Свадьба Дмитрия Голицына была самым ожидаемым событием в Петрограде за последнюю неделю. Во всех салонах, во всех кулуарах только о ней и говорили. Дирекция Мариинского театра даже перенесла премьеру спектакля на более поздний срок, чтобы та попросту не затерялась на фоне более обсуждаемого события.

Необычным для высшего общества Российской Империи было всё. Начиная с поспешности, с которой она была организована, продолжая личностью невесты и заканчивая просьбой хозяев сразу отсылать машины, поскольку ожидалось появление кортежа. Последнее вызвало особенно много пересудов.

Одни выказывали предположение, что государи всё же явятся на торжество, другие были склонны видеть в этом завышенное самомнение Голицыных, возомнивших себя царской роднёй, а третьи были уверены, что кортеж будет, а государей — нет. Последних было меньшинство, но они выслушивали мнения других со снисходительной улыбкой тех, кому известно нечто большее.

— Володя, может соизволишь объясниться? — в который раз поинтересовался у сына граф Кирилл Андреевич Разумовский.

— Нет уж, батюшка! Вы не желаете увеличивать мне содержание — вот и страдайте от любопытства!

— Ты прекрасно знаешь, что Татьяне приданое собирать надо, — фыркнул граф, обернувшись на дочь. — Ну, подожду я пару часов, что изменится?

— А то, батюшка, что вам покажут только верхушку айсберга. И после этого вы останетесь в ещё большем недоумении, чем были.

Кирилл Андреевич покосился на сына и промолчал. Владимир уже второй год носил белоснежную форму рынды с золотыми цепями личной охраны государя и вполне мог знать больше, чем все. Но это не повод идти у него на поводу. Тем более, что настоящих тайн он не раскроет — клятва не даст. А всё остальное можно узнать самому.

Благоразумно отослав машину, граф Разумовский приказал водителю встать неподалёку, в пределах двух кварталов, и ждать приказа о возвращении, с затаённым интересом глядя на стоящую во дворе авиетку Волконских. Не вняли или решили испытать судьбу? Если кортеж будет — точно снесут. Не потому что мешает, а потому что не внял предупреждению и посчитал себя лучше других. Сегодняшний приём отличался от мероприятий подобного рода обязательным банкетом. А значит, всё должно решиться до него.

— Матушка, вы только на молодую гляньте, — всплеснула руками Татьяна. — Что за платье?!

— По всей видимости, граф Голицын решил не прятать происхождение своей супруги, а выставить его напоказ, — прищурилась графиня Разумовская. — Ткань, расцветка и даже веер однозначно имеют ниппонские мотивы.

— Но фасон! — возмутилась Татьяна. — Таких уже лет сто, как не носят!

— Зато катану под таким хорошо прятать, — хмыкнул Владимир. — Из-за каркаса юбки её не видно, а рукоять можно прикрыть бантом. Примерно таким, как сейчас на поясе. Что вы на меня так смотрите, матушка? Между прочим, графиня Голицына своего мужа чуть не раскатала по арене в Хэйане. А Дмитрий — один из лучших фехтовальщиков.

— Политический брак? Голицыным ведь Благовещенск отдали, а там цины, которых ниппонцы не любят почти так же, как и мы. Теперь ясно, почему Одоевские обиды не держат и даже приглашение приняли, хотя и месяца не прошло, как им отказали. Князья не глупы и понимают, что сейчас ссориться с Голицыными не самая лучшая идея. Слишком уж они вес набрали, причём очень быстро, практически за полгода, — задумчиво произнёс Разумовский.

— Сначала Оболенские, затем Голицыны… Не замечаете тенденции, батюшка?

— Старую элиту отодвигают от престола. Как того же Давыдова. Бедолага, после скандала вокруг своей дочери два месяца пластом лежал. А как с кровати встал, так чуть ли не монахом заделался. Каждый день в церковь ходит грехи замаливать. Сыну, дочери по части выделил, а всё остальное состояние на благотворительность пустил. Крепко его, видать, жизнь приложила. Только Воронцов, похоже, вечен, как Кощей Бессмертный. Что при старой власти, что при новой… Танечка, глянь своими глазами, это с кем это там Светлейший князь изволили явиться? Я этого господина впервые вижу.

Татьяна Разумовская чуть наклонила голову, создавая в глазах линзу, позволяющую рассмотреть даже мелкие детали на значительном расстоянии.

— Судя по гербовым украшениям — кто-то из Шуваловых. Но ведь у графа нет родственников.

— Подгербовый? — нахмурился граф Разумовский. — С родовой защитой и без самого графа? Что за мезальянс! Володя?

— Нет уж, батюшка, страдайте дальше.

— Но господина ты знаешь?

— Лично — нет. Почему на нём родовой комплект — да. Кстати, Олег Николаевич — Оболенским роднёй приходится. Его сестра, царствие ей небесное, замужем за князем была, и Михаил ему племянником приходится.

— Володя, чего ты в этих Оболенских упёрся! — фыркнула Татьяна.

— А того, что у князя ещё два сына есть. И если Иван женат, то Богдан — нет. Тань, ты бы присмотрелась к нему.

— Богдан с Борисом Трубецким помолвлен, — заметила графиня Разумовская.

— И что? Одно другому не мешает, — пожал плечами Владимир. — Сначала супружество, а потом женитьба.

— Замуж за второго сына, хоть и княжеского? Там же ни титула, ничего не будет, — покачала головой графиня. — Татьяна, даже не думай. За тобой Мейнгардт ухаживает!

— Ну-ну, смотрите, матушка, как бы через часок вы не поменяли своё мнение.

Бал шел своим чередом, танцевали пары, беседовали дамы, налаживали связи господа. Но в воздухе было буквально разлито ожидание. Не один, так другой, время от времени бросал взгляд в окно, выходящее во двор особняка. И всё же не углядели. В какой-то момент на улице раздался страшный грохот и скрежет.

— Кто-то обратно с извозчиком поедет, — усмехнулся Владимир. — А ведь всех же предупреждали.

Лица присутствующих, все как один, повернулись к дверям. Только первыми в зал зашли два господина в чёрной форме с серебряной перевязью, и встали по обе строны от проёма. И уже следом за ними порог переступили граф Шувалов под руку с Михаилом Оболенским.

— Ну что, матушка, не передумали? — тихо спросил Владимир.

— А сейчас, похоже, скандал будет… — интригующим тоном потянула Татьяна. — На Шувалове-то не родовой комплект, а рубины. Даже графской печатки нет.

— Это не рубины, а красные бриллианты, — поправил сестру Владимир. — И нет, скандала со спутником Светлейшего князя Воронцова не будет.

— Володя? — граф Разумовский, прищурившись, посмотрел на сына.

— Нет уж, страдайте, батюшка!

***

Завтрак в доме Голицыных подавали в полдень, а если кто просыпался раньше, то всегда мог потребовать чай или кофе в постель. Потому что завтрак — это не просто приём пищи, но также повод зайти в гости.

— Дим, похоже, мы тебе вчера свадьбу испортили, — сокрушенно вздохнул Алексей, накалывая на вилку кусок запеканки.

— Если ты про то, что ваше с Мишей фееричное появление перетянуло на себя внимание гостей, то не бери в голову. Как раз этим она и запомнится всем надолго. По крайней мере на пару месяцев это станет главной сплетней Петрограда.

— Слава богу, нас здесь не будет! — радостно заявил Алексей. — Уже завтра вылетаем в Амурск. Я так полагаю, вы с Оксаной пока в Петрограде останетесь?

— Да, Дом в Благовещенске ещё построить надо, а у вас, Алексей Константинович, теперь свой личный Эфирник имеется.

— Угу, только Варя ещё не знает, почему в секретари назначили именно её. Косится на нас с Мишей, будто подвоха постоянно ждёт.

— А чего ты хочешь? — хмыкнул Михаил. — Думаешь, легко ей в таком коллективе? Небось, пока звание выслужила — всякого от начальства натерпелась. И тут её из следователей в секретари назначили, да ещё к двум молодым дворянам.

— Ну и характер у неё, прости господи! Против неё Василькова смотрится кисейной барышней!

— Это потому, что в эмансипированные идут только те, кто может выдержать конкуренцию, — пояснил князь Голицын. — Этот институт был создан не только для того, чтобы супружники могли воспитывать детей. И уж точно не за тем, чтобы барышни сбегали от родительской опеки, а, нагулявшись, возвращались обратно, да ещё и с дитём. А как раз для того, чтобы дать возможность тем дамам, кому это действительно надо. Ведь, на самом деле, их не так много. Многие из барышень, когда понимают, что придётся всю жизнь обеспечивать себя самой без возможности выйти замуж — резко теряют воинственный настрой.

— А разве эмансипированная не может иметь семью? — удивился Алексей.

— Она может выйти замуж только за отцов своих детей и только до тех пор, пока не заведёт отношения с кем-то другим. По закону супружники должны содержать мать своих детей. Только каждый родитель хочет быть точно уверенным, что его дети именно от него. Когда речь заходит о благородных родах — это особенно актуально. Поэтому, подавшая на эмансипацию барышня не должна ранее состоять в отношениях, как и не должна их заводить до рождения всех оговоренных детей. Будь это хоть количество, хоть пол. А вот после — у неё есть выбор. Остаться при детях воспитательницей и жить за счёт отцов, но, при этом, ни с кем не заводя романов. Или уйти в вольную жизнь. Тогда содержание прекращается, а вот детей она так же может видеть в любое время до достижения ими четырнадцати лет.

— Как всё сложно.

— Сложно, и замуж её после этого никто не возьмёт. Хотя сожительствовать такая может с кем угодно и даже рожать детей. Никто на такое косо смотреть не будет.

— Гражданский брак, — кивнул Алексей. — Как у княжны Вяземской?

— Да, только у Марии Владимировны он уже четвёртый, — пояснил Михаил. — Дольше пяти лет никто из её любовников не продержался. Как только им начинает казаться, что они могут ей командовать, так сразу получают отставку. Вот это и есть настоящая эмансипация, и она не является синонимом вседозволенности.

— За Вяземскую, Ваша Светлость, отдельное спасибо, — чуть склонил голову Алексей. — За то, что за столом рядом со мной оказалась именно она. Будь на её месте какая-нибудь восторженная барышня — я бы не выдержал до конца банкета.

— Лёш, тебя не радует женское внимание? — ехидно поинтересовался Михаил.

— Это вы, Михаил Александрович, вчера источали обаяние, а я готов был от матрон с их пассиями пешком в Амурск сбежать.

— Так мы и сбежали, как только стало приличным, — улыбнулся Михаил. — Да и сейчас нам пора. Всем любопытствующим уже доложили о нашем дружеском визите, потому как появляться в гостях на следующее утро после бала могут только самые близкие. Позвольте откланяться, Ваша Светлость.

***

— Алексей Константинович, вас с Михаилом Александровичем хотят видеть Государи сегодня вечером, — доложил Елизаров, к которому вместе с формой вернулся и служебный тон.

Его можно было понять. Леонид Викентьевич теперь не просто пилот, а офицер, в подчинении которого десяток других. И не простых рядовых, а тоже офицеров, хоть и ниже по званию.

— Прощальные посиделки у камина? — усмехнулся Алексей. — Это уже становится почти традицией, только Голицына в этот раз не будет.

— В связи с этим, у меня просьба. Вы ведь Вести по желанию произносить можете. Скажите что-нибудь нейтральное в присутствии Варвары. Мне нужно знать до отлёта: сможет ли она услышать вас и поймёт ли?

— А Варя знает об этой особенности Эфирников?

— Алексей Константинович, Дёмина — офицер тайной канцелярии, а не воспитательница в детском саду. Если она не услышит, не поймёт или, не дай боже, не обратит внимания — я её на прежнюю должность верну. Мне такие сотрудники не нужны. А ещё интересно, как она поведёт себя, если поймёт, что вы — Горевестник. И тут есть несколько вариантов. Если она доложит начальнику управления или сразу Государям — пойдёт под разжалование за нарушение субординации. Если вам — то под трибунал, за государственную измену.

— А как должна? — поинтересовался Алексей.

— Мне, как непосредственному начальнику. Ну так как, сделаете Весть?

— Сделаю, — кивнул Алексей. — Самому интересно: получится по необходимости, а не как обычно.

Вечера в личном кабинете государей накануне отъезда, действительно, уже стали привычными. Снова стол, закуска, вино. Даже к постоянному присутствию рынд Алексей привык, как к неизбежному злу и перестал замечать. Но вот два офицера собственной охраны за спиной — напрягали. Особенно Варя Дёмина. Ну не складывались у него отношения с дамами. Пожалуй, только Васеньку он готов был терпеть в личном пространстве. Но Василькова была проста и понятна, а вот Дёмина…

— Алексей Константинович, вы бы разобрались с попыткой вашего убийства, — после первого бокала затронул тему Алексей Романов. — Дайте распоряжение тому начальнику жандармерии, за которого вы нас лично просили.

— Кошкину?

— Да, ему. Он теперь у вас в Амурске, в должности генерал-прокурора. Так что полномочий ему хватит. А если нет — познакомьте с Леонидом Викентьевичем. Пусть воспользуется возможностями третьего отделения.

Алексею ничего не осталось, как только кивнуть. Сам он как-то упустил тот момент, что дуэль была заказной. Но если дочь бывшего бургомистра попыталась его убить посредством бомбы, то за дуэлью явно стоял мужчина и аристократ.

— Значит, вы окончательно решили сделать Сергея Максимовича в глазах общества единственным представителем рода Шуваловых? — прищурился Георгий.

— Это вы о том, что на свадьбе Голицыных он был в родовом комплекте, а я — нет? Так это специально сделано было. Все ждали, что я ему разнос устрою, а я не стал.

— Не совсем, я про то, что на вас не было графской печатки, — пояснил Георгий. — Как будто вы совсем отстранились от рода.

— Ах это… Признаться вам честно, Государи? Я её забыл. Собирались как всегда бегом, да ещё и охрана… В общем, про печатку я вспомнил уже в машине.

— А почему не вернулись или не послали за ней одну из машин сопровождения? — совершенно искренне удивился Алексей Романов.

Шувалов открыл рот и тут же захлопнул его. В голове вертелась только одна фраза: «А чё, так было можно»? Но пока он соображал, как ответить, его опередил Михаил.

— Алексей Константинович у нас до сих пор не может понять, что сотрудники третьего отделения к нему приставлены для охраны и в помощь, а вовсе не как конвой.

— Да ну тебя! — шутливо толкнул Шувалов Михаила в плечо.

— Когда у вас свадьба, господа? — перевёл тему Алексей Романов.

— Четвёртого июня, — улыбнулся Алексей, положив ладонь на Мишину руку.

— А отчего так долго? Помолвка ведь уже давно была?

— Просто этот день для меня важен. Именно четвёртого июня Сергей Максимович провёл обряд, и мне повезло здесь оказаться.

— Надо признать, Алексей Константинович, повезло не только вам, но и всему государству Российскому, — задумчиво выдал Георгий. — Если бы не вы — его могло бы больше не существовать. Четвёртое июня, говорите? Сделать его государственным праздником, что ли…

— Георгий Михайлович! — возмутился Алексей, мысленно махнул рукой и потянулся к гитаре.

— Я закрою глаза, я забуду обиды,

Я прощу даже то, что не стоит прощать.

Приходите в мой дом, мои двери открыты,

Буду песни вам петь и вином угощать.

Алексей специально повернул голову, чтобы краем глаза наблюдать за Дёминой.

— И как прежде в глаза мы посмотрим друг другу,

И, конечно, ещё мне захочется спеть.

И тогда я спою до слезы, до рассвета,

Будет время дрожать на звенящей струне.

А я буду вам петь и надеяться где-то,

Что не скажете худо никогда обо мне.

Отложив гитару, Алексей потянулся за бокалом, и в этот момент Варя хмыкнула, будто прочищая горло.

— Ваше Величество, дозвольте обратиться к господину майору?

— Обращайтесь, — благосклонно разрешил Георгий.

— Ваше Благородие, а когда в России был в последний раз зафиксирован дар Горевестника?

— Чуть меньше года назад. Где-то в конце июня…

— Девятого июня это было, Леонид Викентьевич. Мы как раз в «Палкине» третий день сидели, — улыбнулся Алексей.