— Разбить… розовые очки?

— Давай я поясню более просто для тупых. Ты тупой.

— Да, я понял, что ты про меня.

— Нет, это серьёзно то, что я хотел сказать. Ты тупой. Абсолютно, невероятно тупой. Ты пробка. Ты пустой, но не лист, не губка, а пробка.

— Хорошо, спасибо, наверное, — Саша снова улыбнулся, уже почти готовясь к тому, что Майкл достанет из кармана совсем не тупой нож.

— Вот видишь, что ты сейчас говоришь? Это потому что ты тупой. Ты правда считаешь, что, начав встречаться по моей указке, ты сделаешь хоть кого-то, хоть чёрт возьми кого-то счастливым? Себя, меня, Настю, Вита? Кого угодно? Повзрослей, Саш, тебе четырнадцать, а не девять. В девять люди становятся взрослыми, и тогда они готовы пройти Открытие. Но тебе четырнадцать, и ты всё ещё пустой, и ты всё ещё тупее девятилетнего ребёнка с дрожащими коленками. И ты прекрасно знаешь, что делать.

— Я не… что мне делать?

— Что и требовалось доказать. За мной, идём. Живо.

Комната Майкла тёмная, но идеально чистая, и, под стать хозяину, как будто бы ниже других, давит сверху. На стенах — плакаты, странные схемы и куча цифр, очень много таблиц, звёздные карты. Звёзды под потолком — совсем маленькие и тускло светятся зелёным в полумраке: Саша знал, что эти звёзды Майкл повесил при помощи Вита, и даже не так уж и давно. А, может, как раз лет в девять? В любом случае, и этот человек говорит ему повзрослеть?

— Смотри.

Саша послушно подошёл к столу, на который Майкл высыпал… зонтики. Штук двенадцать, не меньше, аккуратные бумажные сердечки разных цветов. На одной стороне — «я тебя…», что на столичном начертании похоже на силуэт перевёрнутого зонта, откуда и пошло название, на другой — пусто. Люблю, ненавижу, можно написать что угодно. День Зонтиков — самый искренний праздник во всём году, который…

— Закончился два дня назад. День Зонтиков закончился.

— Ты думаешь, им не плевать? Им плевать. На кого им не наплевать, так это на тебя. Что, будешь ещё год отмалчиваться? Никаких «но», садись и пиши.

— Пиши что?

— Не знаю, я за тебя всё делать должен что ли? «Уважаю», «люблю как друга», «хочу видеть как своего друга», всё то, что пишут лучшим друзьям на День Зонтиков. Ну, вперёд, ты справишься.

Саша всё так же послушно сел на стул Майкла, и этот стул сразу показался ему чертовски неудобным, хотя ничего чертовски неудобного в нём не было. Ручка Майкла показалась неудобной уже почти что адски, а смотреть на земную толщу за низким окном над столом было совсем невыносимо. Саша задвинул шторы.

— Хозяйничать у себя в комнате будешь! А тут — пиши.

Саша покрутил ручку в пальцах, но удобнее она от этого не стала. Интересно, если очень быстро крутить ручку, она сможет стать гибкой? Насколько быстро надо крутить? А Стеф сможет, если её попросить?

— Ну, разучился писать?

— Они подумают, что это валентинка от тебя. Они узнают твой почерк, даже если ты пытался написать стандартный «зонтик». Ты единственный во всей Столице пишешь настолько грязно. Как ты вообще разбираешь написанные собою стихи, когда у тебя каждая буква налезает на другую?

— Будешь много ныть — пойдёшь вон, — шикнул Майкл, явно недовольный упоминанием стихов, о которых, как и о его влюблённости в Ан, все знали, но при Майкле не говорили, и одним движением смахнул зонтики, чтобы полезть в шкаф. Саша как-то слишком спокойно смотрел, как зонтики кружат над полом, и думал о возможности продолжить ныть, чтобы Майкл его на самом деле выгнал. Или хотя бы побил. Может, он просто его побьёт, а потом отпустит?

— Вот. Но режь тогда сам, — Майкл опустил на стол стопку бумаги, на этот раз не цветной.

— А где ножницы?

— А у тебя с собой нет? И ножа тоже? Давно стоило спросить, как ты выживаешь в Лицее, — Майкл, продолжая ворчать, снова «ушёл» в шкаф, но быстро бросил на стол и ножницы.

— Вперёд.

Саша смотрел на ножницы секунды две, стараясь растянуть эти две секунды как можно на большее время, но боясь продолжать смотреть на них слишком долго, и боялся он даже не Майкла, а того, что действительно будет смотреть на них больше двух секунд. Он взял их, и брать их он тоже старался как можно более долгие три секунды, а те семь секунд, которые он потратил на то, чтобы доести их до листа, и вовсе должны были считаться за час. Но потом всё получилось на удивление быстро. Два зонтика, и два "зонтика"-символа «я тебя…», две надписи на обратной стороне, совсем не романтические и очень дружеские. Саша протянул ножницы обратно.

— Ты мне должен лист бумаги, — Майкл кинул ножницы в ящик стола, но через несколько секунд тут же забрал их в руки назад, посмотрел на них, потом в шкаф, и, снова тихо ругаясь, стал искать для них место. Спасибо, что точить ножницы после работы не заставил и вернуть чернила в ручку тоже. Саша вышел из комнаты. Два зонтика, два сердца, два послания дружбы, и зайти надо всего в две двери. Саша остановился и посмотрел на дверь Насти. Он помнил комнату Насти, тоже чистая, но очень спокойная и совсем не строгая, персиковая и мягкая, от ковра до развешанных брелоков и тканевых плакатов. Но Саша совсем не хотел туда заходить. Неужели ему снова придётся ждать две секунды?

Он стоял перед дверью явно больше, чем две секунды, потому что в какой-то момент услышал шаги с угла. Не дожидаясь встречи, Саша тут же юркнул в свою комнату.

Шаги прошли мимо, прошли быстро и очень громко. Может быть, спешат? Может быть, они ещё вернутся? Тогда надо будет подождать. Взгляд Саши утнулся в дартс на двери, стащенный из Магазина, старый, рваный, абсолютно никому не нужный, но разве комната существует не для того, чтобы таскать туда своё барахло? На дартсе были вышиты цифры, такие же потёртые и старые, можно было разглядеть каждый шов, большинство из которых были отмечены грязью и пылью. Как так получается, что если окунуть подобную вещь из швов в грязь, то вблизи окажется, что она останется на них только по одному на каждом, ровно в определённом, под определённым углом месте, как блики, но не останется цельного пятна? Почему это так работает с бликами, и почему на куче стеклянных шаров не останется одного большого блика, но каждый будет отражать свой свет, в каждом останется по маленькому солнцу, и каждый будет продолжать обжигать? Саша представил, что падает в стеклянные слепящие шары, и они крутятся, шатаются и катятся, перемалывая его тело-клетку. Но Саше пришлось встряхнуть головой, и он снова начал слышать стук часов. Как сильно он задумался? Шаги за дверью уже вернулись назад? Или ещё нет, и нужно подождать ещё? Нужно подождать, да, конечно, должно быть, нужно подождать. Саша подождёт. Саша терпеливый. Он подождёт ещё секунду… две… пять… может, несколько часов…

***

— Ну?

— Что «ну»?

— Ты отнёс им зонтики?

— А? Конечно. Не зря же я их им писал. К тому же, надо поставить на этом точку. Да, я отнёс им зонтики.

— Отлично. Возможно, ты не такой пустой, как я думал. Очки уже дают трещину?