Едва уловимый стук закрывающейся двери родительской спальни раздался сквозь музыку, играющую на максимальную громкость в свешивающихся с шеи наушниках. Наруто откинулся на спинку кресла и секундно застыл, прислушиваясь к прибывшей за этим тишине, убеждаясь в том, что мать с отцом окончательно улеглись и до утра его никто не побеспокоит. После вернулся к делам, нагнувшись к столу, дабы хоть что-то рассмотреть. Его осанку оставалось только пожалеть. Идти к переключателю лень, да и горящий просвет над полом привлечёт старших как мотыльков, если кто из них вздумает прогуляться в туалет или на кухню за водой.
На улице изредка проезжали машины. Вспышки фар отвлекали, вынуждая щуриться, и потому окна пришлось зашторить, погрузив комнатушку во мрак. Светодиодные ленты, пущенные по плинтусам, и скромная лампа на гнущейся ножке расчищали его с трудом. Из-за захламлённости тут и там маячили тени: они кучковались по углам, селились под кроватью, заползали в пустые баночки-непроливайки, укрывались карандашной стружкой. Где-то в темноте Курама кряхтяще сопит, точно стараясь раздышать заложенный при простуде нос.
Юноша зрительно пробежался по наброску, с сосредоточенностью вглядываясь в линии, из которых складывался образ шибко серьёзного Учихи. Ох уж это лицо кирпичом, хладнокровное и отчуждённое. Оно подходило ему как нельзя лучше. «Друг», будучи ещё ребёнком, ко многому относился с недетским равнодушием. Его не развлекали дворовые игры: участвовал он в тех только затем, дабы присматривать за бестолковым Узумаки, что любил вляпываться в передряги, и бонусом для того, чтобы сбивать гонор хулиганистого приставалы. Он без восторга посещал зоопарк: на экзотическую живность ему было по барабану, а от сладкой ваты или карамельного попкорна так и вовсе воротил нос. Поездка семейного дуэта на море, премьеры фильмов в кинотеатре, справление праздников, релизы разрекламированных игр на плойку — всё мимо. Он будто прожил жизнь сто миллионов раз, потеряв к той интерес. Зато ему нравились… книги. Скучнее не представить. И даже тут его физиономия непреклонна. Нару этого не понимал. Пожалуй, самая яркая и очевидная эмоция, которую он видел у Саске, — злость. Та бесновалась при каждой их стычке, будь то перебранка или драка. Стоит признать, мериться с ним силами бывало приятно. Не из-за одного лишь соперничества, нет. Противник из него отличный, с достойным ударом до искрящего фейерверка перед глазами. В рукопашной брюнет постоянно побеждал. И досадно, и азартно. Когда он в день распределения заявил, что драться с омегой отныне не намерен, это прозвучало весьма оскорбительно. Впрочем, слово он не сдержал.
Кислая мина, обведённая и заштрихованная синим карандашом, переливалась вредностью, будто сейчас язвительно осклабится…. Бесит! Но кроме Учихи ничего другого и не рисовалось. Вот он до синяков сдавливает запястье, а здесь исполняет свою часть уговора и ест, читает чего-то, боязливо ютится в ванне, предлагает горстку чёртовой аскорбинки, морщится при виде пирожного в кафе, умиротворённо валяется на снегу… Бумага шуршала меж пальцев. Скетчи скопились, а значит, пора пополнить инсталляцию. Прислоняя блокнот рукой к столу, парнишка потянул листок, рывком оторвав его от переплёта-пружинки. Далее отрезал край с образовавшимся «заборчиком» и повторил всю процедуру ещё несколько раз. Взяв получившуюся стопочку, малярный скотч и ножницы, подошёл к стене, увешанной «воспоминаниями», и приклеил новые фрагменты их с Дураске жизни, проглаживая для лучшей сцепляемости с крашеной декоративной штукатуркой. Теранув кончик носа ладонью, шагнул назад, открывая вид на всю композицию. Рисунки как рисунки. Но что-то не то… Это ощущалось на подсознательном уровне, но светловолосый пока не догадывался. Он с подозрением уставился на свои творения. Постоял, потупив взгляд, и спустя пару минут наконец увидел. Правильнее сказать, не увидел: на новой партии набросков у «приятеля» постепенно пропали те дьявольские рожки и прочие элементы «зла во плоти». Юный художник хмыкнул. И почему он забывал о столь символичных деталях? Если бы не сопоставление со старыми почеркушками, не заметил бы. Расположение Учихи тоже изменилось… Раньше его понурый силуэт был где-то сбоку, а теперь же внаглую теснил жёлтого человечка — главного персонажа запечатленного события, исконно занимающего центр картинки.
— Какого фига ты претендуешь на всё пространство? — с таким возмущением в интонации, словно в переменах виноват непосредственно брюнет, а не нарисовавший его именно так парнишка. Всепоглощающие колодцы глаз и никакого ответа. Похоже на настоящего Саске.
Вносить правки омега не стал, да и на готовых работах сиё фактически бесполезно. Смерив расклейки заново, он пришёл к выводу, что никакого двойного дна в отличиях нет. Просто влияние своеобразного наплыва вдохновения. Просто был определённый настрой. Так сложилось. Что уж болтать, творчество — штука пластичная. Ничего сверхъестественного.
Попятившись, малец плюхнулся на матрас и чуть не задел Кураму, чем по случайности разбудил того. В тусклом свете лампочки мерцнуло два янтаря с расширенными полосами-зрачками. Раздалось недовольное кряхтение, схожее с пенсионерским ворчанием.
— Упс, извиняй, дружище.
Руки раскинуты звёздочкой, ноги свисают с кровати. Чудом не сломанные наушники нашёптывали текст какой-то песни. Наруто не подползал к изголовью, чтобы лечь по-нормальному, подволочив одеяло и прильнув затылком к подушке. Ему не. Опять бессонница от отсутствия усталости. В груди метался концентрат тарабанившего жара. Подавляемая не первый месяц врождённая энергичность жаждала вырваться наружу. Мышцы точечно колит и сводит в подобии слабых судорог, что заостряются в области стоп и икр. Прогулки с Учихой, домашние упражнения, игра в баррикады всего-то понижали градус, но не удовлетворяли потребность целиком. Нужна иссушающая до истощения разгрузка, но заполучить её — задачка та ещё. Большую часть дня парнишка проводил с «не чужим», чья ограниченная подвижность заодно затрагивала и его. Что он делает сутками напролёт? Сидит? Ходит торопливым шагом? Сегодняшний дневной сон — нонсенс! Самочувствие не ахти… Но бросить «друга», по уши увязнувшего в густой безысходности, он не мог. Узумаки считал, что если уйдет, то Саске уже не выкарабкается. Такой исход нельзя допустить. От неправильности необходимо избавиться, и тогда всё наладится. Всё станет на круги своя.
Нару тяжело вздохнул и с нажимом провёл пальцами от лба к щекам. Нет права ныть и жаловаться. Он лично подписался на это. Сказал же, что останется до конца всего этого уныния. Ну, скорее уж до собственного конца, пока внутренняя батарейка не взорвётся от перенапряжения. А ведь его прогоняли, отговаривали…
— «Не боишься… потонуть со мной?» — в воображении воспроизвёлся голос Учихи.
Гад! Ладно ещё занимать закуток на листе бумаги, но в голове — беспредел! Потонуть? Блондин с вызовом цыкнул. Бред! Обыкновенное напряжение — недостаточный повод, чтобы сдаться. К тому же из любой проблемы есть выход. В данном случае буквальный. Подхватив с пола небрежно брошенную одежду, светловолосый наспех переоделся. Телефон, наушники и… рыжий, напрашиваясь, потёрся о штанины.
— Я не против компании, но, — прикладывая указательный палец к губам, — веди себя тихо.
Тот проурчал чего-то и прошмыгнул в щёлку приоткрытой двери. Следом за ним парнишка, подражающий коту в походке, опасаясь нарваться на скрипучую половицу.
Тьма коридора, размытая отголосками света уличных фонарей, приняла в свои объятия без нареканий. Главное — проскочить на первый этаж в секрете от старших. Те бы вылазку ни за что не одобрили: матушка заладила бы речь об опасных маньяках, ворах-карманниках и прочих маргиналах, чей пик активности выпадает на ночь. Младший беззвучно усмехнулся. Ну да, все они прям-таки притаились за углом и ждут обязательно его — никого другого! Предрассудки. А ежели нет, и он столкнётся с кем-нибудь враждебным, то прогулка на все сто выдастся удачной. Драка… нет лучше разгрузки, чем драка! Но на такое везение парнишка не надеялся: до города телепать слишком долго, а в их благополучном уделе тишь да гладь. Шансы невелики. Коль накал не устранить, то хотя бы сбавить надо. Ступая избирательно, омега вдоль стеночки миновал родительскую спальню, достигнув лестницы. Курама юрко сбежал вниз, а не столь же проворный хозяин спустился крадучись, не выпуская перила из рук. Витала тишина. Или нет… негромкий гул холодильника с кухни, тиканье часов из гостиной, капанья протекающего крана в ванной, глухие шаги беглеца, сопровождаемые биением моторчика и шуршащим дыханием.
Прихожая. Окна, откуда тянулись лучи света, позади. Ориентируясь вслепую, Узумаки опознал лакированное деревце-вешалку, за которой в детстве любил прятаться, дабы напугать кого из взрослых. Ладони ворошили навешанную одежду, нащупывая рукава, воротники, капюшоны: ворсистое отцовское пальто с крупными пуговицами, матушкин пуховик до колен, нечто короткое и до противного объёмное… купленная днём куртка. Парнишка презрительно скривился, оставив неугодную находку и продолжив поиски. Карманы с застёжкой-молнией, нашивка логотипа слева… Вот она, родимая! Ярко-жёлтая ветровка, ни разу не подводившая владельца, давая абсолютную свободу движения. А бронхит — вина какого-нибудь прохожего, переносчика заразы. Любимица тут же была снята с крючка. Кроссовки на босую ногу. Щелчок при повороте замка.
Отворившаяся дверь впускает бодрящую прохладу, что вмиг пронзает услужливо подставленную ей персону сотнями незримых игл. Растрёпанные волосы лишаются пробора. Остывший воздух обволакивает. Блаженство, так что веки невольно прикрываются. Сравнимо с глотком воды в мучительный зной. Ленты улиц зовут. Рыжая морда рысцой добралась до ворот и нырнула под ними. Омега знал — его ждут. Примёрзнувшая калитка поддалась не сразу. Три дёрга на себя. Визгливый скрип. Возможно, родители услышали шум и наказание не за горами, но это неважно, ведь, пока они обнаружат пропажу, Наруто будет уже не здесь. Всё потом. Безлюдно, что неудивительно. Роящиеся у фонарей снежинки напоминали насекомых, что суетились в стайке летними вечерами. Ассоциация вселяла тёплую беззаботность. Лето… когда всё ещё было по-другому. Амбушюры плотно прилегают к ушам. Глубокий вдох, заводящий моторчик, и… рывок вперёд.
Узумаки бежал не как спортсмены-любители, что нередко встречаются по утрам: в размеренном темпе, по составленному заранее маршруту, с определённой техникой дыхания, что повышает выносливость. Он удирал сломя голову, словно за ним организовалась целая охота: с разъярённой толпой, с вилами и факелами, со сворой голодных гончих псов. Быстрее… быстрее, чтобы грузкие мысли выветрились прочь, чтобы трещали суставы, чтобы гудели мышцы, чтобы лёгкие обдавало кипятком и дышать становилось до мурашек больно. Чтобы снять напряжение, точно высохшую оболочку. Без остановки, без передышки, без предела. Круг за кругом. Притоптанный снег не хрустел под подошвой. Быстрее…
_____________
Ничего рассеивалось, обретая очертания спальни. Худощавая рука отлипает от одеяла, поднимается, то сжимая пальцы в неполноценный кулак, то разжимая. С трудом Учиха наконец осознает, что всё-таки проснулся. Причина пробуждения моментально забылась, оставив лишь призрачное ощущение, которое подтверждало её наличие в принципе. Издевательская неудовлетворённость, как при подступившем к носу, но в итоге неудавшемся чихе. Что-то было и вместе с тем этого «что-то» не было. Выступил ли виновником холод?
Уходя, «друг» не задёрнул шторы, отчего доставучие огни с улицы проникали в комнату. Им тут не место: парень предпочитал ночью абсолютную, неразбавленную темноту. Держась за подоконник, он медленно приподнялся, усаживаясь. Хотел уж занавесить окно, если бы не силуэт, мельтешащий вдали, по ту сторону дороги. Сначала подумалось, что это какой-то загулявшийся пьяница, поскольку шагал тот абы как, нелепо приплясывая. Кажись, белая горячка создала для нетрезвого ума иллюзию клуба с громкой музыкой. И откуда он такой весёлый? С гостей? Иль с города? Хотя плевать. Сон отступил, и брюнет со скуки наблюдал за развернувшимся под луной концертом. Плясун приближался, и чёрт бы с ним, однако… Саске присмотрелся, а затем недоумённо нахмурил брови и придвинулся, дабы удостовериться. Какая-то чушь, но он не мог спутать. Этого типа в расстёгнутой куртке он узнает из тысячи. Да и тусующийся рядом кошак подтверждал предположение. С той же озадаченностью альфа подобрал телефон и мельком глянул на время. Половина пятого. Нет, родители бы не отпустили его… Наруто. Но тот, вопреки сему факту, был там, снаружи. Он то с беспечностью пинал пустоту, то вальсировал по своей оси, то в вольности размахивал руками, то вприпрыжку преодолевал пару-тройку метров — скорее дурашливо маялся ерундой, нежели танцевал. Старался попасть в такт музыки, по-дебильному ухмыляясь. Двигался легко, без стеснения, будто в мире кроме него никого и ничего нет: ни проблем, ни других людей. Закрадывались подозрения, что он действительно словил белочку, а то и похлеще.
— Совсем больной? — пробормотал Учиха, смотря на то, как Узумаки сходит с ума в предновогоднюю ночь. Остановившись напротив собственного участка, тот взял да и разлёгся как ни в чём не бывало. С расстояния видно его донельзя довольную рожу. И с чего вдруг?
Когда у соседей, которыми, собственно, являлись Минато с Кушиной, на первом этаже зажёгся свет, стало ясно — ночному танцору каюк. До него сиё тоже дошло. Он встал со снежного настила и отряхнулся. Выбежавшая к сыну мать, яростно крича, прописала тому заслуженный подзатыльник и за шкирку потащила в дом. Ну и шоу. Но оно окончено. Оставалось лежать до утра, когда придёт…
— Не придёт, — сбиваясь с мысли, Саске сделал ставку на то, что «другу» гарантирован домашний арест. Стоило радоваться, но тело враз налилось свинцом, обессилив от сего заключения. — И пусть, — апатично выдохнул парень и, так и не тронув шторы, лёг на кровать обмякшим куском мяска.
Волна страха дрожью проносится от пят к макушке, ледяными тисками пережимая горло. Прошибающе, как кувалдой по виску, он вспомнил… вспомнил, почему проснулся, и недостаток тепла тут совершенно ни при чём. Пробирающая до костей убеждённость в чужом присутствии… Он ощутил её вновь всеми фибрами своего существа, и те безотчётно сжались. Пульс неумолимо бил по барабанным перепонкам, распространяя удар до лба и затылка, заглушая прочие, ныне неважные звуки. Казалось, сама черепушка ритмично сокращается, подобно одному большому сердцу, ускоряясь и готовясь лопнуть. Темноволосый знал, кто в его комнате и — где. Знал, но всё равно повернул голову, дабы взглянуть. Растёкшееся посреди ковра зеленовато-бурое пятно вздувалось мутными, лопающимся пузырями. Оно таки доползло до него и оттого ликующе подрагивало, тошнотворно прихлюпывая в бесовском смехе. Пакость не подкрадывалась, не тянула к лежащему тинистые путы, но каждое её колыхание сопровождалось жжением в спине. Учиха не мог выявить, почему же нечто настолько пугает его. Он ведь понимал, что это игра больной фантазии, но тело предательски тряслось, покрываясь холодной испариной. Он был в паническом ужасе. Как бы разум ни вопил о нереальности происходящего, тахикардия не унималась. Закричать бы, привлечь бы хоть кого-нибудь, чтобы разрушить этот кошмар, но голосовые связки в узел: и жалкого стона или хрипа умирающего не издать. Бурлящая субстанция приковывала внимание, и чем дольше парень пялился в вязкую бездонность, тем громче захлёбывался смех. Его страх восторгал её. Будь у неё морда, та бы исказилась в надменном хохоте.
Перебарывая паралич, Саске еле-еле отворачивается, устремляя взгляд вверх. До боли зажмуривается, надеясь, что всё исчезнет, канет в небытие. Ему почудилось. Померещилось. Тени легли так. Обман зрения — и не более! Слюна тягуче сглатывается, и… парень решительно распахивает глаза.
Уголки губ приподнимаются. Никем не услышанный истеричный смешок застывает на лице, когда его взору предстаёт охватывающая потолок грязная мокрость, выедающая сухие участки, точно на альбомный лист пролилась вода. Отсыревшие обои, усеянные плесенью, складывались гармошкой, по оголившимся стенам стекали смрадные струи. Альфа почувствовал, как матрас под ним расплылся в лужу, что неспешно растворяла в себе без остатка…
***
Пушистость навязчиво тыкала в щёку, сколько бы Наруто ни отмахивался, морща нос.
— Курама… отстань… — промямлил он, и приятные прикосновения подушечек лап тут же обратились продольными царапинами в области ключиц. — Рыжий!!! — рявкнул парнишка, подорвавшись с места. — Ты оборзел?! Какого хрена? — интуитивно прикладывая пальцы к бороздам. — День и так обещает быть потрясающим, — саркастично пробурчал блондин, прокручивая грозное мамино: «Завтра поговорим». Выпутавшись из скомканного одеяла, он обнаружил на себе ту же одежду, в которой улизнул из дома несколькими часами ранее. Что ж, переодеваться незачем — удобно. — А сколько там натикало-то? — на что хвостатый с претензией мяукнул, демонстрируя, что человеческий ему неведом. — И то верно… — телефон вроде бы в кармане, если не выпал при пробежке. Проверяя, блондин пару раз хлопнул по штанам и… Есть! — Ох ё! Почти четыре! — кувыркнувшись с матраса на пол, он вскочил на ноги, по ходу подобрал блокнот с карандашами, сунув те в полупустой потрёпанный ранец, и умчался из комнаты.
С невозмутимой моськой Курама проводил его.
________________
Свезло пройти преграду в лике рассерженной матушки без боя. Ну, практически: на крючке болталась треклятая куртка-недопуховик.
— Тётушка, дверь была не заперта! — наступив носком на пятку кроссовка, омега снял его. Затем точно так же избавился от второго и прошёл дальше. — Здравствуйте, — кивнув вышедшей с гостиной Микото. Она же неожиданно напористо подошла к нему. Женские руки бережно провели от его локтей к кистям, взяв те в свои. Мятущийся взгляд, поджатые губы, скованные плечи, фартук шиворот-навыворот… Ох, что-то грядёт…
— Родной, мне помощь твоя нужна…
— Без б, — малость смущённо. — А в чём? — что-то подсказывало Наруто, что дело в придурке Саске…
— Дело в Саске…
Доброжелательная улыбка голубоглазого нервно перекосилась.
________________
— Дураске!!! — прогремел клич, аккомпанирующий громкому бегу по деревянной лестнице, и Узумаки на всех парах влетел в спальню «друга». — У нас уговор! Ты, блин, моль в обмороке, с какого куя смеешь нарушать условия?! — но его шумное вторжение проигнорировалось. Молчаливый пласт-Учиха ни на миллиметр не поменял своего положения. Тётушка упомянула, что сын с утра никак не реагирует на неё, но разозлённого парнишку сиё не волновало. — Стоило мне опоздать, как ты в крысы подался! Не по-пацански! — все возмущения как в трубу водостока провалились. Результат нулевой. — Эй, я с тобой говорю!
Омеге захотелось хорошенько встряхнуть альфу, дабы Его Величество таки соизволило ответить. Подошёл к кровати, и пыл его поугас, точно на раскаленные угли мангала выплеснули ведро речной воды. В мутных чёрных глазах ни грамма осознанности, лицо выражало самое что ни на есть ничего. На простыни лежало тело. Дышащее, моргающее, но тело. Отвечать на громогласия было некому.
— Учиха?
После, казалось бы, тщетного подзыва, тот резко перевернулся на бок и мёртвой хваткой вцепился в запястье. Замазанные тональником синяки взвыли. Наруто как пулей прошибло, что аж слёзы брызнули. Уткнувшись в матрас, он мыкнул что-то матерное. Тощие ладони впивались и отчаянно тянули на себя — так борющиеся за свою жизнь котята цепляются коготками за топящего их в озере человека, прижимаясь всей трясущейся тушкой, лишь бы не в убийственную воду.
Смольные зеркала души с горем пополам фокусируются на съёжившимся блондине. По-марафоновски запыханное дыхание утихает.
— Т… ты?.. — хрипло и с неверием. Очнувшийся отпрянул, ослабив хват. — Что ты?.. — парень осёкся, собирая беспорядочно скачущие слова воедино. — Ты же на аресте… — интонация прозвучала необычно тонко, без едкой колючести и даже с какой-то вымученной от визита «не чужого». Чушь. Последнее разве что в сказках бывает. Опомнившись, он торопливо отпустил скулящую конечность. Ох, хвала Богам…
— Мне удалось обойти наказание! — с нескрываемой гордостью воскликнул паренёк, потирая запястье. — Погоди, а тебе откуда известно? Ты что, следил за мной?
— Видел, как тебе профилактический по затылку прописали. Жалкое зрелище, — а вот и дерзость воротилась.— Наверняка наорали? — с провокационными нотками, на которых специально расставлялись акценты.
— Спрашиваешь! — с усмешкой. — «Бессовестный! Что за выходки?! — скрестив руки на груди, Узумаки пародировал сердитую Кушину. — Ушёл посреди ночи невесть куда, куртка нараспашку! Как это называется?! Никаких гулянок на каникулах! Шагу за порог не ступишь, усёк?» — эдакие речи не вселяли в сорванца ни вины, ни устрашения. В конце концов, он же не навсегда уходил, а всего-то пройтись туда-сюда. Да и к чему за него нервничать-то? Он уже не ребёнок. — Матушка долго ругалась, слышал бы ты! Отец примкнул к ней, а потом, когда она разошлась, утихомирил.
— Им пора привыкнуть.
— Именно!.. Эй, ты на что намекаешь?! — выпалил омега, проанализировав коварную фразу.
— Не намекаю. Ты безрассудный, эгоистичный идиот, — укоризненно ответил Учиха. — Если тебе запретили выходить из дома, как ты сюда попал-то?
— Легко! — излишне бодро. — Надавил. Сказал, что нужен тебе.
Саске скептически фыркнул:
— Нужен… мне?
— Ага, и меня отпустили, но строго к тебе. Отстойно, ведь без ночной разминки туговато… Но это решаемо. Обожду денёк-другой, они забудут, и всё.
— Наитупейший план. При домашнем аресте родители без исключений забирают у тебя ключ, чтоб ты не свинтил.
Хитрая лисья лыба перечеркнула попытку осадить белобрысого:
— У меня два ключа. Первый я якобы потерял.
— Ну ты и валенок, все козыри разболтал. Не подумал, что я сдам тебя мамочке с папочкой? — прыснул брюнет, но «приятеля» яд почему-то не задел.
Опьяняющая невесомость, оставленная выматывающей пробежкой, вырисовывала на физиономии того полоумную ниспадающую улыбочку. В глазах огоньками трепетало безумие. После полученной дозы активности парнишка был на седьмом небе, так что родительская ругань, запреты, Учиховские капризы — всё нипочём.
— Не сдашь.
— С чего бы?
— С того, что я правда нужен тебе.
— Нахер ты мне не сдался.
Окрылённый позитивом Узумаки ужасно бесил… Почему? Почему он не огрызается в отместку? Не краснеет от злости? Не ведётся на провокации? Весь из себя такой довольный, с фальшивым негодованием от наказания и преспокойной реакцией на оскорбления. Издевательство! Почему сейчас, когда так неймётся обрушить на кого-нибудь шквал ненависти — остаток ущербной трусости и убогой беспомощности, испытываемых дрянной ночкой, признать которые до омерзения стыдно.
— Что с настроением? То пиявкой присасываешься, то ведёшь себя, как грачачья задница, хотя это меня наказали и мне полагается быть с прибабахом.
В голове зародилась шутка про подъём не с той ноги, но светловолосый её в ту же секунду отсеял. Дураске не оценит, слишком вредный и серьёзный. Кроме того, что-то не то с ним. Щерится, строит из себя задиру, подсыпающего перец, а самого донимает мелкая дрожь, какая бывает у наркоманов при ломке. Дёрганный весь. Окантованный синюшными ямками взгляд настороженно бегает то по углам комнатушки, то по стенам, то по улыбчивому собеседнику, стремясь контролировать всё.
— Шуганный ты какой-то.
— Нормальный, — выговорил Учиха с рычащей чёткостью каждой буквы, оспаривая замечание «приятеля».
— Брехня, но ладно, — в очередной раз тот увильнул от словесной перепалки. — Попёхали на кухню. Тётушка переживает, что ты не ешь.
— На кухню? В смысле… вниз?
— Ну да, а то ты всё в комнате с подносом, ишь! Тебя по пути завезти куда-нибудь? Ну, например, на станцию «Уборная»?
— Узумаки!
— Да что?
_________________
Гул вытяжки. Шкварчания со сковородки на плите и сходящее тепло. Подвязанные к сидушкам стульев квадратные подушечки с наляпистым орнаментом из листиков и цветочков. Матери они нравились, ровно как и ажурная, точно вязаная салфетка, скатерть, что не славилась практичностью, в отличие от клеёнчатых собратьев. Накрытая крышкой конфетница, запримеченная единственным в доме любителем сладкого. На ней небольшой скол, старый, образовавшийся по неаккуратности того же расхитителя сахарных гробниц. Кромка ножа лениво рассекает хлеб, рассыпая крошки. Саске на миг отвлекается от подсованного «приятелем» задания. Давненько он не посещал кухню. За время в комнате она стала для него запретной зоной: кухней какого-либо заведения, кафе или ресторана, заходить на которую гостям не принято — для них отведён зал, куда официанты приносят еду или напитки на подносе, ставят и уходят. Знакомая схема. Всё неизменное: ряды матовых шкафчиков, чашки с извилистыми ручками, вафельные полотенца, подписанные баночки с чаями и специями, магнитики на холодильнике, пузатый заварник, фартук из плитки, защищающий стену от брызг масла. Но вместе с этим всё чужое, неуютное. Парень был дома, но ощущал себя тем самым гостем-нарушителем, которому быть здесь не положено.
Наруто и Микото о чём-то беседовали. Вернее, разглагольствовал блондин, увлечённо и активно жестикулируя, а женщина кивала и прикрывала рот, вбрасывая робкие смешки и что-то ещё… Саске не слышал ни её, ни Узумаки. Ушные каналы наглухо закупорены ватой. Но ему и не хотелось слушать, как не хотелось быть тут, видеть то омрачающее сочетание мягкой матушкиной улыбки и истерзанных тоской глаз, вовсе не счастливых, не смеющихся. Альфа болезненно стушевался. Так жаль, что на неё, заботливую и ласковую, свалился груз в его обличии, — обличии немощного сына. Тот, будучи когда-то первоклашкой метр с кепкой, на Восьмое марта рисовал ей открытку с тюльпаном и восьмёркой, обещая вырасти высоким и сильным, чтобы защищать от всех бед. Солгал. Бесконечно жаль…
Рука крепче сжимает металлическую рукоятку. По-сердитому громко лезвие сталкивается с пластиковой поверхностью, и ржаной ломоть заваливается на разделочную доску. Парень заметил, что зачем-то задержал дыхание, с силой сомкнув челюсти до скрипа зубов. Глотнув воздух, расслабил отвердевшие мышцы. Взгляд пал на отрезанную корочку — ещё одну причину ругани с Узумаки в детстве. Самая вкусная часть как-никак! Заполучить её — считай, стать победителем по жизни. Грех не посоперничать. Обезглавливать буханку с обоих бочков отчего-то считалось варварством, и мальчишки всячески соперничали за ограниченное лакомство: кто быстрее рассортирует купленные продукты, кто больше поможет старшим с готовкой, кто качественнее помоет посуду, а иногда срабатывало правило «кто успел, тот и съел». Последнее, разумеется, заканчивалось выяснением отношений с перекатами по полу, обменом запрещённых родителями слов и несколькими трепаниями за одежду, вперемешку с ударами. Глупость, ведь это всего-то обычный кусок хлеба, но тогда он воспринимался иначе, более ценно, что ли. Наверное, всё в раннем возрасте воспринимается значимее.
С прищуром смерив неумолкающего «друга», Учиха поднял горбушку и с хрустом откусил. На сею наглость блондин обязан отреагировать подобающе, завопив что-то вроде: «Нечестно! Делись, жмот!».
Тот обернулся:
— Не таскай. Аппетит перебьёшь, — с претензией, но… это всё? Как занудная мамаша, ей-богу! Злобно зыркнув, Саске демонстративно куснул ещё раз.
___________________
Саске не отличался привередливостью к еде, не считая той, что подавалась в сомнительных забегаловках, где всё характеризовалось словами — халатность и антисанитария. К «домашнему меню» он не придирался, но браться за вилку не спешил, пристально сканировав содержимое тарелки, словно то было ему неизвестно и в какой-то степени отвратительно. Источаемый мясом сок, соус из томатной пасты вязко стекали по макаронам, и парень не мог перестать содрогаться от предчувствия, что вот-вот съестное издаст тошнотворный булькающий звук и расползётся в неисчерпаемую, пузырящуюся, грязную лужу. Аппетит перебивался напрочь, а обонятельные рецепторы страшились учуять смрад тины и стухшей воды.
Узумаки свистнул от матери непозавтракшим, а посему прознавшая Микото любезно пригласила того за стол. Отказов она не принимала, но тех и не последовало. Юноша, в общем-то, не причислялся к той породе скромных людей, что от стеснения солгут, сказав: «Спасибо, я не голоден». Он почти что дома, да и не первая это трапезная практика в гостях у Учих. Метнув взгляд на застопоренного «друга», светловолосый слегонца ткнул его локтем и кивнул по направлению тарелки. Уговор есть уговор! Нечего тянуть кота за яйца. Альфа угрюмо нахохлился, по губам читались немые ворчливые речи, адресованные приставале. Но прямоугольничек мяса таки накололся на вилку, отправившись в рот. Медленно, с явной неохотой темноволосый прожевал. То-то же!
Из коридора донеслись томные скрипучие шаги. Тревога кусающе покалывает белёсые кисти, под рёбрами знобящая дрожь, голос камнем падает на дно желудка. Саске оторопело замер, ощущая, как онемение притекает к конечностям, как приливает беспомощность и прожорливый стыд, как растёт желание стать недоступным отцовскому зрению.
Кто-то встаёт из-за стола, отдаляется.
— Дорогой, присоединишься к нам? — матушкино журчание пленяется густой заслонкой, кое-как удаётся разобрать.
Он смотрит… втаптывающе в землю, разочарованно и отчуждённо, с пьяным блеском, но вполне трезво. Парень ощутил, как его изучают без прикосновений, выискивая и жирно подчёркивая изъяны. Неконтролируемое воображение, сросшееся с клочками памяти, воссоздавало отцовский образ в серо-синем халате с подвязанным наспех поясом и в протоптанных клетчатых тапках, чтоб свисали пятки и походка шаркала о ламинат. Нити седины пронизывали тёмные пряди. Губы, готовые изречь: «тебя тут быть не должно», изогнуты неодобрительной дугой. Грубая угловатая форма лица передавала всю глубину недовольства, из-за чего Фугаку выглядел так, словно никто и никогда не сумеет ему угодить. Хоть наизнанку вывернись — всё едино. Он молчал, будто вопрос супруги требовал досконального анализа.
— Нет, — подобное хлесткой плётке. — Позже.
Есть перехотелось окончательно, да и младший Учиха всё равно не смог бы проглотить перемолотую мясную кашу из-за кома в горле.
Позже?..
Язык чешется ответить что-нибудь в свою защиту, но что? Никчёмная обуза… Раз самому от себя противно, то есть ли право винить окружающих? Ненависть, удушающее уныние, стремление к безучастию — стоило ли ожидать иного? Материальные затраты, силы и терпение — всё в никуда, и хрен избавишься от груза-родственника, что тащит на дно. Брюнет размышлял о том, что уж лучше бы его исход был аналогичен исходу водителя такси. Не нужно было пытаться спастись. Нужно было взять тот осколок и… всё упростить. Вероятно, отец считал так же или более: может, он мечтал о том, как свести всё к правильному концу. При всей злости Саске понял, если б однажды обнаружил отца ночью, нависающего над ним с подушкой в руках. Он бы не сопротивлялся, не цеплялся за жизнь повторно, пускай и боялся бы.
Вспышка гнева стрелой поражает Узумаки прямиком в темечко. Даже он расшифровал столь прозрачный намёк.
Среагировавший на соседствующие мешканья, юный альфа останавливает рывок, умудряясь ухватить парнишку за предплечье и усадить обратно. Тот упирался. Позыв вступиться кипятил котелок, в котором растраченное за ночь напряжение капля за каплей восполнялось вновь. Пылкий омега с возмущённым недоумением повернулся к «не чужому», всем видом выражая готовность к конфликту. Ему кратко мотнули головой, мол, не влезай. Да чёрт! Почему? Уж он найдёт, что высказать. Но уставившийся на него Учиха не разжимал кисть, продолжая препятствовать совершению глупости. Для всеобщего блага взбалмошного «друга» следует пятью заборами оградить от шанса закатить скандал, не то дров наломает будь здоров. И дурак смекнёт, что нельзя подпускать к пожару того, кто будет бочками подливать масло. Ну выскажет он своё мнение, а коли совсем безмозглый, учинит драку, и что, лучше станет? Его опрометчивость привнесёт разлад между семьями. Потом за век не расхлебать последствия.
Холодная неотступность, запрещающая возникать, берёт верх над барахтающейся в голубых омутах бурностью, и Наруто, раздражённо прыснув, отворачивается, отмахнувшись. Зачем-то послушался, но с Саске не согласился.
Отношение Узумаки к Фугаку претерпело изменения. Он нынешний, пренебрегающий сыном и тётушкой, выводил из себя до трясучки, и чхать, как тот день на нём отпечатался: не ему паршивее всего, не ему прибывать в состоянии расклеившейся картонки. Не ему. Нет больше уважения. Но противоречивость в том, что в бесчисленном множестве воспоминаний оно было. И восхищение, и родственная привязанность — всё. Наруто для Фугаку не чужой, но и не сын, а потому суровость воспитания на него не распространялась, и в этом разделении, как бы парадоксально ни звучало, была сплачивающая свобода. Мужчина разрешал ему то, что не дозволял собственным детям. Учил тому, чему бы не научил их по различным причинам. Будучи мальчишкой и старше, светловолосый немало узнал от него: как смастерить рогатку, соорудить шалашик, выстругать меч из палки, подобрать леску к удочке, поставить палатку, не заглохнуть на машине с механической коробкой передач. В отличие от равнодушного домоседа Саске, Узумаки впитывал сиё как губка. Согревающие в лютую стужу воспоминания, помогающие выкарабкиваться из любой печали, яркие и бесценные, составляющие его детства. Омега считал Фугаку ровней второму отцу, но… ныне отрекался от него, испытывая презрительное негодование. В голове не укладывалось… Он дорожил им и тётушкой, потому и мирился с характером «приятеля», решившись попытаться вернуть жизнь в старое русло. Перво-наперво нервотрёпка затевалась ради них и себя самого, но теперь всё по-другому.
Фугаку загремел кружками, ища лично свою, огромную, эмалированную, с выгравированной минималистичной тайгой. Заварив кофе, удалился прочь. Гладящим движением скользнув по плечу сына, Микото устремилась за ним. Поуспокоившийся парнишка желал, чтоб она тактично или не очень упрекнула супруга в чёрствости. Вообще он собирался задержаться на первом этаже, но передумал. «Друг» начисто поник, сродни увядающему ростку, и небезосновательно. Всякому было бы обидно. Всякий захотел бы уйти.
— Вернуть тебя в комнату? — не настаивая на доедании обеденного завтрака.
Брюнет заторможено пробормотал:
— Да.
— Хорошо.
_____________
Развалившийся на ковре Узумаки с младенческой безмятежностью прикрывал веки и почему-то улыбался, проводя ладонью по мягкому ворсу. Лицезря сею картину, Саске ставил вменяемость «приятеля» под сомнение и задумывался, а не употребил ли тот чего. Жизнеспособная гипотеза, учитывая неугомонность шила и бесстрашное скудоумие. Наскучило, — вот попробовал что-то новенькое, пустившись во все тяжкие. Не исключено, что неспециально: возможно, на поздней вылазке попался добренький прохожий, что угостил его отнюдь неподозрительной конфетой, в которой, естественно, нет веселящего порошка, а всего-то шипучка. Какой подвох? Какие риски? Заядлый сладкоежка клюнул бы как пить дать! Наплели каких-нибудь бредней, а он и уши развесил, ухарь! Поверил в бескорыстную человеческую щедрость! О придурок. Нравоучения, что ль, прочесть? У незнакомцев ничего не брать, в машину к ним не садиться, никуда не провожать, личные данные не рассказывать — банальные меры предосторожности, какие ребёнок трёхлетний назовёт! Брюнет немо выругался. Растолковывать правила безопасности — не его обязанность. Гребанная привычка призирать за непутевым «не чужим».
— Не поинтересуешься, что я делал ночью на улице? — Наруто толком не сообразил, на кой бросил конкретно этот вопрос. Спонтанность. Перед ним не стояла цель узнать теорию Учихи, которому, вероятно, без разницы, но неловкая тишина, длящаяся около получаса, упрашивала, чтоб её нарушили.
— Припадки сумасшествия прочих меня не касаются, —ответил наотмашь парень.
Быстрая, однако, беседа. И всё ж что-то не то. Дураске не берётся за книгу, не напяливает наушники, не ложится спать, а ночка-то у него, судя по утреннему трансу, не задалась. Сидит, облокотившись об изголовье, блуждая где-то в лабиринтах раздумий.
Любопытно… Так и не скажешь, но в нём, самоуверенном любителе поязвить, Наруто только недавно обнаружил ранимость. Теплилась ли она всегда, тщательно прячась за саркастичными речами? Или же парнишка был невнимателен?
— Не принимай близко к сердцу.
— Понятия не имею, о чём ты.
Предсказуемо.
— Конечно.
Впервые в Новый год они киснут в комнате. Узумаки непроизвольно забывал о празднике, что когда-то вызывал бурю эмоций ещё за несколько недель до своего наступления, подстёгивая с периодичностью в пять минут заглядывать под ряженную в шубу из мишуры и бусы-гирлянду ёлку. Запах хвои и мандаринов, наведение порядка, лазанье на чердак за коробками с украшениями, расклеивание вырезанных из бумаги снежинок, все те же песни, играющие из каждой щели в преддверии нового года; матушкино суетливое приготовление салатов с участием всех членов семьи, дабы успеть к вечеру, подстрекающее на шалость — под шумок стащить соломку крабовых палочек. Никто не маялся без дела. К ночи собрание семей за общим столом, вылетающие с характерным «чпок» пробки из-под шампанского, бой курантов, звяканья бокалов, какофония родных голосов.
— В этом году всё иначе.
Для посторонних комментарий мог показаться рандомным вбросом, но Учиха, как ни странно, понял посыл и занял оборонительную позицию, процедив:
— Извини уж.
— Да ты-то при чём? — осадил блондин, в интонации которого, как выяснилось, не прозвучало обвинений в его сторону. — Это предки коллективно решили не справлять. А я против! Траур уже вот тут! — трижды вспорол воздух возле шеи омега. — Нетушки! Я пас! К чёрту арест!
— Намереваешься сбежать?
— В точку!
Наруто ждал, что собеседник снова заладит басню о тупости как авантюры, так и самого авантюриста, финально съехидничав угрозу о том, что с потрохами сдаст его родителям. Но «приятель» безмолвно посмотрел на него, краем сознания всё ещё пребывая в своём тайном мире, умещающимся в голове, где всё внезапно начало нерасторопно приходить в движение, словно кто-то смазал ржавые шестерёнки и с усилием прокрутил рычажок механизма: сутулость выпрямилась струной, фарфоровая кожа обрела блекло-телесный оттенок, в глазах просияли блики.
— Узумаки, — с паузой, — я не хочу оставаться сегодня дома.