнги, которого целую вечность тащили к кругу человеческого преобразования, тянулся слишком длинный, слишком насыщенный багряный след.

взмокли виски. в горле запершило. от пальцев вверх, к плечам покатилась колючая волна мурашек. в панике потянулся к соседней кровати.

не достал.

не раздумывая, вскочил с постели, промахиваясь мимо ботинок. ступни пронзил штыками холод, но ему было всё равно, кровь в жилах ощущалась гораздо холоднее. убедиться, надо убедиться, окоченевшие конечности — сущая мелочь.

колени упёрлись в металлическую раму. дрожащими руками нащупал кокон.

и не определил, движется ли он вверх-вниз в такт дыханию или нет.

кровь отхлынула от лица. сокджин проследил руками по изгибам, добирался до головы. осторожно самыми кончиками коснулся обжигающе тёплого лба, провёл по виску к нижней челюсти, к выступающей на шее артерии, откидывая одеяло немного в сторону.

мгновение, и сокджин ощутил под пальцами импульс.

второй.

третий.

размеренно под пальцами билась жилка.

жив

— в унисон радостно стукнуло собственное сердце, достучавшись наконец до разума.

что-то внутри него ёкнуло, когда юнги пришёл в себя и попытался зажать рану. «не сдавайся» — пытался сообщить он, едва живой. один открытый глаз смотрел в сторону сокджина исступлённо, но не безжизненно. за пеленой боли отчаянно мерцал уголёк жизни. «я ещё с тобой» — для сокджина это послание было ясно как день.

страх схлынул, унося с собой и приступ глухоты, звуки возвращались. уши едва различимо, будто через толщу воды, но наполняло звенящее покалывание бегущей крови. вскоре он уловил, как часы ударили три раза. сокджин по-прежнему не слышал сопения юнги, оно пока было для него чрезмерно тихим, но теперь это не ввергало в ужас.

юнги был жив.

юнги жив.

облегчение, принесённое этим знанием, ударило с одинаковой силой — что сейчас, что тогда, в Подвале, где, как бог из машины, девочка из ксинга пришла на помощь и буквально вытащила юнги с того света, закрыв смертельную рану.

голова пошла кругом. сокджин застыл и глубоко выдохнул. вновь задержал дыхание, на этот раз осознанно, отсчитывая мгновения. дрожащими ладонями завернул юнги обратно в кокон, положил те сверху на одеяло, слегка придавливая край.

то накатывала, то уходила дрожь, заставлявшая стучать зубами.

сокджин зажмурился. веки жгло изнутри. свербило, и жужжало, и зудело под всей кожей.

восемь секунд спустя сделал глубокий вдох ртом. открыл глаза и почувствовал под ними небольшую влагу — отпечаток повлажневших ресниц.

рука скользнула вверх — перепроверить, убедиться ещё раз, что пульс есть — и попала в выемку между шеей и плечом юнги. участок более гладкий, чем остальные — один из шрамов от ожогов, вытянувший край за пределы спины.

— я не могу позволить появиться ещё одному огненному алхимику.

втыкающий палку в груду камней, обозначавших могилу безымянного ишварита, девятнадцатилетний юнги не оглядывается, уловив за спиной шаги — он знает, кому они принадлежат. естественно, это сокджин. никому, кроме него, не было дела до юнги и его бессмысленного сострадания. в последние дни той мясорубки, даже кимбли потерял интерес и перестал насмехаться над поведением юнги, а другие и прежде не попрекали его тем, что человечности здесь не место — чего уж теперь. сейчас все были заняты только приготовлениями к отъезду. все, кроме сокджина.

он присаживается на развороченный фундамент дома, опирается локтями на колени и молча смотрит, как юнги перекладывает между собой несколько булыжников, чтобы палка встала прочнее. его короткие волосы припорошены каменной крошкой и песком, топорщатся безжизненно серыми патлами.

тон юнги не даёт и шанса расценить следующие слова как просьбу, хотя ею являются по сути.

— поэтому сожгите исследования моего отца.

— но ведь они…

сокджин косится на спину в бежевом плаще. пыль, брызги крови и запах пороха, который можно уловить даже на расстоянии, въелись в ткань, как чернила татуировки — в кожу.

чёрный ремень винтовки, висящий наискось широкой полосой — клеймо. дуло смотрит слепым глазом вниз, прямо туда, где под неглубоким слоем земли лежит ребёнок. чуть более часа назад оно смотрело прямо в его бритый затылок.

— да, — отрезает юнги. встаёт, разворачивается. — и всё же, сделайте это, майор ким.

глаза на осунувшемся лице печальные, решительные и совершенно сухие. если до приезда в эту пустыню где-то на их глубине и прятались остатки последних слёз, солнце Ишвара безжалостно выжгло их все до одной, не оставляя возможности испытать самое примитивное облегчение.

нечем было юнги плакать, когда сокджин, стараясь доставить как можно меньше боли, затирал самые важные части татуировки при помощи своей алхимии — потому что иначе было бы издевательством, сокджин мог контролировать силу и интенсивность своего пламени, в отличие от пламени зажигалки или свечи. юнги дёргался и вскрикивал. не плакал.

бездумно кончик пальцев очертили края. сокджин проделал хорошую работу, если, конечно, можно вообще так выразиться: рубцы получились тонкими и аккуратными.

воспоминания же прожгли его гораздо, гораздо безжалостнее и, в отличие от того, что он сделал с юнги, совершенно заслуженно.

шрамы от ожогов гладкие, волоски на повреждённой коже тоньше, нежнее.

Подвал, а ещё раньше — Ишвар. сколько ещё шрамов появятся из-за сокджина на теле юнги?

— хён? — хрипит всё же проснувшийся юнги. шея под пальцами сокджина поворачивается в его сторону. — ты чего?

только сейчас до сокджина доходит в полном объёме, что он только что сделал в приступе паники. а щупать шрамы своего друга, пользуясь его бессознательным состоянием, кажется неловким даже в их отношениях. он отступает на шаг назад.

побледневшее лицо быстро обращается в противоположность. только бы юнги не заметил… хотя сейчас ведь ночь, и в комнате темно.

ноги накрывает неожиданный порыв ветра по полу. невидимыми пальцами, как призрак, он цепляется за щиколотки, карабкается выше, пролетает над поясницей, накрывает плечи, трогает взмокшие со страху пряди на висках и затылке. сокджин чувствует, насколько замёрз за эти короткие минуты. он переступает с ноги на ногу, поджимая пальцы, но не может найти в себе силы отойти от постели.

— холодно, — шёпотом говорит в конце концов. и ему правда — холодно. только уши горят.

— дует от окна? — бормочет юнги более отчётливо.

— дует, — повторяет болванчиком.

— давай тогда сдвинем кровати.

сокджин не отвечает. но, кажется, юнги и не требуется его ответ. неожиданно его сухая, горячая со сна рука ложится на плечо, заставляя сесть на нагретую постель, и набрасывает сверху одеяло. следом раздаётся деревянный шорох протащенных по полу ножек стула и гулкий металлический скрип. рама с тихим щелчком стыкуется с рамой.

пружины под ним отзываются эхом на движение, и сокджин понимает, что юнги ложится напротив, на придвинутую кровать. копошится, зарываясь в одеяло сокджина, оставленное им, когда он подскочил. юнги так близко, что тихий вздох доносится до лица касанием воздуха.

— так будет теплее, — раздаётся совсем рядом сонное бурчание.

юнги проваливается обратно в сон быстро и легко, как будто не выныривал из него.

а сокджин ещё добрых полчаса лежит, почти не двигаясь. копит тепло в озябших конечностях и вслушивается в ставшее более отчётливым с такого расстояния сопение юнги. доказывает себе раз за разом, что оно — реальность, а то, что в голове, — нет.

ближе к четырём утомлённого приступом страха и завороженного теплом, исходящим от кокона напротив, его в итоге окутывает дрёма.

прохладная погода держится ещё несколько дней. каждый вечер перед отходом ко сну они продолжают топить печь в спальне. кровати так и остаются сдвинутыми. юнги молча занимает ту, которая стоит ближе к окну и на которой в предыдущую неделю с небольшим спал сокджин.

делить на двоих присутствие было естественно, днём ли, ночью ли. их бессловесное, почти телепатическое понимание и принятие друг друга всегда находили особый отклик в душе сокджина, потому что дарили то чувство комфорта, что редко было возможно испытать не наедине с собой. однако ощущение, что спящий юнги лежит так близко, обнадёживало особым образом. юнги по-прежнему спал практически беззвучно, но сколько бы память не пыталась запутать его, сокджин мог почти в любой момент убедиться, что лежит в постели, а не скрученный на каменном полу, вынужденный наблюдать, как жизнь покидает его самого близкого человека. было достаточно протянуть руку, легко коснуться артерии, чтобы проверить: юнги дышащий, не истекающий кровью. живой.

за эти несколько холодных дней сокджин почти не попадается в ловушки разума и как будто даже спит чуть лучше.

он со смешанными чувствами ожидает, когда погода по ночам станет теплее. тогда юнги вернёт кровати на места, а вместе с ними вернётся и пропасть между ними размером в один стул — небольшая, однако вызывающая иррациональное беспокойство.

— ханна! ханна!

— и где она шляется? мы уже почти всю деревню обошли. а у меня уже ноги болят!

— если устала, тогда помогай искать, так мы быстрее вернёмся. ханна!

за окликом последовал высокий не то свист, не то пение, как будто некто дунул в причудливый птичий манок. два голоса раздавались откуда-то справа, со стороны деревьев. звонкие и тонкие, наверное это были две девочки. сокджин поёрзал у основания ясеня, гадая, выйдут ли они к нему или нет. почувствовавший шевеление холли рядом встрепенулся, но не поторопился подниматься на лапы. он извернулся, ткнулся носом в бедро. сокджин начал рассеянно гладить его сначала по голове и следом — по подставленному пузу.

— да не могла она сюда пойти, — ныла вторая. — эта дура скорее всего шарахается где-то за железной дорогой.

— раз такая умная, шла бы туда искать вместо того, чтобы идти со мной, — буркнула первая. — и ханна не дура, не называй её так!

— дура, — повторили упрямо. — глупая и пугливая. и одна я не пошла потому, что она только тебя к себе пускает.

— это потому что ты всегда очень сильно дёргаешь её за- ой…

ага, значит всё-таки заметили его. сокджин махнул рукой, приветствуя.

он совсем не ожидал, что незнакомки решатся подойти к нему, а не пройти мимо, продолжая поиски потерявшейся подружки.

— здрасте, дяденька! — бодро начала первая, приближаясь. — а вы не встречали тут чёрно-белую корову? у неё вокруг глаз два белых пятна, на очки похоже. видели такую?

сокджин едва не хрюкнул от смеха. а ведь армстронг упоминал что-то про коров, как знал!

порыв развеялся тут же, едва успел оформиться.

— нет, — отозвался он, стараясь, чтобы лицо выражало дружелюбие вместо кислой мины, словно ему нечаянно наступили на больную мозоль. — не видел.

— ого, какая миленькая собачка! — подойдя достаточно близко, чтобы заметить пса, пропищала вторая. — как её зовут?

— холли. он мальчик.

— такой милый! а что это за порода? у нас во дворах такие не бегают.

— пудель, — благодушно отвечал сокджин, продолжая почёсывать брюшко холли. тот, кажется, балдел не только от прикосновения, но и от девичьего внимания.

— а вы, дяденька, кто? — внезапно спросила та же девочка. — вас я раньше тоже не видела. и говор у вас не местный.

— вы приехали к кому-то в гости? обычно в этом доме никто не живёт, — чуть поспешно, словно стараясь сгладить резкость вопроса, уточнила первая, однако в её тоне проявлялась осторожность.

«не хватало только слухов о подозрительных приезжих.»

— меня зовут сокджин. и я- я болею, поэтому приехал сюда, чтобы- лечиться.

холли, потеряв источник приятных почёсываний, соизволил подняться с земли и пошёл обнюхивать гостей. «хорош защитник!»

— ой, а чем вы болеете? вы и правда выглядите каким-то бледным. это заразно? — непосредственно полюбопытствовала вторая. ей явно было интереснее задавать вопросы «дяденьке», чем искать забродившую где-то корову. — и почему к нам? если у вас не что-то навроде простуды, а прям серьёзное, как грипп, доктор лайл не сможет это вылечить. он обычно посылает в больницу в ист-сити.

«в моём случае поможет только доктор марко» — мелькнуло со скоростью молнии в мыслях. тут же следом второй вспышкой — смуглое лицо с красными глазами и крестообразным шрамом над ними…

ага, марко с философским камнем.

с камнем, сделанным из ишваритов.

если бы он не исчез со шрамом, ты всё равно бы стал искать его помощи, скажи, а, герой войны, своими руками превративший одну половину Ишвара в руины, а вторую — в пепел?

«доктор марко не обязан спасать меня из тупика, в который я сам себя загнал,» — жестоко оборвал этот ход мыслей сокджин. «но он знает медицинскую алхимию лучше, чем кто бы то ни было. он мог посоветовать что-нибудь…»

как будто почувствовав, что ему не помешала бы поддержка, холли вернулся к нему под бок.

— мария, — первая одёрнула подругу. — это невежливо. простите, пожалуйста, мистер, — обратилась она уже к нему.

— ничего страшного, — он улыбнулся детям. улыбка вышла ровной, хотя и грустной. — мне порекомендовал поехать сюда мой- доктор.

— вы заикаетесь, что ли?

— мария!

— ну а чего это он?

— немного, — сокджин слабо рассмеялся. — не бойтесь, это не заразно.

— ох, болеть — это неприятно, поправляйтесь поскорее, — пожелала не-мария. — а нам пора, надо найти ханну поскорее.

— если вдруг увидите её, скажите, чтобы шла домой, — попросила мария. — искать её такая морока…

— обязательно.

и голоса начали отдаляться.

порыв ветра зашелестел в кроне ясеня, пригнул траву. приевшийся уже за эти дни запах маков ударил в нос. поскорее бы они отцвели. солнце зашло за облака, на поляне сразу же стало гораздо прохладнее.

сокджин подождал, пока девочки уйдут окончательно, поднялся, цепляясь за ствол. почему ему так тошно?

он назвал свою слепоту болезнью, будто она была всего лишь тяжёлой формой ангины, которую с трудом, но можно вылечить. он не знал, поступил ли так потому, что в глубине души всё ещё отказывался поверить, что происходящее не плод его воспалённого воображения, что он действительно потерял зрение, или же потому, что после окончания сражения в Тот день сокджин всё же заглянул к чимину и тэхёну в их палату. юнги описывал, что происходило на поле боя, и сокджин знал, что цельнометаллический вернул свою руку, а тэхён — тело, но услышать голос, не искажённый металлическим эхом, ощутить вместо холода стали в своей ладони такую же тёплую ладонь с тонкими ослабшими пальцами и отросшими ногтями, впивающимися в кожу — это было совершенно по-другому. настоящее доказательство того, что наивное стремление этих детей исправить всё, как было, осуществилось. а значит, и сокджин сможет «вылечиться», верно? ему так хотелось верить в это.

тем не менее, разве оправдано было называть слепоту «болезнью»? поступая таким образом, не обманывал ли он в первую очередь сам себя? у него был принцип оставаться честным с самим собой. не нарушил ли он его во время разговора с девочками?

сокджин закусил губу, хватаясь за бельевую верёвку.

правда, в которой он был уверен, заключалась в том, что в его положении помог бы только философский камень. также он знал: не такому, как сокджин, искать доктора марко и тем более просить его помощи, даже если в обмен поклянётся положить жизнь на восстановление Ишвара. даже если сдержит эту клятву, восстановит дома и улицы, он никогда не вернёт к жизни мёртвых. и какая тогда речь может идти о равноценном обмене? соглашаться на меньшую цену его исцеления кощунственно несправедливо, когда главное лекарство сотворено из душ тех, к уничтожению которых он приложил руку.

философский камень — его единственная надежда обойти закон обмена. и при этом у него нет морального права претендовать на него: сокджин — не братья ким; прежде, чем пострадать самому, он искалечил бесчисленное множество чужих жизней.

у него нет никакого права надеяться на марко.

но ведь камень есть не только у марко,

— напомнил, как хлестнул, внутренний голос.

камень не из ишваритов.

от неожиданности сокджин дёрнул ногой. шаг получился короче, чем он рассчитывал. носок ботинка уткнулся в небольшой холмик. пальцы царапнули волокна ускользающей верёвки. сокджин упал, как подкошенный, на колено и ещё немного проехался им по вытоптанной земле с редкими травинками, восстанавливая равновесие. холли тявкнул пару раз, но не подбежал ближе.

сокджин зашипел, поднялся и ощупал пострадавшее колено. на штанах тут же обнаружились последствия столкновения — небольшая протёртость шириной в сантиметр-два.

— чёрт.

в поисках путеводной верёвки он зашарил руками в воздухе и, уцепившись за неё, дошёл до дома.

— юнги-я!

оказывается, он содрал кожу на колене. он не чувствовал ничего в месте удара, не понял, зачем вообще было сообщать о таком, и слегка запаниковал, когда юнги по-хозяйски схватился за край штанины и резко задрал её выше колена. сокджин дёрнулся, едва не свалился со стула, на котором сидел.

однако сдержать вскрик в следующую секунду не получилось.

— боже, зачем всё это? это же не пулевое ранение, зачем обрабатывать такую мелочь?

— дурак ты, хён, — буркнул юнги, с особым рвением вдавливая в кожу ватный комок, пахнущий йодом. — а если столбняк?

— его в земле не водится.

— ну а вдруг.

— я не хрустальный, — устало и серьёзно проговорил сокджин. — и пустяковая ссадина меня не убьёт.

— потому что я сделаю это раньше.

но несмотря на его жестокие слова и короткую выходку, действовал он очень аккуратно, сокджин почти не чувствовал прикосновения его пальцев, только пощипывание и пахучую влажную вату на своей коже. пряма как когда юнги обрабатывал порез у кадыка.

на скуле загорелся фантомный отпечаток чужого дыхания. юнги тогда был так близко к его лицу, а теперь стоит на коленях перед ним, сидящим на стуле.

юнги подул на обработанную кожу.

в животе что-то скрутилось.

— может, мне одолжить тебе брюки? — голос юнги раздался снизу как-то резко. — у тебя ведь только шорты остались, а погода, кажется, ещё недостаточно тёплая для них: у тебя все ноги в мурашках.

— н-нет, я в порядке. не замёрзну в шортах.

в ответ раздалось хмыканье.

— но штаны всё же лучше заштопать поскорее. по вечерам всё ещё прохладно — протянул с намёком.

— хочешь, чтобы этим занялся я? — с непонятной сокджину интонацией недоумения поинтеровалася юнги.

— ну, да? кто же ещё?

скрипнули доски — юнги поднялся с пола. со скрипом отодвинулись ножки соседнего стула.

— переоденься тогда, я пока возьму швейный набор.

помимо мелкого обломка мела, напёрстка и нескольких катушек с нитками, в двух из которых двух торчало по игле, в наборе оказались довольно увесистые ножницы. одно кольцо у них было не круглое, а более вытянутое, овальное. от нечего делать сокджин начал вертеть их между пальцев.

юнги мычал под нос какую-то мелодию — наверное, подбирал подходящую по цвету нить. затем он отмерил нужную длину, раскручивая катушку, щёлкающую о стол с каждым оборотом. сокджин представил, как юнги щурится, вставляя её в игольное ушко; а когда у него это не получается с первой попытки, как морщится его нос в манере, которую сокджин больше ни у кого не встречал; как лежат на щеках длинные ресницы…

юнги коснулся его руки с ножницами, и сокджин как будто резко вынырнул с глубины на поверхность. он слегка заторможенно раскрыл ладонь, позволяя забрать, что требуется.

вдруг воображение вновь нарисовало картину, как щурящий один глаз и от усердия высунувший кончик языка юнги пытается вставить нитку в иголку, зажатую в пальцах с обкусанными ногтями — привычка, которую юнги пытался преодолеть с подросткового возраста и до сих пор скрывал, стесняясь. и губы у него наверное тоже обкусанные, розовые, припухшие, если приглядеться, можно даже заметить следы зубов…

о чём он только думает?!

чтобы деть куда-то руки, крутанул ручки приёмника. наугад он не попал ни на одну волну. сокджину чудилось, в его голове такой же пестрящий шум, в котором уже не поймать нужную станцию.

— я схожу с ума, — озвучил он, под ровное шипение роняя голову на стол.

— да, здесь довольно… скучно.

— к слову, сколько мы уже здесь?

— десять дней.

— кошмар.

до конца «отпуска» оставалось ещё полтора месяца.

сокджин уже чувствовал себя как ваза, которая долго стояла на полке и вдруг её достали, наполнили кипящей водой, отчего по стенке пошла трещина. он не привык так много рефлексировать, а именно это занятие теперь пожирало чуть ли не каждую секунду, и уж лучше было бы заучивать кучу бессмысленной статистики.

клацанье ножниц. тяжёлый стук по столешнице, который сокджин ощутил ещё и лбом. на колени легли штаны.

— знаешь, это даже мило, — сообщил юнги.

— ты о чём? — сокджин повернулся голову, ложась щекой. чёртовы отросшие волосы кончиками щекотали веки, но смахнуть их в сторону было слишком лень.

— что ты первым делом обратился ко мне, хотя те же штаны мог починить лучше меня, как бы хорошо я не умел штопать.

— э?

— хён, ты алхимик. или ты забыл? — он хихикнул.

о.

о-о.

у сокджина, и правда, совершенно вылетело из головы, что он может использовать алхимию в таком бытовом пустяке. это было бы даже гораздо проще и быстрее, тем более сейчас, когда ему не требовался круг преобразования.

в свою защиту сокджин мог сказать, что совершенно отвык от такого повседневного применения алхимии. для него она являлась оружием уже столько лет, в его голове просто-напросто не возникла бы идея заниматься чем-то вроде забивания гвоздей прикладом винтовки. для сокджина было гораздо более естественно обратиться за помощью к юнги.

он простонал и… и ощутил, как чужая рука завела за ухо упавшую на глаза прядь. прикосновение длилось менее секунды, но за это время сокджина успела накрыть целая буря эмоций, так тесно перемешанных между собой, что сложно было вычленить и назвать каждую по отдельности, но столь сильных в этом своём переплетении, что они выбивали из колеи.

доносящиеся из радио шипящие помехи слились в неровный поток, который постепенно приобрёл форму человеческой речи. ещё одно движение юнги — поворот второй ручки — она зазвучала громче, соединяясь в непривычный звук, двоящийся в прижатом и свободном ушах. он давил изнутри на мозг, отзывался тяжестью в груди. сокджин вслушался в смысл слов, игнорируя внутреннее состояние.

— … на следующей неделе ожидается потепление. в районе от ист-сити до ризенбурга возможны грозы, — читал прогноз погоды диктор. — в йосвеле и приграничных районах большая вероятность бури со стороны пустыни. в ишваре скорость ветра может достигнуть…

сокджин слегка сжал лежащие на коленях штаны. шов, сделанный юнги, был тонким, место стыка двух краёв практически не ощущалось. сокджин почувствовал необходимость поблагодарить.

— спасибо, что занимаешься всеми хозяйственными заботами.

— брось, один я делаю всего ничего, почти всё мы делаем вместе.

— и разве это повод отрицать твой вклад, — проворчал сокджин. — к слову, со специями ты перебарщиваешь, но иногда получается вкусно.

— приму это за комплимент, — хмыкнул юнги.

— это он и есть! я очень привередлив в еде, ты же знаешь.

— ты неисправим, — он коротко вздохнул.

прогноз погоды подошёл к концу, уступив место в эфире ненавязчивой мелодии — похоже, что-то из народных песен, не частушки, но и не полька. её лёгкий ритм так и подзуживал отбивать пальцами или качать головой в такт, однако нечто в сокджине удерживало от этого. каким-то шестым чувством улавливал он то крошечное мгновение, на которое юнги оборвал себя, одёрнул собственный вздох, будто бы замирая в шатком равновесии на лезвии ножа — недосказанность.

сокджин положил руки на столешницу ладонями вниз и, наклонившись вперёд, постарался всем тело показать, что он слушает. выжав из лёгких те злополучные остатки воздуха, юнги проговорил:

— ты второй огненный алхимик, с кем мне доводилось жить под одной крышей, — и резче, с горькой насмешкой. — стоит отдать должное, ты гораздо лучше моего отца в быту.

напряжение сковало плечи при упоминании учителя мина. напроситься в ученики к этому человеку было тяжело, но обучение у него было в разы труднее. мастер относился очень строго к дисциплине, вполне справедливо полагая, что столько смертоносная огненная алхимия даже в своих основах требует идеального контроля. но порой он бывал… категоричен. и принципиально избирателен в некоторых вещах.

вначале сокджин не понимал своих эмоций, вызванных поведением мастера, не мог дать им название и предпочитал просто концентрироваться на учёбе. спустя столько лет с его смерти, воспоминания и размышления об учителе всё ещё порождали противоречивые чувства, однако теперь, не отмахиваясь от них, сокджин мог назвать их и отличить друг от друга предельно ясно. ничего, кроме мук совести он не получал по итогу от этого. разложить для трансмутации чёртовы маки и то было проще. с ними хотя бы было понятно, что из маков можно сделать.

— он не мог даже вскипятить воду. забывал или отвлекался, вся кастрюля выкипала без остатка. если же в ней было что-то существеннее воды, молоко или суп, например, на дне всегда, всегда оставалась копоть. мытьё же посуды сопровождалось минимум одной разбитой тарелкой или чашкой, он не умел точить ни ножницы, ни даже ножи. а дрова у него получалось колоть разве что в щепки, — юнги невесело хохотнул, и сокджин почувствовал, как внутри него волной поднимается нечто тёмное и упирается в глотку, разливая горечь на язык. — при этом он мог сутками, без преувеличения, сидеть в кабинете за книгами, не обращая внимания ни на что. как-то раз я не видел его три дня, а когда он вышел из кабинета, первое, что он сделал, так это сказал сбегать купить чернил. а потом взял пару кусков угля и ушёл обратно. он, блять, даже не поинтересовался, а если ли у меня деньги на его сраные чернила — а их не было.

юнги редко вспоминал об отце, сокджин его не упрекал за это. он знал господина мина только как учителя, и, видимо, это была его лучшая ипостась. да и та — была далека от идеала.

« мой путь, как алхимика, давным-давно окончен, »

— лежа в постели прохрипел этот человек между приступами кашля. он тогда не знал этого, но ему оставалось жить ещё полчаса. и он всё также отказывался раскрывать ученику секреты мастерства.

возможно, это было правильным решением. сокджин тогда был наивен и юн, в те годы его горящее сердце перевешивало доводы разума гораздо чаще, чем ему хотелось бы в это признаваться. каких дел он мог натворить, обладая такой информацией-

тех, за которые в итоге его нарекли героем Ишвара

но, может быть, память старика вовсе и не хранила никаких секретов после того, как он выбил их все до единого чернилами на чужой коже. сокджин не мог этого знать, ни тогда, ни сейчас — да вряд ли когда-либо узнает.

если бы он в тот вечер не приехал навестить учителя, то юнги, в то время ещё мальчишке, едва закончившим школу, пришлось бы иметь дело с трупом один на один. учитель отказывался перебираться в больницу и упорно оставался в полуразрушенном, продуваемом всеми ветрами доме.

«если путь учителя, как алхимика, был окончен давным-давно — что бы это не значило, — то его путь как человека завершился ещё раньше.»

— сложно скучать по тому, кто решил, будто набить своему пятнадцатилетнему ребёнку татуировку на всю спину — прекрасная идея.

интонация была ровной, лишённой эмоций, но не потому, что то, о чём велась речь, никак не откликалось юнги, наоборот. сокджина одолевала бесконечная печаль от того, что юнги приходилось, как хирург, отсекать все чувства; иначе он не мог говорить о давно скончавшемся отце чуть подробнее, чем просто упоминать факт его существования. потому как юнги заслуживал если не счастья, то хотя душевных лёгкости и покоя, а не незаживающего нарыва, прикоснуться к которому, не потревожив, невозможно даже спустя столь длительное время.

— я его ненавидел тогда. когда не боялся… знаю, что говорить такое неправильно, и я, наверное, ужасный сын, — голос надломился, обнажая горечь и вину, скрывавшиеся под внешне бесстрастной оболочкой, и, боже, как же в этот момент сокджину захотелось что-нибудь ударить. — но его смерть стала облегчением. разве это не жалко, вспоминать его теперь?

сокджин встал, перекладывая штаны с колен на освободившийся стул, подошёл к юнги, нашёл его руки своими. чужие колени разошлись немного, давая его ногам пространство вместо того, чтобы упираться в них.

он сжал ладони, отметил, что у юнги они были шире, твёрже, чем у него самого, а пальцы — длиннее, без выпирающих косточек и суставов. они всегда такими были, сокджин замечал разницу и ранее. но сейчас он впервые почувствовал её так ярко и заставил себя сконцентрироваться на этом открытии вместо предыдущего разрушительного порыва.

— жалко то, — начал максимально ровным голосом. глаза, глаза на руки, голову чуть склонить. даже будучи слепым, быть лицом к лицу так близко выше его сил, слишком уязвимо. но иначе просто нельзя, иначе слова прозвучат поучением, а это не оно. — жалко то, что лишает нас достоинства. человечность в этот список не входит.

— человечность? не думаю. скорее один большой признак психического помешательства.

— человечность, — упрямо повторил сокджин. — твоё умение находить силы для сострадания, — сглотнул неожиданный комок в горле. — в ист-сити, в пустыне, в ризенбурге, в централе — везде.

— ты не хрустальный. а я — не святой. не делай его из меня.

— ага, то есть тебе можно говорить, что я удивительный, а мне, что ты добрый, нельзя? — с ноткой игривого укора поинтересовался он.

— ещё хуже. не люблю, когда людей называют «добрыми». или «хорошими», — юнги с присвистом втянул воздух. — тем более, когда так называют меня. я не «добрый», я делаю лишь то, что должен.

— в чём же заключался твой долг перед тем ишварским ребёнком? — сокджин не уточнял, каким именно, но юнги сразу же понял, кого он имел в виду.

— я отнял его жизнь. я обязан был позаботиться о нём до самого конца.

— только посмотрите, и этот человек называл меня гиперответственным?!

— учусь у лучших, — в голос юнги проскользнула слабая, но улыбка.

звучавшие из приёмника песни до этого момента сливались в белый шум, но вдруг тот надломила более задорная, нежели предыдущие, мелодия. фортепиано выводило что-то быстрое и очевидно танцевальное, вскоре к нему присоединилась труба.

через секунду вступило трио женских голосов, и за это время сокджин придумал, что делать дальше.

шаг назад, не отпуская рук юнги.

— эй, хён, чт-

улыбаясь, сокджин дёрнул его вверх настырнее. заставить встать получилось с третьей попытки.

— ну же, юнги-чи!

— что ты хочешь сделать?

без лишних слов он потянул на себя сначала свою правую руку. затем легонько надавил, отталкивая ту ближе к юнги, одновременно с этим подтянув к себе уже левую руку. повторить.

мелодия выдали синкопу, трио затянуло припев. ритм пульсировал отчётливо и естественно, как дыхание. попасть в такт было легко. и сокджин продолжил их своеобразное «тяни-толкай».

— серьёзно?! — пришёл в себя юнги. он звучал настолько ошарашенно, что сокджин не выдержал и рассмеялся. — я не умею танцевать!

— и я, — признание слетело с губ беззаботно. один из голосов выплыл на передний план, девушка в соло запела второй куплет. музыка набирала обороты, так и уговаривая пуститься в пляс. сокджин качнулся вправо, юнги отзеркалил его. — думаю, это не так уж и сложно. просто переставляй ноги. раз-два. раз-два. раз…

левой ногой он шагнул вперёд — интуитивно юнги отвёл правую назад. а затем повторил за сокджином — с точность до наоборот.

ладони соединялись в не самом удобном положении, поэтому сокджин перехватил их. большой палец задел косточку запястья и-

погодите, у юнги всегда были такие тонкие запястья?

они ускоряли темп, вторя вывертам музыки, нарастающей приливной волной. сокджин чувствовал, как распаляется кровь.

— ой! — неожиданное давление на носок ступни исчезло сразу, как появилось: забывшись, юнги случайно наступил ему на ногу. — я же говорил, что не умею…

— я тоже, — сокджин ответил аналогичным образом: намеренно отдавил ногу. юнги неловко хихикнул.

вновь начался припев. невидимый пианист отбивал аккорды, будто чечётку — вдохи из груди сокджина вырывались также быстро. казалось, кожа под пальцами распалялась с каждым мгновением.

бридж — труба выдала соло, вокалистки по очереди вступали с ней в перекличку, голосом подражая её звукам. юнги перенял инициативу в их несложном танце, поменял их местами. он держался уже гораздо увереннее и почти расслабленным.

кажется, к третьему припеву у сокджина уже кружилась голова-

с чего бы?

они всего лишь раскачивались туда-сюда, взад-вперёд, но это было… неплохо. сокджин не мог вспомнить, когда в последний раз ему было так беспричинно хорошо.

всё отошло на задний план. единственным, что в этот момент имело значение, была песня, с заразительным задором пробивающаяся сквозь радиопомехи. и юнги — так же близко, как и ночью, лежащий под боком на их сдвинутых кроватях — подвижный, горячий, отзывчивый. живой юнги.

слишком. много.

труба под перестук фортепиано урезала грандиозный финальный аккорд. песня подошла к концу, а вместе с ней и музыкальный сегмент — в эфир вклинился диктор, объявивший о начале литературных чтений.

грудь быстро вздымалась от неожиданной активности. когда актёры произнесли первые строчки какой-то пьесы, заторможенно до сокджина дошло, что они всё ещё держатся за руки.

— ты соврал! ты прекрасно танцуешь, юнги!

тот не ответил. румянец всё не хотел покидать разгорячённые щёки сокджина. комната вдруг стала тесной, воздух наполнился духотой. по шее сзади пробежала кусачая искра, что-то дёрнуло за правое плечо.

— пожалуй, мне стоит выйти подышать, — пробормотал под нос сокджин.

— встреть тогда холли, он должен скоро вернуться, — сделав глубокие вдох-выдох, попросил юнги. — а я пока займусь ужином.

молча кивнув, сокджин поспешил прочь.

у входа стояло ведро, заполненное водой на четверть. со стенки свисало потрёпанное полотенце, которым обтирали лапы псу после его длительных прогулок по лесу. сокджин взял то, ощущая нервную потребность что-то крутить в руках, и сел на крыльцо.

солнце начало закатный путь к горизонту, лучи как будто ложились на кожу более плотным слоем вместо эфемерной плёнки, усилились запахи. птицы горланили, как обычно, на подхвате им вторили оживающие вечерние насекомые.

вокруг было так много жизни. в сокджине же она словно замораживалась, немело внутри. как будто он снова провалился, но в этот раз не в небольшую ямку, а огромную дыру. только что же он был почти счастлив — почему теперь ему так муторно?

каждую последующая секунда отравляла предыдущую, марая ту лёгкость, ту радость от спонтанного танца.

нечто царапало за душу, как очевидная разгадка запутанного дела, из раза в раз ускользающая от него из-под самого носа. что же не так?

он делал вдохи — и не мог надышаться. не чувствовал вкуса воздуха, но сокджин всё пытался поймать его. незаметно кожу начали колоть мириады крохотных игл, со временем их напор усиливался, выскальзывало меж пальцев ощущение трухлявого полотенца. нарастал звон в ушах. словно коркой льда стянуло лицо.

и сокджину стало страшно. дикая беспричинная паника. тело кричало о неведомой опасности, но пошевелиться было не в его силах.

сознание сыпалось пеплом, в голове исчезали мысли.

покалывание перешло на лицо, особенно болезненно жаля в области глаз.

лёгкие стягивало. они кричали о воздухе, но сокджин не мог. просто не мог. горло обнимал невидимый раскалённый жгут.

о рёбра билось сердце. беззвучно — уши наполнял вибрирующий звон, напоминающий смесь радиопомех и электрического треска-

голубые вспышки

грязно алая кровь на полу

белое лицо

«что-то он притих. как бы не помер.»

«подполковника чон хосока нашли мёртвым в телефонной будке. судя по записям телефониста, в момент убийства он звонил вам. у вас есть, что сообщить следствию по этому поводу, полковник ким?»

«что-то он притих. как бы не помер.»

«что-то он притих. как бы не помер.»

«что-то он притих. как бы не помер.»

— ваф!

сквозь шум в ушах сокджин различил гавканье. в груди продолжало стучать в сумасшедшем ритме. руки слушались неохотно, стопы придавила, как прибила, к земле слабость.

скулёж. к ноге прижалось небольшое и дышащее.

холли — он вернулся из леса.

с трудом сокджин отвоёвывал обратно контроль за собственным телом.

спустя какое-то время у него получилось сделать маленький полноценный вдох. сокджин как будто очнулся посреди лихорадки: тело покрывал холодный пот, кололо виски, пересущенное горло словно скребла наждачная бумага, конечности покалывало и в целом, было ощущение, что их набили опилками.

деревянными пальцами, он дотянулся до головы холли. уронил ладонь ему на спину, притянул к себе ближе. пёс не вырывался.

через какое-то время сокджин начал ощущать, как в районе лодыжки елозит по коже собачий нос, как по ней проходится язык, пытаясь зализать несуществующие раны, как щекочут жестковатые колечки шерсти и запутавшиеся в ней сухие листья.

— ты самый лучший мальчик на свете, — прохрипел сокджин, почёсывая питомцу за ухом.

ещё немного спустя, он почти оправился. выпавшее из рук во время непонятного приступа полотенце нашлось совсем рядом. сокджин вытащил на крыльцо ведро с водой и тщательно, не торопясь, вытер лапы.

— вы как раз вовремя, — сообщил юнги, когда они зашли в дом. — ужин будет готов с минуты на минуту.

— так быстро?

— да, час пролетел совсем незаметно. как у тебя дела, холли? — он переключился на пса. — ты наш геолог, такой смелый! каждый день ходишь разведывать. кроличьи норы ищешь, да?

в голосе появились воркующие интонации — они с размаху зарядили сокджину по лицу. стало стыдно и мерзко от самого себя, как если бы его поймали за каким-то мелочным обманом.

как юнги может быть таким…

таким домашним?

таким спокойным, благостным даже, в его присутствии, с самим сокджином?

после всего, что случилось?

но что именно между ними случилось?

сокджин сглотнул.

в тот вечер овощное рагу не лезет в горло.

юнги сострадательный — как бы он не отрицал это. а ещё юнги ответственный. он обязательно доводит начатое до конца.

давным-давно он согласился прикрывал его спину. входит ли то, что происходит сейчас, в его понимание данного тогда обещания следовать за сокджином?

остаётся ли юнги рядом с ним только из-за пресловутого долга? может ли этот долг включать в себя те открытость, беспокойство, заботу, тихую радость, искреннее переживание? говорил ли юнги все те слова только потому, что чувствовал, что должен, или потому что хотел?

а если это всё-таки долг, имеет ли сокджин право так эгоистично желать чужого внимания? может ли желать чаще танцевать, как сегодня, со своим другом-партнёром-союзником?

утешать, дарить поводы для смеха, даже если это значит выставлять дураком себя?

держаться за руки?

спать в обнимку?

воображать всё это?

да?

нет?

почему?

сокджин теряется в догадках. на языке — привкус пепла. в мыслях — эхо громогласных аккордов недавнего дуэта фортепиано и трубы и слова песни о полях.