Рома смотрел на жёлтое небо, по которому расплывалось жёлтое солнце, и ему хотелось закрыть глаза и лечь на пол, потому что Жёлтая Краска в его венах делала кровь густой и тяжёлой, делала тяжёлыми руки, веки и особенно нос, который теперь казался не просто излишне круглым, но настоящей шишкой. Он не уловил тот момент, когда Мистер, высокий и худой, с длинной чëлкой, в жëлтой фуражке и жёлтом пиджаке через плечо поверх привычного свитера, прошёл от положения «едва видится на границе Верхнего и Нижнего городов» до «стоит прямо передо мной», но, когда Мистер оказался совсем рядом, Рома улыбнулся ему.

Мистер молчал, а Рома смотрел на него, и с каждой минутой смотреть на лучшего друга было всё сложнее. Хотя в венах Ромы текло жёлтое масло, он был человеком, самым человечным человеком во всей Столице, и Рома знал это. Хотя в венах Мистера текла кровь, он уже давно был демоном.

— Ты хотел увидеть фейерверки, — наконец сказал Мистер. Рома кивнул.

— Хотел. Спасибо тебе. Ты проделал хорошую работу.

Рома улыбнулся другу, улыбнулся искренне и закрыл глаза, чтобы не видеть пистолет перед собой, и жёлтый мир сменился оранжевым светом сквозь веки. Мистер достал пистолет.

— Открой глаза, — попросил он.

— Не буду.

И Мистер всё понял. Пистолет казался игрушечным, слишком лёгким, мягким и сидел в руке слишком свободно и привычно. Но Мистер потянулся к предохранителю, и тот щелкнул самым настоящим металлом.

— Извини, — это не было словом Ромы, Рома украл это слово. Он украл его с языка Мистера, освободил это слово, застрявшее в горле Мистера комом, вместе с болью вырвал его откуда-то из груди и забрал себе, оставляя в груди демона чёрную дыру. Он забрал это слово, забрал его вместе с тем грузом, который тянул вниз, и теперь этот груз утянет его самого под землю Столицы. Лишенный освободил сына Столицы. Лишенный больше не выдержит груза. Тяжёлые вены вспухают, тяжёлые веки больше не поднимутся.

Одним движением пальца Мистер забирает из груди Лишённого все оставшиеся слова и весь оставшийся воздух.