Вылетев из кабинета директора, Гарольд привалился к стене. Его всё ещё потряхивало, по горлу словно провели наждачкой. Сухой, разгорячённый воздух выходил из него толчками. Ему необходимо было подумать. О многом. В частности о том, что он услышал. Как к этому относиться. И, самое важное, как дальше быть.
Можно было, конечно, отмахнуться. Дамблдор был не самым надёжным источником информации. Но что, если его слова правда? Глаза неприятно защипало, а грудь сдавило спазмом.
И тут он вспомнил, как на балу у Драко в поместье Снейп рассказал о его диссонансе с кровным родственником. Если верить ему, то в тот вечер Гарольд сталкивался именно с отцом. И пусть они оба друг друга не узнали и не пересеклись в коридорах, эта мысль моментально остудила его жар. Отец был жив. А Регулус — мёртв.
Но что, если всё совершенно не так? Что, если ему всё же удалось выжить и он просто прячется? Это объяснило бы поведение того странного мага с черной и густой магией. Но такой исход казался слишком простым, до очевидного нелогичным, чтобы попросту взять и поверить.
Вздохнув, Гарольд быстро направился по коридору, подальше от директорского кабинета.
По-хорошему стоило заглянуть в библиотеку, но… время. Его было, как всегда, недостаточно. Как всегда, мало. И он жалел, что его организм такой слабый, слишком человечный. Большую часть времени он тратил на сон и еду, на отдых. Но поделать с этим ничего не мог. Оставалось только скрипеть зубами и подчиняться физиологии. Конечно, он мог бы не спать ночь, как минимум сутки можно было продержаться. Но в таком случае он сильно ослабнет, станет хуже соображать. А это было недопустимо. Ошибочно полагать, что он всесилен. Так не бывает.
Добравшись до класса истории магии, Гарольд задумчиво нахмурился. Что, если этот урок прогулять? В конце концов, профессор-призрак никаких полезных знаний не давал, лучше бы было потратить этот час на нечто куда более полезное.
Например, на поиски книги по древним традициям.
Как-то Драко рассказывал ему про традиции собственной семьи. О том, что содержание их передаётся из поколения в поколение, и все, даже самые малейшие предписания, составленные века назад, обязаны соблюдаться всеми членами Рода.
Эта тема, пусть и затронутая мельком, в двух словах, отчего-то показалась Гарольду невероятно любопытной. Особенной одна из ветвей, что была присуща, по словам Драко, почти всем знатным родам, традиция, называемая охотой.
В незапамятные времена, когда Атланты ещё не покинули мир живых, волшебники устраивали охоты. Их жертвами, чаще всего, были существа, равные обычной дичи: великаны, вампиры, банши, русалки, оборотни.
Куда позже началась глобализация, и пришли изменения, где этих существ приравняли к неприкасаемым. И тогда маги стали охотиться на себе подобных.
На людей.
Сначала это были магглы — их вылавливали, приносили в жертву магии ради рода и его благополучия, для процветания и силы — проливали их кровь и, разбавляя травяными настойками, выпивали. Говорилось, что подобные ритуалы дают благословение и даже очищают, одаривают здоровьем.
Этот обычай передавался сквозь тысячелетия, меняясь, подстраиваясь под новые реалии. И теперь охотились, но лишь на маглорожденных, выпивая не их кровь, а магию.
Это казалось негуманным, жестоким — лишать кого-либо жизненных сил только из-за его происхождения, однако Гарольду понравилась сама концепция того, что такая охота действительно приносила свои плоды. Становилась фильтром, оставляющим лишь избранных и великих.
Ведь если ты не чистокровный, то ослабнешь, утратив большую часть магического потенциала, а если кровь чиста, то вознесёшься. Станешь сильнее.
И вот раз в год на жатву все маги древних родов собирались на охоту.
Маглорожденные не знают сейчас об этой традиции, о ней никто не говорит, да и мало кто помнит.
Сейчас и вовсе не все чистокровные являются на охоту. И даже Министерство словно закрывает глаза на убийства, не освещая ни их существование, ни, тем более, причины.
А в древности всё было куда интереснее. Сложнее. Магглы знали о лове и прятались в своих домах, вешая на двери листья можжевельника, это считалось чем-то вроде защиты.
Но сейчас всё кануло в небытие за ненадобностью. Никто не прячется. Не развешивает можжевельник, не поёт песни и не прыгает через костры.
Гарольду так понравилась эта традиция, что он пообещал однажды исполнить её. Только вот предметом охоты станет не бесполезная грязнокровка. А полукровка или даже чистокровный. Думать о том, что может случиться с ним из-за этого ритуала, не хотелось. Конечно, он не был чистокровным из древнейшего рода. Это било по самолюбию. Саднило, будто нарыв на теле. Но эта мечта была слишком яркой, чтобы от неё отмахиваться лишь из-за своего происхождения.
Толкнув дверь, Гарольд вошёл в класс. Все сидели уже на своих местах и о чём-то шептались. Мало кто вообще обращал внимание на то, что говорит профессор.
Хотя и профессором Бинса назвать можно было лишь с огромной натяжкой. Призрак вообще не должен вести уроки, так как он, по большей части, говорил о том, что уже давно не имело значения. Сейчас была другая эпоха. Другое время. Другие люди. Никто вступать в конфронтацию с гоблинами не собирался, да и вряд ли соберётся. Эти низшие существа, пусть и одарённые зачатками интеллекта, не представляли угрозы. Да и вообще выглядело это нелепо и смешно, если верить истории, где эти самые гоблины одержали победу.
Уродливым существам заслуженное место — в подчинении. А им, как же, в знак примирения и равноправия выделили банк, где они имеют власть над финансами волшебников. Буквально власть над магами. Захоти гоблины переворота, они попросту запечатают банк, и все лишатся своего могущества. В самом деле, кому нужна власть, если не будет возможности купить простое лекарство? Оплатить счета? Выбрать любимый костюм?
— Ну? Чего от тебя хотел Дамблдор? — спросил его Драко, едва Гарольд занял место рядом с ним.
— Потом расскажу, — отмахнулся Уэллс, доставая перо и пергамент.
Он искоса глянул на поджавшего губы Малфоя и тихо усмехнулся. Драко не любил ждать, ему всегда хотелось быть в курсе всех событий, причём немедленно. Но сейчас вспоминать разговор с директором действительно не хотелось. И уж, тем более, рассказывать об этом унижении кому-то.
Драко, конечно, поддержит, Гарольд был в этом уверен. И даже, возможно, подскажет что-то. Но помочь решить эту проблему он не сможет.
Вздохнув, Уэллс опустил голову на сложенные руки и закрыл глаза. В голове царил хаос, смешанные мысли и воспоминания то и дело выплывали наружу. Все вокруг врали, пытались навязать своё мнение, свои порядки.
Так нужно.
Вот что они говорили, не пытаясь даже аргументировать свои поступки и слова, привести доказательства. И это в конечном счёте вставало поперёк горла, и чем больше его пытались сломать, тем большую ненависть Гарольд взращивал внутри. В нём видели неразумного ребёнка, чьё мнение не стоит и кната, и это было вполне очевидным. И именно из-за этого Гарольд ненавидел свой возраст. Недостаток знаний и опыта, извечные всплески гормонов, из-за которых порой хотелось лезть на стену. Он в принципе не любил, когда люди живут инстинктами, как неразумные звери. Похоть — не то, что делает тебя человеком.
Разумность. И именно поэтому он всячески избегал внимания посторонних: все эти слащавые улыбки, томные вздохи и дуэли во дворе школы. Было бы за что сражаться!
Но, справедливости ради, Гарольд, конечно, не был ханжой. Ему нравились красивые люди.
Например, Драко. Своей утонченностью и аристократической изящностью, миловидной, кукольной внешностью. В нём было идеально всё.
Но каждый раз, думая о том, как было бы здорово коснуться его губ или провести ладонью по бледной коже, ощущая сбившийся пульс…
Он лишь отворачивался и прерывал этот поток мыслей и ненужных ощущений, когда в паху тяжелело, а в груди начинался пожар. Ему казалось неправильным и постыдным физически желать друга. Да, они могли пошутить на эту скользкую тему. Но вряд ли Малфой всерьёз предполагал между ними что-то кроме обычной дружбы.
Гарольду думалось, что, как только они переспят, всё изменится. Между ними рухнет мост доверия, дружба испортится приторным привкусом похоти и вожделения, а потом, когда кто-то из них захочет уйти, будет грузом висеть вина, всё окончательно разобьётся.
И ещё он совершенно внезапно понял, что ему не нравятся девчонки. Они были красивыми, милыми и всегда вкусно пахли. Но в то же время они были болтливы и прилипчивы. Это пугало и отталкивало. Парни с этой стороны казались лучшим вариантом, по крайней мере, они умели молчать и относились к расставанию не так болезненно.
В голове сам собой возник образ худого, высокого и статного человека: чёрная мантия обязательно струится по ногам, глаза полны таинственной, клубящейся тьмы. Он был будто бы соткан из чего-то потустороннего и манящего, чего-то запретного и совершенного.
Гарольд тяжело сглотнул, отгоняя ненужные сейчас видения.
Подобные желания были запретны. Даже куда более запретны, чем Драко. Подступиться к Снейпу было сложно, совсем нереально, его характер был соткан из острых игл, из горькой скорби и железа. Он ни за что не подпустил бы к себе.
Он считал его обычным, несмышлёным ребёнком. Сыном подруги, чьей памяти отдавал дань. Кому поклялся однажды сберечь. Это обещание не было пустым звуком или наивной фантазией, скорее, простой истиной. Профессор, скорее всего, был счастлив в отношениях с Малфоем.
Поникнув ещё больше, Гарольд сжал кулаки в бессильной, беззвучной злобе. Он уже и позабыл, как однажды уловил этот чужеродный нежный аромат на магии Северуса Снейпа. Эти случайные взгляды, за которыми пряталось всё то, что они стремились скрыть. Ещё тогда это причиняло дискомфорт. Сейчас же… словно внутри всё сжималось, перекатывалось на языке с кислым привкусом гниения.
Всему виной гормоны. Определённо.
— …то мне скажет точную дату их восстания? — мерно прогудел голос где-то неподалёку.
Гарольд чуть приподнял лицо, рассматривая обстановку в классе, и едва сдержался, чтобы не фыркнуть. Большинство ребят просто дремали, положив головы на сложенные руки. Кто-то тихо перешёптывался, можно было даже расслышать обрывки слов. Драко, сидящий рядом, скучающе вырисовывал на своём пергаменте странные карикатуры. Гарольд с изумлением узнал образы тонких человечков.
— Что, никто не помнит? — вздохнул пространно призрак, будто бы и не замечая, что всё внимание студентов было приковано к совершенно другим, более интересным занятиям. — Хорошо. Мистер Реддл, может быть, вы поделитесь с классом важными моментами сегодняшней лекции?
Весь класс замер и теперь смотрел на повисшего в воздухе профессора. Горящие светом глаза смотрели неотрывно в сторону бледного Гарольда.
Реддл? Гарольд попытался отыскать взглядом человека, чью фамилию назвали, но как назло призрак смотрел именно на него. В ожидании ответа.
— Это вы мне, сэр? — с лёгким изумлением спросил Гарольд, в надежде, что Бинс оговорился.
— А к кому же ещё, Томас?! Давненько я вас не видел. О, — тот закивал так часто, что мальчик начал опасаться, как бы голова мёртвого учителя не отделилась от туловища. Неизвестно, было ли такое в принципе возможно, но проверять не хотелось. — Понимаю, понимаю, дела старосты. Всё же, лучший ученик, — хохотнул тот, вспархивая под самый потолок. — Не сомневаюсь, что вы готовились к моему уроку. Впрочем, разве могло быть иначе?
Гарольд оторопело замер, боясь даже вздохнуть. Бинс не просто его перепутал с каким-то учеником. Он видел в нём того самого другого человека. И Гарольд не мог припомнить, чтобы Бинс хоть раз обращался к кому-то другому, называя неверное имя.
Гарольд открыл рот, но так и замер, не произнеся ни звука. Класс погрузился в густую, будто патока, тишину. Взгляды всех теперь были адресованы ему. Сидящий рядом Драко как-то странно побледнел, рассматривая его во все глаза, но Гарольду некогда было выяснять причины. Он растерянно моргнул, оглянулся на других и вновь посмотрел на профессора, беря себя в руки.
Это, конечно, пугало. Но ещё больше — интриговало.
— Вы совершенно правы, профессор, — наждачным голосом отозвался мальчик, натянуто улыбнувшись. — Дела старосты вынуждают меня иногда отвлекаться от занятий. Отнимают время. Я кое-что забыл и был бы несказанно счастлив, согласись вы уделить мне позже немного вашего времени, чтобы наверстать всё, что я пропустил.
— О, несомненно, мистер Реддл. В любое время после обеда я буду рад принять вас в моём кабинете, — елейно улыбнулся призрак, излучая собой какой-то странный восторг.
Гарольд поспешно опустил взгляд на пустой пергамент. Тишина давила, перекрывала кислород. В ушах стоял звон, срыв накатывал девятым валом, грозясь обрушиться на других людей. Он с силой стиснул зубы и сжал кулаки, всячески стараясь остановить надвигающуюся угрозу. Несмотря на то, что зелье утром он принял, сейчас от неминуемой катастрофы его останавливали лишь сдержанность. Умом он понимал, что срыв — это не только галлюцинации, но и выброс магии. Снейп чётко дал понять, что если Гарольд будет представлять угрозу, то отправит его в Мунго.
И вряд ли, говоря эти слова, он шутил.
***
Покинув класс в числе первых, Уэллс, не обращая ни на кого внимания, стремительно понёсся по коридору.
Он не слышал, что кричал ему Малфой, не замечал идущих навстречу учеников, даже острое высказывание идущего навстречу Уизли пропустил мимо ушей.
В голове шумело. Сознание почти что рвалось в клочья, стучало своими тонкими опадающими кусочками о череп. Казалось, что вся школа наполнилась гудящими роями шмелей, ос и пчёл, что без конца жужжали, источая собой приторный медово-цветочный аромат, то и дело касаясь его своими лапками.
Мутило.
Он не помнил, как забежал в туалет, как заперся в одной из кабинок, как его вырвало прямо на пол. Желтоватая мутная жижа растеклась кляксой по плиткам, заполняя собой стыки. Воздух наполнился кислым запахом. Но даже это не привело его в чувство. Он ощущал себя потерянным, слабым, мелкой песчинкой. Голова будто раскалывалась на две части, и он, не осознавая себя и ничего вокруг, бездумно откинулся назад, с гулким звуком привалившись спиной к дверце.
Его продолжало тошнить. Перед глазами чернильными пятнами плясали кляксы, расплываясь, закрывая собой реальный мир. Казалось, что всё вокруг беспрерывно бесновалось, шипело помехами сломанного радио, гудело и пульсировало.
Прикрыв веки, он трясущимися, вспотевшими пальцами до боли вцепился в волосы.
Где-то на самом краю осознанности отчётливо набатом билась какая-то мысль. Но и она была нечёткой, отдавала лишь острой горечью и страхом. Хотелось прогнать её, выпотрошить всю память, с корнем вырывая любые помыслы и желания — лишь бы стало тихо, спокойно.
По щекам текли слёзы, обжигая глаза, кожу словно разъедало тонкими дорожками.
Гарольд бессильно съехал по дверце, садясь на корточки, продолжая тяжело дышать и цепляться за спутанные волосы. Он прикусил язык, сдерживая всхлипы, почти жадно сглатывая густую, солёную слюну, отчего-то отдающую металлом.
С губ на пол стекала тонкая розоватая ниточка. Кап. И под телом камень словно начал таять, проваливаться вовнутрь, выворачиваться наизнанку, сменяясь шёлковой гладью напротив уже твердеющего прочной крышей небосвода, позволяя наконец расслабиться и утонуть в сахарном бреду.
В шорохе и тенях, чёрных, как сама бездна. В низком бархатном шёпоте мириадов звёзд, складывающемся в одно целое, единое…
Псих.
Слово стремительной пощёчиной ударило изнутри, отрезвляя. Нет… нет! Он не такой, это не он сейчас сидит в провонявшем туалете, пуская слюни и безумно скалясь. Это не он!
Пятна почти разочарованно шипели, бледнели перед глазами. И, упрямо качнув головой, Гарольд резко сжал ладони, проводя ногтями прямо по шероховатому камню, и воздух прорезал тихий хруст, заглушающий все прочие звуки. Кончики пальцев обожгло буквально на мгновение, и боль оказалась последним ведром ледяной воды, из-за которого все мерзкие жуки замолкли, прекратив свою вечную жужжащую какофонию.
Наконец-то. Пустота.
Она звенела своей абсолютностью, и Уэллс, еле держась, судорожно ухватившись за стенки туалета, поднялся на ноги.
Потряхивало, каждый шаг, движение, давались с трудом, но он всё же вышел наружу, отпуская узду и отдавая инстинктам волю.
Нужно просто спуститься в подземелья, нужно найти профессора… он поможет.
Ноги сами несли куда-то, и сознание само собой, пусть и неохотно, возвращалось обратно в покой.
Лестница, проход, и, наконец, словно падение в тягучую, вязкую трясину — ледяной сырой воздух. Тихим, рваным выдохом, слабой улыбкой на губах, почти что даже полным успокоением вылились последние мгновения перед спуском.
Перед тем, как испуганно схлопнулось дрожащее предчувствие, показывая всю его безвыходность. Внезапный удар в область груди от кого-то словно совсем незнакомого, скрывавшегося за густым маревом перед глазами, совсем уж неожиданно выскочившего из-за колонны, выбивающий весь воздух из лёгких.
Вместе с хрипящим рваным стоном, слетевшим в губ, треснула последняя ниточка контроля. Она, своим распадом ударила сразу по всем нервным окончаниям. Словно раскалённым металлом к коже, прошибла током.
И Гарольд, вскрикнув, рухнул на пол без сознания.
***
Боль и ещё что-то такое липкое, гадкое касалось кожи. Гарольд вздрогнул, выдохнул солёный, пропитанный чем-то горьким воздух.
Ощущались путы на руках, чьи-то шаги дробились эхом по узкому коридору. Он разлепил воспалённые глаза, на вдохе замечая рыжий всполох. Это Рон Уизли — сомнений не оставалось.
— Попался, Уэллс. А я уж и не надеялся поймать тебя так рано, постоянно с тобой твои подпевалы-слизняки. Что, уже не такой смелый, а?
Усмешка исказила и без того уродливое, ассиметричное лицо. И Гарольд сморщился, прислушиваясь к магии вокруг, ощущая запах гниения. Так пахла магия Уизли. Но что-то ещё, совсем рядом — запах хвои и сырой травы, он поморщился, когда кончик чужой палочки коснулся его лица. Послышался смех — он легким и волнующим эхом прошёлся по разрыву коридора и погас где-то там, в темноте. Шевелиться не получалось, как и сделать вдох. Что ж. Немного терпения.
Поиграем?
— Что молчишь, слизень? Растерял все слова? — продолжал ухмыляться Рон, а за его спиной снова неровным строем прошёлся смех.
— Из нас двоих только ты ходишь с охраной, Уизли. И, смею заверить, они тебя не спасут от грядущей кары.
Он улыбнулся в ответ, осклабился, склоняя голову к плечу.
— Только дай мне повод, Уизли. И обещаю, ты обязательно повеселишься, — вкрадчиво донёс он свою мысль.
Рон на это ожидаемо рассмеялся, как и его дружки. Гарольд заметил в тени три фигуры. Имен их он не знал, но это определенно были однокурсники Уизли. Лев скалил пасть на алом гербе. И Гарольд сощурился ему в ответ.
Чёрные атласные ленты взметнулись вверх — блестели багровым золотом флаги на стенах, факелы погасли, завыл свою песнь ветер. Уизли этого не заметил, что-то говорил такое ядовитое и едкое, несомненно колючее. Хотелось расхохотаться. Но Гарольд выжидал, когда жертва сделает свой ход.
Нечто изнутри на единой, высокой ноте скулило, почти умоляя, желая распустить свои лапы, напасть, вгрызться в податливую плоть:
Дай. Мне. Повод.
И Рон не разочаровал, глумливо улыбнулся, вскинул палочку.
— Petrificus…
Гарольд глубоко вдохнул разгорячённый воздух. Путы с треском оборвались, опадая на пол, магия рассеялась и осыпалась серебристой пылью у ног ничего не понимающего Рона. Гарольд быстро сгруппировался, перекатываясь.
— …totalus, — закончил Рон и луч стремительно пронзил то место, где ещё недавно был Гарольд.
Тёмное и тяжёлое нечто подняло свою морду. Оно скалило пасть, скребло когтями, изнывая от жажды.
И Гарольд сорвался. Никогда прежде он не ощущал ничего подобного.
Сила Уизли — горькая, на ощупь почти как тягучая вода или ил с самого дна топи. Она отдавала чем-то нестерпимо-жгучим, но при этом манящим. Как глоток умирающему от жажды. Как первое за месяцы голода блюдо.
Воздух вокруг него искрился, почти полыхая от множества ярчайших вспышек.
Чудище заурчало, и застывшее от шока тело полетело в стену, ударяясь, осыпая на себя каменную крошку. Тихий вскрик отдался сладостным отзвуком внутри, питая изголодавшуюся душу.
Гарольд больше не ощущал ничего. Только звенящий своей первобытностью голод, животную страсть, азарт, что может быть лишь у охотника, загоняющего свою жертву в угол.
Словно по наитию он взмахнул рукой. И под ногами разошёлся замысловатым, подобно паучьим тенётам узором пол. Огонь факелов истерично затрепыхался, отчаянно впитывая всё вокруг — и свет, и звук, позволяя только мерному гулу звучать в окаменевшем разом коридоре.
Уэллс не видел, но ощутил, как где-то справа от него натянулась, будто струна, магия. Солёное море и вереск ударили в нос, послышался дрожащий шёпот, лёгкое дуновение, свист — и он, сам не осознавая, поймал какое-то проклятье ладонью. Зудящее жжение на пальцах, что-то липкое собиралось на руках.
Кривая улыбка разрезала лицо сама по себе.
Трещины раскрылись ещё шире, напоминая больше уже распахнутые зевы нереалистичных адских тварей.
Пламя вырвалось оттуда внезапным широким мазком. Охватило пол, стены, потолок, слизало размеренную влажность и малейший ветерок обратило в обжигающий порыв.
Жар забирался в поры, плавя вены, сливая воедино кости и душу. И Уэллс прикрыл глаза, блаженно вдыхая этот непередаваемый аромат полыхающей плоти, кипящего металла, оседающей кристаллами на коже соли. Как же мало.
И замок словно поддавался, помогал в этой игре, поглощая крики, впитывая своим каменным телом пламя, что билось, шипя, с треском искорок укутывая всё пространство.
На полу корчился Рон, под ним краснело пятно — и Гарольд с лёгкой эйфорией, почти благоговением, заметил, как красиво кровь подходила к нашивке на мантии гриффиндорца.
Перед глазами распускались бутоны будто чужих, таких нежно-горчащих, воспоминаний. Пламя сменялось другим, Адским, сжирающим буквально всё, что только было на его пути. Карающим, оседающим пеплом на губах, костром, посреди которого извивалась распятой тонкая фигура.
Его вело. Он невольно развёл руки в стороны, отпустил на волю свою магию, позволяя чудовищу бесноваться, творить то, что только захочется.
Нельзя убивать. Рано.
Он усилил давление и напор огня — тот лишь касался своими языками чужих конечностей, одежды. Но не причинял сильного вреда. Ветер распылялся, гудел и всей своей тяжестью оседал на головы и плечи мальчишек. Они кричали. Молили о пощаде. Проклинали. Как сладко.
Мало.
И он запрокинул голову. Хохот пронёсся по коридору: до хрипоты, до тошноты и дикой усталости.
Он не сразу заметил, что что-то изменилось. Густой туман, чернее ночи, сгущался у самой стены. Огонь будто избегал его, не хотел даже касаться, сметь причинять вред.
Чей-то голос, вкрадчивый, спокойный, будто шелест листьев, ворвался в помутневшее сознание. Первой, почти безумной мыслью было — оттолкнуть. И его сжечь, чтобы тьма рассеялась, чтобы огонь вобрал в себя всю черноту. Но не успел Гарольд реализовать свою затею, как вдруг накатила сонливость. Руки опустились сами собой, и что-то совсем тёплое, живое прижалось к нему со спины.
Он вслушивался в этот шелестящий, словно волны затихающего шторма голос, таял хрупким комочком воска от мягких касаний к груди, где покорным урчанием уже сворачивалась безграничная магия.
И всё стихло. Тьма расступилась, будто и в самом деле поглощённая незримым пламенем, чей жар Гарольд всё ещё ощущал. Перед ним мелькало множество огней — рыжих, жёлтых, белых. И все они сливались в одно нечёткое пятно.
Уэллс поддался чужой воле, тёплым рукам, столь бережно обнимающим его. Внутри будто разлили кипяток, но это жжение не причиняло боли, вовсе нет. Оно оказалось приятным, расслабляющим, тягучим, как кисель. И хотелось в нём утонуть, раствориться в этой блаженной безмятежности, довериться этой трепещущей тьме позади него. Перестать сопротивляться. Он вздохнул, отклоняясь, ощущая твёрдость за спиной, словно за ним внезапно выросла стена или скала — он знал, откуда-то знал, что она надёжна, на неё можно опереться, что она не проломится, не рассыплется.
— Се-ве-рус, — протянул Гарольд, выдыхая, медленно оседая на пол.
***
Сигнальные чары бешено взвыли, вынуждая профессора зелий буквально подскочить на месте. Прислушаться.
За стенами его лаборатории словно кто-то разлил кипящее масло, оно шипело, трескалось, разъедая древний камень старинного, почему-то поддающегося атаке замка. Он с какой-то не присущей ему заторможенностью, вялым интересом рассматривал подпалины, мелкое каменное крошево. В нос забрался запах гари и жженого чертополоха, из рук тут же выпал стеклянный флакон, разбиваясь на бесчисленное количество рыжевато-синих всполохов. В них блеснули усмешкой звёздная ночь.
Снейп вздрогнул, слепо глядя на ковёр, буквально переливающийся от осколков, на мелкими струйками текущее зелье. Из ручейков зеленоватыми отростками молодых побегов тут же заколосилась какая-то трава, охватывая пол, увивая ножки стульев.
Но их проигнорировали, даже не взмахнув палочкой для уничтожения остатков состава.
Мужчина в пару шагов пересёк кабинет, лёгким касанием раздвигая тяжёлые плиты стен, и застыл, не в силах не то что двинуться, но и вообще что-то сделать.
О, он видел многое. Иногда казалось, что даже слишком. Но всё равно то, что предстало перед глазами сейчас… ошеломляло. Заставляло покрыться кожу мурашками, застыть кровь в жилах.
И, то ли от увиденного, а, может, из-за пряной, острой, как иноземные специи, магии, в глотку словно забилась земля. Становилось тяжело дышать и думать.
На полу, в лёгкой, разметавшейся по грязным плитам мантии лежал один из учеников. Он еле дышал, и, Мордред, лучше бы мальчишка был мёртв. Всё его тело было покрыто уродливыми, сочащимися сукровицей нарывами, тяжёлыми ожогами, на которых мелким чёрным крошевом оседали пыль и грязь.
Сам пол был изрезан трещинами, покрыт мутными разводами чего-то красного, похожего на кровь, но об этом хотелось думать меньше всего.
У дальней стены бескостными куклами валялись ещё два тела — двое студентов. Скорченные в ненормальных, невозможных без поломанных и вывернутых костей позах. Их кожа уже чернела мерзкими обугленными струпьями, отмирала, отслаиваясь тончайшими слоями.
И все, все эти, по-сути не должные быть живыми тела, стонали.
Накатила тошнота и дробью по коже пробил холод.
Он знал эту магию.
Тёмный Лорд всегда был падок на возможность отпустить свою силу. Он поступал и хуже, и гораздо страшнее, но… это всё не могло быть делом его рук.
Северус резко выдохнул сквозь зубы и поймал взглядом единственного, кто остался невредимым посреди этой сцены.
Гарольда.
Мальчишка выглядел впечатляюще дико. Почти неестественно, словно сошедшее со страниц некрономикона чудовище, призванный в мир смертных демон.
Он весь светился, но совсем не так, как излучает свет волшебство, он буквально горел изнутри. Его глаза пылали, будто два бездонных колодца, до краёв наполненные инородной чернотой, лучились чем-то потусторонним, противоестественным.
— Гарольд, — позвал его мужчина, тихой поступью приближаясь к эпицентру хаоса. — Гарольд, посмотри на меня.
Мальчишка вздрогнул, и огонь, что стекал с его пальцев, будто жидкая лава, всколыхнулся, шипя и трескаясь, взметнулся вверх. Северус замер, не решаясь применять магию. В голове почти бешено стучал пульс, отбивая набатом одну лишь фразу — слишком мало времени.
Вот-вот могли прибыть разбуженные профессора во главе с директором. И они ни в коем случае не должны стать свидетелями этой картины.
Северус Снейп, профессор, человек, что находил выход в самых отчаянных ситуациях, где, казалось, исход был предрешён, замер, не в силах сдвинуться с места.
Перед глазами бушевал живой шторм, такой непохожий ни на один из множества детских выбросов, что Северусу доводилось видеть в своей жизни. И мужчина откровенно не знал — что вообще сделать. Как подойти к Гарольду, не вызвав всплеск хаотической силы? Как увести его? Как защитить?
Мужчину тревожило многое в этой ситуации. Особенно то, что могло спровоцировать сознание мальчика.
Совсем очевидным казался лишь один вариант — нападение.
Эту версию подтверждали не только практически безжизненные тела, но и разбросанные по полу обрывки тканей, сорванных ало-золотых галстуков.
Похоже, несчастные в своей глупости дети решились напасть на Уэллса, чего-то захотели добиться. Но проиграли, лишь направив на себя весь гнев слизеринца. А то, что Гарольд вспыхнул именно в ярости, было очевидным.
Однако… оставалось ещё одно. Сама возможность накопления проблем. Могло ли послужить толчком, причиной этого цунами нечто, произошедшее утром?
Северус даже не думал про прошлые дни, ведь всегда, в каждый из них он присматривал за мальчиком, считывая его эмоции и улавливая любой намёк на что-то нездоровое.
Что же могло послужить причиной такому эмоциональному потрясению?
Гарольд уже не источал собой жар, его магия успокоилась. Северус почти интуитивно сделал шаг вперёд, и почувствовал внезапный порыв — его охватило ощущение правильности всего происходящего, необходимости и неотвратимости. И, поддавшись этому внезапному порыву, мужчина не заметил, как оказался совсем близко, как обхватил дрожащее тело поперек груди, ощущая под пальцами бешеный ход чужого сердца.
Он положил ладони ему на грудную клетку, туда, где разгорячённой, вязкой лавой билась магия. Поглощая её. Вбирая. Забирая себе.
Северус никогда прежде не ощущал ничего подобного.
Как сквозь пальцы проходит свет — обжигающий и причиняющий боль. Но, что странно, вместе с болью приходило далеко не подходящее для этого места, да и в целом для всей ситуации — волнами накатывающее возбуждение.
Странное, сладостное и давно позабытое чувство облегчения и всесилия, какое бывает после лёгких наркотиков. В котором, кажется, что можешь всё.
Буквально всё.
И Снейп, резко распахнув глаза, магией усыпил несопротивляющегося мальчика. Его руки нехотя соскользнули с груди Гарольда, и он поспешно успокоил нагревающееся нечто в груди.
Одним взмахом палочки он отлеветировал Уэллса в свой кабинет, аккуратно уложив на диван. И, несмотря на неприятно душащий ком в горле и жар, на словно помнящие всё руки, с силой отвёл взгляд.
Послышались торопливые шаги и далёкие голоса. Он прикрыл дверь кабинета, выходя обратно в коридор, склоняясь над одним из пострадавших.
Рон Уизли. Северус каждый раз злился, когда этот мальчишка, будто издеваясь, нарочно вносил своим присутствием хаос в святыню класса. Где вообще нет места даже для малейшей вспыльчивости и торопливости.
А Уизли каждый раз переворачивал всё вверх дном. Но сейчас от одного взгляда на бледное — практически серое — лицо гриффиндорца, внутри всё сжималось. Дети не должны лежать вот так, будто сломанные куклы с кровоточащими порезами. Ему вспоминался очередной рейд, в котором он уже наблюдал нечто подобное. Сожжённое дотла селo, где были и дети. Они также лежали плотной линией, друг за другом. Мёртвые.
Возведя прочный щит вокруг сознания, профессор отключил чувства, сосредотачиваясь на ученике и на работе, что должна была быть сделана. Пальцы легонько пробежались по коже шеи, ощущая слабый, едва трепещущий пульс. Мальчик был жив. Но в очень плачевном состоянии. И понять, что с ним не так — кроме очевидных видимых повреждений, — не получалось. Магию применять он не решился, разумно полагая, что это может лишь ухудшить состояние ребёнка.
— Мерлин!.. Северус, что… что здесь произошло? — всё правильно, Макгонагалл первая, кто решился задать главный вопрос. Снейп качнул головой и выпрямился, вытянулся весь, словно струна.
— Зовите Помфри. Немедленно, — тихим голосом, едва слышимым, потребовал он. И благо, что Макгонагалл воздержалась от очередных комментариев и вопросов.
Профессор кинул мимолётный взгляд на директора, чья мантия, пестрая и яркая, никак не сочеталась с обожжёнными стенами, чёрным налётом сажи на полу и кровавыми разводами. Он, будто закутанный в рясу священник, возвышался над каменными могилами пока ещё живых мертвецов. Слишком контрастно выделяющийся на фоне всего тёмного и гниющего.
— Северус…
— Не сейчас, Альбус, — процедил сквозь стиснутые зубы Снейп. — Всё позже.
Дамблдор не стал привычно давить авторитетом: может, понял, что сейчас действительно не время, может, решил, что позже непременно узнает все подробности. Северусу было не до стенаний Альбуса, сейчас первостепенной задачей было позаботиться об учениках.
Когда вдалеке забрезжил свет и появилась мадам Помфри, Снейп кратко ввёл её в курс дела, плавно избегая какого-либо упоминания о Гарольде. Конечно, он понимал, что как только дети придут в сознание, то выдадут всё как есть и непременно расскажут о его подопечном.
С одной стороны, Снейп считал справедливым, если мальчик столкнётся с последствиями своего безумства и начнёт контролировать свои мысли, эмоции и поступки, ведь не за просто так распинался об этом профессор. С другой же стороны… О, с другой стороны, конечно, хотелось стереть память гриффиндорцам, внушить им какую-нибудь ерунду о стычке между собой. Будто бы кто-то, вероятно, неаккуратно выпустил проклятье, и факелы упали, охватив пламенем деревянные рамы портретов и штор. Но всё это было порывом эмоций. Не нужных сейчас эмоций.
— Я дал им обезболивающее зелье, также наложил чары глубокого сна. По-хорошему, необходимо детей доставить в Мунго, так как травмы серьёзные. Но… есть надежда, что можем справиться своими силами. Что скажешь, Поппи?
Помфри покачала головой, странно посмотрев на Снейпа, обведя взглядом всё пространство вокруг. Её губы поджались.
— У мистера Финнигана и Томсона травмы не тяжёлые, мы можем своими силами купировать распространяющееся проклятье и ожоги. Минимизировать болевой синдром. Но я не могу сказать… что не так с мистером Уизли. Несмотря на все наложенные чары… Магия будто не действует на него. Она лишь ухудшает его состояние. Не могу понять, в чём причина. Северус? Возможно, что ты увидишь больше?
Никто, благо, пока не задавал открыто вопрос о том, кто решился на эти зверства. Вопросы начнутся позже, когда детям больше ничего не будет угрожать. Северус, как и Помфри, тоже заметил, что состояние мистера Уизли намного хуже, чем у остальных. Они медленно, но всё же восстанавливались, а Уизли так и оставался с нарывами. Даже сонные чары подействовали лишь с пятой попытки.
Взмахнув палочкой, Снейп начал с обычных диагностических чар, в точности повторив действия целительницы. Никаких результатов это, впрочем, не дало: ничего, что выбивалось бы из общей картины, состояние мальчика так и находилось на отметке «критично». Тогда, вспомнив заклятье более высокого уровня, которое он практиковал на службе у Тёмного Лорда и частенько применял в ходе экспериментов с магическим резервом. Диагностика магического поля волшебника. Это было похоже на спутанный, хаотичный пучок нервов, только магических. Они пульсировали, по ним, будто по венам, текла магия, она светилась и мерцала.
Но то, что предстало перед Снейпом по завершении заклинания, повергло его в шок. Он впервые видел нечто подобное. Нечто, мерзкое настолько же, насколько восхитительное.
Мелкая паутинка магических потоков была изодрана в клочья, местами выжжена, из нарывов сочилась остаточная магия. Она уходила из тела мальчика стремительно и её оставалось совсем мало, ещё немного и… Северус бы не решился говорить, что случится, когда магия Уизли иссякнет совсем.
Одно дело, если мальчик станет сквиббом — была вероятность, что магия восстановится со временем. Но совсем другое, если мальчик совсем лишится магии. Снейп никогда с таким не сталкивался, поэтому и не брался судить, какие последствия ожидают гриффиндорца. На его памяти никому ещё так не уродовали магическое ядро. Буквально разрывая в клочья.
— Мерлин, это то, о чём я думаю? — прошептала потерянно Помфри, прикрыв ладонью рот. — Кто…
— Сейчас нам необходимо понять, как и чем помочь мистеру Уизли, Поппи. Разбираться в том, кто на такое способен, будем потом. Я могу попытаться залатать самые обширные раны. Хоть это не поможет вернуть магию, но, думаю, приостановит её потерю.
— Что будет, когда магия совсем исчезнет? — спросил сухо директор, рассматривая сплетения тугих жгутиков над телом студента.
— Вероятно… он умрёт. Есть, конечно, шанс выживания. Но я склоняюсь к тому, что это его просто парализует. Для нас магия, как для любого маггла — кровь в венах. Если её выкачать, человек умрёт. Так и здесь. Ох, Моргана, бедный мальчик, — сокрушённо прошептала Помфри.
— Зовите Гиппократа, — надломлено проговорил Снейп, как только затянул несколько набухших волшебных артерий. — Я не колдомедик, моих умений и знаний недостаточно для такого. Здесь нужен специалист. Думаю, что и Поппи здесь тоже бессильна.
— Так это было умышленное нападение? — всё же вставила свои мысли МакГонагалл. — Если это так, то по школе бродит опасный преступник, нет никаких гарантий, что он не нападёт ещё на кого-то.
— Скорее всего, произошло недоразумение. Межфакультетская вражда, — взгляд профессора зелий колючей иглой впился в усталое лицо директора. — До добра не доводит. Я уже об этом предупреждал. Я не берусь утверждать, что это сотворил кто-то из моих студентов, так как когда я прибыл, здесь лежали только гриффиндорцы. Да и кому из студентов, скажите на милость, подвластна такого уровня магия? Это мощное колдовство, его не изучают даже на высших чарах магического искусства.
Наступила гнетущая, почти звенящая, тишина.
И пока Помфри с тремя профессорами левитировали детей в больничное крыло, директор сохранял молчание, никак не участвуя в разговоре. Он шёл позади всей делегации, задумчиво хмурясь.
Снейп понимал, что ему придётся выдать часть правды директору. Конечно же, лишь часть. Приукрашенную полуложью.
Ему придётся сказать про магический выброс, коим с некоторой натяжкой можно было назвать срыв мальчика. Ведь Гарольд совсем не понимал, что творит, следуя командам слишком уж легко раздражимого подсознания. Так что перекладывать на него всю вину было бы глупо и несправедливо.
Но как бы там ни было, если с Уизли действительно всё очень серьёзно, то может разразиться нешуточный скандал. Северус опасался, что Гарольда могут привлечь к ответственности по всей строгости закона. И будет прекрасно, если на него просто наложат табу и запечатают его магию. Прекрасным показалось бы многое, ведь мрачной тенью над мальчиком всё ещё нависала возможность казни.
Так что оставалось лишь думать, насколько же Дамблдору выгодно попридержать такой козырь в рукаве.
На этом желании удержать выигрышную карту можно сыграть. Ведь такой союзник может очень пригодиться в противостоянии силам зла. Эта эгоистичная надежда показалась настолько открытой и явной, что её пришлось заглушить. Думать о том, как всё может развернуться в итоге, совершенно не хотелось. По крайней мере, не сейчас.
Однако сила Гарольда поражала. Действительно не могла не восхищать своей многогранностью, необузданной глубиной, неподвластной даже своему носителю.
Иногда Уэллсу не удавались вещи совсем элементарные, и при этом изредка нечто чудовищное в своей разрушительности, подобное смертоносному торнадо, само по себе вырывалось из этого мальчика наружу.
И Северуса тревожила эта особенность, эта биполярность сил, странность самого мышления мальчишки. Он искренне не желал повторения событий прошлого. Самой возможности Гарольда пойти по стопам отца, начав геноцид.
Вот только сам Уэллс не был, не мог бы даже стать таким же, ему скорее была свойственна импульсивность, его принципы и само понимание морали поражали своей размытостью. Из-за которой он бы и совершил сотни тысяч убийств — просто от скуки.
Ведь разве для кого-то настолько нестабильного не будет логичным остро оскорбиться за открытое разделение по крови, но в то же время совершенно равнодушно, может быть, даже с толикой энтузиазма отнестись к истреблению магглов?
Иногда казалось, что ему попросту нет дела до возни волшебников, что его это удручало, вгоняло в скуку, вынуждая абстрагироваться.
Став свидетелем сегодняшних событий, Северус, до этого момента всё же веривший в саму возможность контроля, возможность обойтись малой кровью в будущем, задумался: а так ли полезны все его усилия? Не будет ли самым гуманным и перспективно полезным вариантом попросту убить мальчишку, пока не стало слишком поздно?
Гарольд оказался слишком непредсказуем. Чрезмерно упрям, эгоистичен, опасен. Возможно, есть и будут в его окружении люди, на защиту которых он встанет. Но не навредит ли он своему окружению? Не останется в остальном неуправляемым, состоящим из сплошного хаоса, воплощением Мордреда?
Маленький и с виду безобидный, слабый. Безродный.
Обманывающий даже одним своим образом, из-за которого всю эту концентрированную мощь, неподвластную никому из обычных смертных, было так легко упустить.
И разве был хоть кто-то способный на покорение этого существа? Разве что Тёмный Лорд. Но не в его желаниях было бы учить мальчишку контролю — скорее, тот решил бы просто прикончить источник проблем.
Снейп отчётливо осознал, что просто не способен обуздать эту силу. Не способен помочь. Он был самокритичен, даже несмотря на показную самоуверенность, и свои силы, свои возможности расценивал адекватно.
И вот в его, слишком слабых для такого, руках, теплилась чужая жизнь. И это был последний его шанс — решить.
Выбрать сторону будущего конфликта, оставив как есть, пожертвовать благополучием всего мира. Или попросту уничтожить проблему.
Закрыв за собой дверь больничного крыла, Северус тяжело вздохнул, принимая, наконец, решение.
И Гарольду совсем необязательно было знать об этом.