— Миш, что это за странные траты? — нахмурившись, спросил Алексей, просматривая финансовый отчёт. — Вот это — по содержанию основного поместья. Тут всё с гербовика Сергея Максимовича. Вот это с гербовика Васильковых, эти — мои, а откуда безымянные траты на четыре с половиной тысячи рублей?

— Дай посмотреть…

Несколько минут Михаил листал отчёт, а затем сгрёб все листы сразу.

— Поехали в казначейство. Там точно скажут, кто оплачивал по гербу. И сдаётся мне, на одного каторжника сегодня станет больше!

— Поясни, — попросил Алексей, поднимаясь с кресла.

— Помнишь, я тебе говорил, что каждый обладатель полноценного герба признаётся частью рода? Так вот, Лёша, у тебя кто-то регулярно расплачивается ворованным гербом. И там нам точно скажут кто именно!

То, что все гербовые расчёты проходят именно через государево казначейство, а не частные банки, Алексей знал, но вот бывать там раньше не приходилось. Но и искать долго не пришлось. Амурск — город небольшой, все учреждения жались к центральной площади, и здание казначейства не стало исключением. Михаил вошел внутрь, как в дешёвый кабак, осмотрел общий зал и уверенно выцепил какого-то клерка.

— Кабинет камерира! Показывай! — велел он.

Бедолага, которому не посчастливилось попасть под руку Оболенскому, оценил внешний вид посетителей, графскую печатку Алексея и тут же раскланялся:

— Прошу, милгосудари! Туда, на лестницу.

В кабинет начальника городского казначейства Михаил вошел без стука и, не дожидаясь очевидного вопроса, плюхнул перед ним на стол финансовый отчёт. Открыл страницу с закладкой и коротко спросил:

— Кто?!

Камериру одного взгляда на пустую строку хватило, чтобы понять о чём речь. Пробормотав что-то вроде: «Сию секунду, господа», он зарылся в картотеку, чтобы через несколько минут протянуть папку, чем-то похожую на личное дело.

— Подлинность герба подтверждена через главный реестр, — решительно заявил камерир в своё оправдание. — Да и к тратам дома призрения ранее не было никаких нареканий.

Тем временем Алексей листал папку. Что такое «дом призрения», он понимал, но ни имена, ни лица собранных в папке досье ему ни о чём не говорили. Неужто наследство от Павла? Значит, было в нём всё же что-то хорошее, раз он помогал обездоленым?

— Милейший, а почему траты отражаются как безымянные? — прищурился Оболенский, недобро глядя на казначея.

— Потому, сударь, что граф Шувалов не принимал дом призрения под герб. Просто установил лимит трат в размере пять тысяч рублей в месяц. А уж причину, по которой Их Сиятельство так поступил, надо бы спрашивать у него.

— Ясно, благодарю, — вернул Алексей камериру папку и поднялся. — Идёмте, Михаил Александрович.

Алексей оглядел заснеженную площадь, поплотнее закутался в пальто и вздохнул.

— Пешком вернёмся или экипаж наймём? И вообще, машину купить надо будет. Новую «Стрекозу» только через месяц доставят.

— Я так понял, что ты не собираешься отзывать гербовик, а, Лёш?

— Нет. Траты, конечно, не маленькие, но и не самые огромные. Я могу их потянуть, а вот людям, оставшимся вмиг без поддержки, будет очень плохо. Может быть, это их единственные средства к существованию. Я так не могу, Миш.

Неспешно шагая к дому Васильковых, Алексей разглядывал город. Чем дальше они удалялись от центральной площади, тем ближе жались друг к другу дома. Теперь большинство из них имели каменный лишь первый этаж, а второй — деревянный. Улица всё больше сужалась, появились печные трубы, чадящие дымом. Утоптанный снег скрипел под ногами, а навстречу то и дело попадались конки с дровнями.

— О чём молчишь? — спросил Михаил, ненавязчиво коснувшись руки.

— Думаю, и понимаю, что сам чуть не стал жертвой слепоты, как и Георгий.

— То есть?

— Когда мы просто гуляли по улицам? Я имею в виду, не короткие перебежки от авиетки до здания, а сами улицы. Взгляни — каменный же век. Потемневшие фасады, никакого освещения, и люди всё ещё топят дровами. А ведь в городе есть центральная котельная. Но вся шутка в том, что она именно центральная. Зимой понятно, нет смысла что-то затевать, но вот к весне у нас, Миша, должен быть план реконструкции и благоустройства города. И ты мне в этом поможешь.

— Чем? — искренне удивился Михаил.

— Просто представь, что всё это… — Алексей обвёл рукой улицу, — …твоё поместье. И тебе его нужно привести в такой вид, чтобы не было стыдно принять гостей.

— Ну ты и задал задачку! — фыркнул Оболенский. — Ты хоть представляешь, какие это суммы?

— Думаю, за стоимость потерянного мной красного бриллианта, таких городов можно привести в порядок штук пять! Кстати, когда нам Старку визит наносить?

— Дня через три-четыре. Поместье уже готово полностью. Надо только решить, когда переезжаем.

— Завтра. Хватит сидеть на шее у Васильковых. Сегодня, как раз Брагин явиться к ужину должен, если приехал.

— Лёш, тебе не кажется, что ты ерундой занимаешься с этим просвещением?

— Нет, Миша, тут я точно знаю, чего хочу. Вот скажи, чем отличается человек с высшим образованием от человека с гимназическим?

— Профессией? — с сомнением предложил Оболенский.

— Нет, Миша. Мировоззрением. Широтой взглядов, полётом фантазии, эрудицией. Даже если ты никогда не применишь на практике полученные знания, они всё равно влияют на твои суждения и поступки. У нас в школе физика была. Я никогда её не любил, но благодаря ей точно знаю, что нельзя оставлять зеркало и очки на подоконнике. Особенно в жаркий летний день, — усмехнулся Алексей, поднимаясь по ступеням дома Васильковых.

Комната утопала в полумраке. Лишь одна единственная лампа тускло горела на комоде, но она почти не давала света, а лишь порождала тени. На широкой кровати, упирающейся изголовьем в глухую стену, упоённо целовались двое. Это была не сиюминутная жаркая страсть, а чувственная нежность двух человек, давно знающих друг друга. Они не спешили, ведь к их услугам была вся ночь. Им не нужно было торопиться, можно позволить себе всё, что захочется, не скрываясь, не сдерживая чувств, не боясь быть застигнутыми врасплох.

Алексей лишь минуту позволил себе побыть в ленивой расслабленности, а потом началась борьба за лидерство. Хватка на плечах стала жёстче, он перекатился, подминая Михаила под себя, а когда тот сдался, обхватив коленями его бока, Алексей чуть отстранился, приподнявшись на вытянутых руках. Приглушённый свет смягчил черты лица Михаила, глаза стали глубже, темнее, а лёгкая полуулыбка обещала многое. Проведя кончиками пальцев по щеке и шее, Алексей восхищённо выдохнул и сполз ниже, касаясь лёгкими, невесомыми поцелуями плеч, груди, живота. Провёл языком по внутренней части бедра, обвёл яички и прихватил губами головку.

Михаил рвано выдохнул и запрокинул голову, когда Алексей толкнулся внутрь одним пальцем. От одного вида беззащитно открытой шеи и кончика языка, быстро облизавшего пересохшие губы, Алексея кинуло в жар. Добавив второй палец, другой рукой он принялся гладить любовника по груди, то сжимая рёбра, то пощипывая пальцами тёмные горошины сосков. Он настолько отдался процессу, что Михаилу пришлось дёрнуть его за волосы.

— Лёш, хватит, я сейчас кончу, — хрипло простонал Оболенский.

Поймав шалый взгляд любовника, Алексей отстранился, предвкушающе улыбнулся и свалился рядом, заставив Михаила перекатиться на живот. Прикусив загривок, он навалился сверху, потираясь вставшим членом об удобно подставленный зад.

— Что же ты со мной делаешь, Миш? — прошептал он, прикусывая мочку уха. — Почему от твоей близости у меня теряется рассудок?

Алексей принялся покусывать лопатки, сходя с ума от солоноватой кожи, пахнущей древесным одеколоном, который так любил Оболенский. Надавив на спину, Алексей заставил любовника прогнуться, наскоро размазал смазку по своему члену и осторожно толкнулся головкой в приоткрытое колечко.

Проникновение оказалось для Михаила чувствительным. Он закусил губу и шумно выдохнул. Но стоило Алексею остановиться, желая дать партнёру возможность привыкнуть, как тот сам толкнулся навстречу.

— Не нежничай! Я не фарфоровая статуэтка! — прошипел Михаил, выгибаясь в пояснице.

Первые толчки вышли осторожные и плавные, но стоило только Михаилу чувственно застонать, как Алексей схватил его за волосы, оттянув голову назад, и прихватил другой рукой за горло. Не сильно, без желания сдавить, а только чтобы почувствовать, как бьётся под пальцами артерия. И тут же принялся вколачиваться резко, рвано, с пошлыми шлепками ударяющихся бёдер. А потом и вовсе поставил на колени, откинув голову себе на плечо и жадно срывая губами вскрики.

Долго такое безумие продолжаться не могло. Уже через минуту толчки стали более размашистыми и вскоре Алексей замер глубоко внутри, дрожа всем телом от накрывшего его оргазма.

— Миш, прости, ты же знаешь, что я совсем не могу сдерживаться в тебе, — с толикой вины в голосе сказал Алексей, уронил любовника на кровать и без прелюдии сразу насадился на член горлом.

Теперь уже Михаил не сдерживал своих желаний. Запустив пальцы в тёмные кудри, он убрал волосы в сторону, чтобы видеть, как его член скользит между влажными от слюны губами, то выскальзывая, то снова ныряя в глубину рта, упираясь головкой в горло. Ещё и ещё… Михаил полностью контролировал движение, заставляя Алексея брать так, как ему хотелось. Дыхание стало чаще, он уже шипел сквозь зубы при каждом вдохе и выдохе. И вот, придержав Алексея чуть больше, чем нужно, вдруг выпустил его волосы из кулака, чтобы через мгновение брызнуть семенем.

— Миш, давай поженимся, а? — вдруг предложил Алексей, когда смыв с себя следы любви они снова легли в кровать.

— Женятся на барышнях, Лёша! — рассмеялся Михаил. — А мужчины вступают в супружество. Лёш, ты же понимаешь, что это навсегда? Это брак с женщиной может быть расторгнут, а супружество не расторгается. Совсем. Именно поэтому его многие и опасаются. Ведь люди меняются с прожитыми годами, но если жена во всём зависит от мужа, то супруг волен иметь собственное имущество и собственное мнение.

— Которое я буду уважать и к которому прислушаюсь.

— Тогда давай всё по правилам: договор с князем Оболенским, в котором будут прописаны все условия и приданое, объявление о помолвке не ранее, чем за три месяца, с приёмом по этому поводу, венчание с моим вхождением в род, а после светское торжество.

— Миш… — страдальчески простонал Алексей. — А без всего этого нельзя?

— Без всего этого нам и так никто не мешает, — хмыкнул Оболенский.