Лодка плыла мучительно медленно, еле-еле разрезая мутную воду, словно издевательски поскрипывая и качаясь.

Мелкой моросью накрапывал дождь, навевая лишь тоску и поднимая с поверхности ледяных вод тягучий холод.

Барти устал считать время. И в тот момент, когда секунды слились в минуты, а те потерялись в хриплом дыхании и плеске — оплавилось, стало лишь смазанным блёклым пятном и всё вокруг: чёрная вода, свинцовое небо, удаляющийся берег, кривоватые палочки деревьев и совсем уж далёкий островок с маленькой точкой темницы среди скал.

Где-то над головой парили бесчисленные угольные пятна. Они даже не думали приближаться — не рисковали и дёрнуться в сторону вооружённых амулетами и чарами магов, но всё равно досаждали одним лишь своим существованием.

Становилось всё холоднее — и чем дальше была суша, тем сильнее, отчётливее накатывала на всё тело дрожь.

Барти поморщился, смыкая веки, и плотнее укутался в свой плащ.

Сердце почти застывало в груди, стоило лишь мимолётным воспоминаниям пронестись в сознании, органы сводило, связывало в тугой узел.

Он ненавидел это всё. И место, и время, тянущееся словно нарочно долго, и тишину, в которой тонули остатки самообладания.

Воздух сгустился у воды белёсым, почти болотным туманом, и тяжёлыми хлопьями оседал в трахеях, не позволяя дышать полной грудью. Он отдавал чем-то непередаваемо прогорклым, затхлым, крошился на самом корне языка, был похож на забродившее вино — столь же отвратительным казался.

— Чувствуете? — прорвался в сознание чужой сдавленный голос. И Крауч почти облегчённо выдохнул, наслаждаясь мгновениями, когда сероватое марево расступилось, осело лёгким облачком чужого дыхания. — Здесь так сильно веет смертью.

Мужчина слабо хмыкнул, пряча усмешку в вороте плаща. Такая наивность — поражаться абсолютной пустоте этого места. Сразу становилось понятно, что человек тут впервые. Невольно в памяти всплывало собственное прошлое. И ужас, от которого так просто не отмахнёшься.

— А что ты думал? Здесь вода буквально пропиталась ею, столько ведь душ потоплено, — хмыкнул какой-то из Авроров, словно считывая мысли. И продолжил говорить, но уже о чём-то другом.

Невыносимо-раздражающем. И Барти почти сразу же потерял интерес.

Его знобило. И не только холод, усиливающийся даже при полном отсутствии малейших порывов ветерка, был тому причиной, но и медленно-медленно расцветающая тревога.

Барти предпочитал не думать о ней, почти против воли скалясь и концентрируясь на волнах. На гудящем ходе метронома в черепе.

Тревожило буквально всё. Воспалённые нервы накалялись с каждым движением. Хотелось зарыться пальцами в воду, ощутить что-то живое, что-то реальное на своей коже. Потому что единственное, что он чувствовал — это воспоминания.

Они ползли по исходящей мурашками коже тонкими щупальцами, оставляя за собой почти ощутимые липкие следы. Они шептали, что все его действия ведут к одному — к погибели.

Хотелось сделать хоть что-то, просто чтобы отвлечься. Прирезать всех окружающих, радикально сменить планы и пойти на штурм. Но каждая неосторожная идея упиралась в приказ Лорда. А значит, он был бессилен. Обязан выполнять всё, забывая про собственные принципы, эмоции, личность.

Сейчас он не имел никакого права поддаваться, а тем более вслушиваться в мерзкие голоса паранойи.

Где-то глубоко внутри себя Барти знал, что не будь он столь верен Милорду — изничтожил бы всё это место. Умер, но разобрал бы крепость по камушку, сжёг этих ублюдочных хладных тварей, сжёг всё вокруг, утопив в алом от огня тумане каждое существо, что только оказалось бы рядом.

Но он не мог.

В кармане пальто мерным теплом пульсировал артефакт. Артефакт, всученный этим зарвавшимся ублюдком, Снейпом.

Барти никогда не разделял всеобъемлющего доверия, что почему-то дарил этому мужчине Лорд. Он всегда считал его тёмной лошадкой, к которой доверие смело можно было помножить на нуль. Северус был одним из тех, кто может предать в любой момент ради собственной выгоды.

Крауч прекрасно видел всё это в школе, даже не будучи чутким ребёнком. Более того: он тогда словно подсознательно чувствовал угрозу вокруг этого тихого, уродливого и при этом невероятно циничного мальчишки, и поэтому игнорировал его, старался даже не смотреть в его сторону.

И тем оглушительнее было его потрясение, когда Господин представил это отродье как нового Рыцаря, работающего лично на него чуть ли не с самого выпуска из Хогвартса.

Конечно, приятно было думать, что всё дело в Люциусе, в этом напыщенном павлине, почти буквально облизывающем свою полукровую игрушку с ног до головы, и продвигавшем её же как можно выше. Он находил утешение в этих мыслях, и злорадство при этих мыслях переполняло его само собой, и перед глазами вставали картины, в которых этот урод Снейп был не более чем никчёмной шлюхой, теряющей своё привычное надменное выражение лица, стоя на коленях у ног Малфоя.

Крауч отказывался делить Милорда с кем-либо, ему претила сама мысль, что тот выделяет кого-то ещё, кроме него самого. Ведь всю сложную и опасную работу делал он, ведь именно он был готов отдать свою жизнь и положить на алтарь самое драгоценное ради своего господина.

Это он всегда был рядом, когда Милорд был уязвим или слаб. И тут же Барти зажмурился, ругая себя за такие мысли. Милорд не слаб и не беспомощен, конечно нет, но он всегда одаривал его доверием, позволял видеть его больным или уставшим. Никогда не прогонял прочь. Если это не особая связь, не благословение и не дар — то что? Как назвать эту особенную, тянущуюся, словно канат, нить между ним и Милордом? Как можно допускать, что кто-то из этого сброда достоин такого высокого внимания, как Барти?

Разве что Долохов.

Долохов был тем, на кого не распространялась никакая политика, этого человека вовсе не волновали ни статусы, ни положение, ни почётные звания. Он был единственным, кто не добивался расположения Милорда, не стремился выслужиться, единственный же, кому позволялось нарушать некоторые устои. Антонин — это воплощение хаоса, полное абсурда и обманчивой слабости. Но внутри это сплошной пожар. К нему, словно мотыльки к свету, тянулись люди. К тому огню тянулся и сам Милорд.

Именно за беспринципность, что была константой для любого его действия, для любой мысли, Барти уважал Антонина.

И теперь настала пора отдавать долг. Спасение за спасение.

Крауч знал, что сделает всё, что не выскажет вслух даже малейших сомнений касательно плана спасения, но… но отчего-то непривычно жгло и грызло изнутри.

И нечто уродливое и гнилое шептало, что всё — это путь в никуда, что теперь он станет кем-то вроде выродка Регулуса, преданного Милорду даже более, чем он сам, а в итоге скатившегося до гнусного предательства.

«Мудак,» — шипело сознание, затмевая все иные размышления.

И угрожающе росло желание затыкать уши, не слышать этих голосов, падать в воду и тонуть… тонуть, проваливаясь к тысячам рук инферналов, выжидающих новую жертву, и орать, орать от безысходности. Молить о прощении. Клясться в верности и лживости всех этих слов.

С глухим стуком лодка ударилась о причал.

И с этим звуком мир и мысли рассыпались вдребезги, оседая где-то на самом дне вод.

В голову ударило гнилью. И воспоминания задышали, живыми картинками расползлись перед глазами, сливаясь воедино с реальностью.

Это место… Глаза поднимать не хотелось, даже несмотря на незбежность того, что это несомненно придётся сделать, и Барти полуслепым взглядом продолжал следить за причалом. Тёмный, крошащийся от времени и мутных сероватых волн, поросший тёмно-бурыми водорослями, камень выглядел слишком заброшенным. Словно за все эти годы ни одна живая душа не ступала по нему — ни чтобы покинуть это место, ни по прибытии сюда.

Словно время замерло после его побега.

В груди что-то кольнуло.

И почти разорвалось, когда фигуры в красных плащах стали появляться на берегу, спешно покидая лодки и тихо переговариваясь.

Крауч не слышал их слов, да это было и не важно. Действия обговорены до мелочей, продуманы, отрепетированы, как прекрасный спектакль. Так что нужно было просто следовать сценарию и не ошибиться.

В поле зрения попали чёрные кожаные ботинки.

Пора.

Азкабан. Вот что было ярчайшим пятном перед глазами. Не затянутая в чёрную кожу и протянутая рука, не бледное лицо с напряжённым взглядом.

«Вот мы и встретились», — словно обронили мимолётом где-то далеко, чужим и одновременно с этим словно его собственным голосом.

Крепость не поменялась.

Уродливой, чрезмерно угловатой линией рвался к тучам её выгоревший тёмно-серый силуэт. Такой извращённо-родной, чем-то похожий на покрытый пятнами труп.

Качнув головой в попытке отогнать от себя навязчивую картину, мужчина принял протянутую ладонь, пряча оскал за высоким воротником.

Чувствовалась эта игра уже отвратительной. Это было не его — с лицемерной улыбочкой сносить мразей.

Мразей вроде той, что он играл прямо сейчас.

Это тело было беспомощным. Сухим, длинным, уродливым. И даже на толику не ощущающимся статным здесь — изнутри. Его отец всегда был животным. Разве что строил из себя кого-то большего, вроде хищной твари, на деле являясь просто канализационной крысой.

Крысой, что не выжила бы без своей удачи и способности предавать.

От причала, кривясь и извиваясь, устремлялась к центру острова тропинка. Такая же заросшая, как с десяток лет назад, покрытая мелким крошевом камней, что так отвратительно впиваются в кожу.

Крауч проследил глазами за тёмными выцветшими пятнами, и скривился, невольно представляя не грязь — кровь.

Чуть дальше, на возвышении, в позе гордого пафоса замерли силуэты. Несколько высоких, словно одинаковых по фигуре магов в абсолютно чёрных масках, и один выбивающийся из этой композиции человек — мужчина явно за пятьдесят, с отвратительным обвисшим лицом.

Внутри всё клокотало. Это лицо было знакомым, даже слишком.

На миг трусливо пронеслась мысль о том, что их могут прижать к стенке — прямо здесь, но Барти с отвращением откинул её. Слишком неуместно. Слишком гадко.

Старик вышел вперёд, растягивая губы в фальшивой улыбке, и протянул ладонь.

— Мистер Крауч! Мне так нетерпелось встретиться с вами, — заискивающие крысиные глазки и такой же елейный голосок. Таких уродов он убивал парой взмахов палочки. А этого бы и вовсе голыми руками прирезал. — Диаз, Аверс Диаз. Так счастлив от собственной удачи видеть вас.

Барти почти с силой вырвал руку из жарких сырых ладоней и осклабился, натягивая на себя маску, которую так привык носить отец, — маску пренебрежения и безразличия, и бросил краткое приветствие в ответ.

Они шли медленно, почти торжественно, и всё это время Аверс раздражающе-громко говорил. Говорил о важности действий министра, о его разумности, о том, как же велика его добродетель по отношению к человеческому мусору, и даже не замечал полнейшей тишины со стороны собеседника.

Барти было плевать на разглагольствования старика. Всё это было пылью в глаза, бесполезным трёпом, не несущим ничего хоть самую малость информативного. Он шёл и думал лишь об одном — о возможных выходах и ошибках, смотрел на угрожающую тень, что уже накрывала всех их, поглощая и внушая какой-то старый, прятавшийся до того на подкорке ужас.

А Азкабан с каждым шагом становился всё ближе, неумолимее. Он казался сердцем, сосредоточением гниющей заживо силы этого бездушного места. Тюрьма буквально сочилась тьмой, истекала её густыми чернильными лужами, поблескивая замутнённым стеклом своих проржавевших глаз-решёток.

Из густого, отливающего чем-то багряным у земли тумана тянули свои кривые пальцы к тучам иссохшие деревья. И земля, мёртвая, ледяная, шуршала под ногами, где-то в своей глубине скрывая тысячи навечно принадлежащих ей душ.

***

Казалось, что вокруг всё ломалось. Рушилось прямо на глазах, дробилось на миллиарды мелких пылинок, хотелось вдохнуть спертый тяжёлый воздух, закрыть лицо руками. Но слишком уж сложным показалось пошевелиться, разлепить сухие губы и сказать хоть что-то. А нужно ли вообще? Гарольд ощущал, как холод забирается под одежду. Будто кто-то раскрыл все окна и впустил внутрь промозглый ветер.

— Ты нарочно об этом смолчал, Северус, — дробился чей-то голос, полный укора и обвинения. И Гарольду он показался очень знакомым. — Теперь это может стать очень большой проблемой!

— Проблемой?.. — хриплый, ехидный голос принадлежал, конечно же, профессору Снейпу. — Умолчать о состоянии Уэллса — моё личное право, я его декан и нашёл лечение. Которое ты, Альбус, пустил псу под хвост.

Скрип отодвигаемой мебели, тяжёлый вздох — и кто-то совсем рядом мелькнул тенью. Гарольд задержал дыхание, улавливая тихий и мерный стук какого-то прибора.

— Ты забываешься, Северус, — холодной лавиной обрушилась магия, иглами вспарывая раскалённые нервы. Гарольд едва сдержал рвущийся наружу стон. — Пока я являюсь директором школы, я обязан быть в курсе всего, что происходит в стенах этой самой школы! К тому же, — перед полуприкрытыми глазами мальчика промелькнула пёстрая мантия. — Гарольд теперь мой подопечный. Я с недавнего времени являюсь его законным опекуном. Это удар в первую очередь по моей репутации. Я уже молчу о репутации школы!

— В самом деле? — холодно отозвался профессор, не уступая собеседнику. — Так, значит, раз теперь у мальчика есть опекун, я могу потребовать с вас плату за расходы на лучшего колдомедика, на которого я потратился из своих денег, и так же за лекарства, ингредиенты которых я покупаю также за свой счёт?

— Не передёргивай, Северус. Ты обязан был в первую очередь сообщить о недуге Гарольда мне. До того, как случилась эта катастрофа. Я бы нашёл решение. Смог бы помочь ему, а теперь, — Гарольд сощурился, заметив как голова директора качнулась в сторону, будто тот показывал всю степень безысходности. — Теперь, как ты понимаешь, это уже невозможно.

— Сметвик высказал предположение, что это родовое проклятье. Такое не вылечить. Но знаешь, что пробудило его болезнь? — Гарольд краем глаза заметил, как чёрная, худая тень буквально склонилась над старческой низкой фигурой. — Тот поход в лес. После этого что-то в голове Уэллса изменилось, накренилось или… Я не могу сказать точнее, будто раздробилось. Так что даже если бы я сказал, то исход был очевиден, вы бы закрыли его в Мунго.

— Несомненно я бы так и сделал ради безопасности окружающих, — высоким голосом ответил Дамблдор. — Об этом мы ещё поговорим, но сейчас нужно решить, как поступить и что сказать аврорам, которые прибудут уже утром. Если рассказать про Гарольда… ты знаешь исход. В данный момент это не выгодно и мне, — Гарольда пробила дрожь от сквозящего в голосе директора отвращения. — Имя Гарольда не должно прозвучать на допросе.

В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Гарольд продолжал притворяться спящим, но внутри всё будто задеревенело, накатила тошнота. Дело было отнюдь не в осознании собственного поступка, как раз таки виноватым он себя не считал — в конце концов, это ведь не он напал на этих идиотов первым. так что всё, что там произошло — результат недальновидности самих гриффиндорцев. Его пугала мысль, что теперь с ним могут сделать: если не авроры — там хотя бы всё очевидно, — то Дамблдор, который точно найдёт способ, как на него воздействовать.

— Была идея ментально поработать над разумом Уизли и его друзей, но…

— Но?

— Ситуация выходит двоякая. Как профессор я имею право вмешиваться в разум студентов в том случае, если им угрожает опасность — например, кома, угроза ментальной атаки со стороны или ментальный блок. Сейчас им ничего не угрожает, и я не имею права править их сознание каким-либо образом. Откат убьёт меня. Но, с другой стороны, — профессор рассуждал совершенно безэмоционально, сухим менторским голосом, — это своего рода травма психологического характера. Неизвестно, как они отреагируют, как только придут в себя. Что они видели и что пережили — это всё может нанести серьезную травму… В таком случае магия Хогвартса может посчитать моё вмешательство спасением.

— Что же, это разумно, — кивнул Дамблдор, в задумчивости огладив свою бороду. — Если у тебя получится подобная манипуляция, кто-то из авроров сможет увидеть подмену воспоминаний?

— Подмену сможет увидеть только мастер, коих в Британии всего несколько человек. Сомневаюсь, что они обратятся за помощью ко мне или…. Тёмному Лорду, — ухмыльнулся Снейп, скрестив руки на груди и опершись бедром о камин. — Опять же, Альбус — это риск. Почему бы тебе самому этим не заняться? Насколько мне известно, да это и не секрет, ты подмастерье.

— Я директор, — практически оскорблённо возмутился Дамблдор, словно ему предложили совершить преступление. — Это тень…

— На репутацию. Да-да, я понял, — отмахнулся Северус сжав переносицу двумя пальцами. — То есть, всю чёрную работу делать снова мне. К слову — за риски плата идёт отдельно.

— Северус. Ты работаешь в моей школе. Ты виноват в том, что скрыл от меня такую важную информацию о состоянии мальчика. Теперь ты ещё и условия диктуешь?

— А позволь напомнить, что благодаря именно твоей халатности мальчик и оказался в таком положении. Дважды. Так что не нужно меня тыкать носом в должность, в вину или обеты. Ты требуешь совершить преступление и рискнуть собственной жизнью — справедливо, если я требую за это плату.

— И что же ты хочешь? — недовольно проскрежетал Дамблдор, словно ещё больше постарев.

— Гарантий, — просто ответил Снейп, склонив голову к плечу, показывая ленивую заинтересованность разговором. — Как только мы убедим Министерство в том, что дети сами виноваты в произошедшем, ты поклянёшься — именно поклянёшься, Альбус, — что Гарольд никоим образом не пострадает от твоих решений, ты не сделаешь ничего, что пойдёт наперекор его природе. Не станешь блокировать магию, не повесишь на него ошейник контроля, и что он останется в Хогвартсе. А так же, что не станешь злоупотреблять собственной властью опекуна и не будешь оказывать на него давление, вредя его разуму ещё больше.

У Гарольда от слов профессора по спине прошёлся табун мурашек, и закололо в области груди. Он неверяще распахнул глаза, глядя на невозмутимого Снейпа. Тот будто — нет, не торговался за него, словно бы… выкупал его из рабства. На какой-то миг он даже позабыл, что, по идее, должен всем своим видом изображать обморок, но после таких слов хотелось соскочить с дивана и кинуться на шею к профессору. Обнять его, попросить прощения — да что угодно. Он не раз слышал, как люди просят за других, и всегда не понимал — как можно просить для кого-то, но не для себя? Разве себе не нужнее?

Но вот теперь кто-то, кто совершенно не обязан этого делать, так как уже отдал сполна, просил не за себя, не денег или какой-то редкий ингредиент.

Просил за него, за Гарольда, который этого, в сущности, не достоин. В горле встал ком разочарования и странного, незнакомого ему чувства благодарности. Также Гарольд нехотя осознавал, что Снейп делал это не из любви или жалости, как ему в первые секунды подумалось — он явно преследовал какую-то выгоду. Возможно, позже он попросит о чём-то взамен.

Словно в подтверждение своих мыслей, Снейп вдруг посмотрел прямо на Гарольда, в его распахнутые глаза. Мальчик ощутил лёгкое касание к разуму, мягкое спокойствие, и будто попал в кокон чужой магии. Она была успокаивающая и теплая, пахнущая изморозью, свежестью, в неё хотелось закутаться с головой, хотелось впитать в себя. Снейп знал, что Гарольд не спал. Он позволял ему всё слышать. Неспроста это…

— Ты просишь за… Гарольда? Это невозможно, Северус, и ты это понимаешь. Мальчика необходимо изолировать от общества. Я хотел…

— Значит, решай все эти вопросы сам. Я найду, как вытащить Гарольда, когда он попадёт в Азкабан или в Мунго — куда бы его ни определили. А вот ты уже свою репутацию не вернёшь. Она держится ни шатко ни валко лишь благодаря твоим прошлым заслугам. В этот раз никто смотреть не станет, — фыркнул Снейп и, обойдя стол, сел на своё место. Деловито пододвинул к себе смятые свитки. — Раз мы всё решили, позвольте заняться своими преподавательскими обязанностями, господин директор.

— Северус! — и вновь ледяной лавиной придавила чужая, солёная магия. Гарольд поёжился, зажмурился, переживая удушающую тошноту.

— Что «Северус»? — скривился тот, вздыхая. — Я озвучил свою плату. Или так, или ищи кого-то другого. Только я сильно сомневаюсь, что кто-либо из профессоров согласится на эту авантюру.

— Ты забываешься…

— И что? — выгнул бровь Снейп, хмыкнув, улыбнулся краешком губ. — Надавишь той клятвой, что я давал когда-то по глупости и молодости? Лишишься своего ручного пса? Так искать нового у тебя нет сейчас ни времени, ни сил. Или я не прав? — и вновь прищуренный взгляд чёрных глаз.

— Будь по-твоему, — сквозь зубы выдохнул Дамблдор, отходя на пару шагов назад. Гарольд беззвучно выдохнул, рассматривая причудливо переливающуюся магию у его ног. — Но имей в виду — наш разговор не закончен. Я подойду к пяти.

Снейп кивнул и, потеряв интерес, переключил своё внимание на всё те же свитки.