Поезд, следующий по маршруту «Амурск-Хабаровск», резво стучал колёсами, набирая ход. Его сидячий вагон был точно таким же, как и в любом другом составе: десяток узких окошек, возле которых боком стояли деревянные скамейки, попарно поставленные лицом друг к другу и спинками к соседней паре. Молодуха на сносях в широкой крестьянской юбке, выцветшей блузе ногой затолкала под скамейку свой единственный багаж: сумку, отдалённо напоминающую перешитый армейский рюкзак, и оглядела попутчиков.

Пассажиры побогаче предпочитали спальные вагоны, а то и вовсе отдельные купе, а сидячий выбирали те, кому ехать недалеко или же те, кто экономил каждую копейку. Так что народ тут собрался соответствующий: работяги да крестьяне. Как вон то семейство с пятью детьми, или те две дородные бабы с баулами. Хотя нет, одна пассажирка явно выбивалась из общей массы. Молоденькая барышня в скромном тёмном платье нервно теребила в руках платок, демонстративно глядя в окно.

Её можно было понять. На соседних скамейках прямо за её спиной расположилась компания слегка выпивших молодых людей. Игра в карты им уже надоела, и теперь самый говорливый из них повернулся к барышне, закинув локоть на общую спинку двух скамеек. Он явно желал общения, зато бедная девица не знала куда себя деть, предпочитая просто игнорировать навязчивого попутчика.

Народ в вагоне поглядывал неодобрительно, да только вмешиваться не спешили. Связываться с нетрезвой компанией никому не хотелось. Вот только в тот момент, когда молодой человек распоясался настолько, что пересел на одну лавку с девицей, в дальнем конце вагона поднялся здоровенный мужик с окладистой бородой, отдалённо напоминающий медведя. Подхватив две тяжеленные сумки, уверенно прошел полвагона и уселся напротив одинокой девушки. Тяжёлым взглядом упёрся в молодого человека и с усмешкой произнёс:

— Ты, мил человек, оставил бы барышню в покое. А то глядишь, неровен час, повторишь подвиг Ломоносова.

— Какой ещё подвиг? — недовольный внезапным соседом, процедил молодой.

— Так Михайло Василич ногами до Москвы дошел, а ты, мил человек, сейчас ногами до Хабаровску пойдёшь!

Оценив разворот плеч и ручищи, которыми бы подковы гнуть, горе-кавалер предпочёл промолчать и вернуться на своё место.

— А ты, доча, не шугайся, — бородатый мужик чуть усмехнулся, глядя на барышню, и залез в свою сумку. — На вот, газетку почитай. Хоть недельной давности, зато с Петрограду. Там, в серёдке, про театр есть.

Себе же «медведь» достал книгу, открыл на закладке и принялся читать, водя по строчкам пальцем и шевеля губами. Несколько долгих минут барышня наблюдала за неожиданным заступником, будто опасаясь, а затем всё же потянулась к газете, но так и не развернула её, остановив взгляд на обложке. Такая книга в руках «медведя» смотрелась так же несуразно, как и лопата в руках князя.

— Вы, сударь, читаете «Горе от ума»? — с явным изумлением спросила она.

— Угу… Учитель наш сельский, Роман Демьянович, из школьной библиотеки взять разрешил.

— И как вам? Нравится?

— Поучительно! — многозначительно ответил «медведь», подняв вверх палец. — Есть у нас в деревне такой. Всё лучше всех знает: как лошадь подковать, как пушнину выделать, чем крышу перекрыть. Его у нас «Колокольцем» кличут: звону много, а толку мало. Вот и этот Цацкий такой же пустобрех. Прав был Роман Демьянович. Ежели чего не нравится — надо искать возможности, а не отговорки!

Издав истошный пронзительный гудок, поезд замедлил ход, чтобы уже через пять минут, тяжело выдохнув воздушным тормозом, замереть на станции. «Никольское» — гласила крашеная надпись на деревянном сарае, который лишь по какой-то иронии назывался «вокзалом». Стоянка всего три минуты, а больше здесь и не надо. Новых пассажиров не было, а с поезда сошли всего двое: резвый дедок в форме почтовой службы с объёмной сумкой через плечо и та самая крестьянка на сносях.

Почтальон направился в небольшой посёлок при станции. Его задача была проста: отдать привезённую корреспонденцию и газеты, забрать письма для пересылки и следующим проходящим составом отправиться дальше по своему маршруту. А вот молодуха, проводив взглядом набирающий скорость поезд, закинула на плечо сумку и двинула влево от станции. По разбитой тракторами колее она прошла с полмили, а затем уверенно свернула с дороги на небольшую тропинку, идущую прямо через пшеничное поле. Приложив к глазам руку козырьком, она прищурилась, пытаясь рассмотреть на фоне заходящего солнца крыши деревенских домов.

Через час неспешного шага, девица вошла в деревню со стороны огородов. С отрешённой улыбкой она проводила взглядом стайку малышни, бегущих с речки, прошла две улицы и остановилась, облокотившись на забор. По ту сторону был виден старый, но ещё крепкий дом с крашеными ставнями и часть огорода, который сейчас поливала из ведра старая бабка. Окликать её девица не стала, просто стояла и смотрела, пока та сама не заметила гостью.

— Чего надо-ти? — совсем недружелюбно крикнула хозяйка, поставив на землю пустое ведро.

— Неужто не признали, маменька? — чуть улыбнувшись, спросила девица.

Старуха подошла ближе, внимательно вгляделась в лицо и фыркнула.

— Васька, ты что ль?

— Я, — призналась девица.

— Живая, значит? А я уж думала, совсем сгинула, — покачала головой бабка.

Василь Алексеевна зашла в калитку, но кидаться матери на шею не спешила. Не располагали к тому ни холодный тон, ни прищуренный взгляд. Оглядев блудную дочь, хозяйка дома пренебрежительно фыркнула.

— Чего явилась-то?

— Так, на землю родную вернулась. К родителям, да к братьям с сёстрами. Али не рады?

— А чему радоваться? Родителей она вспомнила! А когда в армию бежала, не вспоминала чего-то! Десять лет ни слуху, ни духу! А тут гляди: штаны на юбку поменяла, волосся отрастила. Нагулялась да и припёрлася брюхата?!

— Неужто не пустите, маменька?

— А это ты не у меня, это ты у Сеньки спрашивай. Как отца три года назад на погост свезли, так теперича он в доме хозяин. Може и примет приживалку…

Семейный совет собрался поздно вечером. На большой стол мать выставила ведёрный самовар, каравай хлеба да плошку топлёного масла. Пирогов да разносолов не было — ведь не праздник какой, а весьма серьёзный вопрос. Васеньке место досталось в конце, на самом дальнем от самовара краю стола, откуда она с интересом поглядывала на родню. Семья у них была большая, даже по деревенским меркам — четырнадцать детей. Мать как замуж отдали, так она каждый год и рожала. Только двое померли, а остальные живучие оказались. Да вот беда — почти все девки. Сыновей мать только пятерых родила.

На сестёр Васенька не рассчитывала. Оно и понятно, ни одна из них не пустит в свой дом к своему мужику молодую бабу. Она ведь младшая, двенадцатая по счёту. После неё только Валька, да Любаша. А у старших не то, что дети — внуки уже имеются. Так что именно братьям предстояло решить: у кого из них она жить будет.

— Я не могу, — покачал головой Семён. — У меня семеро по лавкам и мать старая. Куда мне ещё два рта?

— У него по лавкам, а у меня две девахи на выданье! — вклинился средний из братьев. — И ещё неизвестно, чему сестрица наша блудная их научит. Не желаю я кататься на косой телеге тряпьём обвешенной!

На этой фразе Васенька опустила голову да рот руками прикрыла. Но не со стыда, а чтобы смех свой не выдать. Был такой обычай в деревне. Если невеста на свадьбе оказывалась нечиста, то её родителей сажали в телегу с колёсами разной величины, украшали её старым тряпьём, рваниной и так по всей деревне катали. Так что опасения брата она понимала, но смешно было всё равно.

Трое оставшихся переглянулись между собой. И так было ясно, что взять к себе непутёвую сестрицу придётся кому-то из них. Вот только: кому? Баба на сносях — это всегда расходы. А уж Васька — тем более. В поле её без трактора не выгонишь. Да только засеяно уже всё. А гонять технику на покос — это просто расточительство. И к скотине не приставишь. Васька с ней ещё по молодости не ладила и живность платила ей тем же. Лошади нервничали и норовили сбежать, у коров молоко пропадало, а свиньи переставали набирать вес. Оставались дела домашние, только с ними жёны да дочери справлялись. Вот и получалось, что толку от сестрицы два раза в год, а кормить всю жизнь придётся, и не только её, да ещё дитёнка.

— Я не прокормлю, — покачал головой младший. — Земли толком нет, да и хозяйство — куры да две козы.

— А я тебе говорила, на мельничихе женись, а не этой сиротинке! Не в землянке бы сейчас ютился, а при деле, — проворчала мать.

— Васька, ко мне пойдёшь, — вдруг поднялся из-за стола Кузьма. — Мои девки все замужем, да и старухе тяжело с хозяйством. А пересудов я не боюсь. Собирайся!

— А мне и собирать нечего. Вон всё моё имущество, — кивнула Васенька на лежащую у порога сумку.

Шагая вслед за Кузьмой к его дому, Василькова улыбалась. Кузьма был не только самым старшим из братьев, но и вообще первенцем. Когда Васька только родилась, он уже женат был. В родительском доме появлялся только по праздникам. Всегда молчаливый и даже мрачный. Про таких говорят: «Сам себе на уме». В детстве Васька близко с ним не общалась. А вот погляди ж ты!

Свою жену Кузьма не зря называл «старухой». Старухой она и выглядела, хотя ей даже пятидесяти не было. Деревенская жизнь красоту не продлевает. Если в восемнадцать — красавица, в двадцать пять уже уставшая баба с тремя-четырьмя детьми и хозяйством. Ваську тоже жизнь помотала, но не настолько. А последний год спокойной сытой жизни так вообще вернул в юность. К появлению Васьки в доме Кузькина старуха отнеслась равнодушно. Только прищурилась на пузо и спросила.

— От кого дитё-то?

— А кто ж его знает? — пожала плечами Васенька. — Может от Васьки, может от Глеба…

Больше о личной жизни её не расспрашивали. Выделили кровать в углу за занавеской и делами домашними загрузили. К готовке старуха её не пускала, к скотине тоже. На её долю пришлась уборка и стирка. Воды натаскать, огород прополоть ну и починить чего. Дни потянулись один за одним. Середина июня в деревне почти отдых. Поля уже засеяны, для покоса ещё рано, грибов-ягод пока нет — вот и занимались крестьяне мелким ремонтом. Крышу подновить, сараюшку поправить, да корзины наплести. И под эту «праздность» сплетни начали обрастать всё новыми и новыми подробностями. Родня всех убеждала, что она солдатка вдовая, соседи судачили, что с женатым связалась, а злые языки и вовсе к желтобилетницам приписали. А Василькова только вздыхала и снисходительно улыбалась.

Гром грянул через две недели. В тот день они только обедать собрались, как Васенька вдруг вздрогнула, обвела всех взглядом и, бросив ложку, выскочила из дома. Вмиг добежав до сараев, она прислонилась спиной к стене и прижала ладонь к уху.

— Слушаю, Алексей Константинович!

— Василькова! Ты чего с третьего раза на вызов отвечаешь?

— Виновата, Ваша Светлость! — чётко по-военному ответила Васенька.

— Василькова, тут третьего дня в Туле нашли авиетку, похожую на ту, которую мне подменили. Вчера в Амурск перегнали и теперь заключение надо. А мужья твои говорят, ты в деревню подалась родню проведать.

— Да. Мне сутки надо будет, чтобы в Амурск вернуться.

— Не надо никуда возвращаться. Что ж я не понимаю: свежий воздух, парное молоко… Мы сейчас сами к тебе прилетим, да уже на подлёте, можно сказать. Минут пятнадцать и над Никольским будем. Техрегламент взяли, твой инструмент тоже. Глянешь, заключение дашь — и отдыхай дальше.

— Принято, пятнадцать минут, — отрапортовала Васенька, отключила эфирник и со всей силы ударила рукой по стене сарая. — Что ж вы за человек, Алексей Константинович?! Вот нет же, чтобы как нормальному начальству, к себе вызвать!

Скрипнув зубами, Василькова оторвалась от стены и решительным шагом направилась к дому. Оглядела двор, прикинув, что места для авиетки тут вполне хватит, и присела на крыльцо.

— Васька, ты чего выскочила из-за стола, будто тебя гадюка укусила? — услышала она за спиной голос брата.

— Садись, Кузьма, разговор есть, — хлопнула она ладонью по крыльцу рядом с собой. — Садись-садись, а то ещё свалишься ненароком.

— Чего случилось-то?

— Обманула я вас, Кузьма. Всех, — призналась Василькова. — Не со зла, а просто потому, что посмотреть хотела: нужна ли вам Васька сама по себе. Как дочь, как сестра, без денег и без положения. Вот шепчутся про меня по деревне, а я слушаю: кто и что говорит.

— А ну-ка давай подробнее! — прищурился Кузьма и всё же присел рядом.

— Замужем я, и мужей у меня двое. Вот поэтому и сказала, что не ведаю от кого дитё. От любого может быть, хотя Михаил Александрович и сказал, что от Васьки. Да кто ж то доподлинно знает? И деньги у меня есть, и дом в Амурске не хуже купеческого. Раньше я знать о себе не давала потому, что на службе была. Пять лет в танковом батальоне мехводом… Там и мужиков своих нашла. В одном экипаже служили. В октябре троицей повенчались, а в январе я узнала, что беременна. Службу пришлось оставить и на работу пойти. Так вот эта моя работа сейчас сюда и летит…

— Летит? — переспросил Кузьма. — По воздуху, что ль?

— Угу. Вон они, — Василькова кивком указала в чистое голубое небо. — Пеленг от эфирника уже зацепили, минут через пять сядут.

Кузьма всмотрелся в горизонт и вскоре увидел две стремительно приближающиеся точки. Авиетки летели строго вперёд и вниз, как будто шли по незримой нити. Оказавшись прямо над домом, они на секунду зависли в воздухе и плавно опустились во двор. Про «летучки» Кузьма слышал раньше, но вот увидеть довелось впервые, да ещё так близко. Васька встала и шагнула навстречу. Кузьма тоже поднялся, но так и остался стоять истуканом на крыльце. А из дверей за его спиной выглянула любопытствующая старуха. Дверь авиетки отошла в сторону, и на землю шагнул богато одетый молодой господин, а следом за ним несколько в мундирах.

— Василь Алексевна… — начал господин, осёкся, внимательно оглядел Ваську и хмыкнул: — Ну и видок у вас! Хоть сейчас на паперть! Ну да ладно… Будьте любезны глянуть.

— Чемодан и техрегламент по обеим машинам! — командирским голосом велела Василькова. — Васька, раз уж припёрся, то записывай! Серийник АВ-5110, износ корпуса двадцать процентов, ходовая часть не далее как месяц назад была заменена полностью. Корпус двигателя соответствует заявленной маркировке, а начинка — нет! Узел МД-12 принадлежит серийнику АВ-1461, узел ТМК-5 принадлежит серийнику АВ-1461…

Технические характеристики Василькова перечисляла минут десять, а под конец заявила:

— Заключение: серийник АВ-5110 по восьмидесяти процентам параметров совпадает с техрегламентом к серийнику АВ-1461. Это та машина, Алексей Константинович.

— Благодарю, Василь Алексевна. Всё остальное мы оформим сами, не будем вас отвлекать, отдыхайте.

Две авиетки взмыли в воздух, оставив во дворе пару чемоданов и молодого парня с белыми, будто седыми волосами.

— Угомонилась, Васенька? — спросил он, бережно обнимая её за талию. — И ты б действительно переоделась. Алексей Константинович к твоим закидонам привычен, а вот лицо того пилота я долго не забуду, когда на его глазах крестьянка полезла разбирать двигатель!

— Васька, а с чего ты вдруг «Алексевной» стала? — прищурился Кузьма. — Отца-то нашего Ипатием звали.

— Так подгербовая потому что, — вместо Васеньки ответил парень. — При вхождении в род отчество даётся по имени главы. Васенька, познакомишь с роднёй?

— Это мой самый старший брат — Кузьма, — вздохнула Василькова. — А это — один из моих мужей — тоже Василий. Глеб, значит, в Амурске остался?

— Глеб на машине едет, — пояснил Василий. — К вечеру здесь быть должен. Вась, поехали домой, а?

— Что, в трактире жрать надоело? — рассмеялась Василькова. — Кузьма, зови родню на вечер. Глеб приедет — по новой знакомиться будем!